Как естественный фундамент книжного дела

Рубакин Николай Александрович

ПСИХОЛОГИЯ ЧИТАТЕЛЯ И КНИГИ [1]

(отрывок)

Глава III

БИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ БИБЛИОПСИХОЛОГИИ,

ТЕОРИЯ РЕФЛЕКСОВ И МНЕМЫ

КАК ЕСТЕСТВЕННЫЙ ФУНДАМЕНТ КНИЖНОГО ДЕЛА

 

Б. ТЕОРИЯ МНЕМЫ. ЗАКОН МНЕМЫ —

ПЕРВЫЙ ОСНОВНОЙ ЗАКОН БИБЛИОПСИХОЛОГИИ

 

Учение Р. Семона о мнеме. <...> …В высшей степени важное значение имеет теория мнемы.

Этот термин, обнимающий собою процессы получения, сохранения и оживания раздражений, впервые введен в науку знаменитым немецким биологом-дарвинистом, проф. Рихардом Семоном… <…>

Подлежат нашему изучению: а) получение раздражений; б) следы, ими оставляемые; в) сохранение этих следов и вообще изменения, ими производимые в мнеме; г) оживание и влияние их на поведение человека. Все эти мнематические, т.е. в мнеме происходящие психофизические явления, имеют свой психический коррелят.

Раздражение-возбуждение живого вещества. Будем прежде всего говорить о получении раздражения из внешней среды, психическим коррелятом которого является возбуждение. Явление это в высшей степени сложное и, в сущности, наукой еще не объясненное.

Представим себе самый простой случай: перед нами живой организм, никогда не подвергавшийся воздействию какого-либо внешнего раздражителя. В этом случае такой организм, по отношению к данному раздражителю, находится в первичном индифферентном состоянии. Самый раздражитель Семон называет первоначальным, или оригинальным. Если раздражитель достаточно силен, а организм способен воспринять раздражение, то на это последнее организм ответит возбуждением. <…> Лишь только оригинальный, или первоначальный, раздражитель перестал действовать на организм, возбуждение как будто бы тоже прекращается немедленно. Но это не так. <…> Он [организм] вступает во вторичное индифферентное состояние, 'которое отличается от первичного лишь тем, что по отношению к данному раздражителю вещество живого организма оказывается молекулярно измененным: оно сохраняет след от пережитого им возбуждения. С этого момента организм делается более предрасположенным к такому же раздражению, какое раз уже имело место сравнительно со всяким другим, ему неизвестным.

Энграмма. Мнема. Экфория. Изменению, которое произошло таким способом в раздражимом веществе организма, Семон дал название энграммы. Это слово значит по-русски «запись». Записывается, энграфируется, запечатлевается при этом все испытанное организмом. Под словом «все» следует понимать любое проявление жизни, как доходящее до сознания, так до него часто и не доходящее, но тем не менее внедряющееся в его подсознание. Совокупность таких энграмм-записей образует, по терминологии Р. Семона, так наз. мнему, т.е. запас приобретенных энграмм. Большая часть энграмм пребывает преимущественно в скрытом или латентном состоянии. Но они могут быть выведены из этого состояния, извлечены, оживлены, как бы вынесены в сознание. Такое их вынесение Семон называет греческим словом «экфории», что значит по-русски «вынесение». Оба эти процесса «энграмма» и «экфория» представляют собою процессы физические и психические одновременно…

Необходимо подчеркнуть, что раздражитель, воздействию которого подвергается организм, никогда не бывает простым,— он всегда сложен: из внешнего мира действуют на нас целые комплексы раздражителей. Действуют одновременно и беспрерывно многие сразу, напр. лучи света одновременно со звуками, с теплотой, запахом и т. д.; поэтому и возбуждения, вызываемые ими, тоже бывают всегда сложными, а значит и энграммы, порождаемые ими, тоже. Сложный комплекс раздражения-возбуждения оставляет после себя и сложный комплекс энграмм. <…>

Комплекс энграмм. Закон энграфии. Связь между зрительным ощущением, или образом пчелы, и ощущением боли [от укуса] представляет собою ассоциацию двух энграмм – энграммы образа пчелы и энграммы боли. Из этого примера видно, что энграфируются не только ощущения и образы, но и чувства, эмоции. Образуется комплекс энграмм,т.е. пережитых возбуждений. <…> Энграммы энграфируются одновременно в мнеме как симультанный (одновременный) комплекс энграмм. Он происходит в результате одновременности их получения или сосуществования их. Отсюда первое основное положение, вытекающее из теории мнемы, — первый основной библиопсихологический закон,или закон Р. Семона. Он формулирован самим Семоном так: Все одновременные раздражения в пределах одного и того же организма образуют связанный симультанный комплекс возбуждений, который как таковой обусловливает энграфирование, т.е. оставляет после себя взаимно связанный и постольку же единый комплекс энграмм.

Получая энграммы, организм делает выбор из того, что доставляет ему реальность. <…> Он сохраняет подходящие для него и, так сказать, жизнеспособные, а остальные, путем естественного отбора, стираются, исчезают, быть может вследствие своей слабой силы, или отсутствия повторения, или вредоносности их для организма. <…>

Теперь мы должны говорить о втором отделе теории мнемы — о явлениях мнематического происхождения, которые определяют все поведение индивида в его личной и социальной жизни. Они делают это при помощи тех оригинальных энграмм, какие дала ему реальность. Мнематические же явления играют кардинальную роль и в процессе чтения и слушания чужой речи. Оба эти процесса нельзя рассматривать как нечто самодовлеющее. Они представляют собой чрезвычайно сложный психический процесс воспроизведения реальности под влиянием раздражений, идущих к нам от букв и звуковой речи, от слов и фраз и вообще от текста. Рассмотрим теперь, в каком отношении стоит мнема к процессу чтения и слушания.

Уже из того, что выше было оказано, нельзя не видеть, что мнема есть понятие динамическое, а не статическое. Мнема представляет собой, так сказать, поток энграмм и экфорий. Энграммы, как и мнему, нельзя рассматривать как нечто неподвижное, раз навсегда зафиксированное и не поддающееся изменениям. Напротив, динамика жизни делает и мнему динамичной. Жизнь всякой энграммы, и всех комплексов энграмм, и всей мнемы сложна и многостороння.

Закон экфории. Скажем теперь несколько слов о явлениях экфории или экфорирования и вернемся еще раз к примеру ребенка, укушенного пчелой. Для того, чтобы вновь ожил, зкфори- ровался какой-нибудь комплекс энграмм, раньше уже полученный и энграфировавшийся как результат первоначального раздражения, вовсе нет надобности, чтобы повторился весь этот первоначальный раздражитель целиком. Для этого достаточно, если будет повторена хотя бы часть его, напр. один из составляющих элементов этого одновременного комплекса, или даже только часть того внутреннего энергетического состояния, в каком организм находился в момент раздражения-возбуждения. Экфорией Семон называет всякое оживание уже накопленного опыта как под влиянием повторения первоначального раздражения-возбуждения целиком, так и под влиянием повторения только части прежнего переживания. Так, напр., не только вид пчелы, но и одно жужжание пчелы может экфорировать энграмму пережитого. <…> Отсюда второе основное положение закона Р. Семона: Экфорически действует на симультанный комплекс энграмм даже частичное возвращение того энергетического состояния, которым было обусловлено энграфирование этого комплекса. С другой стороны, экфорически действует на симультанный комплекс энграмм и частичное возвращение того комплекса возбуждений, который когда-то оставил после себя этот комплекс, будь то возбуждение мнематическое или первоначальное.

Мы уже сказали, что первоначальными энграммами называются такие, которые получаются вследствие раздражений, идущих непосредственно от реальности. Исследования показывают, что энграфируется и экфория, — в свою очередь она может стать источником новых энграмм. Такого рода энграммы Семон называет мнематическими,так как они мнематического происхождения и не являются результатом непосредственного влияния реальности. <…>

В процессе экфорирования ясно обнаруживается ассоциация энграмм, которая есть не что иное, как связь отдельных энграмм: оживание одного из элементов влечет за собой оживание и всех других элементов одновременно полученного.комплекса. Такая связь их между собою в пределах одного и того же комплекса и должна называться ассоциацией их. Здесь перед нами опять-таки явление динамическое, так как постоянно перегруппировываются не только энграммы в пределах одного и того же комплекса, но и элементы разных энграмм между собою, давая начало новым комплексам. Перегруппировываются также и комплексы энграмм разной давности их получения. Из того, что сейчас сказано, видно, что не следует смешивать экфорию с ассоциацией. Ассоциация есть нечто длительное, постоянное, так как она представляет собой связь между отдельными частями одного и того же комплекса энграмм. Что касается до экфории, то она есть нечто преходящее, потому что она не что иное, как оживание какого-нибудь комплекса в данный момент. Через экфорию могут образоваться новые ассоциации, а старые, напр. ослабевшие, могут диссоциироваться. Экфорирование старых комплексов энграмм и формирование новых по ассоциации их со свежими первоначальными энграммами, идущими через раздраженные при этом органы, совершается через установку внимания.

Явление ассоциации имеет громадное значение в процессе чтения и слушания. Этим явлением объясняется, почему прочитанное или услышанное слово или группа слов вызывает в данном читателе или слушателе энграмму не только той реальности, какая этим словом обозначается, но и экфорирует по ассоциации целую серию переживаний. Объясняется и то, почему эти ожившие переживания поглощают собою то, о чем говорится в читаемой книге.

Гомофония. Еще одно, очень важное мнематическое явление представляет собой гомофония. Его суть можно пояснить на том же примере ребенка, укушенного пчелой. Представим себе, что этого ребенка пчела укусила вновь. Таким образом, он еще один раз получил первоначальное раздражение. Энграмма этого второго укуса, которую назовем а (ор), вместе с энграммой прежде полученного укуса, сохранившейся в мнеме ребенка, которую назовем (мн), образуют новую энграмму а (ор)+ а ₁ (мн), которая тоже сохраняется мнемой. Обе энграммы а и а₁ не сливаются в одну единую, а существуют как две энграммы одна рядом с другой. Такое повторение одной и той же энграммы усиливает энграфирование. Повторение одних и тех же энграмм ведет за собою лучшее запоминание их, так как оставляет после себя более прочный след. Если обе эти энграммы вполне тождественны, то получается полное совпадение их, которое и называется полной гомофонией, т.е. созвучием между возбуждением а (только что полученным, первоначальным) и энграммою а₁ (прежде полученной, мнематической). Здесь мы имеем полную гомофонию между двумя переживаниями возбуждений. Но может случиться, что гомофония будет и не полной, напр., когда ощущение от второго укуса в чем-нибудь не похоже на предыдущее. В таком случае получается некоторое несовпадение возбуждений — неполная гомофония. Процесс чтения представляет собой ряд таких гомофоний, или полных, или неполных. Энграммы, экфорируемые в этом процессе, постоянно сравниваются с первоначальными возбуждениями. В этом смысле чтение есть поток гомофоний.

Представим себе, что укушенный ребенок читает в какой- нибудь книге о том, что пчела укусила какого-то другого ребенка. Под влиянием чтения о таком случае ребенок вспоминает, т.е. мнематически воспроизводит, экфорирует энграммы происшествия, случившегося и с ним самим. Здесь перед нами тоже гомофония, но другого порядка: гомофония мнематическая, т.е. между двумя энграммами, экфорированными под влиянием чтения: одна из них — энграмма воображаемого ребенка, которого укусила пчела и о котором идет речь в книжке, другая — от вновь ожившей собственной первоначальной энграммы. Так переживания прочитанного естественно попадают в сферу переживаний своих собственных. Такое внедрение в нас того, о чем мы читаем, и есть то, что мы называем «пониманием книги». Нетрудно видеть, что это «понимание» всегда находится в функциональной зависимости от личного опыта данного индивида, а значит, и от качественной и количественной стороны его мнемы.

Слово и реальность. <…> Выше было сказано, что в живом веществе энграфируется всякое изменение, т.е. возбуждение, им испытываемое под воздействием какого-либо раздражителя. Источниками этого последнего бывают: 1) явления, происходящие в реальности; 2) явления, происходящие в самой мнеме. Мы сказали, что энграммы, получаемые от реальности, называются первоначальными, или оригинальными, вторые — мнематическими. Напр., энграмма светового луча или звукового колебания воздуха суть энграммы оригинальные, или первоначальные; энграфирование какой-либо экфории представляет собой энграмму мнематическую, которая в свою очередь может быть экфорирована, а эта ее экфория снова энграфироваться и т.д. и т.д. Так получается ряд мнематических явлений, которые все более и более отодвигаются от первоначальной энграммы, а значит и от реальности. Так получаются энграммы двух типов: реальные и мнематические, причем на одну реальную приходится неопределенно много мнематических. Проверкою их может явиться сопоставление с первоначальною, или оригинальною энграммою как пределом нашего познания реальности. Но для этого необходимо свести энграмму мнематическую к первоисточнику и сопоставить ее с ним, что не всегда и не для всякого возможно. В результате огромное большинство человечества постоянно пользуется энграммами мнематическими, а не первоначальными. К числу первых относятся и энграммы огромного, подавляющего числа слов: устных, рукописных и печатных. В процессе эволюции языка слово постепенно удаляется от реальности. Примером этому может служить любая метафора. Известно, как меняется с течением времени смысл слов. Вместо смысла реального, прямого, т.е. соответствующего реальности, слово получает смысл мнематического происхождения.

<…> Мы называем реальности не теми терминами, какие их наиболее выражают, а теми, к каким мы привыкли. Называнием вещей управляют у нас привычки. В основе мнематической энграммы должна лежать энграмма первоначальная. Выявлением последней занимаются лишь представители точного знания, относительно очень немногочисленные, — какой-нибудь ничтожный процент человечества. Остальное человечество поступает так: всякую свою мнематическую энграмму оно считает за реально существующий объект,чего не только нет, но и быть не может, так как всякая мнематическая энграмма не есть первоначальная и обыкновенно далека от нее, как о том уже было сейчас сказано.

Но что значит свести мнематическую энграмму к реальной? Это значит сознательно и планомерно подвергнуть свою мнему первоначальным раздражениям. Первоначальная, или оригинальная энграмма есть реакция организма на оригинальное раздражение. Такую проверку нельзя приравнивать только к проверке ощущениями: сами они тоже нуждаются в проверке. О способах и разновидностях проверки трактует логика. Логику ныне проверяют с психологической и гносеологической точек зрения. <…> Из истории социально-политических отношений известно, что всякий дряхлеющий и погибающий строй, разрушаясь, возводит систему называния печальных для него реальностей неподходящими именами. Напр., жалкий глава государства продолжает величаться «величеством»; безобразие называется «исполнением законов»; народные страдания — «благоденствием под таким-то скипетром»; официальная ложь — «истиной». Революция всегда начинается с называния вещей их настоящими именами. Начинается борьба энграмм первоначальных с мнематическими и в каждом индивиде, и в коллективе. Не было такого случая, чтобы, в конце концов, не победили бы энграммы оригинальные. В этом и заключается непреоборимая сила библиопсихологии как теории книжного дела. Борьбу за правильное называние реальностей можно успешно вести лишь библиопсихологическим путем: подрывом словесности во имя реальности. Эта одна из теоретических и практических задач библиопсихологии.

Подобно тому, как изображение, отбрасываемое из проекционного прибора (волшебного фонаря) на белый экран, покрывает его фигурами и красками, каких на самом экране нет, так и построенная нами проекция покрывает собою реальность, мешая видеть ее. И мы реальности действительно не видим, принимая нашу проекцию за таковую. Для нас эта наша проекция есть реальность.

Слово и его проекция. Но это реальность внутреннего, а не внешнего мира, мы же приурочиваем ее к этому последнему и то, что кажется,принимаем за то, что есть. Это одинаково приложимо как к отдельному слову (проекция слова, его смысл), так и к целой фразе, книге, целой системе философии.

Понятие проекции играет в бнблиопсихологии очень важную роль. Задача этой науки сводится к изучению читательских, авторских и др. проекций и к их сопоставлению с реальностью. <…> Ребенок и старик, глядя на одну и ту же картинку, видят, понимают и чувствуют в ней разное, потому что каждый приурочивает ей разные элементы своей мнемы. <…> Это значит, что одно и то же слово экфорирует в разных мнемах разные элементы. Проекция, выраженная словом устным, рукописным или печатным, есть завершение дуги рефлекса, третья фаза реакции (эффекторная). Нет таких наших переживаний, каких мы не объективировали бы и не принимали бы за реальность.

<...> Нетрудно видеть из предыдущих примеров, что всякая проекция строится каждым из нас из элементов нашей мнемы. Эта строительная работа совершается так: выбор и подбор (комбинация) материала обусловлены эмоциями или какими другими иррациональными элементами нашего Я. <…>

Применим сейчас сказанное к какому-нибудь библиопсихологическому явлению, напр. к чтению книги, и слушанию речи или музыкальной пьесы. Всем известен факт, что одна и та же книга, напр. Евангелие, «Робинзон», «Дон-Кихот», кажутся нам различного содержания, смотря по тому, читаем ли мы ее в детстве, в зрелом возрасте или в старости. Изменение нашей мнемы неизбежно ведет за собою изменение того, что мы приписываем книге, т.е. той проекции, какую мы из элементов нашей мнемы построили для этой книги. Возьмем теперь книгу, читаемую тремя разными читателями. Слова и фразы этой книги играют роль раздражителей в процессе чтения. Эти раздражители дают начало целому ряду экфорий и др. мнематических явлений. Читатель бессознательно объективирует их, относя не к себе, а к книге, к объекту (по крайней мере то, что ему кажется «содержанием книги»), В результате такого процесса оживания энграмм у разных читателей получаются разные проекции одной и той же книги… Качественная и количественная стороны каждой проекции зависят от качественной и количественной сторон каждой отдельной мнемы. Построенная проекция представляет собою некоторый комплекс мнематических явлений, каковы, напр., ощущения, образы, идеи или концепты, эмоции того или иного сорта, влечения, инстинкты и т.д. Чтение книги экфорирует в мнеме определенный комплекс энграмм. В каждой мнеме всегда наблюдается наличие разнообразных комплексов. <…> Мы уже сказали, что каждый комплекс представляет группу психических элементов интеллектуального и волевого типа, как бы склеенных эмоциями, словно цементом. Психоанализ показывает, что между разными комплексами мнемы наблюдается некоторый антагонизм, и они словно борются за обладание полем деятельности, способны вытеснить друг дружку в подсознание и способны оживать снова. Они то появляются, то исчезают, и в соответствии с тем, какие комплексы участвуют в построении проекции, получается разная проекция одной и той же книги у одного и того же человека в разные моменты его существования. Все сейчас оказанное является логическим выводом из теории мнемы. Его можно формулировать так: каждый читатель в процессе чтения строит собственную проекцию читаемой книги, в зависимости от качественной и количественной стороны своей мнемы, и эту свою проекцию принимает за качества самой книги и называет ее содержанием читаемого им произведения. <…>

Мы знаем не книги и не чужие речи, и не их содержания,— мы знаем наши собственные проекции их, и только то содержание, какое в них мы сами вкладываем, а не то, какое вложил автор или оратор. Свое мы при этом принимаем за чужое. Сколько у книги читателей, столько у нее и содержаний. Сходство содержаний обусловлено не тождественностью книг у разных читателей, а сходством читательских мнем. Поскольку тождественны их энграммы, постольку же можно ожидать, что будут сходны и результаты действия на них разных раздражителей. Это значит, что одно и то же слово — печатное, рукописное или устное — действует по-разному на людей с несходными мнемами. Старая пословица: «Чтобы понять других, надо самому пережить» — получает в теории мнемы свой биологический и психологический фундамент: взаимное понимание обусловлено сходством энграмм и экфорий. Стоит лишь измениться мнеме, изменится и содержание книги.

Закон Гумбольдта — Потебни — второй основной закон библиопсихологии. <…> Мы все, с самого детства, привыкаем думать, что слово имеет определенное содержание, и читателям или слушателям остается лишь брать его; если мы не берем его оттуда, то «виновны в этом мы сами, потому что содержание в слове действительно существует; а существует оно потому, что оно туда вложено. Его вкладывает туда всякий автор, всякий оратор, всякий пишущий или говорящий». Теория мнемы заставляет вновь пересмотреть эти чересчур обычные взгляды и приводит к точке зрения совершенно иной, которая с первого взгляда кажется очень парадоксальной. С этой новой, библиопсихологической точки зрения, слово, которое мы читаем или слышим, не имеет никакого содержания, кроме того, которое мы в него вкладываем в процессе чтения или слушания. Да, говорящий или пишущий вкладывают в свою речь некоторое содержание; да, то, что ими вложено, содержится в их речи. Но одно дело вложить и совсем другое дело получить из той же речи то самое, что в нее вложено автором или оратором. Из теории мнемы следует, что ни для читающего, ни для слушающего совершенно невозможно получить из чужой речи то, что в нее вложено, потому что всякую чужую речь каждый читатель и слушатель знает и может знать только как проекцию, им самим построенную, и не иначе, как из элементов собственной мнемы. Правда, некоторые из этих элементов могут быть и даже всегда бывают сходны и даже тождественны с теми элементами, какие имелись в мнеме писателя или оратора в момент их творчества этой речи; так, напр., живя в одной и той же социальной среде и вообще среди, одних и тех же реальностей, автор, как и «его читатель, оратор, как и его слушатель, имеют первоначальные энграммы более или менее одинаковые, и их мнемы не лишены сходства; может быть более или менее одинаковым и запас, т. е. совокупность энграмм, и даже функционирование мнем. Но нетрудно понять, что, во-первых, сходство некоторых энграмм и экфорий у разных людей еще не есть полное сходство их, а также и полное сходство их запасов. Кроме того, они постоянно меняются и изменения их следуют непараллельно и «неодновременно,— значит и проекции, построяемые разными мнемами, в значительной степени всегда различны. Но самая суть вопроса даже не в случайных сходствах, а в том, что эти сходства, так сказать, пришлого характера и не вытекают из самой сути дела: сходства эти обусловлены не чем иным, как окружающей средой и сходством раздражителей. Мнема знает всякое полученное ею раздражение не иначе, как в ее собственных терминах, т.е. в виде субъективных возбуждений, а они не со стороны приходят, а появляются, вспыхивают в самой мнеме вмомент раздражения: раздражитель не есть передатчик, а лишь возбудитель переживания. Значит, слушающий или читающий может знать содержание печатного, рукописного или устного слова лишь постольку, поскольку оно подействовало на его мнему, произвело в ней те или иные энграммы, возбудило те или иные экфории. Из них и строится проекция чужого слова. <…> К этим самым выводам пришли еще гораздо раньше два знаменитых ученых: немецкий филолог Вильгельм Гумбольдт (1767-1835) и проф. Харьковского университета Александр Потебня (1835-1891). Путем лингвистических изысканий, В. Гумбольдт дошел, а А. Потебня подтвердил следующий вывод, который по всей справедливости должен называться законом Гумбольдта — Потебни. Мы формулируем его так:

Человеческая речь, как и все элементы ее, вплоть до отдельного слова и даже звука или буквы, суть орудия только возбуждения психических переживаний, в соответствии с особенностями той мнемы, в какой они возбуждаются, а не орудия переноса или передачи этих переживаний.

Этот же закон можно формулировать короче еще так:

Слово, фраза, книга суть не передатчики, а возбудители психических переживаний в каждой индивидуальной мнеме. Это значит: что ни вкладывал бы писатель в свои произведения, а оратор в свою речь, их содержание не дойдет до читателя или слушателя, хотя оно в это произведение вложено. Между ним и читателем и слушателем — пропасть. Чтобы оно дошло по адресу, читатель и слушатель должны сами создать его из элементов собственных мнем. А это может случиться только тогда, когда мнема слушателя и читателя имеет те же энграммы, как и мнема оратора и писателя. Но такое создавание не есть передача, а возбуждение. Всякий читатель и слушатель всегда видит перед собою только свою собственную проекцию чужой речи. Не иначе, как проекцию. Содержание, вложенное в эту речь автором или оратором, — недоступный предел его проекции. Повторение чтения или слушания не нарушает, а лишь подтверждает закон Гумбольдта — Потебни. <…>

А. Потебня так формулирует основную идею библиопсихологии: «Если слово, как кажется, служит средством для сообщения мысли, то единственно потому, что оно в слушателе производит процесс создавания мысли, аналогичной тому, который происходил прежде в говорящем. Другими словами, нас понимают только потому, что слушающие сами, из своего мыслительного материала, способны проделать нечто подобное тому, что проделали мы, когда говорили. Говорить — значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли. Таким образом, понимание, в смысле передачи мысли, невозможно. Сказанное о слове, прибавляет Потебня, вполне применяется к поэтическим (и ко всяким.— Н.Р.) произведениям. Разница здесь между словом и поэтическим произведением только в большей сложности последнего». <…> Далее, А. Потебня говорит: «Мы можем понимать произведение лишь настолько, насколько мы участвуем в его создании». «Понимание состоит не в перенесении содержания из одной головы в другую, а только в том, что, в силу сходного строения человеческой мысли, какой-нибудь знак, слово, изображение, музыкальной звук служат средством преобразования другого, самостоятельного содержания, находящегося в мысли понимающего». «Если ты способен понимать другого, ты до некоторой степени подобен ему. Если слово, звук, возбуждает в тебе мысль, то, стало быть, эта мысль в тебе находилась в другом виде,неорганизованная, не кристаллизованная, но никто тебе ее не дал».<…> Словно выражая и предвосхищая на двадцать лет идею зоолога Р. Семона, Потебня так углубляет вышесказанное: «объективирование мысли в слове, когда человек словно смотрит на свою мысль, ставшую вроде как внешним предметом, есть выражение переносное. На самом деле этого, конечно, не произошло. Это можно сравнить со следами ног, отпечатавшихся на песке. За ними можно следить, но это не значит, чтобы в них заключалась нога. В слове не заключается сама мысль, но отпечаток мысли». <…>

Потебня смело утверждает, что «содержание, воспринимаемое посредством слова, есть только мнимо известная величина; думать при слове (т.е. воспринимая слово.— Н.Р.) именно то, что другой, значило бы перестать быть собою и быть этим другим. Поэтому понимание другого, в том смысле, в каком обыкновенно берется это слово, есть такая же иллюзия, как та, будто мы видим, осязаем и пр. самые предметы, а не свои впечатления».

Если продумать закон В. Гумбольдта — Потебни до конца, то мы логически придем к коренной реформе не только теории книги, но и всего книжного дела. До сего времени центральное место занимало в них то, что называется «содержанием книги». Закон Гумбольдта — Потебни передвигает главный центр тяжести из книги в читателя, из раздражителя в раздражимое, из возбудителя в возбуждаемое. <…>

Чем отвлеченнее читаемая книга, тем труднее читателю свести ее к реальности. Закон Гумбольдта — Потебни объясняет и различия в толкованиях текстов, разницу во мнениях критиков и комментаторов об одном и том же произведении, а также перемены убеждений с возрастом, потому что жить — это значит копить все новые и новые энграммы, вследствие чего мнема понемногу изменяется. Тем же законом объясняется непроходимая пропасть между говорящим и слушающим, между читающим и пишущим, между пропагандистом и пропагандируемым. Из него же вытекает словесный характер пропаганды, которая из 100 случаев в 90 сводится к внедрению слов, за неимением энграмм реальности. Из закона Гумбольдта — Потебни же следует, что книга есть лишь особый снаряд, цель которого состоит только в возбуждении психических переживаний. Из книги мы получаем только раздражения. Они дают начало целому ряду крайне сложных процессов в нашей мнеме. Мы знаем только эти процессы, потому что переживаем их непосредственно и лишь постольку, поскольку переживаем их. Это переживание получаемых раздражений-возбуждений и называется передумыванием своих собственных дум над чужой речью. Не следует их смешивать с переживанием автора, которого отделяет от нас непроходимая пропасть: наша проекция его произведения вовсе не то, что его собственная проекция того же самого произведения. <…>

Устное, рукописное и печатное слово не имеет раз навсегда свойственного ему содержания. Содержание, какое в них вкладывают их авторы, никогда вполне не совпадает с содержанием, какое в те же слова, фразы и текст вкладывают читатели. То, которое приписывается книге ее автором, не таково, какое приписывается ей читателем. И сколько у книги читателей, столько же и содержаний у нее. Каждый считает содержанием данной книги то самое, что в нее сам вкладывает, ей приписывает, т.е. свою собственную проекцию этой книги. Если у книги этой вовсе нет читателей, то она перестает быть книгой, а становится лишь материальной вещью. <…> То, что вложено в книги и речи их авторами, отнюдь не переходит в читателя и слушателя, а лишь возбуждает в них те или иные психические переживания. Сходство и различие этих переживаний, возбужденных в читателях и слушателях, с переживаниями авторов и ораторов зависит от сходства и различия мнем и постоянно колеблется в зависимости от изменений мнем. <…> Чтение и слушание есть самый процесс возбуждения мнемы при помощи речи. <…>

…Содержанием слова следует считать психологический процесс, а не буквы и звуки и тому подобные физические явления. Но содержание это представляет собою явление динамическое, текучее и изменчивое, в соответствии с условиями места и времени, обусловливающими мнему.

…«На содержание книги нельзя смотреть как на величину неизменную, вечно и для всех одинаково существующую. Вечно и одинаково существуют только письмена, т.е. крючки и закорючки, бумага, вещь. Но ведь эти письмена вовсе не есть содержание, а лишь возбудители содержания в данном читателе, а это не одно и то же. В первом случае читатель ни при чем, а во втором он — все. А отсюда вывод: примат содержания в нашей теории книги должен уступить место примату читателя; примат вещи — примату той психики, которую так или иначе возбуждают данные письмена, т.е. книга»

 

 

Глава IV