Практическое занятие № 1.
Задание: Дайте содержательный анализ памятнику архитектуры Вашего города (села).
ПЛАН АНАЛИЗА ПАМЯТНИКА АРХИТЕКТУРЫ.
Название.
Место расположение.
Архитектор(ы).
4.Назначение здания:
а)рельеф:
-углубленный,
- выпуклый: барельеф; горельеф.
б) по назначению: культовая; светская.
в) по использованию:
- самостоятельная,
- часть архитектурного ансамбля,
-часть архитектурного декора здания;
г) по жанру:
- портрет: бюст; в полный рост; жанровая сцена.
Материал, из которого изготовлено произведение.
Степень тщательности проработки и отделки.
7.Чему уделено большее внимание (особенности):
-сходству,
-декоративности,
-отображению внутреннего состояния человека,
-какой-либо идее.
Соответствует ли канону, если он был.
9.Место:
- изготовления,
- где находится сейчас.
Стиль, направление или период развития скульптуры и его проявление в данном произведении.
11.Ваше отношение к памятнику. Обосновать свое мнение.
Алгоритм анализа произведения архитектуры.
1. Что известно об истории создания архитектурного сооружения и его авторе?
2. Указать принадлежность данного произведения к культурно-исторической эпохе, художественному стилю, направлению.
3. Какое воплощение нашла в этом произведении формула Витрувия: прочность, польза, красота?
4. Указать на художественные средства и приемы создания архитектурного образа (симметрия, ритм, пропорции, светотеневая и цветовая моделировка, масштаб), на тектонические системы (стоечно-балочная, стрельчато-арочная, арочно-купольная).
5. Указать на принадлежность к виду архитектуры: объемные сооружения (общественные: жилая, промышленная); ландшафтная (садово-парковая или малых форм); градостроительная.
6. Указать на связь между внешним и внутренним обликом архитектурного сооружения, на связь между зданием и рельефом, характером пейзажа.
7. Как использованы другие виды искусства в оформлении его архитектурного облика?
8. Какое впечатление оказало произведение на Вас?
9. Какие ассоциации вызывает художественный образ и почему?
10. Где расположено архитектурное сооружение?
Образец для данного задания: см. приложение 1.
Практическое занятие № 2.
Задание: Дайте содержательный анализ произведения живописи художника из Вашего города (села).
План анализа произведения живописи:
1. Название.
2. Принадлежность к культурно-исторической эпохе, стилю.
3. Сведения об авторе произведения.
4. История создания произведения.
5. Смысл названия. Особенности сюжета. Принадлежность к жанру.
6. Композиция (что изображено, как расположены элементы картины, динамика, ритм).
7. Основные средства художественной выразительности (колорит, линия, светотень, фактура, манера письма).
8. Ваши личные впечатления.
Алгоритм анализа произведений живописи.
1. Сведения об авторе. Какое место занимает это произведение в его творчестве.
2. Принадлежность к художественной эпохе.
3. Смысл названия картины.
4. Жанровая принадлежность.
5. Особенности сюжета картины. Причины написания картины. Поиск ответа на вопрос: донес ли автор свой замысел до зрителя?
6. Особенности композиции картины.
7. Основные средства художественного образа: колорит, рисунок, фактура, светотень, манера письма.
8. Какое впечатление оказало это произведение искусства на ваши чувства и настроение?
9. Какие ассоциации вызывает художественный образ и почему?
10. Где находится данное произведение искусства?
Образец для данного задания: см. приложение 2.
ПРИЛОЖЕНИЕ 1.
Анализ архитектурного памятника – Исаакиевский собор.
Исаакиевский собор - выдающийся памятник русской архитектуры XIX века и одно из величайших в мире купольных сооружений, уступающее по размерам только соборам св. Петра в Риме, св. Павла в Лондоне и Санта Мария дель Фиоре во Флоренции.
Грандиозность этого храма определяют его размеры: высота 101,5 м; длина 111,2 м; ширина 97,6 м.
Собор - одна из доминант Санкт-Петербурга и второе по высоте здание после Петропавловского собора. Его монументальный и величественный образ создает неповторимый акцент в городском силуэте и служит такой же визитной карточкой северной столицы, как шпиль собора Петропавловской крепости и золотой кораблик Адмиралтейства.
Храм св. Исаакия Далматского принадлежит к числу самых больших, сложных и интересных сооружений, завершивших развитие классицизма - архитектурного стиля, господствовавшего в России во второй половине XVIII - начале XIX веков.
Время проектирования собора совпало с расцветом русского классицизма, для которого были характерны монументальность, величие, строгость пропорций, связь с окружающей застройкой. Архитекторы зачастую обращались к традициям античности, использовали мотивы Древних Греции и Рима, итальянского Возрождения. Однако к середине XIX века наблюдается постепенный упадок этого стиля, проявившийся в нарушении его чистоты и отказе от сохранения единства и цельности архитектурно-художественного образа, в излишней декорировке, не связанной с конструктивными особенностями зданий. Эти черты обозначили начало эклектического направления в архитектуре, по времени совпавшего со строительством Исаакиевского собора. Поэтому в отдельных деталях его фасадов, и особенно в интерьере появляются черты эклектики.
Прообразом собора послужил разработанный еще в конце XVIII века тип центричного, квадратного в плане пятикупольного храма с фасадами, украшенными портиками. Сохранив традиционную схему, Монферран по-иному подошел к решению архитектурно-художественного убранства здания.
В плане Исаакиевский собор представляет собой слегка вытянутый по оси "восток-запад" прямоугольник, в средней части которого находится квадрат, выступающий из общего контура в северную и южную стороны. В результате такой планировки доминирующее значение приобрела средняя часть здания.
Само здание решено цельным, компактным кубическим объемом, над которым поднимается высокий цилиндрический барабан, прорезанный арочными окнами и окруженный изящной колоннадой. Барабан увенчан золоченым куполом с легким восьмигранным световым фонариком.
По углам выступающего основного объема здания находятся четыре небольшие колокольни, удачно дополняющие силуэт храма. Их завершают легкие позолоченные главки, размер которых продиктован масштабом самих звонниц, поэтому они оказались намного меньше главного купола. Из-за пирамидальности построения собора создается ощущение динамичности и устремленности ввысь массивного барабана с главным куполом, а также связи всего здания с окружающим пространством.
Фасады украшены портиками с гранитными колоннами высотой 17 м и массой 114 т каждая. Установлены колонны на гранитных стилобатах, в которых расположены ведущие к храму ступени. Исаакиевский собор - единственный из памятников русского классицизма (за исключением Мраморного дворца А. Ринальди), в наружной отделке которого использованы полированные гранитные колонны и мрамор. Эффектное сочетание темно-красных колонн портиков, колоннады главного купола и цоколя здания с серой мраморной облицовкой стен и золочеными куполами придает всему сооружению парадный вид.
Поражают своим величием и благородством форм портики собора. Один шестнадцатиколонный портик обращен на север, к Неве и Медному всаднику, другой - к Исаакиевской площади. Таким образом, оба входа в храм оказались боковыми по отношению к алтарю, что обусловлено градостроительными особенностями. Алтарь храма снаружи отмечен восьмиколонным портиком, который симметрично повторяется с западной стороны.
Гладкие плоскости стен собора прорезаны большими арочными окнами с массивными наличниками и волютами наверху. Стремясь усилить впечатление грандиозности этого сооружения, Монферран непомерно увеличил размеры окон и дверей, что исказило представление об истинной величине храма.
Исаакиевский собор - высокий образец единства как монументального, так и декоративного искусства; его архитектура находится в непосредственной художественной взаимосвязи с живописью и скульптурой. Характер декоративного решения фасадов определяет, прежде всего, скульптура - один из самых распространенных видов изобразительного искусства первой трети XIX века, связанных с архитектурой.
Расположение декоративной скульптуры соответствует основным членениям здания, объединяя отдельные архитектурные массы, зрительно смягчая переходы от одной части к другой, тем самым усиливая роль и значение отдельных элементов сооружения. Скульптурное убранство храма создавали известные ваятели того времени - И. Витали, П. Клодт, Н. Пименов, Л. Логановский, Ф. Лемер и И. Герман.
Скульптурный декор не только обогащает пластику здания, но и несет основную идейную и тематическую нагрузку, конкретизируя функциональное назначение храма. Его портики украшены многофигурными рельефами, посвященными житиям Иисуса Христа и Исаакия Далматского.
Такое обилие скульптуры в наружном убранстве было вызвано тем, что к середине XIX века изменилось представление о монументальности сооружения; иными становятся и способы выделения среди городских построек.
На смену строгости и благородной простоте зданий начала XIX века приходит стремление к помпезности, эффекту, что обуславливает усиление пластики стен, заполнение гладкого поля фронтона сложными по композиции барельефами, использование дорогих отделочных материалов. Все это в полной мере нашло отражение в наружном убранстве Исаакиевского собора, и особенно ярко выразилось в интерьере храма.
Благодаря вертикальной направленности своей композиции Исаакиевский собор стал одной из доминант центральной части города и имеет важное градостроительное значение. Храм органично вошел в ансамбль двух площадей - Исаакиевской и Сенатской (Декабристов), композиционно объединяя и определяя их облик.
Сенатская площадь создавалась еще в середине XVIII века, а завершилось ее формирование в первой половине следующего столетия. Широко раскрытая на Неву, эта площадь - часть художественного убранства неповторимых по красоте набережных.
Если для Сенатской площади Исаакиевский собор - последний аккорд, недостающее звено ансамбля, то для Исаакиевской он стал началом ее превращения в единый архитектурный организм.
С юга Исаакиевскую площадь завершает Мариинский дворец архитектора А. И. Штакеншнейдера (построен в 1839 - 1844 годах в стиле классицизма), удачно вписавшийся в композицию застройки. По обеим сторонам площади - два здания Министерства государственных имуществ архитектора Н. Е. Ефимова (создавались в 1844 - 1853 годах), напоминающие итальянские палаццо XVII века.
В 1911 году на месте домов, построенных еще в начале XVIII века, архитектор Ф. И. Лидваль возвел здание гостиницы "Астория" - интереснейший образец гражданского строительства начала XX века в Петербурге. Рядом с ней находилось нежилое здание, приспособленное в конце XIX века под гостиницу "Англетер". В центре площади - последняя работа Монферрана, памятник императору Николаю I, выполненный скульптором П. К. Клодтом.
Внутренняя планировка Исаакиевского собора характерна для православных культовых сооружений XVIII века. Интерьер площадью более 4 000 кв. м двумя рядами пилонов разделен на три нефа. В главном куполе, опирающемся на четыре массивных пилона, высота достигает 69 м, высота боковых нефов - 28 м. Входом в храм служат три большие двери с южной, северной и западной сторон здания.
В восточной части - главный алтарь и иконостас, возвышающийся, подобно алтарным преградам древнерусских храмов, в уровень со сводами.
Стройный коринфский портик иконостаса из десяти малахитовых колонн поддерживает аттик, членения которого продолжают вертикальную направленность колонн и подчеркивают строгость его архитектуры. Перед иконостасом - солея, огражденная беломраморной балюстрадой с золочеными балясинами.
Три большие арки в иконостасе служат входами в алтарную часть храма. Центральную арку украшают две лазуритовые колонны и царские врата, за которыми находится главный алтарь св. Исаакия Далматского. В алтарном окне - один из самых больших витражей в Европе площадью 28 кв. м, выполненный на Мюнхенской мануфактуре мастером Айнмиллером. Запрестольный образ Иисуса Христа отличается яркостью красок и глубиной цвета.
Несмотря на то, что витраж - нехарактерная деталь убранства православного храма, в Исаакиевском соборе он органично вписывается в интерьер и придает алтарю неповторимый, торжественный вид.
Прорезая главный иконостас, боковые арки открывают для обозрения боковые приделы с малыми иконостасами. Левый неф ведет в придел св. Александра Невского, правый - в придел св. Екатерины.
В пышном декоре храма важное значение имеет оформление барабана главного купола. Выступающие из плоскости стен 12 статуй ангелов-кариатид вместе с мраморными пилястрами образуют единую вертикаль и способствуют четкому членению барабана. Между скульптурами, выполненными способом гальванопластики, - живописные изображения 12 апостолов.
Хорошо освещенные окнами барабана, позолоченные фигуры ангелов ярким пятном выделяются на фоне стен и вместе с живописью создают богатый декоративный эффект.
Внутренний декор собора венчает роспись плафона площадью 816 кв. м, созданная выдающимся художником XIX века К. П. Брюлловым. Круговая композиция этого полотна продиктована архитектурой храма. Мягко и естественно перейти от архитектурных форм к живописным позволяет балюстрада, написанная по самому краю плафона. Она иллюзорно увеличивает антаблемент барабана, а свободный от изображений центр плафона вызывает ощущение глубины воздушного пространства и бесконечности небесного свода. Завершает композицию плафона скульптура голубя, парящего под сводом, - символ Святого Духа.
Оформление барабана главного купола с точки зрения синтеза различных видов искусства - наиболее удачное в Исаакиевском соборе.
Важная деталь во внутренней отделке храма - вызолоченные детали, литые бронзовые, с рельефным орнаментом, базы и капители колонн, медальоны, кессоны, гирлянды, а также ажурные золоченые люстры-паникадила массой около 3 т каждая. Всего на позолоту собора было израсходовано 300 кг золота, еще 100 кг - на золочение куполов.
Исаакиевский собор - яркий образец синтеза архитектуры с различными видами декоративно-прикладного искусства.
Его многочисленные живописные картины, мозаики, скульптуры, эффектное сочетание цветного камня и позолоты создают богатую, насыщенную цветовую гамму.
Преемственность в декоре Исаакиевских соборов
Одна из особенностей Исаакиевского собора - стиль его внутреннего убранства. В сравнении с другими российскими храмами XIX века он отличается не только своей программой и художественным исполнением внутреннего убранства, но и структурой иконостаса, расположением икон, цветовым решением.
Объяснять это только вероисповеданием главного архитектора католика Монферрана нельзя, поскольку за соблюдением православных канонов при возведении и оформлении храма строго следила специальная комиссия Святейшего Синода. По протоколам Комиссии по строительству можно увидеть, как святые отцы предписывали академикам и профессорам изменять детали композиции, размеры фигур и даже цветовые оттенки эскизов будущих росписей.
Между тем анализ архивных материалов позволяет предположить, что особенности интерьера этого собора обусловлены традициями, заложенными при оформлении первых Исаакиевских храмов.
В делах Морского министерства сообщается об Исаакиевской церкви: "... в ней образы Спасителя, Богородицы, Николая, Иоанна Златоуста, Исаакия Далмацкого, Александра Невского, Андрея Первозванного... Над царскими дверьми образ Спасителя с крестом в руке, писано на лимонной камке, по сторонам Спасителя херувимы на тафте голубой, рамы позолочены. Под иконами тумбы, нарисованные на травчатом полотне... Завесы на дверях кумачовые...". И еще: "добавлено на пол около дверей пять войлоков (серо-черного) цвета...".
Если, в соответствии с этими описаниями, представить себе иконостас первой Исаакиевской церкви, то его доминирующими цветами будут желто-золотой и зеленый с двумя синими вертикальными полосами вдоль царских врат. В силу архитектурных особенностей чертежного амбара, перестроенного в первую Исаакиевскую церковь, ее иконостас высотой до 4 м и шириной более 6 м не нуждался в горизонтальных силовых конструкциях, а для зрительного эффекта большей высоты разделялся вертикальными зелеными полосами, начинающимися от пола.
Известно, что свои иконы для обустройства первого Исаакиевского храма дал император Петр I, они же были перенесены в иконостас второго Исаакиевского собора.
Судя по отведенным для них местам в проекте иконостаса, величина образов составляла не более 100 х 60 см и 80 х 50 см. На четырех проектах иконостаса Исаакиевского собора у различных авторов эти размеры сохраняются.
Размеры этих икон и упоминание о размещении на иконостасе первого Исаакиевского собора писанных на холсте образов Спасителя и архангелов позволяют предположить, что поместить там еще какие-либо иконы было затруднительно.
В свою очередь, горизонтальная структура иконостаса не позволяла создать для этого храма многорядный (4- или 5-ярусный) иконостас. Поэтому часть икон - "двунадесятые праздники" - были перенесены на стены храма или его столпы. Это же подтверждают проекты иконостаса второго Исаакиевского собора, на котором было предусмотрено размещение не более восьми икон и трех скульптурных групп над царскими вратами.
Несмотря на то, что иконостас второго Исаакиевского храма шириной около 8 м и высотой более 12 м позволял разместить дополнительные ярусы икон, этого не произошло. Структура иконостаса осталась прежней, такой же вертикальной, как в первом храме. Оформление иконостаса предусматривало несколько групп колонн, высота которых превышала половину высоты самого иконостаса.
Эти же тенденции оформления иконостаса сохранились и в третьем Исаакиевском соборе (проект архитектора А. Ринальди).
Его иконостас составляли в основном вертикальные структуры, колористическое решение - белый, золотой и зеленый цвета. К сожалению, главный алтарь этого собора не сохранился, но, он, скорее всего, не нарушал вертикального членения. В иконостасе размещалось не более 10 - 12 икон значительного размера. Ранее упомянутые иконы небольшого размера, переносимые из первого в последующие Исаакиевские храмы, располагались в интерьере.
Интересно отметить, что когда Монферран начал возводить четвертый собор, рядом с разбираемым третьим храмом сделали специальную пристройку для его икон, и в ней проводили богослужения. После 1828 года из-за интенсивных строительных работ по Императорскому указу и просьбе прихожан наиболее почитаемые иконы Исаакиевского собора перенесли в помещение на втором этаже западного крыла Адмиралтейства, где освятили временные приделы св. Исаакия Далматского, св. Александра Невского и св. Андрея Первозванного.
После открытия и освящения четвертого Исаакиевского собора в 1858 году часть икон из Адмиралтейства возвратили в новоосвященный храм, другие же (например, образ св. Андрея Первозванного) были оставлены в Адмиралтействе.
На иконостасе нынешнего Исаакиевского собора четко прослеживается традиционное оформление, начиная от первой деревянной Исаакиевской церкви.
Так, несмотря на значительную площадь иконостаса, здесь размещено ограниченное количество икон, притом тех же, что и в первом храме св. Исаакия Далматского (образы Спасителя, Богоматери, св. Николая Мирликийского, св. Исаакия Далматского, св. Александра Невского). Добавлены только лики святых, соименных царям и царицам, при которых были построены четыре Исаакиевских храма.
"Двунадесятые" праздничные иконы вынесены в интерьер собора, что соответствует их расположению в предшествующих Исаакиевских церквах. Фон образов (лимонная камка - желтый) был заменен на золотую мозаичную канторель. Вертикальные колонны сохранены и выполнены из малахита, как бы воспроизводя нарисованные на полотне "травчатые" (зеленые) тумбы первого Исаакиевского храма.
Голубой фон около царских врат заменили колонны из афганского лазурита, а нарисованные фигуры над царскими вратами воспроизводит скульптурная группа "Христос по славе". Завесы над дверьми сохранили кумачовыми, и даже мраморные плиты наборного пола повторяют серый тон войлоков первой Исаакиевской церкви.
Эти особенности цветового и композиционного решения интерьера Исаакиевского собора позволяют предположить, что традиции в его убранстве, заложенные при императоре Петре I, сохранялись, и были одним из критериев при возведении всех храмов св. Исаакия Далматского в Петербурге.
Витраж
Каждый, приблизившись к главному иконостасу собора, будет восхищен пышностью и богатством его декоративного убранства: позолотой скульптуры, красотой малахита и лазурита колонн, таинственным мерцанием золотого канторельного фона мозаичных образов.
Но если при этом будут открыты царские врата главного алтаря, то внимание остановится, прежде всего, на запрестольном витражном образе Воскресшего Господа.
Он изображен на фоне желто-голубого неба, облачен в пурпурный плащ с золотым шитьем, украшенный зелеными изумрудами и бледно-фиолетовыми аметистами.
Фигура Иисуса Христа занимает почти все пространство алтарного окна, ей как бы тесно в этих рамках, и создается впечатление, что через мгновенье Господь войдет в храм.
Эффект присутствия подчеркивается нерезкой, но вполне определенной динамикой композиции. Нижнюю часть окна занимает как бы едва уловимо плывущее к зрителю облако, и благодаря этому фигура Христа кажется приподнятой. В Его руках - развевающаяся алая хоругвь с белым крестом.
Грандиозные размеры Воскресшего Господа указывают на значимость образа и его доминирующее положение. Верхняя часть окна в виде полуциркульной арки подчеркивает динамику лучей нимба. Лицо Иисуса Христа выделено более ярким освещением за счет облегчения цвета.
Подобный элемент убранства - традиционный для храма католического, но едва ли не единственный в православной церкви.
Появление витража площадью 28,5 кв. м в Исаакиевском соборе вызвано романтическими настроениями, навеянными образами Средневековья.
Картина выполнена в стиле итальянского Возрождения. Это один из наиболее крупных витражей Европы, и самый крупный в России.
Поместить витраж в алтарном окне Исаакиевского собора рекомендовал баварский архитектор Лео фон Кленце, автор первоначального (не принятого) проекта внутреннего убранства храма. Это одобрили император Николай I, Святейший Синод и поддержал О. Монферран, поскольку эта деталь убранства не противоречила его собственному плану декора.
Руководил изготовлением витража сам фон Кленце, разработавший для него раму особой конструкции. Баварский архитектор лично обратился к своему покровителю королю Людвигу I за разрешением изготовить витраж в Мюнхене, и получил его согласие.
В 1841 году Кленце с посыльным передал свои чертежи председателю Комиссии по строительству собора светлейшему князю П. М. Волконскому.
Вскоре князь от Высочайшего имени сообщил архитектору, что он может поместить заказ на Мюнхенской Королевской фабрике. С этого момента роль Кленце свелась к посредничеству между немецкими витражистами и руководителем Комиссии.
Проектный рисунок витража переделывался несколько раз, окончательный вариант был разработан художником Г. М. фон Гессом и в основном следовал академическим традициям: в картине преобладает так называемая "академическая трехцветка" - красный, голубой и желто-белый тона.
Во многом необыкновенная красота, сочность, тонкость и свежесть цвета - заслуга мастеров Мюнхенской фабрики, и, главным образом, одного из лучших витражистов Европы М.-Э. Айнмиллера.
В распоряжении этого удивительного мастера было стекло более 100 различных цветов и оттенков. Он использовал многослойное стекло и стекло, окрашенное специальными красками.
Например, пурпурная мантия Христа изготовлена из двухслойного красно-желтого стекла. Драгоценные камни на витраже - по-видимому, вставленные при помощи свинца выпуклые призмы. Цветовой эффект нимба основан на том, что в трехслойном стекле частично сняты отдельные слои, и, таким образом, желтый цвет приобрел зеленоватый оттенок.
Умело применяли мастера из Мюнхена и одноцветное стекло. Облака на картине сделаны из сплошного дымчато-серого стекла, крестное знамя - из рубинового, крест на хоругви - из белого.
Некоторые детали витража расписывались специальными красками, обжигались в муфельной печи и затем подвергались механической обработке.
Варили цветное стекло на заводе в местечке Бенедиктбойерн, который сначала принадлежал М. З. Франку, а потом стал собственностью Айнмиллера, придумавшего способ производства стекла с тончайшими переходами тонов. Для того, чтобы достоверно передать на витраже лица людей и открытые части человеческого тела, он изобрел так называемое "пергаментное" стекло.
К концу 1843 года работа над витражом была закончена. Летом 1844 года ящики с разобранной картиной доставили в Петербург морским путем. Мастер Г. Кюль собрал витраж и установил его для демонстрации царю.
После Высочайшего одобрения картину снова разобрали, и установили в главном алтаре уже после завершения отделочных работ в соборе.
Витражное окно состоит из двух связанных тягами металлических рам. В наружную вставлено толстое зеркальное стекло, во внутренней раме смонтирован сам витраж из элементов цветного полупрозрачного стекла, скрепленных свинцовой пайкой. В оконном переплете он удерживается металлическими креплениями.
Запрестольный образ "Воскресший Христос" органично вошел в структуру декоративно-художественного убранства Исаакиевского собора. То, что появился он в православном храме, не противоречило духу времени расцвета русского романтизма.
Список литературы: Интернет –ресурс: http://www.liveinternet.ru/users/tantana/post219557930
ПРИЛОЖЕНИЕ 2.
Анализ произведения живописи В. Сурикова «Боярыня Морозова»
История создания этой картины наиболее богата материалами, которые рассказывают о таинствах художнической работы Василия Сурикова. Сохранились почти все этапы ее композиционных поисков, зафиксированные в различных эскизах - от самых первых набросков до акварелей, подчас покрытых сеткой графления (то есть рассчитанных на перенос на полотно).
Первый написанный масляными красками эскиз картины «Боярыня Морозова» был сделан Суриковым в 1881 году. Замысел картины еще окончательно не созрел, однако В. Суриков уже представлял всю сцену довольно конкретно. Hо другой художественный замысел на долгий срок отодвинул работу над этой картиной: с 1881 по 1883 год Суриков работал над «Меншиковым в Березове», а затем поехал за границу.
Там, вдали от родины, пристально вглядываясь в бессмертные полотна мастеров Возрождения, Суриков продолжал вынашивать образы своего нового великого творения — народной драмы «Боярыня Морозова». Возвратившись летом 1884 года в Россию, он смог, наконец, вплотную приняться за воплощение давнего грандиозного замысла, но только весной 1887 года «Боярыня Морозова» была им закончена. Новое произведение получило название по имени центрального персонажа картины — боярыни Морозовой, одной из видных участниц «раскола».
Момент, избранный им для картины, не менялся: толпа народа и сани с неистовой боярыней во время ее проезда по московским улицам - "позор следования боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой для допроса в Кремль за приверженность к расколу в царствование Алексея Михайловича".
Внешним поводом раскола были, как известно, церковные реформы, начатые патриархом Никоном в 1655 году: исправление богослужебных книг и изменение обрядности (в частности спор шел о том, как креститься — двумя или тремя пальцами).
Раскол получил значительное распространение среди крепостного крестьянства и посадского люда. Народу были мало понятны богословские споры о двуперстии и троеперстии, но двуперстие являлось своим, народным, а троеперстие — чуждым и навязанным сверху. В представлении широких народных масс отстаивание «старой веры» было своеобразной формой протеста против государства, которое, внедряя силой «новую веру», в то же время усиливало и крепостнический гнет. В расколе явственно отражались черты классовой антифеодальной борьбы. В рядах приверженцев раскола встречались и отдельные боярские фамилии, но, как отмечает советская историческая наука, это были лишь единичные случаи, объяснимые тем, что стремление правительства к централизации России наталкивалось на упорную оппозицию реакционного боярства. Раскол же в целом сохранял до конца XVII века живую связь с народным движением и служил внешней оболочкой для стихийного протеста народных масс. Поэтому царское правительство всячески подавляло раскольничье движение. Жестокому преследованию подверглась и боярыня Морозова.
Что знал В. Суриков в те годы о боярыне Морозовой? Общую канву ее печальной истории, которую слышал еще в детстве в Сибири? То, что было написано о ней в романе Д.Л. Мордовцева "Великий раскол"? Возможно, еще читал статью Н.С. Тихонравова в "Русском вестнике" за 1865 год и книгу И.Е. Забелина "Домашний быт русских цариц". Но ни в одной из этих книг, ни в одной из статей и слова не было о толпе народа, провожавшего боярыню Морозову, о ее черном полумонашеском-полуарестантском одеянии, о черной доске у нее на груди.
Семнадцатилетняя Федосья Соковнина, дочь одного из приближенных царя, была выдана замуж за пожилого боярина Г.И. Морозова. Начитанная, своевольная, энергичная, она еще при муже открыто исполняла старые церковные обряды, отличаясь непримиримостью к новой "казенной" церкви.
Эта церковь была узаконена в 1654 году, когда собравшийся в Москве церковный собор принял реформу обрядности, подготовленную патриархом Никоном. Конечно, смысл проводимых реформ был значительно глубже, чем просто новые правила начертания имени Иисуса Христа или предписание креститься тремя перстами вместо двух.
Новые обряды вызвали протест среди значительной части духовенства, прежде всего низшего духовенства, которое увидело в них иноземное влияние, угрозу чистоте истинной православной веры. Вскоре чисто церковные распри приобрели довольно большое влияние в народе. В одном из документов тех лет говорится: "Огонь ярости на начальников, на обиды, налоги, притеснение и неправосудие больше и больше умножался, и гнев и свирепство воспалялись".
Боярыня Ф.П. Морозова тесно связала свою судьбу с ревнителями старой веры, поддерживала неистового протопопа Аввакума - главного врага никониан, а по возвращении последнего из ссылки в 1662 году поселила его у себя. К этому времени она овдовела и осталась единственной распорядительницей огромных богатств мужа. Ее дом все больше стал походить на прибежище для старообрядцев, фактически же он стал своего рода раскольничьим монастырем.
Овдовев на тридцатом году, эта «ярая сердцем» женщина вела суровую подвижническую жизнь, раздавала свои богатства нищим и в 1668 году тайно приняла от раскольничьего старца монашеский постриг.
Вскоре последовали события, которые и стали прологом к эпизоду, избранному В. Суриковым сюжетом для своей картины.
Осенью 1671 года гнев Тишайшего царя Алексея обрушился на непокорную боярыню. Вначале ее, правда, пробовали "усовестить", но на все уговоры подчиниться царской воле и принять новые церковные уставы она отвечала отказом. Вдобавок оказалось, что она и сестру свою, княгиню Урусову, тоже склонила к старой вере.
Их заковали в "железа конские" и посадили под караул. Через два дня, сняв с женщин оковы, их повезли на допрос в Чудов монастырь. Но митрополит Павел ничего не смог добиться ни от Ф.П. Морозовой, ни от сестры ее. Они наотрез отказались причаститься по новым служебникам, твердо стояли на двуперстии и объявили, что признают только старопечатные книги.
Не один раз возили женщин на допрос, а когда их подвергли пытке, Ф.П. Морозова на дыбе кричала: "Вот что для меня велико и поистине дивно: если сподоблюсь сожжения огнем в срубе на Болоте (На Болотной площади в Москве тогда казнили "врагов отечества'), это мне преславно, ибо этой чести никогда еще не испытала".
Ни уговоры, ни угрозы, ни мучительные пытки не могли сломить дух Морозовой.
Друг и наставник боярыни Морозовой, истовый защитник старой веры, протопоп Аввакум писал о ней так: «Персты рук твоих тонкостны, а очи твои молниеносны. Кидаешься ты на врага, аки лев».
Но их не казнили. Царь Алексей Михайлович побоялся слишком громкой огласки и решил избавиться от непокорных женщин без шума. По его повелению обе сестры были лишены прав состояния и заточены в монастырское подземелье в Боровском. Там они и умерли от голода и холода.
Яркий и сильный характер боярыни Ф.П. Морозовой был в духе Василия Сурикова. Его увлек образ пламенной русской женщины, ее душевная несокрушимость и воля. Если до весны 1881 года художник только обдумывал сюжет, то теперь именно Ф.П. Морозова завладела всеми его помыслами. У В. Сурикова была единственная цель - показать свою героиню не затерянной в толпе, а с предельной художественной убедительностью выделить сильные черты ее характера.
Надо было найти единственную композицию, которая могла бы выразить обуревавшие В. Сурикова мысли, могла бы печальную судьбу боярыни Ф.П. Морозовой превратить в рассказ о народной трагедии. Его не особенно интересовали церковно-догматическая сторона раскола и драматические распри боярыни с никонианцами. Не в одиноком трагическом раздумье, не в муках душевной борьбы хотел художник показать ее, а с народом и на народе.
Василий Суриков хорошо понимал, что история не делается без народа и даже самая выдающаяся историческая личность беспомощна вне народа. Там, где нет народа, нет и героя. И трагедия Ф.П. Морозовой (как ее видел В. Суриков) это не столько трагедия одной, пусть и такой незаурядной по силе характера женщины. Это трагедия времени, трагедия всего народа.
«Я не понимаю действий отдельных исторических лиц без народа, без толпы, мне нужно вытащить их на улицу», — говорил Суриков. Народ, его думы и чувства в эпоху раскола — вот главное, что привлекало Сурикова в избранном им историческом сюжете и что он гениально раскрыл в своей картине.
...В голубой дымке зимнего утра по рыхлому влажному снегу везут закованную в цепи раскольницу боярыню Морозову. Дровни с трудом пробиваются сквозь густую толпу, заполнившую узкую улицу с низкими домами, с золотыми и синими куполами церковок. Высоко вскинула Морозова окованную тяжелой цепью руку с тонкими пальцами, сложенными в двуперстие. Со страстным призывом твердо стоять за свое дело обращается она к народу. Страшен пламенный взор ее глубоко запавших глаз на изможденном мертвенно-бледном лице. Она готова принять любые муки, пойти на смерть.
Исключительный по силе образ Морозовой господствует в картине, но не затмевает собой народной толпы. Более того, он неразрывно с нею связан: он объединяет ее собою и вместе с тем сам благодаря ей приобретает особую выразительность и особое значение. Морозова — источник, возбуждающий в толпе сложную гамму различных переживаний, и тот центр, к которому устремляются взоры, мысли и чувства всех действующих лиц этой сцены. Показывая историческое событие как народную трагедию, Суриков гениально разрешил труднейшую задачу сочетания «героя и толпы». Это единство поддерживается в частности тем, что женские лица в народной толпе родственны по типу лица самой Морозовой. Людская масса едина, но ни одно лицо не растворяется в ней, художник достигает удивительной гармонии в изображении массы и отдельной человеческой личности: каждый в толпе по-своему воспринимает событие, каждое лицо — новый голос в едином трагическом хоре. Мы видим и злорадство попа, ощерившего свой беззубый рот, и сочувствие посадских людей и «нищей братии» — юродивого, повторяющего патетический жест Морозовой, странника, обнажившего голову и замершего в глубоком раздумье, нищенки, опустившейся на колени перед гонимой царем раскольницей... Крепко сжав руки, как бы стремясь не поддаться слабости, сохранить в себе мужество и силы, спешит за санями сестра Морозовой — княгиня Урусова. Почтительно склонилась в поясном поклоне молодая горожанка в синей шубке и золотистом платке...
Изображая народную массу на улице, Суриков должен был разрешить сложнейшие композиционные задачи, что он и сделал с замечательным мастерством. Полотно воспринимается, как живой кусок действительности. Толпа на нем живет и волнуется; движутся, клином врезаясь в толпу, убогие сани. Глубокие следы, оставленные полозьями, солома, волочащаяся по снегу, бегущий за санями мальчик — все заставляет зрителя поверить в то, что накренившиеся влево сани действительно движутся по рыхлому снегу. Впечатление движения саней поддерживается и нарастанием движения в фигурах — от правого края к центру: справа — сидящий на снегу юродивый, затем—вставшая на колени и тянущаяся к Морозовой нищенка и, наконец, идущая рядом с санями Урусова. Динамичность всей сцены усиливается и диагональным построением картины. Столь же изумительно колористическое решение картины, ее живописная «оркестровка», ее цветовой диапазон — от черного до белого, с использованием всей гаммы палитры. Увлеченный красочностью древнерусского быта, Суриков дает исключительные по звучности цветовые пятна — голубое, желтое, малиновое, черное... Но даже самые звучные красочные пятна не выпадают из картины и не превращают ее в декоративное полотно; они подчинены общей гармонии, они смягчены и объединены мягким рассеянным светом, голубоватой дымкой влажного воздуха. Голубые тона, перекликаясь с золотистыми, рассеяны повсюду: и в снегу, как бы сотканном из цветовых отблесков, и в сером небе, и в узорах народных одежд... Цветом выделен и психологический центр картины — фигура Морозовой; трагически звучит подобное тяжелому колоколу черное пятно ее одежды на фоне белого снега. Но яркая красочность, многоцветность народной толпы придают картине мажорное, жизнеутверждающее звучание, выражая веру в народ, в его силы, в конечную победу народного разума над предрассудками, света над тьмой.
Три года писал В. Суриков свою картину. Эскиз следовал за эскизом, в поисках натуры художник был неутомим. Где только ни побывал он за это время, выискивая наиболее характерные персонажи, в гуще самой жизни черпая будущих героев своей картины. Два холста с уже сделанными набросками он забраковал, и лишь третий, изготовленный по специальному его заказу (прямоугольник, положенный на большое ребро) удовлетворил мастера.
Композиция «Боярыни Морозовой» была создана после долгих и трудных исканий. Сам Суриков рассказывал: «Главное для меня композиция. Тут есть какой-то твердый, неумолимый закон, который можно только чутьем угадать, но который до того непреложен, что каждый прибавленный или убавленный вершок холста, или лишняя поставленная точка, разом меняют всю композицию».
В другой раз Суриков говорил: «В движении есть живые точки, а есть мертвые. Это настоящая математика. Сидящие в санях фигуры держат их на месте. Надо было найти расстояние от рамы до саней, чтобы пустить их в ход. Чуть меньше расстояние — сани стоят. А мне Толстой с женой, когда «Морозову» смотрели, говорят: «Внизу надо срезать, низ не нужен, мешает». А там ничего убавить нельзя — сани не поедут».
С особым упорством «искал» художник образы своих героев. Чтобы собрать нужный материал, найти наиболее характерные типы людей, которые могли бы послужить натурой для персонажей картины, Василий Суриков поселился в Мытищах. Здесь по Ярославскому шоссе "столетиями шли целый год, особенно летом, беспрерывные вереницы богомольцев, направлявшиеся в Троице-Сергиеву лавру. В. Суриков писал, захлебываясь, всех странников, проходивших мимо его избы, интересных ему по типу".
Он всегда и всюду жадно вглядывался в людские лица, стремясь обнаружить среди них необходимый ему социальный или психологический тип, близкий к образам тех исторических персонажей, которые рисовались его творческому воображению. «Девушку в толпе, это я со Сперанской писал, — она тогда в монашки готовилась. А те, что кланяются, — все старообрядочки с Преображенского», — рассказывал Суриков. Помогали художнику и воспоминания прошлого, запечатленные его могучей зрительной памятью: «А священника у меня в толпе помните? Это целый тип у меня создан. Это когда меня из Бузима еще учиться посылали, раз я с дьячком ехал — Варсонофием, мне восемь лет было. У него тут косички подвязаны. Въезжаем в село Погорелое... Купил он себе зеленый штоф, и там уже клюкнул... Отопьет из штофа и на свет посмотрит... Не закусывая пил...»
Постепенно были найдены персонажи картины. Вот странник-богомолец - типичная фигура Древней Руси, сохранившаяся почти без изменений на протяжении столетий. Такие странники из года в год меряли шагами необъятные просторы России. Странствующие богомольцы были и проповедниками, и носителями новостей для народа, своим пешим паломничеством они связывали отдаленные уголки страны, бывали очевидцами и народных бунтов, и казней, и покаяний.
Сталкиваясь с различными сторонами русской жизни, соприкасаясь с различными слоями населения, исходив вдоль и поперек российские просторы, они накапливали в себе богатый материал для размышлений и рассказов. Таким был странник на картине В. Сурикова. По всему видно, что пришел он издалека, его сильная, коренастая фигура перепоясана широким ремнем, стянутые на груди веревки поддерживают большую котомку, в руках у него высокий посох с затейливой ручкой - неотъемлемый спутник его странствий.
Этот бродячий философ полон глубокого сочувствия к закованной в цепи боярыне Ф.П. Морозовой. За его широким поясом висит такая же старообрядческая "лестовка" (кожаные четки), как и та, что свисает с руки боярыни. Он с состраданием смотрит на нее и в то же время погружен в себя, как бы следуя за своей скорбной мыслью. Из всей многоликой толпы он более других выражает раздумье по поводу происходящего события, столь важного в трагической судьбе раскола.
А юродивого, этого народного прорицателя, художник нашел на одном из московских рынков.
Решая картину, как сцену на открытом воздухе, Суриков стремился писать и этюды в тех же условиях. «Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял»,— как-то заметил художник шутливо.
«А юродивого я на толкучке нашел. Огурцами он там торговал. Вижу — он. Такой вот череп у таких людей бывает. Я говорю — идем. Еле уговорил его. Идет он за мной, все через тумбы перескакивает. Я оглядываюсь, а он качает головой — ничего, мол, не обману. В начале зимы было. Снег талый. Я его на снегу так и писал. Водки ему дал и водкой ноги натер... Он в одной холщевой рубахе босиком у меня на снегу сидел. Ноги у него даже посинели... Так на снегу его и писал», — весело рассказывал Суриков.
Он был в восторге от этого пьяницы, торговавшего огурцами. Этого забулдыгу и озорника, которых в народе называют "бесшабашной головой", В. Суриков приводит к себе домой, растирает ему босые ноги водкой и торопится запечатлеть его на снегу, наблюдая розовую и лиловую игру пятен. "Если бы я писал ад, - говорил впоследствии художник, - то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял".
Не успел художник справиться с юродивым, как уже понадобилась новая натура. И он смешно и трогательно гонится за старушкой-богомолкой, невольно пугая ее, и с беспредельной жадностью хватает брошенной ею посох, чтобы тотчас же "вставить" его в руки странника, который уже написан на картине.
Потом благоговейно склонилась в поклоне красивая девушка в синей шубке и золотистом платке; вскоре были написаны монашенка и девушка со скрещенными на груди руками; и стрельцы с бердышами, и мальчик в дубленом полушубке; и ощеривший беззубый рот, торжествующе хохочущий поп в шубе и высокой шапке; и тайные староверы.
С увлечением работал художник и над пейзажем картины. Такой русской зимы, такого «многоцветного» снега, такого «голубого» влажного зимнего воздуха до Сурикова в живописи не бывало. Снова сказалось пристальное наблюдение, жадное изучение жизни, зоркое виденье живописца. Без устали работал Суриков на натуре.
Для картины был нужен глубокий снег, по которому боярыню Ф.П. Морозову должны были везти в розвальнях. Розвальни оставляют в рыхлом снегу борозды следов, но на раскате получается совсем особый след, и В. Суриков с нетерпением ждет снегопада. А потом выбегает на улицу и долго идет за первым попавшимся обозом.
«На снегу писать — все иное получается, — говорил Суриков. — Вон пишут на снегу силуэтами. А на снегу все пропитано светом. Все в рефлексах лиловых и розовых, вон как одежда боярыни Морозовой — верхняя, черная; и рубаха в толпе... Все с натуры писал: и сани, и дровни. Мы на Долгоруковской жили (тогда ее еще Новой Слободой звали)... Там в переулке всегда были глубокие сугробы, и ухабы, и розвальней много. Я все за розвальнями ходил, смотрел, как они след оставляют, на раскатах особенно. Как снег глубокий выпадет, попросишь во дворе на розвальнях проехать, чтобы снег развалило, а потом начнешь колею писать. И чувствуешь здесь всю бедность красок!»
С тех пор он часто ходил за розвальнями, где бы они ему ни встретились, заворачивал их к себе на двор, заставлял проехать по снегу и тут же садился писать колею, как драгоценность, охраняя ее от случайных прохожих. Он писал этюд занесенного снегом московского бульвара с фигурой присевшего на скамейку человека, одетого в черное; он писал темные стволы и сучья голых деревьев, которые гнутся над снежными сугробами; он писал следы полозьев на чистом рыхлом снегу.
Но Суриков ставил перед собой задачу воспроизвести не только зимний пейзаж, но и воссоздать на полотне московскую улицу конца XVII века. Поэтому, по его словам, «...переулки все искал, смотрел; и крыши где высокие. А церковь-то в глубине картины— это Николы, что на Долгоруковской».
Каждая деталь картины была старательно выискана, отобрана, любовно написана. «Всюду красоту любил, — признавался Суриков. — В дровнях-то красота какая: в копылках, в вязах, в санеотводах. А в изгибах полозьев, как они колышутся и блестят, какие извивы у них. Ведь русские дровни воспеть нужно...» Жадно изучая натуру, Суриков никогда не становился ее рабом. Присущее ему глубокое реалистическое чувство неизменно руководило им при отборе и обобщении впечатлений действительности.
Уже были написаны главки церквей, и сама улица, и дома, и снег, а В. Суриков все продолжал искать главное - образ самой боярыни.
Сам он потом рассказывал своему биографу и писателю Волошину: "...я на картине сначала толпу писал, а ее после».
Долго искал Суриков Морозову: «В типе боярыни Морозовой — тут тетка одна моя, Авдотья Васильевна, что была за дядей Степан Федоровичем, стрельцом-то с черной бородой. Она к старой вере стала склоняться. Мать моя, помню, все возмущалась: все у нее странники да богомолки. Она мне по типу Настасью Филипповну из Достоевского напоминала. Только я на картине сперва толпу написал, а ее после. И как ни напишу ее лицо — толпа бьет. Очень трудно ее лицо было найти. Ведь сколько времени я его искал. Все лицо мелко было. В толпе терялось. В селе Преображенском, на старообрядческом кладбище — ведь вот где ее нашел. Была у меня одна знакомая старушка — Степанида Варфоломеевна, из старообрядок. Они в Медвежьем переулке жили — у них молитвенный дом там был. А потом их на Преображенское кладбище выселили. Там в Преображенском все меня знали. Даже старушки мне себя рисовать позволяли и девушки-начетчицы. Нравилось им, что я казак и не курю. И вот приехала к ним начетчица с Урала — Анастасия Михайловна. Я с нее написал этюд в садике, в два часа. И как вставил ее в картину — она всех победила».
Но и этот этюд не завершил работы. Пробовал писать и лицо жены, а потом как-то увидел он начетчицу с Урала. "И как вставил в картину - она всех победила". С нее и написал этюд, подписанный 1886 годом и носящий название «Голова боярыни Морозовой».
Эта работа, завершавшая настойчивые искания, долгое время хранилась в собрании семьи художника и принадлежала к числу «заветных», не подлежащих продаже. Она была особенно дорога художнику. Рассказывают, что «заветную» голову Морозовой выразил желание купить один из русских великих князей. «Денег у вас, князь, не хватит», — смело и решительно ответил художник. Сейчас «Голова боярыни Морозовой» находится в Третьяковской галерее.
Смертельно бледное, изможденное, с горящими глазами, трепещущими ноздрями и нервными губами, лицо боярыни полно такой страстной убежденности, воли и огня, что от него трудно оторваться. В худощавой фигуре Ф.П. Морозовой, в тонких длинных пальцах ее рук, в том, как она сидит, судорожно вцепившись одной рукой в сани, а другая рука взметнулась в двуперстном знамении - переданы В. Суриковым ее страстная жизнь и горестная судьба.
Почему часами можно стоять перед этой картиной, все время открывая в ней что-то для себя новое, разглядывая и переживая, удивляясь и восхищаясь ее глубокой психологической достоверностью и любуясь чудесной игрой красок? Может быть, потому, что над русской душой имеет непобедимую власть мученичество? Она склоняется перед ним, и именно в "обаятельной силе чужих мук" (по тонкому замечанию писателя В. Никольского) одна из причин притягательности "Боярыни Морозовой", перед которой до сих пор склоняется суриковская толпа.
Жадно изучая натуру, Суриков никогда не становился ее рабом. Присущее ему глубокое реалистическое чувство неизменно руководило им при отборе и обобщении впечатлений действительности. Художественная концепция Сурикова в полной мере проявилась в «Боярыне Морозовой», произведении периода его творческой зрелости, наивысшего расцвета творческих сил. «Боярыня Морозова» глубоко и ярко национальна и по содержанию, и по созданным художником образам, и по раскрытым здесь характерам, и по своему живописному решению, по самой «музыке» цвета. Это произведение, которое могло возникнуть только на русской почве, особенно близкое и понятное именно русскому человеку. И вместе с тем неоспоримо общечеловеческое, мировое значение «Боярыни Морозовой». Заключенное в ней трагедийное, героическое начало, ее живописная гармония волнуют любое сердце, чуткое к искусству.
Список литературы: Интернет-ресурс: http://opisanie-kartin.ru.
