Другие эпосы. Писандр. Паниассид. Антимах. Хэрил.

Изображение человеческой природы. Наивность.

 

Неотразимая сила гомеровской поэзии основывается на рельефном изображении истинной благородной человечности. Чем глубже мы вникаем в гомеровский эпос, тем менее мы сознаем, что перед нами греки и троянцы из эпохи, отделенной от нас тремя тысячелетиями, и тем сильнее мы поражаемся, с какой верностью Гомер изобразил общечеловеческую природу такой, какова она была всегда и будет вечно.

 

Поистине, не слепой старец сочинил эти поэмы, но человек, который смотрел на мир широко открытыми глазами. Мы, люди столичной сутолоки, часто слепые и глухие к окружающим нас чудесам, можем поучиться у старика Гомера наблюдать мельчайшие детали жизни. Самым освежающим образом действует на нас гомеровская наивность, т. е. та непосредственность, с которой у него всюду проявляется свободная человеческая натура, еще не ведая условных границ утонченной культуры. "Как врата Аида, ненавистен мне всякий, кто высказывает не то, что скрывает в своем сердце". Этот девиз Ахилла в духе самого поэта и обусловливает речи и поступки всех его героев.

 

У Гомера еще не считается предосудительным называть вещи их именами, открыто высказывать свои самые сокровенные думы и желания, равно как не требуется боязливо маскировать свою здоровую чувственность, т. е. удовольствие от еды, питья и любви. Непривычен для нас в греческом эпосе ничем не прикрашенный естественный эгоизм, от которого и мы далеко не свободны, хотя считаем неудобным открыто сознаться в нем. У Гомера не считается предосудительным также то, когда человек беззастенчиво говорит о своей собственной славе; поэтому и Одиссей не смущаясь называет себя знаменитым героем, "слава которого доходит до небес". Но, с другой стороны, герои поэмы не стараются прятать свои слабости, а по отношению к чувствам других не всегда соблюдают деликатность. Только тогда, когда мы всецело переносимся в этот мир по-детски наивной непосредственности, мы с ужасом сознаем, до какой степени мы в наш просвещенный век порабощены громкой фразой и вежливой общественной ложью.

 

 

Эпическое искусство.

 

Изумительно то верное чутье, которое проявил Гомер, созидая основные законы эпического искусства для всех времен. Повествование на всем протяжении своем ясно и прозрачно; в нем чередуются пространные описания со сжатым изложением главных моментов рассказа. С тонким тактом поэт избегает описания предметов, заменяя его действием. Так, например, вместо того чтобы описывать щит Ахилла и лук Пандара, он изображает процесс их выделки. Поэт часто одним лишь словом намекает на чувства действующих лиц и таким образом побуждает читателя постоянно дорисовывать остальное собственным воображением.

 

Личность автора совершенно скрывается за его произведением, а между тем всюду чувствуется его направляющая созидающая рука; это особенно видно в искусном распределении эпического материала, благодаря чему события, совершавшиеся в течение 10 лет, легко и наглядно обозреваются как фон происшествий, обнимающих сравнительно небольшой ряд дней (в "Илиаде" - 51 день, в "Одиссее" - 41). То же самое искусство заметно и в описании деталей, и вдумчивый читатель проникается истинным удовольствием, убеждаясь в том, как последовательно и эффектно построены главные сцены и как тонко согласованы речи героев с их характером и настроением. Уже один из древних критиков хвалил Гомера за его способность переноситься в известные условия и в настроение лиц до такой степени, что повествование о событиях производит впечатление, точно мы сами их переживали.

 

 

Сравнения.

 

Особенную прелесть греческого эпоса представляют собой сравнения, которые, точно яркие цветы, разбросаны на мрачном фоне сражений (в "Илиаде" 178 сравнений, в то время как в "Одиссее" всего 29). У поэта, поглощенного своим сюжетом, в памяти всплывают аналогичные происшествия, и его воображение тотчас же набрасывает немногими штрихами образ, который на мгновение отрывает слушателя от хода действий, и этим самым заставляет его еще рельефнее представить себе изображаемое. На нас, живущих под другим небом и по большей части - вдали от моря, эти картины производят более слабое впечатление. Но кто знаком с греческим морем, у того точно спадает с глаз завеса, и он, подобно Гете во время пребывания его в Сицилии, понимает искренность и правдивость, с которыми написаны гомеровские сравнения, обнимающие все области природы и человеческой жизни. Трогательно видеть, как певец великих сражений вместе с тем подмечает мельчайшие детали ежедневной жизни - как, например, маленькая девочка удерживает за платье спешащую куда-то мать и с глазами, полными слез, просит взять ее на руки, или как ребенок на берегу моря строит из песка домики и снова разрушает их. Для того чтобы понять, какая мудрость заключается в этих "украшениях повествования", стоит только сопоставить "Илиаду" с заключительными сценами Нибелунгов, где ни одна мирная картина не облегчает душу, угнетенную все возрастающей кровавой резней.

 

 

Значение Гомера.

 

Ни один поэт не имел такого громадного влияния на свой народ и на мировую литературу, как Гомер. Хотя его песни сочинялись для господствующих классов Ионии, но они настолько отвечали чувствам и мыслям всего народа, что при помощи странствующих рапсодов быстро распространились по всему эллинскому миру и благодаря этому широкому распространению стали настоящим народным эпосом. Вместе с религией и языком эпос сознавался всеми греками как первое общее их достояние. Всякий находил в эпосе героя по своему вкусу: и пылкий эолиец, и стойкий дориец, и ловкий иониец. Гомер играл роль Библии для греков и, может быть, даже больше. Декламация его песен входила в церемониал государственных празднеств как твердо установленная составная их часть. Начало этому было положено Писистратидами в Афинах, где также по преданию последовала первая запись этих песен в более или менее законченном виде. Подрастающее поколение из произведений Гомера училось понимать истинно греческий дух. "Этому поэту Греция обязана своим духовным развитием", - говорит Платон коротко и верно. Во всех областях литературы мы можем проследить влияние Гомера. Римляне впервые заинтересовалось греческой письменностью благодаря "Odyssia Latina" Ливия Андроника несмотря на то, что эта последняя представляла собой довольно неуклюжее воспроизведение Гомера. Хотя в средние века имя Гомера также чтилось высоко, но лишь с эпохи Возрождения его стали вновь изучать, после чего началось его победоносное шествие по Европе, котороя достигло своего апогея в XVIII веке.

 

 

Эпический цикл.

 

К 750 году "Илиада" получила более или менее законченный вид, а в 650 г. - и "Одиссея". После этого благодаря живительному влиянию гомеровских поэм снова всплывают на поверхность временно заглохшие остальные сказания о начале и конце Троянской войны. Эти песни в различных местах греческого мира перерабатывались гомеровскими певцами в более обширные поэмы, которые в свою очередь опять влияли на позднейшие наслоения "Илиады" и "Одиссеи". Прежде и эти поэмы целиком приписывались Гомеру, но потом отношение к ним стало более критическим, и хотя не всегда удавалось твердо установить настоящих авторов, однако особенно жалеть об этом не приходится, так как имена их все равно нам ничего бы не говорили. Поэма "Киприи" поэта Стасина повествовала о начале войны и о первых эпизодах ее, до начала "Илиады". В "Эфиопиде" Арктина VIII века повествование начинается с событий, последовавших за похоронами Гектора, и заключает в себе борьбу Ахилла с амазонками, с Мемноном и наконец смерть героя; в "Падении Трои" тот же поэт изображает развязку войны. Впоследствии славу этой поэмы затмила "Малая Илиада" поэта Лесха, очевидно больше отвечавшая вкусу современников своим грубоватым изложением, не свободным иногда и от комизма. К "Одиссее" примыкали сказания о возвращений прочих героев, собранные поэтом Гагием в его "Ностах", помимо которых, вероятно существовала еще отдельная поэма о "Возвращении Атридов". Конечная судьба Одиссея составляла предмет "Телегонии" Эвгаммона (после 600 года).

 

Тесно группируясь около гомеровского эпоса, эти поэмы тем самым отказывались от самостоятельной художественной композиции и от единства впечатления. Подобное самоотречение или недостаток творческих сил несколько озадачивает нас; все же мы не вправе пытаться приписать этим поэмам более широкую рамку действия ввиду определенных показаний Аристотеля и других авторов, что не ислючает, конечно, отдельных проспективных и ретроспективных эпизодов вроде гомеровских. Вообще на названных певцов великий образец влиял и благотворно, и пагубно.

 

Позднейшие места в "Илиаде" и "Одиссее" показывают нам пример того, как при помощи готовых гомеровских оборотов создавались сносные изображсния новых событий, хотя гомеровского духа тут уже совершенно не было. Три всем том троянские сказания содержали в себе еще массу благодарных сюжетов, и у Арктина, например, встречались потрясающие сцены, о силе которых мы можем догадываться по позднейшим подражаниям. Но мы совершенно не в состоянии определить, до какой степени поэты самостоятельно разрабатывали сказания и в какой мере они сумели придать поэтическим образам индивидуальную жизнь, так как из 29 книг, в которых были собраны эти поэмы, до нашего времени сохранилось лишь 85 стихов.

 

Популярность этих поэтов продолжалась до V века, и художники, особенно расписывавшие вазы, а также лирические и трагические поэты усердно черпали у них благодарные сюжеты. Но все-таки интерес к ним был вызван только содержанием, а не художественной формой, так как нигде не встречается выражение похвалы по ее поводу. Напротив, позднейшие критики отзываются с нескрываемым пренебрежением о "циклических поэмах". Такое название эти последние получили потому, что все песни, передающие, по образцу Гомера, героические сказания, вместе с его поэмами были впоследствии собраны в обширный свод эпических поэм, так называемый эпический цикл. Его потом вытеснили прозаические выдержки, которые заключали в себе наиболее важные сведения для изучения "Илиады" и "Одиссеи" и усердно списывались составителями руководств по мифологии, причем даже снабжались в начале I века н. э. целым рядом иллюстрированных сцен на небольших рельефных досках (особенно замечательна "Tabula Iliaca" в Риме).

 

До нас дошел в сильно сокращенном и отчасти искаженном виде рассказ о троянских событиях, который был взят из хрестоматии Прокла (II в. н. э.) и служил введением в "Илиаду". Мы, конечно, еще в большей мере, чем греки, нуждаемся для понимания Гомера хотя бы в общем знакомстве с содержанием этих эпических поэм. Тогда мы будем иметь представление о том, как постепенно, шаг за шагом, расширялось сказание, как на месте действия появлялись сыновья убитых и герои других племен и как повторялись и трактовались знакомые из Гомера мотивы.

 

 

Сюжеты эпического цикла.

 

Вступлением служит решение Зевса при помощи грандиозной войны облегчить Землю, слишком обремененную большим количеством людей. Спор богинь из-за красоты (вошедшее в поговорку яблоко Эриды здесь еще отсутствует), возникший на свадьбе Пелея с морской богиней Фетидой, приводит к роковому приговору Париса. Под покровительством Афродиты троянский царевич похищает обещанную ему прекраснейшую женщину, спартанскую Елену, дочь Зевса. Покинутый муж Менелай с целью отмщения собирает в поход против Трои греческих царей, из которых многие, как, например, Одиссей, лишь по принуждению откликаются на его призыв. Уже в начале пути они сбиваются с дороги и причаливают к Мисии. В завязавшейся борьбе местный вождь Телеф, сын Геракла, ранен Ахиллом и может получить исцеление только от того же копья, которым ему нанесена рана. После отъезда героев буря их гонит обратно на родину; Ахилл же в Скиросе вступает в брак с царской дочерью Деидамией. Сыну их суждено впоследствии занять место отца в войне, и поэтому вторичное собрание войск в Авлиде происходит лишь 10 лет спустя после похищения Елены. Здесь высокомерие Агамемнона вызывает гнев Артемиды, и за это кровь его дочери Ифигении должна быть пролита на жертвенном алтаре; в последний момент богиня уносит ее к таврийцам и дарит ей бессмертие.

 

Во время своего пути греки оставляют на острове Лемнос Филоктета, который неизлечимо болен от укуса змеи. Наконец они достигают троянского берега. В первой битве, последовавшей сразу после прибытия флота, Гектор убивает только что женившегося Протесилая, спрыгнувшего первым на берег, а Ахилл в поединке смертельно ранит Кикна, после чего троянцы отступают. Вслед за неудавшейся попыткой примирения начинается девятилетняя осада Трои, во время которой Ахилл завоевывает окружающие города и острова, завладевает стадами троянцев, убивает молодого царевича Троила и возвращается с богатой добычей, среди которой находятся Хрисеида и Брисеида. Незадолго до ссоры, возникшей из-за них, к троянцам присоединяются многочисленные союзники, которые дают им возможность выступить против ахейцев в открытом бою.

 

Благодаря опять-таки новым союзным силам троянцы имеют возможность продолжать войну даже после гибели Гектора, с которой, казалось, должна была решиться окончательно судьба Трои.

 

Далее амазонка Пентесилея умирает от руки Ахилла, который, увлеченный любовью к убитой неприятельнице, убивает Ферсита, насмехающегося над ним. Сначала Ахилл воздерживается от борьбы против эфиопского царя Мемнона, потому что с судьбой последнего связана и его собственная судьба. Но после того как пал его друг Антилох, - этот последний в пылу сыновней любви пожертвовал жизнью для спасения своего отца Нестора - начинается решительный поединок между двумя сыновьями богов при живом участии и самих небожителей, и смертных людей. Хотя Ахилл и остается победителем, но в то время как он спешит проникнуть вслед за бегущими троянцами в скейские ворота, его поражает стрела, пущенная Парисом и направленная Аполлоном. Аякс и Одиссей доставляют тело Ахилла в лагерь, где устраиваются его пышные похороны с играми. Драгоценное вооружение его присуждается тому, кто нанес наибольший ущерб троянцам. Одиссей получает приз, а Аякс из-за этого впадает в бешенство и в припадке отчаяния убивает себя.

 

Теперь ахейцы должны позаботиться о подкреплении, на что указывают и изречения прорицателей. Грекам удается убедить тяжко оскорбленного Филоктета отправиться под Трою, и от его стрелы погибает виновник всех несчастий, Парис.

 

Одиссей приводит из Скироса подросшего к тому времени Неоптолема, который от отца унаследовал его неукротимую смелость, но не его благородство. Однако завоевание Трои возможно только при помощи хитрости. Одиссей и Диомед с помощью Елены похищают палладиум, древнее изображение Афины, служившее охраной города, и после этого наиболее смелые ахейцы (по "Малой Илиаде" до 3000!) прячутся в сооружении громадных размеров, имеющем подобие коня.

 

Троянцы в радостном упоении по поводу мнимого ухода неприятеля сами вводят в город гибельного для них деревянного коня, несмотря на предостережения Кассандры и жреца Лаокоона, ужасная гибель которого еще более укрепляет их в безумной затее. Ночью огненный знак призывает обратно греков, дожидающихся у острова Тенедос. Из коня выходят ахейцы, и начинается резня, от торой спасаются лишь немногие, как, например, благочестивый Эней.

 

Без сожаления Неоптолем убивает безоружного Приама у домашнего алтаря; локрийский Аякс насильно отрывает Кассандру от алтаря Афины, к которому она в страхе припала. Менелай, решившийся раньше убить неверную супругу, смягчается при виде ее красоты. Наконец, победитель приступает к разделу добычи и пленных; но Астианакта, сына Гектора, решают сбросить с высокой башни, чтобы он впоследствии не отомстил за отца.

 

Гнев Афины преследует возвращающихся ахейцев за то, что они не искупили преступления Аякса. Лишь немногие возвращаются на родину целыми и невредимыми, причем некоторые, как Менелай, - "лишь после долгих странствий". Многие тонут во время бури, которая губит и Аякса. Другие основывают вдали от родины новые поселения, являясь примером для будущих эллинских колонистов. Что же касается главного вождя всего предприятия, Агамемнона, то его в Микенах ждет трагическая кончина от руки вероломной супруги Клитемнестры и ее любовника Эгисфа, которых впоследствии убивает Орест, мститель за отца. Этими событиями определяется настроение действующих лиц в начале "Одиссеи" - как небожителей, так и смертных людей.

 

Одиссей по возвращении своем предпринимает еще несколько поездок, как, например, к феспротам, где он согласно совету Тиресия основывает культ Посейдона, чтобы умилостивить гнев этого божества. Наконец, Одиссея настигает смерть в Итаке от руки собственного сына (от Цирцеи) Телегона, который отправился разыскивать отца. Таким образом, троянские сказания заканчиваются древним мотивом о поединке между отцом и сыном, не узнавшими друг друга.

 

 

Другие эпосы. Писандр. Паниассид. Антимах. Хэрил.

Еще меньше знакомы нам другие циклические поэмы, которые рассказывали о сотворении мира и о сражениях богов, а в особенности те, которые содержали в себе славные фиванские сказания. Эти сюжеты были разработаны в "Эдиподии", "Фиваиде", "Эпигонах" и "Алкмеониде". По всей вероятности, "Поход Амфиарая" (который был "оком всего войска, прорицателем и героем") представлял собой самостоятельную поэму по отношению к Фиваиде. Форма, в которой здесь передалась история Эдипа, неудачный поход семи вождей против Фив и, наконец, завоевание города сыновьями этих семи, не отличалась существенным образом от знакомой нам обработки сюжетов в позднейших трагедиях.

 

В "Завоевании Этолии" один из подвигов Геракла получил впервые самостоятельную эпическую форму и лишь в VI веке все приключения этого героя были приведены в известный порядок Писандром из Родоса и связаны в одну поэму, к которой в следующем веке примыкает обширная "Гераклеида" поэта Паниассида, дяди Геродота.

 

Новую "Фиваиду" сложил Антимах из Колофона во время Пелопоннесской войны; эта поэма написана сильным языком, но лишена внутренней связности. Все произведения этих поэтов, которые, вероятно, шли по проторенным дорогам гомеровского стиля, до нас не дошли и это неудивительно, так как нигде не встречается ни малейшего намека на популярность их произведений. Вместе с исчезновением наивной веры в древние сказания заглох и интерес к бесхитростному повествованию ионийского эпоса. Только "Илиада" и "Одиссея" удержались рядом с лирическими и трагическими поэтами, которые сумели влить сказания, точно драгоценное старое вино в новые мехи.

 

Только один поэт осмелился в своем эпическом творчестве пренебречь отжившими свой век сказаниями, заглушившими впоследствии и трагедию. Это был Хэрил из Самоса, который горевал о том, что он не родился в то время, "когда перед служителями музы простиралось еще необработанное поле". Хэрил выбрал сюжетом для эпоса поражение Ксеркса, и его поэма, говорят, декламировалась в Афинах на торжественных праздниках рядом с Гомером.

 

Нам не известно, насколько ему удалось придать этому грандиозному сюжету достойную поэтическую форму; во всяком случае, поэма его не нашла подражателей.