Исторические предпосылки развития буржуазной философии

 

История философии [1-е изд.]. М., 1941, т. II (XV—XVII вв.) [Без подписи].

 

В первые семь-восемь столетий средневековья Европа не принадлежала к основным очагам культурной жизни человечества и лишь формировала потенциальные силы своего будущего развития. С XV в. она вышла на первое место и стала играть ведущую роль во всемирной истории. Причиной этого было развитие капитализма, нашедшее именно в Европе наиболее благоприятную почву.

Ростки капитализма появляются в Западной Европе уже в XIV и XV вв. Если кое-где, как во Флоренции, а затем в некоторых городах Испании, капитализм успел к тому времени достигнуть относительно высокого уровня развития, то в большей части Европы — в городах Франции, Англии, Фландрии, Германии — до конца XV в. можно было наблюдать лишь отдельные его элементы, еще не сложившиеся в целое. Перелом в этом отношении приходится на конец XV — начало XVI в. Сущность капитализма — эксплоатация наемного труда капиталом, эксплоатация, основанная, в отличие от феодальной, на экономическом принуждении, поскольку капиталист присваивает себе все средства производства, соединиться с которыми производитель может только путем продажи своей рабочей силы тому же капиталисту. Но в первом, мануфактурном, периоде своего развития капитализм еще не обнаруживал со всей наглядностью эти основные черты: они были как бы завуалированы, вследствие того что сам капитализм существовал еще в недрах феодальной общественной формации.

Средства производства, несмотря на ряд важных нововведений в конце XV в., были еще очень несложны, и монополия на них была трудно осуществима. В XVI в. только в горном деле и в меньшей мере в металлургии в связи с успехами военного дела применялось более или менее сложное оборудование, приковывающее рабочих к капиталистам. В основном же мануфактурное производство принуждено было использовать технику средневекового ремесла, центр тяжести которой лежал не в инструментах и оборудовании, а в индивидуальном искусстве отдельного производителя. Для того чтобы сделать производителей неспособными к самостоятельному производству и заставить их подчиниться капиталу, история открывала два пути.

Во-первых, путь специализации ремесленного производства, введения на основе старой техники нового, более детального разделения труда, с тем чтобы готовый продукт уже не был результатом труда одного или даже нескольких ремесленников, но был бы максимально обезличен, принадлежал бы целому ряду производителей. Эта система сама становилась как бы машиной, а рабочие-производители — как бы ее отдельными винтиками и колесиками, лишенными самостоятельной жизни и ни к чему не пригодными вне этого целого. Отныне, располагая только узкой, детальной специальностью, они могли получать средства существования, лишь подчиняясь тому, кому принадлежала эта машина.

Вторым путем был путь монополизирования не орудий ремесленного труда, а сырья. Когда продукт производился из привозного сырья или из полуфабриката, когда сырье надо было доставлять из деревни в город или из города в деревню, посредник-купец легко мог сосредоточить доставку в своих руках. Производитель — ремесленник или кустарь — и в этом случае превращался в составную часть деспотического целого, вне которого он не мог трудиться и существовать. Он должен был подчиниться власти капитала.

На этих двух путях, которые стихийно пролагались в ходе экономического развития, складывались две основные формы мануфактурного производства: централизованная мануфактура, основанная, как правило, на широком внутримануфактурном разделении труда и собирающая под одной крышей предприятия более или менее значительное число рабочих, и рассеянная мануфактура, иногда тоже связанная с внутренним разделением труда, иногда же основанная на простой скупке готовых изделий, с предварительным снабжением сырьем распыленного домашнего производства.

Несмотря на то, что капитал нашел таким образом возможности противопоставить средства производства рабочему, возможности эти все же были очень ограничены: пока не появились машины, пока господствовал ручной труд, капиталистам приходилось поддерживать экономическое принуждение внеэкономическим принуждением. Так, например, рабочие шотландских рудников и соляных копей до конца XVIII в. продавались вместе с предприятиями. К крупным королевским мануфактурам были прикреплены и рабочие во Франции в XVI — XVIII вв. В Пруссии, как и в России и в ряде других стран, в XVII — XVIII вв. предприниматели пользовались в отношении своих рабочих особой юрисдикцией. Скупщики закрепляли свою власть над кустарями особыми регламентами, запрещавшими им сбывать свои изделия на сторону, и т. д. Само феодальное государство во всех странах играло большую роль в закрепощении нарождающегося рабочего класса, поощряя систему принудительного труда, устанавливая максимум заработной платы, удлиняя рабочий день. Таким образом в недрах феодализма постепенно развивался капиталистический способ производства.

Подавляющая часть непосредственных производителей, понемногу подчинявшихся капиталу, еще сохраняла феодальное обличие самостоятельных мелких хозяев или цеховых подмастерьев и учеников.

Подмастерья и раньше получали заработную плату, но лишь в течение нескольких лет, до перехода в мастера. Их трансформация в наемных рабочих выражалась в превращении временного состояния в постоянное. Подмастерье был типичной фигурой на централизованной мануфактуре. Он принес в ряды мануфактурного пролетариата свои приемы организации и борьбы. Но централизованные мануфактуры никогда не были массовым явлением. Маркс называет их «экономическим кунстштюком», украшавшим хозяйственное здание Западной Европы, но не служившим его действительным основанием. Более массовый характер носила рассеянная мануфактура — в виде ли городского ремесла, подпавшего под власть воротил-купцов и богатых мастеров, в виде ли деревенского кустарничества. Здесь производители, ремесленники и кустари еще дольше сохраняли не соответствовавший их действительному положению внешний облик мелких самостоятельных хозяев.

Товарно-денежные связи, служившие необходимой предпосылкой капитализма, в XV в. уже пронизывали всю жизнь Европы, но они сохраняли еще докапиталистическое содержание. Основным полем деятельности торгового капитала была мировая торговля, где он мог получать прибыль, не выходя из сферы обращения, путем посредничества, используя разницу в уровне и характере экономического развития различных народов и стран. Европейские купцы использовали таким образом через средиземноморский бассейн глубокое различие социально-культурного развития Европы и стран Востока, через северобалтийский бассейн — различие исторических путей Западной и Восточной Европы. Естественно, что торговый капитал был заинтересован скорее в сохранении, чем в уничтожении феодального строя в Европе, хотя невольно разлагал его.

Тем более не мог создать что-либо новое ростовщический капитал. Пользуясь тем, что феодальное хозяйство приобрело уже денежную окраску, он присваивал себе в виде процента по ссудам часть феодального прибавочного продукта, присасываясь и к непосредственным производителям и к феодалам.

Торговый и ростовщический капитал был капиталом лишь по форме, был накопленными деньгами, приносящими прибыль. Но такой капитал не был непосредственно связан с производством, следовательно, и с производством прибавочной стоимости. Примером может служить торговобанкирский дом Фуггеров в Германии, по имени которого буржуазные историки иногда называют XVI век «веком Фуггеров».

Второй тип товарно-денежных связей, известный феодальному средневековью, отнюдь не был чужд производству, но зато по самому своему назначению и организации был чужд прибыли и накоплению. Это — товарообмен между непосредственными производителями города и деревни, функция которого заключалась в превращении крестьянского прибавочного продукта, отчуждаемого феодалу, в денежную форму. Если законом деятельности торгового капитала был неэквивалентный обмен, то законом этого товарообмена, напротив, был обмен эквивалентный, обмен по «справедливым ценам», твердо фиксированным и неизменным, сохранять которые были призваны рыночное право и цеховая структура средневекового города. Этот товарообмен по самому своему принципу должен был только превращать натуральную форму прибавочного продукта в денежную, но не служить к обогащению третьих лиц. Правда, по мере эмансипации городов из-под власти феодалов в фонде городской ремесленной продукции образовывался некоторый резерв для возможного накопления. Но обоим типам докапиталистических товарно-денежных связей было нелегко соединиться воедино, т. е. стать капиталистическим товарным производством. Такой барьер, как цеховой строй, преодолевался с большим трудом: либо путем его медленного внутреннего перерождения, путем развития межцеховой и внутрицеховой диференциации, либо путем ожесточенных натисков купцов на цеховые рогатки, либо, чаще всего, обходным путем, путем появления капитализма вне городов с их цеховыми организациями — в деревенских промыслах и горном деле. Весь феодальный строй был в одно и то же время и препятствием для развития капитализма и той средой, соками которой питался младенческий капитализм.

Так называемая «революция цен» — стремительный рост в XVI — XVII вв. рыночных цен, остававшихся до того неизменными в течение веков, — была только проявлением того факта, что в это время происходила всеобщая передвижка экономических сил, ломка всего характера экономической жизни Европы. Современникам, естественно, бросалась в глаза именно эта внешняя, рыночная сторона дела.

Экономический сдвиг был связан с потребностью в большей массе средств обращения; их недостаток тормозил механизм, которым этот сдвиг должен был осуществиться. Вскоре нашлись средства устранить это затруднение. В то время как тысячи людей занимались алхимией, кладоискательством и волшебством, другие отправлялись в далекие путешествия в поисках золотой страны Эльдорадо. Письма участников великих путешествий и сообщения их современников полны не столько помышлениями о новых торговых путях, сколько мечтой о золоте. Вскоре золото и серебро действительно полились в Европу широкой рекой из африканских колоний португальцев и американских, колоний испанцев.

«Рамки старого Orbis terrarum были разбиты; только теперь, собственно, была открыта земля и положены основы для позднейшей мировой торговли и для перехода ремесла в мануфактуру, явившуюся, в свою очередь, исходным пунктом современной крупной промышленности»[1].

«Революция цен» была внешним проявлением ряда глубоких событий социально-экономической жизни того времени; падения феодальной земельной ренты, неуклонного сокращения заработной платы всех живущих продажей своего труда и одновременно возрастания промышленной прибыли. Буржуазия крепла за счет земельных сеньеров. Последние отчасти находили выход в перестройке внутренних порядков своих поместий: либо переводя наследственных держателей на краткосрочную аренду, либо возвращая их к натуральным повинностям, так что крестьянство почти не смогло воспользоваться благами «революции цен». Но сама эта перестройка уже свидетельствовала о критическом состоянии феодального строя.

Значение открытия Америки, морского пути в Индию, установления прямых связей европейцев со всеми частями мира, однако, далеко не исчерпывалось притоком дополнительного денежного материала.

«Открытие Америки и морского пути вокруг Африки создало новое поприще для растущей буржуазии. Ост-индский и китайский рынки, колонизация Америки, обмен с колониями, увеличение количества орудий обращения и вообще товаров дали неслыханный до тех пор толчок торговле, мореплаванию, промышленности и тем значительно ускорили развитие революционного элемента в разлагавшемся феодальном обществе»[2].

Торговля европейцев приобретала всюду, где было возможно, весьма односторонний характер, превращалась в простой грабеж и колониальное хищничество. «Сокровища, добытые за пределами Европы посредством грабежа, порабощения туземцев, убийств, притекали в метрополию и тут превращались в капитал»[3].

Для того чтобы капитализм мог утвердиться в европейской части земного шара, необходимо было здесь сконцентрировать в виде начального капитала колоссальные массы накопленного человеческого труда. Этой цели и послужило ограбление многих народов.

В Европе же сами феодалы производили в это время ограбление своих крестьян с помощью огораживаний и сгона их с земли. Ограбление это также было жизненно необходимым условием для утверждения капитализма. Одно накопление капиталов в Европе не было бы достаточным условием для развития капитализма, если бы оно не сопровождалось «накоплением» неимущих масс, лишенных средств существования. Таковы две неразрывные стороны единого процесса так называемого первоначального накопления. Образование неимущих масс также осуществляется прямым и голым насилием. Оно начинается с насильственного отрыва, масс мелких производителей от условий их существования, в частности с захвата крупными феодальными землевладельцами крестьянской земли. Когда эти массы людей, лишенные средств существования, выбрасывались на улицу и становились бродягами, нищими, разбойниками, на них обрушивались насилия, названные Марксом «кровавым законодательством против экспроприированных»; цель этого законодательства — насильственно загнать пауперов под ярмо капиталистической эксплоатации и «...приучить к дисциплине наемного труда плетьми, клеймами, пытками»[4].

Результатом первоначального накопления было создание не только непосредственных предпосылок для массового распространения капиталистического производства, но тем самым и основного условия капиталистического воспроизводства — внутреннего рынка.

Широкие, но поверхностные мировые сношения, которые были характерны для великих цивилизаций прошлого, с XV в. рушились и обрывались, наталкиваясь на воздвигнутые по Европе и Западной Азии стены национально-государственных границ. Эти стены возводились исподволь уже давно, вместе с формированием и усилением феодальных государств, на почве укрепления внутренних экономических связей и обострения классовой борьбы. Но до XV в. государственные границы еще не занимали первенствующего положения. Существовавшие наряду с ними другие грани — религиозные, сословные, корпоративные — казались более важными. Различные народы, объединенные более архаическими формами общественных связей, мировыми религиями, долгое время противостояли национально-государственным объединениям. Во второй половине XV в. во многих странах почти одновременно произошел перелом, выразившийся политически в установлении абсолютизма. Усиление внутренней мощи каждого феодального государства было в то же время его внешним обособлением от других государств.

В эту эпоху «королевская власть, опираясь на горожан, сломила мощь феодального дворянства и основала крупные, по существу национальные монархии, в которых получили свое развитие современные европейские нации и современное буржуазное общество»[5].

Начало абсолютизма датируется в Англии воцарением династии Тюдоров (1486), во Франции — царствованием Людовика XI (1461— 1483), в Испании — объединением Кастилии и Арагонии под властью Изабеллы и Фердинанда (1479), в России — царствованием Ивана III (1462—1506). В то же самое время образуется мощное Турецкое государство во главе с султаном Мохамедом II (1451— 1481). Венгрия превращается в сильную европейскую державу в царствование Матвея Корвина (1458—1490) и т. д. Даже в раздробленной Германии к последним десятилетиям XV в., в царствование Фридриха III и Максимилиана I, относятся попытки реформ в направлении национального объединения и усиления императорской власти. В Италии же, где не было даже подобия центральной власти, в те же последние десятилетия XV в. устанавливаются маленькие местные абсолютистские государства: правление дома Медичи во Флоренции, Сфорца в Милане и др.

Это не случайные хронологические совпадения. Государственное размежевание явилось внешней формой выражения того процесса, внутренним содержанием которого было развитие капитализма в некоторых из перечисленных стран. Едва лишь зарождаясь, капитализм уже оказывал всемирно-историческое воздействие и на те народы, которые сами еще не вступили на капиталистический путь.

Появление абсолютизма одновременно во многих странах и формирование новой политической карты западного мира представляли единый, внутренне связанный процесс. Но если на Востоке он проявился как распад гигантской монгольской державы, пережившей расцвет еще в начале XV в., при Тамерлане, то на Западе этот процесс привел к появлению национальных государств нового типа. До мира 1453 г., окончившего Столетнюю войну, не было завершено национальное и государственное размежевание Франции и Англии. В том же 1453 г. под ударами турецких завоеваний перестала, наконец, существовать Византийская империя — обломок Римской империи, уничтоженный было крестоносцами, но с 1261 г. возродившийся к жизни. В течение нескольких веков в самом центре Европы — между Францией и Германией — боролось за существование крупное и богатое Бургундское государство, и только битва при Нанси в 1477 г. решила его судьбу: его земли были поделены между Францией и Германией; северный осколок Бургундского государства, Нидерланды, впоследствии превратился в Голландию и Бельгию. Такое же коренное размежевание происходило в это время повсюду в Европе.

Товарные и денежные потоки наталкивались теперь в некоторой своей части на новые стены, разделяющие государства. Торговый и ростовщический капитал принужден был усиленно искать поле деятельности внутри этих стран.

Обогащение буржуазии путем кредитования феодально-абсолютистских государств и откупа у них права на сбор налогов, а также протекционистская политика этих государств принадлежат к существенным элементам первоначального накопления. Процессы, происходившие в самом феодальном обществе и государстве, предопределяли возможность первоначального накопления. «...Рыцарям промышленности удалось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря тому, что они использовали события, которые были созданы не ими самими»[6].

По мере изменения юридического положения крестьян и освобождения городов из-под власти сеньеров отдельные феодальные сеньеры все менее были способны присваивать в виде феодальной ренты весь производимый в стране прибавочный продукт. Весь свободный остаток должен был присваивать собирательный сеньер — феодальное государство — в виде собирательной феодальной ренты — налогов. Эта централизованная рента не только шла на нужды двора и государства, но и в значительной части возвращалась в карманы дворянства в виде пенсий, подарков, пожалований. На тот же свободный остаток прибавочного продукта претендовала и буржуазия, которая упорно стремилась к концентрации его в своих руках. Это соперничество приводило, однако, к своеобразному симбиозу дворянского государства и буржуазии.

С одной стороны, сбор централизованной ренты при величайшей еще децентрализованности всей внутренней жизни европейских стран был настолько затруднителен, а потребность в расходовании налогов настолько обгоняла их поступление, что государства не могли обходиться без кредита. Этот кредит могли дать те представители буржуазии, которые сумели уже кое-что накопить путем торговли и промышленной деятельности. Они превращались в ростовщиков, ссужая свои капиталы государству и получая за это немалую часть централизованной ренты то как простые заимодавцы, то как откупщики налогов, то в некоторых странах, например, во Франции, в более скрытой форме — как собственники судейских и прочих должностей, за которые они уплачивали государству значительные деньги, получая возможность сторицей вознаградить себя путем легализованных поборов с населения.

С другой стороны, государства сами были заинтересованы в накоплении капиталов в руках буржуазии за счет внешней торговли и грабежа. Абсолютистские государства проводили с этой целью политику меркантилизма, покровительствовали внешней торговле и промышленности. Это отнюдь не было сознательным покровительством капитализму, созданием необходимых для него условий в виде внутреннего рынка и свободной конкуренции. Напротив, покровительство осуществлялось путем приобщения отдельных представителей буржуазии к сословным привилегиям. Раздавались или продавались торгово-промышленные монополии иногда вместе с дворянскими титулами; привилегированным предприятиям и компаниям присваивалось право выступать в той или иной мере от имени государства и пользоваться его поддержкой.

От симбиоза привилегированной верхушки буржуазии с феодально-абсолютистским строем происходило расслоение нарождающегося класса буржуазии. С одной стороны, кропотливо и упорно производили накопление на феодальной почве сельские и городские дельцы, зажиточные крестьяне, кустари и ремесленники, мелкие купцы и мануфактуристы — широкий слой людей, все еще очень близкий к народу. Среди этих людей развивался дух скопидомства, мелочного самоограничения, бережливости, культ мещанских добродетелей. Но стоило кому-нибудь из них, несмотря на все трудности, добиться сколько-нибудь значительного накопления, как он резко порывал с выдвинувшим его классом. Пробиваясь в ряды дворянства и духовенства, присоединяясь к монопольным и привилегированным предприятиям, помещая деньги в государственные займы и налоговые откупа, втягиваясь в авантюры, спекуляции, биржевую игру, формировались рыцари первоначального накопления. Пороги королевских дворцов в Англии, Франции, Испании XVI — XVII вв. обивали «проектанты», или «прожектеры», предлагавшие все новые планы фискальных мероприятий или колониально-торговых авантюр, которые обогатили бы государство, а заодно и автора проекта. Иными словами, верхушечная часть буржуазии богатела и крепла по мере того, как отрывалась от своего класса и врастала в феодально-абсолютистский строй. Само абсолютистское государство могло возвышаться над дворянским обществом (хотя, в сущности, было выразителем и защитником его интересов) лишь потому, что оно опиралось на эту буржуазию.

Таков был процесс вызревания буржуазии в недрах феодализма.

И все же в течение XVI — XVIII вв. в различных странах в разном темпе и с разной степенью остроты развивался антагонизм между буржуазией и феодально-абсолютистским строем, приводивший рано или поздно к буржуазным революциям. Симбиоз превращался в борьбу, по мере того как буржуазия крепла и созревала. Созревание буржуазии происходило, главным образом, путем вытеснения рыцарей первоначального накопления дельцами хозяйственной предприимчивости. Сложившаяся уже форма буржуазной собственности наполнялась теперь адэкватным содержанием. Одновременно с этим созреванием «нормального» капитализма шло и возрастание аппетитов дворянского государства.

В этот переходный период всемирной истории два противоположных мотива определяли поведение европейской буржуазии: противоречие с феодально-абсолютистским строем и органическая связь с ним; иными словами, потребность размежеваться с дворянским обществом и государством и антагонистические противоречия с интересами народных масс.

В то время как народные массы выражали свой растущий протест против феодальной эксплоатации стихийными восстаниями и революционными «еретическими» движениями, буржуазия свои классовые интересы выражала прежде всего в новой культуре, противоположной культуре средневековья.

Переворот в сфере идеологии был наиболее непосредственно связан с новыми материальными условиями жизни в области техники, в области практических знаний, применяемых в процессе производства. Настоящая техническая революция потрясла в последние десятилетия XV в. ведущие отрасли производства. Ее основные элементы — внедрение самопрялки, педального ткацкого станка, наливного мельничного колеса, доменного металлургического процесса, печатного станка, компаса, широкое применение пороха. Разумеется, технический прогресс продолжался и после XV в., но он ограничивался тем, что накоплялись и систематизировались новые производственные навыки и приемы, вносились усовершенствования, возрастала сумма практических знаний.

Дерзания, отражавшие непримиримую противоположность буржуазных отношений всему феодальному миру, переносились все более в область идеологической деятельности, в том числе в область науки, где совершалась величайшая революция, ломавшая всю унаследованную от средневековья систему идей. К великим деятелям Ренессанса вполне приложимы слова Ленина о тех ранне-буржуазных просветителях, которые «...совершенно искренно верили в общее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из крепостного»[7]. Они «...были чем угодно, но только не буржуазно-ограниченными»[8]. Но тех из участников великого научного движения, которые пытались подобно Бруно и Галилею донести новые знания до масс, а тем более подобно Сервету связать их с народными движениями, ждала печальная судьба. На них обрушивалась не только инквизиция: Сервета отправил на костер такой идеолог тогдашней буржуазии, как Кальвин.

Другая сфера, куда устремлялась революционность нового буржуазного мира, — искусство, литература. Именно переворот в этой сфере преимущественно обозначается терминами «Возрождение» (Ренессанс) и «гуманизм».

Гуманизм впервые появился в Италии в XIV в. вместе с первыми ростками капиталистического производства. В раннюю пору гуманисты решались писать на национальном языке, участвовали в политических битвах своего времени и не гнушались вопросами прикладного знания. Но уже начало XVI в. было переломным для большинства из них, хотя в некоторых проявлениях демократические тенденции давали себя чувствовать и позже. На фоне экономического упадка Италии и торжества феодальной реакции большинство гуманистов XVI в. ограничивается преимущественно искусством, филологией, историей. Здесь они создали бессмертные произведения и в области идеологии противопоставили средневековью нечто радикально новое.

Ранний гуманизм использовал два источника, одинаково не совместимых с церковной средневековой культурой: народное творчество и античную культуру. Оба они легли в основу культуры гуманизма, и преобладание того или другого начала дает возможность различить две струи в этой культуре. Но преобладание начала народного творчества было редким исключением. Этот источник использовался лишь очень осторожно и чем дальше, тем меньше. Как бы противоядием против приобретения новой культурой слишком народного характера служило насыщение ее античной традицией. Разумеется, эта традиция давала богатейший материал и широко раздвинула умственные горизонты европейцев. Культурный прогресс человечества, как бы прерванный средневековьем, начинался теперь с восстановления, возрождения того, что было создано античностью в области наук, философии, искусств.

Форма «возрождения» отделяла «избранных» от народных масс каменной стеной трудно доступной учености. К «гуманизму» можно было приобщиться только свободно владея латынью, древнегреческим и позже древнееврейским языками, зная древних авторов, свободно ориентируясь в античной филологии. Гуманисты возвысились, таким образом, над обществом, образовав замкнутую касту мыслителей и художников, связанных между собой перепиской или объединенных в кружки и академии. Творцы и носители новой буржуазной культуры чуждались народа. Они создавали художественные произведения, способные породить новые чувства и мысли, но предназначали эти произведения церкви и феодальным государям; создавали методы критики исторических источников, вскрывавшие вековую ложь папства, но оставляли эти методы в руках тех же государей и того же папства. Уже народные выступления в Риме в 1347—1354 гг., а особенно восстание чомпи во Флоренции в 1378 г. — первое революционное восстание предпролетариата — дали толчок к решительному отмежеванию «гуманистов» от «черни» и ее опасных «бунтов». Однако такое отмежевание неизбежно должно было привести к сближению гуманистов с тем самым феодальным миром, который они высмеивали, критиковали и преодолевали. Действительно, большинство гуманистов не только пользовалось покровительством меценатов из феодальных сеньеров, государей и высшего духовенства, но и прославляло их в своих произведениях. Двое гуманистов даже оказались на папском престоле — так легко преодолима была на практике грань между ними и господствующим классом.

Приспособление культуры Возрождения к существующему строю подчас приводило к ее опустошению, к превращению ее в своеобразную феодально-рыцарскую культуру. В особенности это сказалось во французском Ренессансе. Французский двор и французское дворянство восприняли внешнюю сторону Ренессанса — пышность архитектуры, богатство декоративной живописи и скульптуры, изящество стиля, соединив это с возрождением рыцарских нравов, турниров и пр. Правда, во французском Ренессансе ясно различимо другое течение, представленное Рабле с его грубовато-народным языком и стилем и резко сатирическим отношением к существующему строю, но это течение отнюдь не задавало тона во французском гуманизме. И в других странах — в Англии, Германии — встречались гуманисты, близкие к народу, к его чаяниям, каков, например, Томас Мор, но и эти гениальные одиночки никогда не доходили до действенных революционных выводов. Безжалостно высмеявший в «Похвальном слове Глупости» все окружающее средневековье Эразм Роттердамский, «властитель дум» своего времени, выражая настроения большинства своих единомышленников, называл народ «многоголовым зверем», боялся, не знал и не любил его.

С гуманизмом была тесно сплетена своими корнями реформация. Некоторые гуманисты, как Ульрих фон Гуттен в Германии, Лефевр д'Этапль во Франции, прямо примкнули к ней. И в то же время реформация была отрицанием гуманизма. Большинство ее вождей относилось к гуманистическому движению враждебно или безразлично.

«Когда Европа вышла из средневековья, городская буржуазия, находившаяся в процессе подъема, была в ней революционным элементом... Свободное развитие буржуазии стало уже несовместимо с феодальным строем, феодальная система должна была пасть.

Но великим интернациональным центром феодальной системы была римско-католическая церковь... Прежде чем вступить в борьбу со светским феодализмом в каждой стране в отдельности, необходимо было разрушить эту его центральную, священную организацию...

Великая борьба европейской буржуазии против, феодализма дошла до высшего напряжения в трех крупных решительных битвах.

Первой было то, что мы называем реформацией в Германии»[9].

Если некогда единая католическая Европа противостояла мусульманскому миру и миру православно-византийскому, то теперь, в XVI в., одним европейским государствам противостояли лишь другие государства, и в едином католическом обруче для Европы не было нужды. Напротив, он затруднял бы размежевание и обособление национальных европейских государств. Католическая церковь не мирилась с национально-государственными границами и поддерживала такие реакционные предприятия, как империя Карла V, объединившая на несколько десятилетий Германию, Испанию, Нидерланды, Южную Италию и обширные заокеанские владения. Сбросить эту обузу было в интересах большинства европейских дворянских государств.

Реформация впервые зародилась еще в виде учений Виклефа и Гуса, но зрелость приобрела лишь в начале XVI в. почти одновременно в Германии и во Франции и вскоре распространилась по всей Европе. Зачинатели движения не ожидали, что их призывы падут на такую плодотворную почву, послужат сигналом к столь мощному массовому выступлению народа. В Германии в 1525 г. развернулась Великая крестьянская война, охватившая многие области и направленная уже не против одного католицизма, а против всего феодального строя. Во Франции, хотя и в значительно меньшем масштабе, происходили в 20—40-х годах XVI в. революционные выступления народных масс, вкладывавших в лозунги реформации свое, более широкое содержание. Этого было достаточно, чтобы вожди реформации ринулись в объятия феодальных властей и феодальных сеньеров для совместного подавления народа. Правда, когда, пользуясь этой ситуацией, католическая церковь перешла в контратаку, группируя вокруг себя все реакционные силы феодальной Европы, реформации пришлось, чтобы не быть вовсе стертой, принять более боевой характер.

Этим наиболее смелым и радикальным течением в буржуазной реформации был кальвинизм. Еще раньше в Швейцарии выступил Цвингли, занявший среднее положение между умеренным Лютером и радикальным Кальвином. Но и кальвинизм лавировал между двумя огнями. Выступая, с одной стороны, против католицизма и поддерживавших его светских властей, он, с другой стороны, обрушивался на народные движения, связанные с реформацией.

Реформация развертывалась в обстановке еще более грозных и повсеместных народных восстаний, чем гуманистическое движение. Опиравшиеся на массы секты народной реформации — анабаптисты, антитринитарии и др. — оставили далеко позади все течения буржуазной реформации. Вершиной этой народной реформации было движение, возглавляемое Томасом Мюнцером во время крестьянской войны в Германии. Для народной реформации христианские лозунги были лишь поводом к проведению в жизнь широкой революционной программы. Из-за призывов к установлению «царства божия» на земле явственно проглядывает программа социального и политического равенства и даже уничтожения частной собственности. Не дать восторжествовать народной реформации было важнейшей задачей реформации буржуазной. Лютер взывал к немецким князьям о помощи против восставших крестьян: «Пусть всякий колет, бьет и душит их тайно и явно, как убивают бешеных собак, пусть всякий помнит, что нет ничего более ядовитого, вредного и дьявольского, чем бунтовщик».

Нерешительность городской буржуазии определила исход движения.

В Германии известный успех имела лишь религиозная форма «буржуазно-плебейского движения», «тогда как успеху буржуазного содержания суждено было выпасть на долю следующего столетия и на долю стран возникшего тем временем нового направления мирового рынка: Голландии и Англии»[10].

Нерешительность буржуазии нередко способствовала использованию лозунгов реформации феодалами. Реформация давала им возможность захватить обширные церковные земли и политически усилиться. В Германии и во Франции за реформацию выступила часть крупнейшей феодальной знати, для того чтобы под этим знаменем добиться ослабления центральной власти. Вспыхнувшие на этой почве междоусобные войны окончились с разным результатом: во Франции, где была уже сильная, сложившаяся королевская власть, феодальная аристократия потерпела поражение; в Германии, где императорская власть была очень слаба, победа досталась территориальным князьям, еще более увеличившим с помощью реформации свою политическую независимость.

Опыт первых шагов реформации был учтен другими европейскими странами: в Польше и Венгрии дворянство выступило под знаменем реформации в своей борьбе против королевской власти; в Англии и скандинавских странах сама королевская власть вовремя перехватила это знамя и осуществила реформацию сверху (правда, в Англии вскоре поднялась новая волна реформационного движения, пуританизма, слившаяся с революционным подъемом). Народные массы отворачивались от этой дворянской реформации и подчас даже поднимали восстания в защиту католицизма, как, например, во Франции под знаменем католической Лиги. В Испании и Италии, служивших оплотом католицизма, реформационное движение было задавлено в самом начале.

Первые буржуазные революции происходили в идеологическом облачении реформационных движений, в пределах отдельных национальных государств, но тем не менее опыт и отзвуки каждой из них имели всемирно-историческое значение, и каждая последующая революция была действительным шагом истории вперед по сравнению с предыдущей. В каждой новой революции все большее участие принимала основная антифеодальная сила — народные массы, двигавшие революцию вперед и настойчиво ставившие коренные вопросы социальной революции. Своего апогея эта цепь развития достигла во Французской буржуазной революции конца XVIII в.

Начало этой цепи относится к истории городских республик Италии в XIV — XV вв. Но борьба политических партий, враждебных народу, не могла привести ни к объединению Италии, ни к созданию внутреннего рынка для едва народившейся капиталистической промышленности. В конце концов испуганная революционными движениями, подобными восстанию чомпи, итальянская буржуазия отказалась от борьбы за власть и отдала ее в руки единоличных диктаторов.

Затем, уже в XV в., ростки капитализма, зачахшие в итальянских городах, были перенесены в приморские города Испании. Здесь выросли многочисленные мануфактуры, появился многочисленный предпролетариат. После великих географических открытий и падения Византии перенос мировых торговых путей со Средиземного моря в Атлантический океан создал все условия для высокого экономического расцвета Испании. Испанская буржуазия, поднятая этой волной, решилась на выступление против реакционного и антинационального абсолютизма Карла V. Но когда поднялись городские низы, а на Майорке и крестьянство, буржуазия поспешила сложить оружие и с этого времени целиком отдалась абсолютистской монархии. После этого ростки капитализма стали быстро исчезать, хотя еще долго в костенеющей Испании Филиппа II и его преемников антагонизм буржуазии и феодального мира проявлялся в расцвете наук и искусств.

Почти одновременно с неудачным выступлением испанской буржуазии в Германии, капиталистически менее развитой, но тесно связанной через свои юго-западные области с итальянской и испанской экономикой, реформация начала перерастать в буржуазную революцию. Но когда роль основной движущей силы в борьбе стала переходить к народным массам, буржуазия отреклась от революции, предала ее и дело окончилось княжеской реформацией. Восторжествовали мелкие территориальные княжества, и начался быстрый экономический регресс Германии, которая была, по словам Энгельса, на два столетия вычеркнута из числа политически активных наций Европы. Ужасы Тридцатилетней войны в первой половине XVII в. только довершили уже наступившую катастрофу.

Чуть позже, чем в Германии, подобие революционной ситуации имело место во Франции XVI в., но французская буржуазия отступила еще до начала настоящей борьбы.

Первые успешные буржуазные революции произошли в Нидерландах и Англии. В северо-западной Европе перемещение мировых торговых путей создало наиболее благоприятные условия для развития капитализма; здесь после упадка флорентийской и испанской промышленности сосредоточились очаги основной отрасли мануфактурного производства — сукноделия. Но буржуазные революции удались здесь не столько потому, что буржуазия достигла тут большой зрелости, сколько потому, что сама феодальная среда давала здесь возможность добиться победы. Особенность феодализма в Англии и северных Нидерландах состояла в том, что поместье здесь никогда не было вполне натуральным, землевладельцы сохраняли связь с рынком в течение всего средневековья и теперь, в новых исторических условиях, оказывались связанными с буржуазией неразрывными узами общих экономических интересов. Буржуазия могла выступать вместе с обуржуазившимся дворянством.

Нидерландская буржуазная революция XVI в., носившая одновременно и характер национально-освободительного восстания против испанского владычества и характер реформации, была настоящей революцией: буржуазия боролась в ней против своих врагов, опираясь на силу народного, особенно городского, революционного движения. Но после нескольких лет борьбы революция привела к победе лишь в северной части Нидерландов, а южная часть, включая основные промышленные провинции — Фландрию и Брабант, вернулась под власть Испании.

XVII век характеризуется исключительным подъемом культуры в Голландии. Пышный расцвет искусства, давшего миру Рембрандта и Гальса, сочетается с выдающимися успехами науки и техники (Гюйгенс, Левенгук и др.) и замечательными достижениями философской мысли в лице Дакосты, Де Руа и гениального Спинозы. Республиканская Голландия явилась убежищем для ряда передовых мыслителей различных европейских стран и оказалась международным научным центром того времени.

Английская буржуазная революция XVII в. была значительным шагом вперед по сравнению с нидерландской. Уже в XVI в. английский капитализм делал быстрые успехи, но его противоречие абсолютизму Тюдоров выливалось до поры до времени лишь в форму гуманизма. Англия XVI в. познала и бесплодность реформации, не превращающейся в революцию. Ход истории принуждал английскую буржуазию к смелости с момента появления на английском престоле династии Стюартов (1603), которые своей внешней и внутренней политикой разрывали союз абсолютизма с буржуазией. Эта смелость буржуазии и блокировавшейся с ней части дворянства сказалась сначала в радикализме научно-философского мышления, в принятии крайних учений реформации, а затем — в буржуазной революции, в союзе с народными массами. В 1649 г. Карл I был казнен. Была провозглашена республика. Но в ходе революции буржуазия то и дело стремилась остановить ее, всеми силами старалась, чтобы инициатива не перешла в руки демократических группировок, подобных левеллерам, милленариям, и добилась своего при поддержке «нового» дворянства. Диктатура Кромвеля пресекла развитие далеко еще не завершенной буржуазной революции. Феодализм был разбит лишь наполовину. Правда, буржуазия расплатилась за это кратковременной реставрацией реакционного абсолютизма Стюартов, но для его свержения уже достаточно было простого государственного переворота 1688 г., прозванного «славной революцией» за то, что он обошелся без всякого вмешательства народных масс.

Не случайно Англия оказалась родиной материалистической философии и опытной науки нового времени. Не случайно и то обстоятельство, что английский материализм имел аристократический оттенок и далеко не был свободен от компромиссов.

Французской буржуазии предстояло произвести более радикальную революцию. Она никак не могла рассчитывать на поддержку даже части дворянства, которое во Франции не обуржуазивалось, а оставалось чисто феодальной кастой; буржуазия могла здесь рассчитывать только на силу народной революции. Наибольшей трудностью было то, что сама французская буржуазия в XVI — XVII вв. тесно срасталась с феодально-абсолютистским строем. Это рано или поздно должно было сделать разрыв буржуазии с абсолютизмом особенно жестоким.

Французский абсолютизм достиг расцвета уже в первой половине XVII в., при Ришелье. В середине XVII в., одновременно с английской буржуазной революцией, во Франции произошла новая попытка политического выступления буржуазии на почве огромного размаха крестьянских и плебейских восстаний. Но буржуазия испугалась, сделав лишь несколько шагов, и движением, получившим впоследствии насмешливое название «Фронды» (детской игры), овладели реакционные феодальные силы. Абсолютизм Людовика XIV, легко раздавивший это движение, был кульминационной точкой в развитии французского абсолютизма. Загнанные вглубь, противоречия снова проявлялись почти исключительно в сфере литературного и художественного творчества. Но XVIII век был переломным. Абсолютизм становился все более враждебным буржуазии. У буржуазии отнимались привилегии, ренты, доходные должности, участие в дележе налоговых поступлений. Философская и политическая мысль во Франции в течение XVIII в. приобретает такую смелость и такой размах, что уже не столько отделяет буржуазию от народа, сколько сближает ее с ним. Это была прямая подготовка французской буржуазной революции 1789 г., расправившейся с феодализмом полнее и последовательнее, чем какая-либо другая из буржуазных революций. Идеологическая борьба, предшествовавшая революционному штурму конца XVIII в., достигла во Франции исключительного размаха и остроты. Предреволюционная Франция выдвинула блестящую плеяду философов, выражавших наиболее последовательный для своего времени материализм и воинствующий атеизм.

[1] Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 476.

[2] Там же, т. V, стр. 484.

[3] Там же, т. XVII, стр. 824.

[4] Маркс и Энгельс, Соч., т. XVII, стр. 806.

[5] Там же, т. XIV, стр. 475.

[6] Маркс и Энгельс, Соч., т. XVII, стр. 783.

[7] Ленин, Соч., т. II, стр. 315.

[8] Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 476.

[9] Маркс и Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 295 — 296. Под двумя остальными битвами Энгельс разумеет английскую и французскую буржуазные революции.

[10] Энгельс, Письмо Каутскому от 21 мая 1895 г.