Дискордианцы и подобные им люди играют в игру «УТОПИТЬ». 6 страница

Так начинается Эпоха Баварии — Эпоха Баварии — Баварии — Баварии[18]!

Танки и артиллерия занимали позиции. Лязгали гусеницы. Мотоциклисты, набирая скорость, двигались по пляжу. Вдоль дороги выстраивались грузовики с прицепами, на которых размещались частично демонтированные самолёты. После того как участники фестиваля будут зверски уничтожены, а Ингольштадт захвачен, самолёты соберут на ближайшем к Ингольштадту аэродроме и подготовят к утреннему вылету.

Мертвецы снимали чёрные резиновые футляры со скатанных красно‑бело‑чёрных знамён. Это были знамёна Третьего Рейха, но с одним дополнением: на каждом из них в центре свастики располагался красный глаз в пирамиде. На некоторых знамёнах виднелись девизы, выполненные готическими буквами:

DRANG NACH OSTEN[19]и HEUTE DIE WELT, MORGENS DAS SONNENSYSTEM[20].

Наконец все было приведено в боевую готовность. Иссиня‑чёрные губы генерала СС Рудольфа Ханфгайста, мёртвого вот уже тридцать лет, зашевелились, отдавая приказ о наступлении. Этот приказ был передан высшими офицерами низшим чинам. Тишина взорвалась рокотом дизельных двигателей. Чеканя шаг, солдаты двинулись вперёд. Их манили огни и музыка на противоположном берегу, за тёмной бездонной водой. В лунном свете поблёскивали каски на мёртвых головах и рунические значки на петлицах.

— Они идут, — сказала лежавшая под Хагбардом женщина. Это не была ни Мэвис, ни Стелла, ни Мао. У неё были прямые чёрные волосы, кожа оливкового цвета, густые чёрные брови и костлявое лицо.

— И я на подходе, Мать, — воскликнул несущийся в потоке неудержимого желания Хагбард. Мгновение спустя он подошёл к порогу оргазма и переступил его.

— Я не твоя мать, — сказала женщина. — Твоя мать была светловолосой голубоглазой норвежкой. А я, по‑моему, сейчас похожа на гречанку.

— Ты мать всех нас, — возразил Хагбард, целуя её влажную от пота шею.

— О, — сказала женщина. — Вот я, оказывается, кто? Это уже интересно.

И тут меня немного понесло: эклипс Малика Малаклипсом, потом Челине с сердитой миной, Мэри‑Лу‑я‑тебя‑люблю, Красный Глаз — мой собственный помысел, в чем замысел промысла? и тому подобная семантика семенная мантика античное семя (в моей голове алгорифмический логаритм: территориальный императив запускает Stay Off My Turf[21], латынь воюет с англосаксонским в синапсах бедного Саймона; мертвецы сражаются за право пользоваться моим языком, превращая демографическую ситуацию в слишком уж нас до хрена и наоборот, так что уж недалеко до слишком графической хренации… и, кроме того, Ведьма не пускала стрейтов на Черно‑Белую Мессу; кислота была во мне, и это был трип, я влип, ну и тип, гип‑гип! на моем Пути вместе с Маоцзуси‑Даоцзуси, ибо число Нашей Госпожи — сто пятьдесять шесть, и здесь Муммудрость!). Я не ожидал, что так будет.

— Что ты видишь? — спросил я Мэри Лу.

— Какие‑то люди выходят из озера. А что видишь ты?

— Совсем не то, что должен видеть. Ибо в первом ряду, ясное дело, шёл Мескалито из моих пейотных видений, и Осирис с огромными женскими грудями, и Человек‑паук, и Маг Таро, и старый добрый Чарли Браун, и Багз Банни с автоматом «томми», и Джагхед с Арчи, и Капитан Америка, и Гермес Трижды Благословенный, и Зевс с Афиной, и Загрей с его рысями и пантерами, и Микки‑Маус с Суперменом, и Санта‑Клаус, и Смеющийся Будда‑Иисус, и миллионы миллионов птиц: канарейки и волнистые попугайчики, длинноногие цапли и священные вороны, орлы и соколы, и плачущие голуби (ибо нескончаема скорбь), и все окаменевшие ещё с конца девонского периода, когда они начали клевать зёрна конопли (неудивительно, что Хаксли считал птиц «самым эмоциональным классом живых существ»), у всех навсегда съехала их птичья крыша, и все постоянно поют: «Я кружу, я кружу…», за исключением говорящих скворцов, пронзительно выкрикивающих: «Ко мне, кис‑кис‑кис!», и тут я вспоминаю, что бытие настолько же воспринимаемо, насколько оно горячо, или красно, или высоко, или кисло: лишь отдельные элементы бытия обладают подобными качествами, а затем появился Человек‑Зигзаг[22] и о Боже о боже их возглавляет мой отец, который поёт:

 

СОЛИДАРНОСТЬ НАВЕКИ

СОЛИДАРНОСТЬ НАВВВВВВВЕКИ!

В СОЮЗЕ МЫ СИЛЬНЕЕ

 

— Знаете, — заявил Англичанин, — я считал его чудовищем, а он всего лишь Жаба из Тоуд‑Холла… и Крыса… и фея Динь‑Динь… и Венди… и Боттом[23]…

— Сам ты все они, — перебил его Хагбард, — если для тебя это одна и та же гребаная личность.

— Мне кажется, тебе пора подняться на сцену и сделать наше небольшое объявление, — сказала женщина. — Я думаю, все к этому готовы.

— Я пришлю к тебе Диллинджера.

— Да ну?!

— Ты же знаешь, что все было не так. Тот член принадлежал другому парню, Салливану.

— Я вовсе не об этом. Меня не беспокоит размер его члена, пусть он даже не больше моего мизинца. Просто сама мысль о том, чтобы потрахаться с Джоном Диллинджером… если он меня не разогреет, это уже никому не удастся.

Хагбард расхохотался. — Ну вот, ты опять становишься Мэвис. Смотри не растеряй силы, Суперсучка!

Когда «Американская Медицинская Ассоциация» закончила своё выступление и её сменила рок‑группа «Кларк Кент и его супермены», Хагбард, Джордж, Гарри, Отто и Малаклипс направились к сцене. Они прошли этот путь за полчаса, пробираясь сквозь толпы молодых людей, практиковавших монгольский кластерфак, медитировавших в позе дзадзэн или просто слушавших музыку. Приблизившись к сцене, Хагбард показал охранникам, не пропускавшим посторонних, золотую карточку.

— Я должен сделать объявление, — твёрдо сказал он. Охранники разрешили ему подняться на сцену, попросив все же

дождаться окончания выступления. Но, увидев Хагбарда, Пирсон сразу подал «суперменам» знак, и музыка умолкла. Публика недовольно зароптала.

— Ну что ж, Хагбард, отлично, — сказал Пирсон. — А я гадал, покажешься ты когда‑нибудь или нет.

— Добрый вечер, — обратился Пирсон к Уотерхаусу. — Как поживает моя девушка Стелла?

— С каких это, на хрен, пор ты называешь её «своей девушкой»? — угрожающе рявкнул Уотерхаус.

— Кислота всего лишь раскрывает тебе глаза, Джордж. Она не творит чудеса.

И будет: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся.

— Интересно, что за хреновина в этом чемодане, — пробормотал Диллинджер.

— Сейчас я его открою, — сказал Сол. — После этого нам всем придётся принять противоядие. Оно у меня в машине.

Он наклонился и с усилием вытащил чемодан из окоченевших рук Кармела. Барни, Диллинджер и Маркофф Чейни напряжённо следили за тем, как он возится с замками. Наконец чемодан открылся.

— Будь я проклят, дважды проклят, — глухо вымолвил Барни Малдун.

— Хагбард нас все время разыгрывает, — сонно говорит Саймон. (В Первом Бардо это неважно.) — Нацисты уже тридцать лет мертвы, и точка. Он вызвал нас сюда с одной целью: отправить в Трип. Ничего из озера не выходит. Все это моя галлюцинация.

— Что‑то все‑таки происходит, — горячо доказывает Мэри Лу, — но не имеет никакого отношения к озеру: это просто хитрая уловка, чтобы отвлечь нас от настоящей схватки между твоим Хагбардом и теми сумасшедшими музыкантами на сцене. Вот черт, если бы я сейчас не была под кайфом, моя голова работала бы лучше. Это как‑то связано со звуковыми волнами; они усиливаются в воздухе. Никто не требует, чтобы мы поняли суть. Вся эта выдумка с озером нужна лишь для того, чтобы показать нам нечто реальное — то, что мы можем понять, или почти понять.

На чёрном личике Мэри Лу было написано, как трудно её интеллекту сражаться с океаном неудобоваримой информации, поступавшей от органов чувств.

— Папа! — воскликнул Саймон, плача от счастья. — Скажи мне Слово. Ты должен его знать. Что это за Слово?

— Кетер, — блаженно отозвался Тим Мун.

— Кетер? И всё? Просто каббалистика? — покачал головой Саймон. — Разве это может быть так просто?

— Кетер, — твёрдо повторяет Тим Мун. — Вот здесь, в середине Малкута. Что вверху, то и внизу.

Я вижу престол мира. Один‑единственный трон в двадцати трех футах от земли, украшенный рубинами, Розовым Крестом и Глазом, обвитый змеем, кусающим себя за хвост.

— Кто был этот приятный мужчина? — спросила Мэри Лу.

— Мой отец, — ответил Саймон, рыдая. — И, наверное, я больше никогда его не увижу. Скорбь не кончается никогда.

А потом я поняла, зачем Хагбард дал нам кислоту и почему её постоянно употребляли ребята из «Уэзер Андерграунд» и «Мори‑тури». Я начала умирать, чувствуя, что сжимаюсь в точку и приближаюсь к абсолютному нулю. Мне стало страшно, я схватила Саймона за руку и слабеющим голосом пробормотала: «Помоги». Если бы он сказал: «Сначала признайся, что ты коп, и тогда я тебе помогу», — я выложила бы ему все, но он лишь улыбнулся, ласково сжал мою руку и произнёс: «Оно живое!» Так оно и было, точка начала излучать свет и энергию — мой свет и мою энергию, но ещё и божественную энергию, и это было не страшно, она была живая и росла. Откуда‑то ко мне пришли слова «всенаправленный ореол» (или это Хагбард беседует с Диллинджером?), я оглянулась и увидела, что Диллинджер раздвоился. Это и был ответ на вопрос: помимо Лже‑Диллинджера, которого застрелили у кинотеатра «Биограф», было ещё два Диллинджера‑близнеца. Ноль равен двум, думала я, чувствуя, что наряду с ответами на вопросы, которые не давали покоя столь многим авторам, писавшим о криминальном прошлом Диллинджера (например, почему одни свидетели утверждали, что в тот день в 1934 году он находился в Майами, тогда как другие заявляли, что он в это время грабил банк в Восточном Чикаго и убил охранника; и, кстати, почему Хагбард сказал, что он якобы находится в Лас‑Вегасе, хотя я своими глазами вижу его здесь в Ингольштадте), есть также некий абстрактный вечный ответ. Все пребывало в движении. Точка была одна, и из неё исходило всё, и это всё двигалось — звезда с мечами и жезлами, корона, которая одновременно была чашей и вращающимся диском, чистый белый свет, говоривший: «Я, Птах, пришёл забрать тебя из Мемфиса на небо». Я помнила, что в Мемфисе копы зверски избили моего отца и заставили его поклясться, что он вернётся в свой город и больше никогда в жизни не отправится на юг (как это сочетается с причиной, по которой я стала копом?), а Птах стал Зевсом, Иакхом и Вотаном. Однако все это не имело никакого значения, они все трое оказались далёкими, равнодушными и холодными, не богами человечества, а богами над человечеством, богами пустоты, сверкающей и холодной, как бриллиант. Они кружились в одной точке, пока не превратились во вращающуюся свастику. Затем передо мной появилось лицо врача, который сделал мне аборт, когда я забеременела от Хасана ибн Саббаха Икса. Врач сказал: «Ты убила сына Божьего в своём чреве, чернокожая женщина», и я снова начала рыдать, а Саймон держал меня за руку и повторял: «Оно живое!», но я чувствовала, что нет и что именно я каким‑то образом убила его. Я была Отто Уотерхаусом наоборот: я хотела кастрировать Саймона, кастрировать всех белых мужчин, но так и не сделала этого; и я продолжала бы кастрировать чернокожих мужчин, Я — Ужас Жизни в Смерти.

— Оно живое, детка, — повторял Саймон, — оно живое. И я люблю тебя, детка, даже если ты коп.

(— Все озеро живое, — виброфонист из «Филе души» пытался объяснить остальным участникам группы. — Одна большая восходящая и вращающаяся спираль, похожая на молекулу ДНК, но с головой ястреба…)

— Добрый вечер, — обратился Пирсон к Уотерхаусу. — Как поживает моя девушка Стелла?

— С каких это, на хрен, пор ты называешь её «своей девушкой»? — угрожающе рявкнул Уотерхаус.

— Остынь, брат, — урезонил его Пирсон.

— Никакой я тебе не «брат». Отвечай на вопрос.

— С какой помойки ты вылез вместе со своим вопросом? — поинтересовался Пирсон.

— Роберт трахает только белых женщин, Отто, — сказал Хагбард. — Я уверен, он никогда не спал со Стеллой Марис.

— А ты не будь слишком уверенным, — заметил Пирсон.

— Не шути с Отто, Роберт, — посоветовал Хагбард. — Он специализируется на убийстве чернокожих. Мало того, он только что убил своего первого белого человека и ещё не знает, насколько это ему понравилось.

— Раньше я не представлял себе, что такое убийство, — отозвался Уотерхаус. — Все эти годы я был психом и, убивая, получал удовольствие, поскольку не понимал, что делаю. Лишь теперь, убив Фланагана, я понял, чем занимался, и теперь мне кажется, что я по второму кругу убиваю тех, кого уже убил.

По его щекам потекли слезы, и он отвернулся.

— Ну и ну, — тихо сказал Пирсон. Затем он повернулся к Хагбарду: — Ну что ж, твой выход.

Они вместе подошли к микрофону. Кое‑кто из слушателей стал хлопать, требуя музыки. Но большинство хранило молчание, с замиранием сердца ожидая, что будет дальше.

Пирсон произнёс в микрофон:

— Братья и сестры, перед вами Свободный Человек Хагбард Челине, отличный чувак и самый клёвый мужик на Земле. Послушайте его: он введёт вас в курс дела.

Затем он почтительно уступил микрофон Хагбарду. В полной тишине Хагбард произнёс:

— Как вам только что сказал Кларк Кент, меня зовут Хагбард Челине…

(В Мэд‑Доге Джон Диллинджер и Джим Картрайт играли в шахматы. Внезапно звучавшая из радиоприёмника музыка стихла и диктор произнёс: «Мы прерываем нашу музыкальную программу для специального сообщения из Вашингтона».

Джон сделал ход конём и сказал:

— Шах и мат. Могу поспорить, будет выступать президент. Вся надежда на то, что мой брат успеет найти этого пропавшего сутенёра, пока дела не станут совсем плохи.

Картрайт угрюмо разглядывал доску. — Да, шах и мат, — наконец признал он. — Надеюсь, твой второй брат и Хагбард смогут уладить проблему в Ингольштадте, — добавил он после того, как они, повинуясь рефлексу, приобретённому в результате многолетнего сидения перед телевизором, уставились на радиоприёмник…)

Плохо быть женщиной, но быть чернокожей женщиной ещё хуже. Я чувствую себя треснувшим львом (я размышляю как Саймон) с дыркой посередине (именно она интересует мужчин, эта дырка). Кислота довела меня до агонии, а потом затянула трещину, и я стала целостным Львом, готовым уничтожать своих врагов. Я поняла моего отца, мне стало ясно, почему он считал, что должен противостоять белым, даже если это в конце концов его и убьёт. Конный рыцарь пересёк пустошь, пустыню вокруг Лас‑Вегаса, но она оказалась шахматной доской; он поднял огненный жезл и воскликнул: «Власть — Чёрным!» Это был Хасан ибн Саббах, мой любовник, мой враг, Чёрный Христос, бабуин с безумной ухмылкой. Внутри каждой женщины скрыт сердитый мужчина, пытающийся выйти наружу, — мужчина‑женщина с глазами совы, и меня охватывает радость, когда мой клитор начинает расти и превращаться в пенис. Я стала моим отцом и теперь ничего не боюсь. Я могу уничтожить весь мир, метнув глазом молнию, словно Шива. МОЙ ПЕНИС — ЭТО НЕВИДИМЫЙ ЗВЁЗДНЫЙ РУБИН, МУЖЧИНЫ СГОВОРИЛИСЬ И ЗАСТАВЛЯЮТ МЕНЯ ЕГО СКРЫВАТЬ, ПОЭТОМУ Я ВЫНУЖДЕНА ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ИХ ПЕНИСАМИ. Я двуликая, вечно обманывающая, как все женщины; обман — наша единственная защита, и я понимаю это все отчётливее, по мере того как растёт моё безумие. Запах гашиша, с привкусом мускуса, который доносится со стороны жилого автоприцепа «Пластикового каноэ», напоминает меня — женское растение с мужской силой; они пригвоздили меня к кресту (буквально), но крест воздвигнут внутри вращающегося огненного колёса. О Святой Моисей! Не Эриду, а Будду я нахожу в своей шишковидной железе. Третий глаз открывается. Я — земля под твоими ногами, я — Билли Фрешетт, имя мне — легион, есть миллионы меня, я нашествие саранчи, уничтожающей вашу Технологию Белых Мужчин. Он произносит: «Меня зовут Хагбард Челине». Они продают героин в моей школе (именно так получают образование чернокожие дети в Чикаго). Саймон все ещё пытается провести меня через это, сейчас он говорит: «Смерть над нами не властна», и я стараюсь поверить, что над нами властна Любовь, но сначала мне нужно потратить мою ненависть, до последнего гроша, ведь они заставили меня убить моего ребёнка. Я и вправду схожу с ума от возбуждения, я хочу почувствовать жезл Саймона в своей чаше, и ещё я знаю, что истинный Бог выше бога, а настоящие Иллюминаты выше иллюминатов, есть Тайное Общество за тайным обществом: иллюминаты, с которыми мы сражаемся, — марионетки в руках других Иллюминатов, и мы тоже.

МЕНЯ ЗОВУТ ХАГБАРД ЧЕЛИНЕ. КАРНАВАЛ ОКОНЧЕН. ИГРОКИ, СНИМИТЕ МАСКИ.

— Странно такое слышать от Жабы из Тоуд‑Холла, — пробормотал, ни к кому не обращаясь, Фишн Чипе. Голос грохотал:

МЕНЯ ЗОВУТ ХАГБАРД ЧЕЛИНЕ.

ПРОШУ НЕ УСТРАИВАТЬ ПАНИКУ, КОГДА ВЫ УСЛЫШИТЕ ТО, ЧТО Я ДОЛЖЕН ВАМ СООБЩИТЬ.

И тут Чипе увидел, что это не Жаба из Тоуд‑Холла и даже не зловещий Святой Жаба, а просто хорошо одетый итальяшка с двумя лицами, одним улыбающимся, а другим — гневно хмурящимся. — Знаете, — громко произнёс 00005, — я уверен, что в той воде был проклятый наркотик.

МЕНЯ ЗОВУТ ХАГБАРД ЧЕЛИНЕ.

ПРОШУ НЕ УСТРАИВАТЬ ПАНИКУ,

КОГДА ВЫ УСЛЫШИТЕ ТО,

ЧТО Я ДОЛЖЕН ВАМ СООБЩИТЬ.

БУДЬТЕ ОЧЕНЬ ВНИМАТЕЛЬНЫ.

Я ПРИШЁЛ СКАЗАТЬ,

ЧТО ВАШИМ ЖИЗНЯМ УГРОЖАЕТ СЕРЬЁЗНАЯ ОПАСНОСТЬ.

В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ ОЗЕРО ТОТЕНКОПФ ОГИБАЕТ АРМИЯ,

ОНА ДВИЖЕТСЯ СЮДА, ЧТОБЫ ЗВЕРСКИ УБИТЬ ВСЕХ,

КТО ПРИСУТСТВУЕТ НА ФЕСТИВАЛЕ.

— Господи, — сказал Джордж, — это не сработает. Он все преподносит не так. Ему никто не поверит. Они будут над ним смеяться. Три четверти из них даже не понимают по‑английски.

— Ты так думаешь? — спросил Малаклипс. — Тебе кажется, он говорит по‑английски? А по‑моему, на древнегреческом диалекте Афин пятого века до нашей эры, причём мне все понятно.

— Как это?

— На самом деле он говорит по‑норвежски или по‑итальянски, поскольку знает эти языки лучше других. Он использует то, что я называю «трюком Пятидесятницы», который в «Деяниях апостолов» описывается как говорение на иных языках. В пятидесятый день после смерти Иисуса, когда все апостолы собрались вместе, над их головами появились огненные языки. А потом они пошли проповедовать толпам народу из разных стран, и каждый человек услышал проповедь на своём языке и в самой убедительной для него форме. Таким способом они обратили в христианство десятки тысяч людей. Именно я устроил этот трюк, хотя никто об этом так и не узнал.

— Говорение на языках! — воскликнул Джордж в изумлении. — Обычно об этом рассказывают на уроках Библии: «И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут»[24].

(— Не обманывай себя, Джордж. Ты прекрасно знаешь, что мгновение назад я была Мэвис.)

— Огромная чёрная женщина… гётевская Матерь‑Ночь, — говорил кто‑то, но я размышляла о позе «69» с Саймоном, о, этот парень знает, как можно доставить наслаждение женщине, дать ей почувствовать себя королевой на троне, и меня не волнует, если он знает, что я коп, потому что на этом плане радость сменяется скорбью, да, я всегда буду раздвоена, а в центре Бога всегда будет пустота, и на лице моем маска ночи вроде той, о которой я читала у Шекспира, когда училась в школе, я река, жёлтая от сточных вод, а сосать — грязное слово, но что же ещё символизирует знак Рака, или весь этот Инь‑Ян, Господи, я любила это делать, женщины, утверждающие, что они этим не занимаются, просто лгуньи, я ненавижу его и люблю его, вечная двойственность, а тот детектив, который хотел меня тогда похвалить, сказал: «Да ты баба с яйцами», интересно, как бы ему понравилось, скажи я ему: «Да ты мужик с сиськами», трон за троном опрокидываются в пустоту, и при этом у меня есть сила, которой все они поклоняются в их троицах, а пирамиды — это символы влагалища, и я снова возбуждена, но все, что я хочу, — это чтобы он мною овладел, я не могу сейчас веселиться, не могу говорить, я вижу лицо моего отца, но оно серебряное а не чёрное и вдруг я понимаю что у Джо Малика есть пистолет и что в нем даже есть серебряная пуля Матерь Божья неужели он считает что Хагбард не человек я ощущаю запах смеси опиума с гашишем в «Пластиковом каноэ» серьёзные ребята я чувствую проходящую через меня энергию я в шатре и меня трахают все мужчины я Мэвис и Стелла и мать всех их я Деметра и Фрейя и Кибела а также Эрида и Нефтида Чёрная Сестра Исиды о которой никто не смеет говорить и я могу даже понять почему Джо Малик взорвал свой офис это была ловушка и Хагбард в неё попал Джо теперь знает его тайну.

— Обычно об этом рассказывают на уроках Библии: «И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут». И «узрит всякая плоть в одно мгновение»[25].

Малаклипс улыбнулся.

— Чтобы пройти тренинг Пятидесятницы, надо умереть. Это первое, последнее и промежуточное слово, Каллисти. Наверняка на уроках тебя награждали призами, когда ты цитировал наизусть стихи из Библии, Джордж.

— Могли бы, но учителю не нравилось моё поведение.

— Отлично. Видишь ли, я обучил Хагбарда трюку Пятидесятницы. То, что он говорит, кажется тебе неправдоподобным, потому что тебя не нужно убеждать. Все остальные ощущают в его словах столько эмоций и риторики, сколько им необходимо для мотивации. Классная это штука, трюк Пятидесятницы.

Все стало твёрдым и трехмерным и я почувствовала как из меня изливается прощение словно психологические месячные но в виде воды а не крови я даже простила «Американскую Медицинскую Ассоциацию» всех четверых по отдельности несомненно я была Исидой пурпурно‑синей и скрытой под вуалью и даже если в этом озере оживал Посейдон я и его прощала Он был покрыт оливками и трилистниками зелёный водяной бог сверкающий как аметист единорог с гигантским рогом а затем он стал Индрой заклинателем дождя чей громовой голос был замаскированным блаженством я подчинилась ему и положила куклу в тетраэдр мне нечего бояться ибо все что произойдёт станет благодеянием ибо Сверкающие спустились принеся белый огонь на красную землю работа будет закончена в наслаждении а не в муках ведь я же знала Джо Малик выяснил что служебные записки Пат Уэлш были липой ибо Хагбард хотел чтобы он это выяснил и заложил бомбу и даже появился здесь сегодня с пистолетом так что все это имеет смысл если есть модель земного шара с чёрным светом вспыхивающим при каждой смерти и белым светом вспыхивающим всякий раз когда кто‑то кончает чтобы ему казалось что он излучается все время вот почему так здорово быть женщиной я могу кончать и кончать и кончать о Господи столько раз сколько я хочу а мужчины даже Саймон вряд ли могут кончать чаще одного раза за ночь и это значит что мисс Форбз в первом классе нуждалась в хорошем сексе но я могу простить и её

ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ, ПРЕЗИДЕНТ СОЕДИНЁННЫХ ШТАТОВ

— Все должны покинуть зону фестиваля, — продолжал Хагбард. — Воскресшие нацисты намерены безжалостно убить всех вас. К счастью, нам хватило времени соорудить для вас путь к спасению. Смотрите!

Он вытянул руку по направлению к озеру, и в ту же секунду луч прожектора осветил огромный понтонный мост, перекинутый по диагонали с восточного берега, где находилась зона фестиваля, на северо‑западный берег. Этот мост в течение часа бесшумно соорудила команда Хагбарда, воспользовавшись неоценимой помощью Говарда и его дельфинов.

— Вот это да, — сказал Джордж Малаклипсу. — Ты обязательно назови это «трюком Красного Моря».

Хагбард воздел руки.

— Я назвал это Мостом Адама Вейсгаупта. Сейчас все встанут и организованно пройдут к мосту, чтобы перейти через озеро.

МОИ СООТЕЧЕСТВЕННИКИ, АМЕРИКАНЦЫ! С ТЯЖЁЛЫМ СЕРДЦЕМ Я ОБРАЩАЮСЬ К ВАМ ВОТ УЖЕ ВО ВТОРОЙ РАЗ ЗА СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ. МНОГИЕ БЕЗОТВЕТСТВЕННЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ОТРЕАГИРОВАЛИ НА НАЦИОНАЛЬНОЕ БЕДСТВИЕ СУМАСШЕСТВИЕМ И ЖИВОТНОЙ ПАНИКОЙ И СТАЛИ УГРОЗОЙ ДЛЯ ОСТАЛЬНЫХ. Я ВНОВЬ ЗАВЕРЯЮ ВАС СЛОВАМИ ВЕЛИКОГО ЛИДЕРА ПРОШЛОГО, ЧТО НАМ НЕЧЕГО БОЯТЬСЯ, КРОМЕ НАШЕГО СТРАХА.

Лицо на телевизионном экране выражало абсолютную уверенность, и многие граждане почувствовали слабый проблеск надежды; в действительности же Президент себя не помнил, наглотавшись демерола; когда чуть раньше в тот же день горел Белый Дом, его самое конструктивное предложение звучало так: «Давайте перед уходом поджарим зефира». ДАЖЕ СЕЙЧАС, ПОКА Я С ВАМИ ГОВОРЮ, ДИРЕКТОР ФБР ЗАВЕРЯЕТ МЕНЯ, ЧТО ЕГО ЛЮДИ СЖИМАЮТ КОЛЬЦО ВОКРУГ ЕДИНСТВЕННОГО ПЕРЕНОСЧИКА ВОЗБУДИТЕЛЯ ЧУМЫ, ВЫЗВАВШЕГО ВСЮ ЭТУ ИСТЕРИЮ. ЕСЛИ ВЫ ОСТАНЕТЕСЬ В СВОИХ ДОМАХ, ТО ОКАЖЕТЕСЬ В БЕЗОПАСНОСТИ И С БЕДСТВИЕМ БУДЕТ ПОКОНЧЕНО.

— Можно отправить армию на западный берег озера, чтобы их перехватить, — сказал Вильгельм.

(— Розовые бутоны, — воскликнул Джон Диллинджер. — Какого черта он притащил в пещеру полный чемодан бутонов?)

Вдруг все поднялись со своих мест и куда‑то пошли Саймон заботливо меня вёл я вновь вернулась в настоящее время между Хагбардом и «Американской Медицинской Ассоциацией» происходило самое настоящее сражение а это означает что кто‑то его проиграет Адские Врата разверзлись и я едва передвигала ноги голова папы на полу полицейского участка в Мемфисе и эти копы топчут и топчут его ногами как только они не проткнули ему бок копьём когда вошли в раж и как я могу в реальности такое простить это же просто наркотик а втайне я буду всегда ненавидеть белых даже Саймона если это Страшный Суд то я знаю что Христос сделает с каждой голубоглазой сволочью они обладают всей властью и затевают все войны они затрахали планету их единственный бог это Смерть они уничтожают все живое гигантский светловолосый бог Тор размахивает молотом и уничтожает все цветные расы красная алая красная кровь на этом молоте чёрная кровь особенно но Хагбард это Гор и поэтому он всегда будет сражаться и убивать до конца времён а женщины и дети главные жертвы только плоть священна а люди убийцы плоти каннибалы.

— Сколько их, по‑твоему? — сонно спросил лидер «Закрытой корпорации».

— Шестьсот шестьдесят шесть, — ответил кто‑то из его группы. — Если в Вальпургиеву ночь принести в жертву петуха в пентаграмме, то всегда будет шестьсот шестьдесят шесть.

— Они идут к нам, — так же сонно продолжал говорить лидер группы. — Чтобы поклоняться нам и служить.

Музыканты рок‑группы «Закрытая корпорация» сидели неподвижно, дожидаясь прибытия шестисот шестидесяти шести рогатых и хвостатых демонов, за приближением которых они наблюдали… Выйдя из пещеры Леман, Сол заполняет шприц противоядием. — Чур, я первый, — говорит Джон Герберт Диллинджер, закатывая рукав… В ЭТОТ ЧАС, КОГДА ВАШЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО РАССЧИТЫВАЕТ НА ПОЛНОЕ ДОВЕРИЕ С ВАШЕЙ СТОРОНЫ…

Обстрелянный градом пуль, Президент валится за трибуну. Пока он плыл в демероловой безмятежности к смерти, зрители могли видеть на его лице все то же выражение решимости и уверенности. — О Господи! — послышался за кадром голос диктора… В Мэд‑Доге Джон Гувер Диллинджер вопросительно смотрит на Джима Картрайта. «Кто за этим стоит? — спрашивает он, пока диктор что‑то истерически тараторит. — Судя по всему, стреляли из пяти разных мест пресс‑центра, но, возможно, Президент жив…» Кто‑то отчётливо и безнадёжно произносит вблизи микрофона: «Разворотили всю его сраную голову. Сплошное месиво…» В Нью‑Йорке Августейший Персонаж, один из тех немногих, кто не бунтовал и не слушал телевизионное обращение Президента, с увлечением читает книгу «Атлант расправил плечи»…

— Вы черепаха? — спрашивает Леди Велькор.

— А? — переспрашивает Дэнни Прайсфиксер.

— Нет, ничего, — торопливо произносит она. Прайсфиксер слышит, как она обращается к другому мужчине: «Вы черепаха?»

— Можно отправить армию на западный берег озера, чтобы их перехватить, — предложил Вильгельм.

— Nein, — отказался Вольфганг; он стоял в медленно движущейся штабной автомашине и изучал ситуацию в полевой бинокль. — Этот verdammte[26]мост проложен до северного берега озера. Они могут идти напрямик, а наши люди идут в обход. Прежде чем мы до них доберёмся, они успеют перейти на ту сторону озера.

— Артиллерия может обстрелять мост прямо отсюда, — заметил Вернер.

— Артиллерийский огонь вести нельзя, — объяснил Вольфганг. — Сюда устремится вся армия Западной Германии и помешает нашему наступлению на восток. Если западные немцы начнут с нами сражаться, вряд ли восточные немцы совершат ту ошибку, на которую мы рассчитываем. Они не примут нас за вторгнувшуюся западногерманскую армию. Русские будут заблаговременно предупреждены, и весь план провалится.

— Тогда пропустим эту фазу, — сказала Винифред. — Слишком много препятствий. Давай немедленно направимся на восток, и черт с ними, с этими фестивальщиками. — И снова nein, дорогая сестричка, любовь моя, — не согласился Вольфганг. — В отеле «Дунай», в старом люксе фюрера, двадцать три кандидата, в том числе и сам Гитлер, ожидают трансцендентальной иллюминации. Массовая гибель всех вот этих людей переведёт наших кандидатов на энергетический план, даруя им вечную жизнь. И я не позволю этому Scheisskopf[27] Хагбарду Челине помешать последовательному осуществлению нашего плана. Надо показать ему раз и навсегда, кто хозяин. И всем остальным Schweinen[28] — Диллинджеру, Дили‑Ламе, Малаклипсу, и даже Старухе, если она тут. Если все они находятся здесь, у нас есть шанс раз и навсегда уничтожить противника ещё до начала имманентизации Эсхатона, а не в финале.