Без вашей регулярной поддержки

Сергей Кремлев

" Великий

Сталин"

(отрывки из книги)

 

Вождь советских

Инженеров

 

Сталин – удивительно много­гранный гений, и чтобы описать его феномен во всех его прояв­лениях, нужны толстые и – как ни странно – всё ещё ненапи­санные тома. Ведь даже эта не тонкая книга – не более чем на­бросок, не более чем краткий и неполный очерк.

Сейчас же немного о Сталине – вожде советских инженеров…
Даже такой ненавистник новой России, как историкэмигрант Георгий Федотов, в своём «мо­ментальном снимке России» – к 1 января 1936 года – сквозь зубы признавал:

«…Сталин широко распахнул дверь в жизнь практикампро­фессионалам…

Подлинная опора Сталина – это тот класс, который он сам на­звал «знатными» людьми… Партийный билет и прошлые заслуги значат теперь немного; личная годность… – всё. В этот новый правящий слой входят… чекисты, командиры Красной Армии, лучшие инженеры, тех­ники, учёные и художники страны…

Новый советский патриотизм есть факт, который бессмыс­ленно отрицать. Это есть един­ственный шанс на бытие Рос­сии…»

Это писал враг! Но даже враг понимал, что в Советской Рос­сии уже возник новый прочный патриотизм. Теперь в России чем более человек был образо­ван, тем больше он любил Рос­сию.

И тем больше он для неё хо­тел и мог сделать.

Это и была подлинная моло­дая гвардия Сталина! Хотя в ряды интеллектуальной гвардии Страны Советов во второй по­ловине тридцатых годов вошли и многие старые специалисты, всё чаще называвшие себя бес­партийными большевиками.

Кто-то из них – как старый ака­демик Патон – потом стал большевиком и по официальной партийной принадлежности.

Сталин свою научно-техниче­скую гвардию знал отлично, це­нил её, уважал, выслушивал и поддерживал. Но для этого ведь надо было в её проблемах раз­бираться!

В том числе – в чисто профес­сиональных проблемах.

А формально у Сталина за плечами была лишь неокончен­ная духовная семинария.
Тем не менее вы не найдёте (то есть вообще не найдёте!) ме­муаров тех, кто долгим, дело­вым образом сотрудничал со Сталиным (и нередко немало от него пре­терпел) и кто не отзы­вался бы о нём с глу­бочайшим уважением. Конечно, речь здесь не о Троцком или Хру­щёве, а об организато­рах промышленности, конструкторах, воена­чальниках, металлур­гах, энергетиках.

Один из малоизвест­ных мемуаристов, бывший сталинский нарком электростан­ций Жимерин, в 1931 году закончил Москов­ский энергетический институт. Привычный к труду крестьянский сын и науку осваивал неплохо, почему и был зачислен в аспиран­туру.

Вскоре, однако, при­шлось заняться прак­тической энергетикой и со временем войти в тот круг народнохозяй­ственных руководите­лей, который можно назвать «Большой командой Сталина» и в который входили сотни лично Сталину известных командиров экономики – от нар­комов до директоров крупных предприятий.

Первая встреча Жимерина со Сталиным была не из самых удачных – изза перегрузки уральских заводов там наступил кризис электроснабжения.

Молодого наркома вызвали на совещание в сталинский каби­нет, и там Сталин сообщил ему:
– На вас жалуются, что на Урале отключаются заводы, там падает… – со стороны подска­зали: «частота», – да, падает частота. Что это, кстати, такое?

Уже сам такой вопрос в такой ситуации и на таком уровне мо­жет задать лишь абсолютно ес­тественный, лишённый позы и самомнения человек! Не так ли?

Жимерин объяснил – что и к чему: мол, имеются чисто тех­нические причины…

Сталина интересовали, ко­нечно, не причины, а возмож­ность их устранения, и он спро­сил:

– Что вы предлагаете?

Жимерин предложил решение, и Сталин тут же уловил суть, что Жимерина восхитило. По­ражён он был и спокойным, вдумчивым стилем делового общения Сталина. И первое впечатление не обмануло нар­кома. За много лет общения и в личных встречах, и на заседа­ниях Политбюро Сталин был внимателен и терпелив.

Возразил он Жимерину один раз, уже после войны – в споре (!) по поводу сооружения Кре­менчугской ГЭС на Украине. Сталин, по воспоминанию Жи­мерина, встал тогда изза стола, подошёл к упрямцу и спросил его – на «ты», что позволяла и разница в возрасте, и давнее уже их знакомство:

– Ты долго ещё будешь спо­рить со мной? Это первое… И второе – почему не строишь малые ГЭС на притоках Днепра?

– Берега низменные, там станции строить нельзя, това­рищ Сталин.

– А ты там был?

– Не был…

– А я там воевал. Вот поезжай, посмотри и тогда спорь.

Это – электроэнергетика…

Но Сталин прекрасно разби­рался – во всяком случае, в рамках необходимой для главы государства компетенции – и в проблемах оборонной техники.

Авиаконструкторы дружно за­являют, что он выслушивал их с полным пониманием дела.
Но это же утверждают и конст­рукторы артиллерийского ору­жия!

И конструкторы танков…

И боеприпасов…

Сталин в период советско­финской войны 1939–1940 годов даже нашёл время – в отличие от генералов – обеспокоиться проблемой полевого питания бойцов в тяжёлых зимних усло­виях, и благодаря ему было бы­стро налажено промышленное производство армейских кон­центратов.
И Сталин лично – в отличие от генералов – проверил, сколько требуется времени на то, чтобы твёрдый брикет пшённого кон­центрата превратился в горячую кашу. Прямо у себя в кабинете, в том самом, в котором прово­дились важнейшие государст­венные совещания, залил бри­кет водой и засёк время.

Надо заметить, что тема, на­пример, сравнительной компе­тенции профессионального высшего генералитета РККА и Сталина в вопросах военно-тех­нического обеспечения совре­менной войны – это отдельная и фактически неисследованная тема, начиная со времени за­долго до начала Ве­ликой Отечествен­ной войны.

Например, перво­начальное техниче­ское задание Нар­комата обороны СССР на тяжёлый танк СМК («Сергей Миронович Киров») – прототип впослед­ствии знаменитого тяжёлого танка КВ («Клим Ворошилов») – предусматривало трёхбашенный ва­риант.

Конструкторы – они-то тоже что-то в принципах боевого применения разра­батываемой ими техники соображали – «втихую» прораба­тывали и одноба­шенный вариант, но понимания у воен­ных не находили.

Сталин же, знако­мясь с новыми раз­работками, несураз­ный вариант трёх башен забраковал, и в резуль­тате был создан мощный одно­башенный танк с непробивае­мой бронёй. Причём Сталин в данном случае мыслил как на­стоящий, квалифицированный проектировщик. В ходе дискус­сии в его кабинете между конст­рукторами и военными по по­воду недостаточного брониро­вания он снял с макета башню с 45-миллиметровой пушкой и по­интересовался:

– А сколько она весит?

– Две с половиной тонны.

– Вот и снимите её, а резерв веса израсходуйте на броню.

И это было чисто инженерное, а не организационное решение!

Спору нет, подобные мысли конструкторам в голову прихо­дили – они ведь своё дело знали отлично. Но если бы не инженерный образ мыслей Ста­лина, не доказать бы им свою правоту перед заказчиками в петлицах.

Так же недальновидно отка­зывались военные от среднего танка Т34, и роль Сталина в судьбе этого «стального ры­царя» Великой войны оказалась тоже решающей.

Я уже писал о том, как реши­тельно поддержал Сталин мо­лодого конструктора Грабина с его идеей специализированной дивизионной пушки, в то время как маршалы, включая Тухачев­ского, и генералы почти едино­душно настаивали на некоей «универсальной» пушке, ссыла­ясь на информацию американ­ских военных журналов (США так и не создали подобной пушки).

А положение с боевой авиа­цией, сложившееся в ВВС РККА к 1937 году? Ни главный инже­нер Главного управления авиа­ционной промышленности Нар­комата тяжёлого машинострое­ния СССР авиаконструктор Ту­полев, ни начальник вооруже­ния РККА маршал Тухачевский не обеспечили к этому году раз­работки, например, ни одного перспективного проекта совре­менного истребителя! Ни одного!

А ведь от замысла до массо­вого серийного производства боевой техники обычно прохо­дит не менее четырёхпяти лет! То есть, если бы в авиапро­мышленности попрежнему всё решал Туполев, а в РККА по­прежнему командовал бы Туха­чевский с начальником ВВС Ал­кснисом, то Россия встретила бы войну не только с исключи­тельно устаревшими боевыми самолётами, но и без мало­мальски современного конструк­торского задела, позволившего бы быстро ликвидировать про­вал!

Ни больше и ни меньше…

Лишь когда в суть ситуации вник Сталин, всё изменилось за годдва, и к началу войны ВВС Красной Армии уже имели на вооружении новые истребители Яковлева – «Як», Лавочкина и Горбунова с Гудковым – «ЛаГГ», Микояна и Гуревича – «МиГ», а в ходе войны эти молодые кон­структоры – в полном смысле слова питомцы Сталина – дали новые конструкции, обеспечив­шие Победу.

Сталин же поддержал авиакон­структора Ильюшина с его «ле­тающим танком» Ил2 – грозой немцев в будущих боях.

И так же внимателен был Ста­лин к конструкторам авиацион­ных двигателей, миномётов, стрелкового вооружения… И не только перед войной и во время войны, но и все годы после войны – вплоть до самой своей смерти. Ведь эрудиция и компе­тенция Сталина в специальных вопросах научно-технического прогресса постоянно возрас­тали, поэтому он был всё более способен принимать инженерно обоснованные государственные решения.

Да, в предвоенные годы ста­линской эпохи у советских ин­женеров, особенно у тех из них, кто находился на переднем крае инженерной работы – в конст­рукторских и проектных бюро, в научно-исследовательских ин­ститутах, не было более влия­тельного и заинтересованного в их работе сторонника, чем Ста­лин. Он действительно был во­ждём передовых советских ин­женеров и конструкторов и при этом воспитывал новые кадры руководителей промышленно­сти и экономики.

Молодые наркомы Тевосян, Ус­тинов, Паршин, Ванников, Ма­лышев и другие их коллеги, их молодые заместители и на­чальники главков – все они знали Сталина, и всех их знал лично Сталин.

Это ведь он сказал: «Кадры ре­шают всё!» И это премиями его имени награждались наиболее талантливые и успешные учё­ные и инженеры России.

По необходимости Сталин больше внимания уделял обо­ронным отраслям – во всяком случае, эта сторона его руково­дства научнотехническим про­грессом в СССР наиболее из­вестна. Но в предвоенные годы в оборонных отраслях по необ­ходимости концентрировались наиболее передовые инженер­ные силы России, и, развивая их, Сталин развивал вообще весь научно-технический потен­циал державы.

Однако ещё до окончания войны Сталин начал ориенти­ровать наших «оборонщиков» на грандиозные мирные про­екты. Так, уральский «Танко­град» вскоре должен был стать мощным центром мирного тя­жёлого и транспортного маши­ностроения. И стал.

То, что уже сказано о Сталине как техническом вожде страны, может кому-то показаться чуть ли не панегириком ему. Но ведь выше сказана лишь голая правда о его роли и участии в развитии отечественной науки и техники. Да к тому же сказано – чтобы не утяжелять книгу – и далеко-далеко не всё.

Но ещё о нескольких моментах не сказать нельзя… Нельзя и потому, что, например, в книге братьев Медведевых «Неиз­вестный Сталин» сказано: «Ре­прессии среди учёных, гибель важных научных школ, выдви­жение карьеристов, фанатичных догматиков или шарлатанов – этим чаще всего кончалось вмешательство Сталина в науч­ные дискуссии…»

Здесь явно усматривается на­мёк на поддержку Сталиным Трофима Денисовича Лысенко, провозглашённого «демокра­тами» величайшим «квазиучё­ным» мира. В этой книге не ме­сто подробному анализу фено­мена Лысенко, однако неболь­шая информация к размышле­ниям на тему – такого ли уж безнадёжного «шарлатана» много лет поддерживал «неве­жда» Сталин – нам, уважаемый читатель, вряд ли помешает…

Во-первых, «неуч» Лысенко к 1925 году – к 27 годам – успел окончить Полтавское училище садоводства, Киевские двухго­дичные курсы селекции и Киев­ский сельскохозяйственный ин­ститут, поработав при этом в деле селекции реально и став автором раннеспелого сорта помидора эрлиан 17 (впослед­ствии Лысенко дал ещё ряд ценных сортов различных куль­тур).

Во-вторых, лишь два совре­менных советских селекционера удостоились отдельных статей в третьем и последнем издании БСЭ, и оба – верные соратники и ученики Лысенко, почему-то не отрёкшиеся от него до конца жизни. Я имею в виду дважды Героя Социалистического Труда Павла Пантелеймоновича Лукь­яненко, автора и соавтора 15 (пятнадцати!) районированных сортов пшеницы (в том числе – знаменитой Безостой I), члена Европейской ассоциации селек­ционеров, члена Королевской академии сельского хозяйства и лесоводства и прочая, и прочая, а также – Василия Николаевича Ремесло, Героя Социалистиче­ского Труда, автора сортов пшеницы Мироновская 808, Ми­роновская юбилейная и других.

Этим двум соратникам Лы­сенко Россия обязана своим ос­новным зерновым фондом, но с каким трудом хрущёвско-бреж­невская Академия наук СССР избрала Лукьяненко лишь в 1964м, а Ремесло даже в 1974 году своими действительными членами… Жорес Медведев на­зывает Ремесло «беспринцип­ным и активным сторонником Лысенко» и радостно сообщает в своей книге о Лысенко, что в 1964 году за Ремесло биологи­ческое отделение голосовало три раза – и все три раза он то­гда не прошёл. А ведь все «пе­редовые генетики» СССР ни к тому времени, ни позже не дали стране ни одного путного сорта какой-либо сельскохозяйствен­ной культуры! За несколько де­сятилетий они фактически унич­тожили русскую практическую селекцию, былым лидером ко­торой – Иваном Мичуриным – восхищался когда-то весь мир…

В-третьих, Лысенко, как и Мичурин, призывал рассматривать живой организм, не отрывая его от условий его раз­вития, а сегодня ряд ис­следователей фактиче­ски доказал правоту Лы­сенко! Изменяя условия жизни, в частности – кормление, эксперимен­таторы выводят новые виды животных – над чем и работал Лысенко! И выводят не методами генной инженерии, а ме­тодами научной селек­ции – как это делали Мичурин, Лысенко, Лукьяненко, Ремесло…

Что же до «передовой» генной инженерии, то се­годня в любом супер­маркете, присмотрев­шись, покупатель может прочесть уверения про­изводителей различных продуктов, что для их производства ГМкомпо­ненты не использова­лись.

«ГМ» – это как раз и есть «генетически модифициро­ванные», по поводу чего можно вспомнить не очень хорошо пахнущую, но точную присказку о том, что «ГМ…» двух сортов не бывает.
Как, замечу к слову, и «демо­кратов».

Наконец, сообщу уж читателю и то, как закрывали «антинауч­ную» экспериментальную про­грамму Лысенко в 1965 году.

Началось с того, что инспекти­ровать экспериментальную базу Лысенко приехал журналист (!) Аграновский из «Литературной газеты», не имеющий никакого специального образования. По­сле его статьи и ряда других статей в таких «научных» изда­ниях, как «Комсомольская правда», была образована уже Государственная проверочная комиссия, итоги работы которой были рассмотрены 2 сентября 1965 года на совместном (!) за­седании Президиума АН СССР, коллегии Министерства сель­ского хозяйства СССР и Прези­диума ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйствен­ных наук им. В.И. Ленина).

В итоге Лысенко как учёный был уничтожен.

Но кто же входил в высокую академическую комиссию?

А вот кто: один директор не­профильного НИИ, один про­винциальный профессор, два рядовых зоотехника, один рядо­вой агроном, два рядовых чи­новника и – я не ошибся, ува­жаемый читатель, – один бух­галтер.

Я не шучу – состав комиссии приведён в книге Жореса Мед­ведева «Взлёт и падение Лы­сенко». Главный публичный ху­литель Т.Д. Лысенко сообщает об этом так:

«Государственную провероч­ную комиссию создали в конце января (1965 года. – С.К.). Её председателем назначили ди­ректора Института экономики сельского хозяйства ВАСХНИЛ А.И. Тулупникова. Наиболее компетентным зоотехником в комиссии был киевский профес­сор Н.А. Кравченко. В ее со­ставе были зоотехники Э.К. Гу­неева, Ю.М. Крынкина, агроном Д.С. Лесик, бухгалтер И.Л. По­пок и два работника аппарата Президиума АН СССР…»
Даже сам Медведев – стыдли­востью вообще-то не отличаю­щийся – стыдливо признал: «Состав комиссии не был дос­таточно представительным… Ни генетика, ни агрохимика в её составе не оказалось, хотя про­верялись, по существу, работы по прикладной генетике».
Не знаю – достаточно ли я при­вёл информации для того, чтобы читатель мог по крайней мере усомниться в справедли­вости послесталинских оценок Лысенко, но, так или иначе, на этом я тему генетики заканчи­ваю и скажу уже о другом…

ПОСЛЕ войны Сталин исклю­чительно много сил и внимания отдал нескольким научно-тех­ническим проблемам, которые имели тогда (как, впрочем, и сейчас) для России жизненно важное значение.

Это прежде всего – Атомная проблема.

Справедливо считается, что в том, что Россия так быстро лик­видировала атомную монопо­лию США, а с ней – и угрозу атомного уничтожения амери­канскими атомными бомбами, наибольшая личная заслуга принадлежит Лаврентию Берии и Игорю Курчатову. И это так.

Однако можно не сомне­ваться, что если бы у них обоих – у Куратора и у Научного руко­водителя советского Атомного проекта – спросили бы, кому здесь надо отдать первенство, они бы, не сговариваясь, на­звали Сталина.

И дело было бы не в лести. Никто не знал о советских атом­ных работах так много, как знали о них Курчатов и Берия. Никто – кроме ещё Сталина. В критические периоды он вникал даже в мелкие, казалось бы, де­тали.

При этом Сталин, конечно, не имел никаких специаль­ных знаний в об­ласти физики ядра…
Я написал это, но тут же подумал: «А впрочем, кто сейчас может сказать, что знал и чего не знал Сталин, каким был его подлинный об­разовательный кру­гозор?» Чтобы раз­говаривать с тем же Жимериным, Ста­лин – когда увидел в том необходи­мость – знакомился с основами элек­тротехники по учеб­нику для электро­монтёров. Поэтому он мог и какую-то литературу по атомной физике подчитать, чтобы в чем-то разо­браться.

Сталин, к слову, когда ему доклады­вали о наработан­ном плутонии для нашей первой бомбы РДС1, по­интересовался у физиков – а нельзя ли из этого плутония сделать не одну, а две бомбы, но меньшей мощности?

Учёные дали ему тогда отри­цательный ответ, сославшись на «законы природы», на что Сталин заметил, что законы природы, мол, тоже не догма…

Позднее этот сталинский ответ его хулители приводили как до­казательство якобы «ограни­ченности» «тирана», которому и законы природы не писаны. Но Сталин был – кроме прочего – ещё и выдающимся филосо­фомдиалектиком и всего лишь имел в виду, что люди познают законы природы в некоем при­ближении и то, что сегодня вос­принимается как непреложный закон, завтра может оказаться лишь частным случаем более общего закона.

И Сталин оказался прав – пришло время, знания расши­рились, и из того количества плутония, которое содержалось в РДС1, стало возможным де­лать не две даже, а три и больше бомб.

Сталин был внимателен также к ракетной проблеме, и так же обстояло дело с вопросами развития реактивной авиации…

Но и вопросами радиолокации и развития радиоэлектроники Сталин тоже интересовался не формально.

И мирными атомными рабо­тами – тоже.

Наконец, в этой книге – по­следнее на тему о Сталине как о вожде научно-технического прогресса в России…

Не кто иной, как Сталин стоял у истоков создания отечествен­ной электронной вычислитель­ной техники. То есть того, что сейчас называют компьюте­рами.

9 июля 1952 года вышло со­вершенно секретное Постанов­ление Совета Министров СССР, подписанное Сталиным, отно­сящееся к перспективным рабо­там «атомного» Первого Глав­ного Управления при СМ СССР. В приложениях к этому Поста­новлению имелось и описание первого советского компьютера «Стрела»:

«Автоматическая быстродей­ствующая машина «Стрела» предназначена для численного решения широкого круга мате­матических задач. Предусмат­ривается проведение работ, связанных с окончанием техно­рабочего проектирования ма­шины, изготовлением, монта­жом и наладкой работы машины в 1952 г., сдача машины «Стрела» специальной комис­сии на 2й квартал 1953 года».
Когда первый русский компью­тер – второй в мире и первый в Европе – начинал расчёт пер­вой в мире водородной бомбы РДС6с, Сталина уже не было в живых.

Однако в том, что уже в 1954 году Россия могла сама делать весьма совершенные по тем временам атомные бомбы и рассчитывать водородные, тоже была прямая заслуга Сталина.
А «демократы» сегодня гнусно утверждают, что мы отстали от Запада в компьютерных разра­ботках потому-де, что «тиран» Сталин запрещал как «лже­науку» кибернетику. Хотя «отец кибернетики» Норберт Винер в своих воспоминаниях назвал лишь одного учёного, который всю жизнь наступал ему «на пятки», – Андрея Колмогорова.

А вот что сообщает о нём со­ветский «Энциклопедический словарь» за 1954 год:
«КОЛМОГОРОВ Андрей Нико­лаевич (р. 1903), советский ма­тематик, академик, лауреат Сталинской премии. Колмогорову принадлежат ис­следования по теории вероят­ности и теории функций, а также по топологии, геометрии и ма­тематической логике. Награж­дён 3 орденами Ленина».

К слову, советская математика как раз в эпоху Сталина полу­чила такой могучий государст­венный подпор, что жила на «проценты» со сталинской под­держки почти до самого развала русской науки Горбачёвым, Ельциным и ельциноголовыми ельциноидами…

Но и тут удивляться нечему! Сталин потому так мощно под­держивал науку, что и сам был одним из образованнейших лю­дей своего времени. В его рабо­чей библиотеке было более 20 (двадцати) тысяч книг. И почти все они носили следы его ра­боты – пометки, отчёркивания и т. д.

Это вам не царь Николай Кро­вавый, который всерьёз занялся чтением лишь после отречения и ареста, и не нынешние без­грамотные «президенты».

Кстати, о книгах…

В 1947 ГОДУ издательство «Молодая гвардия» выпустило в свет книгу Льва Гумилевского «Русские инженеры». 57летний автор (умер он в 1976 году на 86м году жизни) не был инжене­ром. Он был писателем, ещё в конце двадцатых годов по при­глашению Горького принимав­шим участие в работе над кни­гами из серии «Жизнь замеча­тельных людей», но с тех пор занявшимся историей науки и техники всерьёз.

Предисловие к книге написал Герой Социалистического Труда, вице-президент Академии наук СССР академик И.П. Бар­дин, и оно начиналось так:

«Предлагаемая советской мо­лодёжи книга Л. Гумилевского «Русские инженеры» посвящена очень важной и сейчас более чем когда-либо актуальной теме о высоком достоинстве русской научно-технической мысли, о смелой творческой инициативе в инженерном деле, столь при­сущей деятелям русской тех­ники в прошлом и настоя­щем…»

Академик Бардин писал в пре­дисловии:

«Деятелям русской науки за­частую приходилось работать в тяжёлых условиях: они должны были бороться за своё дело против бюрократического рав­нодушия царских чиновников, против косности правящих клас­сов России…»

И Иван Павлович Бардин знал, что писал. Родившись в 1883 году, он вначале учился в Но­во-Александрийском сельскохо­зяйственном институте, но в 1910 году окончил Киевский по­литехнический институт по хи­мическому отделению. И затем работал рабочим на заводах в Чикаго, в стране, как он позднее вспоминал, «дорогих машин и дешёвых человеческих жиз­ней»… Вернувшись в 1911 году на родину, он быстро занял видное положение в металлур­гии Юга России, а после рево­люции стразу встал на сторону Советской власти, с 1929 года руководил строительством Куз­нецкого металлургического ком­бината, в 1932 году был избран академиком, руководил Ураль­ским филиалом АН СССР.

Бардин мог компетентно срав­нивать условия работы в старой России, в США и в новой Рос­сии, и заканчивал он своё пре­дисловие к книге Л.И. Гумилев­ского следующими словами:
«Сегодня, в годы четвёртой сталинской пятилетки, необхо­димость ряда мероприятий для поднятия инженерно-техниче­ской культуры в нашей стране на ещё более высокую ступень не вызывает сомнений. Мы должны приветствовать всё, что может помочь нам в этом хоро­шем деле…»

Гумилевский же в авторском предисловии писал:

«Великая Октябрьская рево­люция, победа социализма в нашей стране высоко подняли в советских людях чувство нацио­нального самосознания, нацио­нальной гордости.

В наше время восстанавлива­ется историческая справедли­вость. Мы, советские люди, на­следники лучшего, что дала культура русского народа, гово­рит о ней ту правду, которая на протяжении многих лет извра­щалась и попиралась в угоду правящим классам старой Рос­сии, преклонявшимся перед всем иностранным… Это рабо­лепие и связанное с ним неве­рие в творческие силы народа отражали экономическую зави­симость царской России от ка­питалистов Запада…

Развиваясь в… условиях… за­силья иностранцев, реакцион­ного самодержавия и экономи­ческой отсталости, русская наука и техника вносили в со­кровищницу знаний всего чело­вечества огромный, зачастую решающий вклад…»

В авторском предисловии к книге говорилось и о том, что иностранцы без стеснения при­сваивали себе русские откры­тия, что итальянцы приписали изобретение радио Маркони, американцы славят Эдисона, не упоминая о первой лампе нака­ливания А.Н. Лодыгина, «да и сейчас придуманную русскими инженерами электросварку рас­сматривают как безыменное достижение американской тех­ники…».

Гумилевский писал:

«Замалчивая приоритет рус­ских изобретений и открытий, иностранцы не встречали долж­ного отпора со стороны рабо­лепствующих перед ними кругов старой России. Так творилась лживая легенда об отсталости и несамостоятельности русской инженерно-технической мысли. Насколько такое представление о русской инженерии противо­речит действительности, чита­тель увидит с первых же стра­ниц этой книги»…

Внимательный современный читатель с первых же страниц книги – начиная с предисловия И.П. Бардина – может увидеть, насколько лживо утверждение насчёт того, что в СССР Ста­лина нельзя было трёх строчек опубликовать, чтобы в одной не прославлялся Сталин.

Так, в предисловии Бардина присутствие имени Сталина ог­раничивалось упоминанием в вышеприведённой цитате задач четвёртой сталинской пяти­летки.

В предисловии же самого Гу­милевского Сталин был упомя­нут тоже один раз. Да и то кос­венно: когда Гумилевский писал о том, что его в работе над кни­гой о русских инженерах особо «привлёк огромный материал об особенном, неповторимом на­циональном характере русской творческой мысли», он очень к месту привёл цитату о сути на­ционального характера из клас­сической работы Сталина «Марксизм и национальный во­прос».

«Никогда не бывавший за гра­ницей» Сталин написал её, к слову, в Вене в январе 1913 года.
Причём и далее, в тексте книги, даже когда речь шла о совет­ском периоде, никаких славо­словий Сталина у Гумилевского не наблюдалось… Он писал об изобретателе дуговой сварки Бенардосе, об учителе Менде­леева, Бекетова, Меншуткина Воскресенском – «дедушке рус­ской химии» – и о самом Мен­делееве, о кораблестроителе Крылове и авторе Шаболовской радио, а позднее и телебашни Шухове, о самоучке Кулибине и учёном-мостостроителе Журав­ском, о советском конструкторе авиадвигателей Микулине, строителе Военно-Грузинской дороги Статковском и о многих других – всего в книге рассказы­вается о деятельности 96ти русских учёных«прикладников» и инженеров…

Но в адрес Сталина – великого вождя советских инженеров – автор книги «Русские инже­неры» никаких дифирамбов не допускал. И это предметно до­казывало: людям, занятым нуж­ным и конкретным делом, лю­дям дела в СССР не было ну­жды захваливать Сталина. Это болтунам, чтобы скрыть своё ничтожество, приходилось ку­рить «вождю» фимиам, отыски­вать «восторженные» эпитеты и т. д.

Сталину это было не нужно – он ведь и сам был человеком дела. Отсутствие же его имени уже в авторском предисловии было тем более показательным, что Сталин принял в судьбе книги Гумилевского самое пря­мое участие.

Впрочем об этом – в своё время.

-------------------------------------------

 

 

В.С. Бушин

 

СПАСИТЕЛИ И

ПРЕДАТЕЛИ

 

Один государственный Ора­тор, будучи изменником и пре­дателем как партии, членом коей состоял лет двадцать, так и профессии, пристрастился изображать изменниками и пре­дателями большевиков, кото­рые, даже по словам Николая Бердяева, противника комму­низма, в 1917-1922 годы спасли Россию от развала и ги­бели. Оратор шьёт большеви­кам дело о развале царской ар­мии в 1917 году, хотя генерал Деникин, получше этого Ора­тора знавший сей вопрос, одна­жды в присутствии Керенского и других членов Временного пра­вительства внятно заявил: «Ко­гда на каждом шагу повторяют, что причиной развала армии послужили большевики, я про­тестую». И повторил это в своих «Очерках русской смуты», до­бавив, что одной из главных причин развала послужил зна­менитый приказ №1 от 14 марта 1917 года Петроградского Со­вета, подписанный неким Н.Д.Соколовым. А ведь Деникин до конца своих дней оставался твердолобым антисоветчиком: живя в США, в 1947 году, перед смертью, написал американ­скому президенту Трумэну док­ладную записку, как, используя опыт Гражданской и Отечест­венной войны, успешней раз­громить нашу страну.

Да и без него ясно, что не­многочисленная партия, не имея ни радио, ни телевидения, как ныне имеют подручные Оратора и он сам, не могла разложить 10-миллионную ар­мию, занимавшую фронт в пол­торы тысячи верст. Её разло­жили главным образом и силь­нее всего бессмысленность войны, отвратительное снабже­ние и оружием, и снарядами, и пита­нием, а также многочисленные неудачи в сражениях и окопные тяготы.

Но недавно в связи со столе­тием Первой мировой войны сей Оратор с высокой трибуны заявил: «Мы (ораторы - В.Б.) дали новые, достаточно объек­тивные оценки событиям войны и результату, который был тра­гическим для России». Ну, во-первых, результат был трагиче­ским для всех реальных участ­ников войны, ибо итогом её было 9,5 млн. убитых и 20 млн. раненых и калек. А во-вторых, что такое «новые оценки» - не развитие ли это горбачевского «нового мышления», состояв­шего в том, что белое объявля­лось черным, а черное - белым? Очень похоже. Судите сами.

«Почему результат был тра­гическим? Откуда он взялся? Ведь нас на фронте никто не победил?» Не ведает Оратор и его свита, что только в самом начале войны 2-я армия гене­рала Самсонова вторглась в Восточной Пруссии, и это при­вело к гибели армии и к само­убийству командарма. Все ос­тальное время бои шли на тер­ритории Российской империи, в результате которых немцы от­тяпали всю Польшу с Варша­вой, всю Прибалтику с Ригой и немалые земли белорусские и украинские. Так кто же побеж­дал в этих сражениях? Ну да, до капитуляции дело не дошло. О нем дальше:

«Нас развалили изнутри – вот что произошло». Кто же развалил-то? Молчит, осторож­ничает. А прежде прямо голо­сил: большевики! Да ведь слиш­ком малой, говорю, силой они были и никаких важных постов ни в Петербурге, ни на фронте не занимали, чтобы развалить такую огромную страну и её ар­мию. Нет, ваше степенство, страна под руководством царя и его чиновников сама развали­валась и, может быть, ещё долго это продолжалось бы, но тут подоспела бессмысленная и неудачная война. Союзники обещали России Дарданеллы, а солдаты и не знали, что это та­кое, с чем едят.

27 июня 2012 года мы услы­шали от Оратора: «В советской время Первую мировую войну, нашу войну с Германией назы­вали империалистической». И это, мол, оскорбительная ложь. Ну, вы подумайте! Была Рос­сийская империя во главе с им­ператором Николаем, была Германская империя во главе с императором Вильгельмом. Ка­кая же война могла быть между этими странами, как не импе­риалистическая?

«Чем Вторая мировая война отличалась от Первой по сути, непонятно.». Да где ж тебе по­нять! Позвал бы Диму, что ли, на помощь. «Никакой разницы, говорит, на самом деле нет». На самом деле разница огромная: эти войны отличаются друг от друга хотя бы размахов, мас­штабом, количеством жертв, разрушений – как можно этого не знать, не соображать! Отли­чаются ещё и хотя бы тем, что в 1914 году война началась с того, что Россия первой объя­вила мобилизацию и, даже не завершив её, вторглась в Гер­манию, а в 1941-м Германия, несмотря на два договора ме­жду странами, исключавшие возможность всякого конфликта, напала на СССР. Для нашей страны эти войны отличались друг от друга и тем, что в 1941 году война сразу обрела характер оборонительной, Отечествен­ной, чем война 1914-1918 го­дов за Дарданеллы не могла быть. Но еще важнее то, что в Первой мировой капиталисти­ческие страны победили такую же по общественному строю капиталистическую Германию и её капиталистических союз­ников, а во Второй решающую роль в победе над капитали­стически-фашистской Герма­нией и её союзниками сыграл социалистический Советский Союз. Сечешь?

В этом выступлении Ора­тор раз пять повторил, что Первую мировую в Советское время у нас замалчивали. Что за чушь! Это напоминает мне когда-то популярную эстрадную певицу Изабеллу Юрьеву. До­жив до глубокой старости, она уже в перестроечное время плакалась по телевидению: «Ужасное было время! Петь о любви было совершенно не возможно!» Сразу, дескать, хва­тали и волокли на Лубянку. А сама лет 50-60 Советской эпохи только о любви и верещала.

Так и здесь. В Советское время о Первой мировой речь шла не только в исторических трудах советских ученых, но и в школьных учебниках, и в таких книгах, как «Тихий Дон» Шоло­хова, и в изданных у нас книгах иностранных писателей - «На Западной фронте без перемен» Ремарка, «Огонь» Барбюса и др. Правда, бодрых песен об этой войне не пели.

Но Оратор продолжает гнуть своё: «Мы почти не задумыва­емся над тем, что тогда про­изошло». Он призадумался и был потрясен: «Наша страна объявила себя проигравшей эту войну проигравшей стороне». Где, мол, это видано! «Уникаль­ный случай в истории человече­ства! Мы проиграли проиграв­шей Германии, капитулировали перед ней, а она через некото­рое время сама капитулировала перед Антантой…Бред какой-то!». А летом прошлого года на Поклонной горе еще и поддал жару: «Победа была украдена! Украдена теми, кто призывал к поражению своего Отечества, своей армии, сея распри внутри России, рвался к власти, преда­вая национальные интересы». Караул, обокрали!... Трудно по­верить, что это голосит живой человек с высшим образова­нием, а не запрограммирован­ный кем-то, скорей всего, Нико­лаем Сванидзе щедринский «органчик».

Идея поражения не армии, не отечества, а своего прави­тельства принадлежит не Ле­нину, не большевикам. Она была выдвинута и принята не­задолго до войны на Базель­ском конгрессе социал-демокра­тических партий европейских стран. Было решено, что в ус­ловиях того времени, когда на Балканах война уже шла, это самый эффективный и, может быть. единственный способ предотвращения надвигав­шейся мировой войны. В самом дело, как она может начаться, если все партии будут за пора­жение своих правительств, под­вергнут их беспощадной кри­тике, станут голосовать в пар­ламентах против военных ас­сигнований и т.д. Тогда против этого выступил Троцкий, и Ле­нину пришлось вправлять ему мозги. Кажется, на сей раз вправил. А теперь вслед за Троцким семенит наш кремлев­ский Оратор. Но Ленина, увы, давно нет…

Ещё и распри сеяли больше­вики? Ну, что ж толковать о де­лах столетней давности. По­смотрите, что ныне-то творится. Взять хоть одно это: 22 мил­лиона соотечественников живут на 8-10 тысяч в МЕСЯЦ, а кучка мерзавцев гребет по 2 мил­лиона в ДЕНЬ. Что может быть эффективней такой сознательно насаждаемой распри?

Большевики рвались к вла­сти? Как говорится, чья бы ко­рова мычала… Отбыл один срок в Кремле – мало, идет на второй; отбыл второй – мало, идет на третий…Кончается тре­тий. Наверняка пойдёт на чет­вертый. И так уже лет пятна­дцать. Это дольше, чем шесть российских императоров после Петра Первого.

А что касается помянутых «уникальных случаев в истории человечества», то их было не­мало. Ну, хотя бы такой близкий нам пример: в 1905 году цар­ская Россия капитулировала пе­ред Японией, которая «через некоторое время сама капиту­лировала» перед Советской Россией. Но вот факты по­ближе. В 1939-1941 годы многие страны Европы «объявили себя проигравшими войну» - Польша, Дания, Норвегия, Бельгия, Гол­ландия, даже Франция, которая уже давно была полностью го­това к войне да и превосходила противника численностью войск. Кому же все эти страны проиг­рали? Германии, которая, пред­ставьте себе, Оратор, «через некоторое время» сама проиг­рала войну! Как может не знать этого столь высокопоставлен­ное лицо, просто загадка.

Такую историческую ситуа­ция Пушкин на примере отно­шений России и Польши выра­зил кратко:

Не раз клонилась под грозой

То их, то наша сторона.

Неужели для Оратора и это новость? Тогда еще приведу парочку примеров из близкой ему области.

Он – большой любитель спорта. Так ведь и там сколько угодно таких «уникальных слу­чаев». Не могу привести пример из истории любимого им дзюдо, но вот из истории шахмат: в 1921 году Эмануил Ласкер про­играл матч на первенство мира Хосе Раулю Капабланке, кото­рый «через некоторое время», в 1927 году сам проиграл Алек­сандру Алехину. Или: Василий Смыслов проиграл Михаилу Ботвиннику, который «через не­которое время» сам проиграл Михаилу Талю и т.д.

Что же касается Первой ми­ровой войны, то, конечно, было бы каким-то бредом, если Рос­сия признала бы себя побеж­денной Германией ПОСЛЕ ТОГО, как та в Компьенском лесу подписала акт о капитуля­ции перед союзниками. Но Со­ветское правительство предло­жило союзникам заключить мир без аннексий и контрибуций. И после того, как получило отказ, подписало похабный Брестский мир. Это произошло 3 марта 1918 года, когда немцы были уже под Псковом и нацелива­лись на Петроград, а война-то продолжалась ещё целых во­семь месяцев – до 11 ноября. За это время у немцев хватило сил предпринять несколько со­всем небезуспешных наступа­тельных операций – в Пикардии, во Фландрии, на реках Эна и Марна. И Антанте удалось одо­леть немцев только после того, как в мае вступили в сражения американские войска. Как же не знать это государственному Оратору!

Но Оратор, говорю, неколе­бим, и нечто поистине совер­шенно уникальное продолжа­ется. Имея в виду Брестский мир, заключенный большеви­ками с немцами и их союзни­ками, он вопиет: «Россия поте­ряла огромные территории…» Какие? Как уже сказано, Польшу, самую большую часть территории Российской импе­рии, немцы захватили ещё при царе; почти всю Прибалтику – тоже; Финляндия получила не­зависимость от Временного правительства, при большеви­ках это было только законода­тельно оформлено.

Будучи уверен в невероятно­сти, бредовости исхода той войны, Оратор убежден, что это не могло быть результатом ес­тественного хода вещей. Нет! «Это результат национального предательства тогдашнего ру­ководства страны», т.е. комму­нистов, которых он с чего-то вдруг застыдился назвать, хотя прежде поносил то и дело даже персонально и Ленина и Ста­лина. «Это очевидно, говорит, что измена». Нет, дядя, здесь очевидно совсем другое. Да разве в окружении царя были большевики? Разве они были министрами или командующими фронтами?

Коммунисты пришли к вла­сти, когда царский режим и Временное правительство войну уже проиграли. В армии не было дисциплины, страна голодала, в промышленности, на транспорте – разруха. 16 ок­тября 1917 года – большевики-то ещё только «рвутся к власти» - на заседании так называемого Предпарламента министр про­довольствия С.Н.Прокопович потребовал немедленно сокра­тить армию – её нечем кормить. Во фронтовых пекарнях мука нигде не превышает запаса на 6-8 суток. От бескормицы на­чался падеж лошадей, игравших в той войне важную роль.

И не большевики первыми заговорили о мире с Германией. Через несколько дней после Прокоповича военный министр Временного правительства ге­нерал А.И.Верховский на со­вместном заседании комиссии того же Предпарламента по обороне и иностранным делам тоже потребовал сокращения армии с 10 млн. 200 тысяч до 7 млн. О положении на фронте он сказал: «Ни один офицер не может быть уверен, что его при­казание будет исполнено, и его роль сводится к уговариванию. Но никакие убеждения не спо­собны подействовать на людей, не понимающих, ради чего они идут на смерть и лишения». Ну, просто не министр буржуазного правительства, а большевист­ский агитатор-ленинец!

И агитатор добавил совер­шенно в ленинском духе, что «война нужна только союзни­кам, но для нас не представляет никакого интереса». Его вывод был такой: «Единственная воз­можность спасти положение - самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира» Са­мим! «Речь идет о спасении го­сударства, т.е. о сохранении из него всего того, что возможно по реальному соотношению сил. Надо решать, что нам по кар­ману, а что нет. Если нет средств для лучшего мира, надо заключать тот, какой сейчас возможен. В противном случае положение только ухудшится» (Цит. по «Улики», 29 окт.2015, стр. 2-3). Так, повторяю, говорил военный министр, который тоже, как Деникин, знал поло­жение в стране и на фронте не­сколько лучше, чем наш говор­ливый Оратор спустя семьдесят лет.

И сказано это было 20 ок­тября 1917 года. Через пять дней большевики взяли власть. Ноябрь... де­кабрь… январь… февраль… И положение действительно, как предрекал Верховский, только ухудшалось, в кармане у нас ос­тавалось все меньше и меньше. И послали, наконец, Троцкого на переговоры с немцами, а он, как наш Оратор, не понимал по­ложения страны, ему, ждав­шему мировой революции, было наплевать на Россию. И он вдруг откалывает фортель: «Ни мира, ни войны, а армию рас­пускаем». В ответ на это 18 февраля немцы возобновили наступление на петроградском, центральном (московском) и ки­евском направлениях. И если первоначально они хотели по­лучить 150 тыс. кв. км. нашей территории, то теперь требо­вали почти 1 миллион. И с вели­ким трудом 3 марта Ленину уда­ется заключить мир по реаль­ному соотношению сил, т.е. это был, как сам он сказал, похаб­ный мир во имя спасения госу­дарства.

«Да ведь и цена какая этого поражения!- продолжает Оратор - Сколько мы потеряли после того, как капитулировали! Ог­ромные территории, огромные интересы страны были отданы, положены непонятно ради каких интересов…» До чего ж бес­стыдное жульничество! Он де­лает вид, что эти огромные тер­ритории и огромные интересы так и были навсегда потеряны. Но не могут же не знать его со­ветники и спичрайтеры, хоть один из них, что да, 3 марта 1918 года огромные территории по Брестскому миру были поте­ряны, а 13 ноября этого же года после революции в Германии ВЦИК аннулировал договор, к февралю 1919 года немецкие войска были изгнаны, и все тер­ритории возвращены. Какой яр­кий образец лжи посредством умолчания. А между тем, есть все основания считать, что, идя на похабный мир, Ленин пред­видел скорую революцию в Германии, как Сталин, спустя двадцать лет, предвидел раз­гром Третьего рейха.

И ведь кто говорит-то, Гос­поди! Да, в 1918 году больше­вики в результате тяжелых во­енных поражений их предшест­венников у власти и под реаль­ной угрозой полной потери го­сударства утратили около мил­лиона квадратных километров российской территории, но че­рез восемь месяцев всё вер­нули, а в последующие годы существенно приумножили. Но вот учителя и воспитатели Ора­тора безо всяких военных пора­жений, без малейшей угрозы го­сударству и без всякого сопро­тивления позволили оторвать от страны, отдали 5 миллионов кв. км. нашей территории. Они со­вершили величайшее преда­тельство в истории. И наш Ора­тор чтит этих предателей, на­граждает их высочайшими ор­денами, ставит им памятники, их именами называет города, а большевиков, спасителей ро­дины, объявил изменниками.

Конечно, Оратор произносит такие речи после консультаций со своими советниками, экспер­тами, вроде ака­демика Пивоварова, но хоть бы раз посоветовался с грамотным человеком.

 

---------------------------------------------
Андрей Ваджра

ПОТРЕ-БЛ…СТВО

Западное общество потребления…

Не без иронии можно констатировать, что в итоге долгих и кровавых потуг «гора родила мышь» — Запад пришел к тоталь­ному господству филистерского, обывательского, мещанского, жлобского «смысла жизни», чьи незатейливые аксиомы оказа­лись в логическом ряду между понятиями «хорошая работа» и «хороший достаток. Все это было обобщено категорией «нор­мальная жизнь». Естественно, что любая другая жизнь в массо­вом сознании автоматически становилась «ненормальной», лю­бой другой «смысл жизни» в лучшем случае, — глупым эпатажем, желанием уйти от «реальной жизни», в худшем - извращением и/или преступлением.

Итак, в чем круглые сутки убеждает западная пропаганда весь мир? В том, что главной целью жизни человека является достижение возможности максимального (как в коли­чественном, так и в качественном плане) потребления матери­альных благ, и, во-вторых, в том, что для этого индивид должен отдать всего себя без остатка работе, т. е. производству этих ма­териальных благ. В целом в итоге западное общество оказалось в состоянии тотальной трудовой мобилизации, направленной на создание максимально эффективной экономики. При этом современная пропаганда утверждает, что подобное массовое жертвоприношение имело место во все времена и у всех наро­дов, а создание условий, благоприятствующих максимальному потреблению, было изначально главной целью экономической деятельности человека. Но так ли это?

В том-то и дело, что это не так. У разных народов и разных культур цели экономической деятельности, т.е. то, ради чего ра­ботал человек, были несхожими. Более того, даже в Европе в докапиталистические времена экономическая деятельность не определялась стремлением к максимальному, уходящему в бес­конечность потреблению.

«Докапиталистический человек — это естественный чело­век, — писал В. Зомбарт. — Человек, который еще не баланси­рует на голове и не бегает на руках (как это делает экономичес­кий человек наших дней), но твердо стоит на земле обеими но­гами и на них ходит по свету. Найти его хозяйственный образ мыслей поэтому нетрудно: он как бы сам собою вытекает из человеческой природы.

Само собою понятно, что в центре всех страданий и всех за­бот стоит живой человек. Он «мера всех вещей»… Но этим уже определяется отношение человека к хозяйству: оно служит человеческим целям, как и всякое другое создание рук человеческих. Итак, вот основное следствие тако­го понимания: исходной точкой всякой хозяйственной деятель­ности является потребность человека, его естественная потреб­ность в благах. Сколько благ он потребляет, столько и должно быть произведено; сколько он расходует, столько он и должен заприходовать. Сначала даны расходы, а по ним определяются доходы».

Европеец докапиталистической эпохи, подчиняющийся традиционным представлениям своей культуры о целях труда, руководствовался «идеей пропитания», т. е. идеей создания ма­териальных условий своего полноценного физического суще­ствования без излишеств «переедания» (во всех смыслах этого слова). Ему не были известны искусственно созданные потреб­ности, не вытекающие из естественной природы человека и, по сути, отрицающие ее. В те времена царили простота и здоровая жизнь, основанные на том принципе, что «ремесло должно кор­мить своего работника», и не более того. «Он (работник. — Авт.) хочет работать столько, чтобы заработать свое пропитание; он, как те ремесленники в Иене, о которых нам рассказывал Гете, «большей частью обладают настолько здравым смыслом, чтобы не работать... больше того, сколько необходимо для зарабаты­вания на веселое житье», — писал В. Зомбарт. При этом он подчеркивал, что «хозяйственная жизнь в докапиталистическую эпоху действительно находилась под воз­действием принципа покрытия потребностей, что крестьянин и ремесленник в своей нормальной хозяйственной деятельнос­ти искали себе пропитания и ничего больше».

То есть в понимании человека Традиции всякая экономическая деятельность имела свои пределы, точно так же, как и человечес­кие потребности. Лишь человек Модерна, а затем и Постмодер­на, утратив свою природную естественность, утратил во всем меру, и прежде всего меру в труде и потреблении.

Ничем не сдерживаемое стремление к обладанию, однознач­ный выбор между «иметь или быть» в пользу «иметь», привели к тому, что индивидуальная жизнь современного западного обыва­теля оказалась в жестких рамках трудовой деятельности, по­глотившей практически без остатка все его свободное время. Че­ловек Традиции был мудр, он жил размеренно, без спешки, сма­куя жизнь как дорогое вино, стараясь по возможности получить от нее максимальное удовольствие. Труд он рассматривал как досадную необходимость, и когда перед ним стоял выбор — «ра­ботать или не работать», он, не задумываясь, выбирал празд­ность, так как считал ее действительной свободой. При этом не­обходимо учитывать, что благодаря наличию у европейца дока­питалистической эпохи свободного времени он развивался духовно и интеллектуально (а не бесперебойно, до отупения функционировал в механизме глобальной производственной системы, как это делает современный индивид), он созерцал и творил, вследствие чего возникло соцветие европейских куль­тур.

С началом капиталистической эпохи и постепенным фор­мированием тоталитарной экономической системы, целиком подчинившей целям своего существования современное общество, трудовая деятельность человека теряет свою естественную са­модостаточность, индивид становится системным элементом, функционирующим по законам глобальной производственной мегаструктуры. В данных условиях смысл и цель его труда оп­ределяются не им самим, а неведомыми ему факторами, труд становится следствием внешнего принуждения, что приводит к его отчуждению. Наиболее емко об этом писал молодой Маркс в своих «Экономическо-философских рукописях 1844 года»: «В чем же заключается отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежа­щим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духов­ные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя са­мим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не доброволь­ный, а вынужденный; это — принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлет­ворения всяких других потребностей, но не потребности в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как толь­ко прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут как от чумы. Внешний труд — труд, в процессе кото­рого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, са­моистязание. И наконец, внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому».

Не осознавая того, индивид отдает большую часть своей жиз­ни тому, что лично для него лишено всякого смысла и имеет значе­ние лишь для чуждой ему и довлеющей над ним экономической сис­темы. Таким образом, современный человек перестал принад­лежать самому себе. Достигнув вершины своего развития, западный капитализм приобрел форму нового рабовладельчес­кого строя, при котором рабы (индивиды, включенные в торго­во-производст-венные отношения) являются собственностью безликих сил, воплотивших свою суть в финансово-экономи­ческой системе западного типа.

Главная трагедия современного человека состоит в том, что не только смысл его индивидуального существования оказался све­денным к набору жестких императивов метапротестантской трудовой этики, но сама его жизнь стала изнурительным тру­дом, обессмысленным тоталитарной экономической системой (NB).

Что же такое ценное получил западный обыватель, утратив возможность самостоятельно формулировать смысл своей жиз­ни и отказавшись от личной свободы? Если говорить коротко — огромную массу ненужных ему вещей, которые, как оказалось, не способны сделать его счастливым.

Джон де Грааф, Дэвид Ванн и Томас X. Нейлор по этому по­воду заметили, что «в глубине души большинство из нас знает об этом. Ричард Харвуд установил это в 1995 году, когда прово­дил для «Фонда Мерк Фэмели» (Merck Family Fund) социоло­гический опрос, касающийся отношения американцев к про­блеме потребления. «Люди говорят, что мы расходуем и поку­паем много больше, чем нам нужно. Что наши дети приобретают очень материалистический взгляд на мир и что за свои сиюми­нутные желания мы платим ценой жизни следующих поколе­ний и ценой собственного будущего». Харвуд поясняет: «Это ощущение не зависит от религиозных, возрастных, нацио­нальных различий, от разницы в уровне доходов и в образова­нии. Это общее для всей нашей нации чувство, что мы стали слишком материалистами, слишком жадными, слишком эгоцентричными и эгоистичными и что нам необходимо уравно­весить создавшееся положение возвращением вечных ценнос­тей...».

Что, по сути, представляет собой так называемый «амери­канский образ жизни», который отважные и бескомпромисс­ные янки готовы защищать до последней капли крови в джун­глях Вьетнама, равнинах Югославии, горах Афганистана, пу­стынях Ирака и т.п.? Этому святому, с точки зрения граждан США, феномену можно дать очень лаконичное определение: американский образ жизни есть неограниченное потребление. Причем не просто потребление, а потребление с самой боль­шой буквы, потребление как изысканное искусство, как утон­чённая философия, как универсальная религия. Если во вре­мена Традиции по выходным народ посещал в массовом по­рядке церковь, то теперь — супермаркеты. «В век синдрома потреблядства (как, по нашему мнению, в конце концов будут называться десятилетия, примыкающие к границе между вто­рым и третьим тысячелетиями) торговые центры заменили со­бой церкви как символ культурных ценностей, — констатиру­ет Де Грааф. — Действительно, семьдесят процентов наших граждан еженедельно посещает торговые центры, и это боль­ше, чем число людей, регулярно бывающих в церкви». Причем необходимо подчеркнуть, что еженедельный уик-энд, посвященный шоппингу, это не дань необходимости сделать нужные покупки, а некий ритуал, форма времяпре­провождения, когда обыватель часами бродит по огромным мегамаркетам без определенной цели, покупая в итоге то, о чем он до этого момента даже не думал. Можно сказать, что если блуждания по торговым центрам это своеобразное сакральное действо, вводящее сознание адепта в определенное психоло­гическое состояние, то сам акт покупки — катарсис, его завершающий (со всем спектром сопутствующих ему эмоцио­нальных переживаний). Желание купить становится не­преодолимым. «Это побуждение охватывает их, как волны прилива, — констатирует психотерапевт Оливия Мелан. — Они впадают в некое подобие транса, своеобразный наркотичес­кий экстаз, где почти уже не имеет значения, что именно они покупают».

Но что происходит потом, когда счастливый обладатель еще одной купленной вещи возвращается в привычную, тусклую, унылую, изнуряющую обыденность своего повседневного су­ществования, лишенного непрерывного, яркого, шумного праз­дника торговых стеллажей? Вот как это описывает американский социолог Джеральд Селен: «От многих людей мы постоян­но слышим одно и то же: я не вижу жизни. Я просыпаюсь ут­ром. У меня впереди повседневные заботы, забота о престаре­лых родственниках, 40 минут я добираюсь до работы. Я должен работать допоздна. Поздно вечером я возвращаюсь домой, где меня ждет стирка и счета на оплату. Я запихиваю что-нибудь в микроволновую печь. Затем, усталый до изнеможения, я отправ­ляюсь спать. Утром я просыпаюсь, и все повторяется с самого начала». Таким образом, по сути, ежедневная «битва» за удовлетворение новых потребностей превращается в изнури­тельное, продолжающееся в течение всей жизни мучение. По данным службы «Gallup», у 48 % американцев хронически не хватает времени, чтобы заниматься ежедневными делами. Три четверти жителей США, как минимум, раз в день переживают состояние стресса, в том числе треть американцев подвержены влиянию стрессов несколько раз в день.

Субъективные ощущения американцев подтверждаются официальной статистикой. Используя данные Департамента труда, экономист из Гарварда Джульет Скор констатировал, что американцы с полной занятостью работают в среднем на 160 ча­сов (а это целый месяц) больше, чем в 1969 году. «Это не только люди с высокими доходами, которые, между прочим, всегда тратили на работу гораздо больше времени, — утверждает Д. Скор. — Это также представители среднего класса, нижнего класса и просто бедные люди. Все теперь работают дольше». Действительно, согласно данным Международной организации труда, в октябре 1999 года Соединенные Штаты превзошли Япо­нию как современное индустриальное государство с самым длинным рабочим днем. Сорок два процента работающих американцев утверждают, что к концу дня чувствуют себя выжаты­ми как лимон. Шестьдесят процентов говорят, что хотели бы снизить темп жизни и жить менее напряженно.

Работа изнуряет и поглощает практически без остатка все свободное время западного человека. Он теряет эмоциональ­ную связь с окружающими и близкими ему людьми, превра­щаясь в функциональный элемент некой глобальной системы. Личная и семейная жизнь сводятся к предельному минимуму. «Результаты некоторых исследований показывают, — пишет Де Грааф, — что на протяжении жизни последнего поколения вре­мя, которое родители проводят со своими детьми, уменьши­лось аж на сорок процентов. Одно исследование установило, что американские семейные пары в наше время находят толь­ко двенадцать минут в день, чтобы поговорить друг с другом.

К тому же еще призывы не отставать от Джонсов побуждают многие семьи делать долги, а возникающие из-за этого и по­стоянно кипящие конфликты на денежные темы часто закан­чиваются разводом».

Существование в едином ритме работы и потребления изо­лирует людей, отчуждает их практически от всего, что их окру­жает, убивает всякий интерес к жизни, лишает человеческое бытие его действительного смысла, не искаженного культом труда и вещизма. Вот что по этому поводу пишет доктор Ричард Свенсон из Меномони, штат Висконсин: «Отягощение собственностью — это проблема, возникающая, когда у тебя такое количество вещей, что ты вынужден постоянно заниматься ими, заботиться о них, а не о близких тебе людях... Все, чем я владею, владеет мной. Что делают люди, когда им становится грустно? Они идут в торговый центр, делают покупки, и это улучшает их самочувствие, но лишь ненадолго. Потребительство вызывает привыкание. Но оно и не оказывает нужного действия. Люди приобрели все эти вещи и по-прежнему чувствуют себя опусто­шенными. Все, что у них остается, — это стресс, изнеможение, ощущение какой-то выжжености внутри, а их отношения с ок­ружающими куда-то испаряются. Люди окружены всеми вида­ми приносящих удовольствие предметов, но смысл обладания ими утрачен. «Трагедия, — отмечает Свенсон, — это когда чего-то очень хочешь, получаешь желаемое, а оно оказывается пус­тым. Я думаю, что произошло именно это».

Итак, что же получается в итоге? Сотни миллионов людей посвящают свою жизнь обеспечению возможности на выход­ные всецело предаться шоппингу, сделать очередную покупку, дабы вновь насладить душу ощущением обладания, чувством того, что не зря прожил еще одну неделю... Но, покинув супер­маркет, они понимают, что счастье в очередной раз от них ус­кользнуло. Вроде бы сделан еще один шаг к заветной цели – куплена новая вещь, личное пространство стало более напол­ненным, а ощущение пустоты только усилилось.

Когда Мать Тереза приехала в Соединенные Штаты для по­лучения почетной ученой степени, она сказала: «Это самое бед­ное место из всех мест, где я когда-либо была», — рассказывает Роберт Сейпл, директор благотворительной христианской орга­низации «Видение мира». — Она говорила не об экономике, вза­имных фондах, Уолл-стрит и покупательной способности, — добавляет он. — Она говорила о нищете души».

Если бы человеческое счастье можно было измерять раз­мером собственности, количеством ку пленных вещей, то аме­риканцы были бы самыми счастливыми людьми. В США на данный момент построено 30 тыс. складов для хранения лич­ных вещей, которые уже давно не помещаются в домах. Их общая площадь составляет более миллиарда квадратных фу­тов. С 1960 года масштаб складского бизнеса в Соединенных Штатах увеличился в четыре раза, принося ежегодно прибыль в размере 12 млрд. долл.

А что в итоге? Дома и склады ломятся от барахла, а состоя­ние счастья не возникает, ведь несмотря на небывалые дости­жения в накоплении материальных благ, желание покупать, об­ладать еще большим количеством вещей не пропадает. Наобо­рот, оно только усиливается. Заветная удовлетворенность не наступает. Западный обыватель — как наркоман, который по­стоянно ищет новую дозу наркотика, избавляющего его на вре­мя от мучительного психосоматического состояния, дающего мимолетное облегчение, приносящего отупляющее забытье, но отнюдь не счастье. Его неудержимое стремление к потреблению по своей сути идентично стремлению осла к морковке, которая висит на палке у него перед носом. Бедное животное тянет тя­желую тележку, выбивается из сил, пытаясь дотянуться до вкус­ного лакомства, не понимая того, что его цель недостижима. Точно так же и западный обыватель: он всю свою жизнь «тянет» на себе гигантскую экономическую систему, выбиваясь из пос­ледних сил, и не ведает того, что все его усилия напрасны, ведь набитый барахлом до самой крыши склад, счет в банке, послед­няя модель автомобиля, новейший мобильный телефон и т.п. изначально не способны сделать человека счастливым, так как их предназначение — быть связующим звеном между экономи­кой и питающими ее своей энергией человеческими массами. Запад не смог разгадать великую тайну человеческого счастья, гармонию духа он отождествил с набитым желудком.

Дэвид Майерс, социальный психолог из Hope College, в своей книге «Американский парадокс: духовный голод в век изобилия» исследовал вопрос взаимосвязи материального до­статка и ощущения счастья у людей. В итоге он пришел к вы­воду, что психологический комфорт человека усиливается лишь в процессе достижения уровня удовлетворения основ­ных, насущных потребностей в пище, отдыхе, жилье и в не­котором чувстве контроля над собственной жизнью. Как только человек всего этого добивается, ощущение счастья проходит, а дальнейшее усиление материального достатка его не восстанавливает.

В странах с высоким уровнем жизни связь между богат­ством и субъективным ощущением благополучия «удивитель­но слаба», отмечает психолог Рональд Инглхарт. «В среднем люди, едущие на работу в автобусе, будучи одеты в рабочую форму, столь же счастливы, как и те, кто разъезжает в костюме на «мерседесе», — говорит Дэвид Ликен, подводя итог своим исследованиям счастья. Даже очень богатые — например, 100 самых богатых американцев, согласно опросу, проведен­ному в 1980-х годах психологом Эдом Динером и его коллега­ми по программе Форбса, лишь немногим счастливее людей среднего достатка. Получение наследства, экономический рост, выигрыш в лотерею действительно вызывает кратковре­менную вспышку радости. Но эйфория идет на убыль по мере привыкания к новому богатству.

Это подтверждают результаты социологических исследова­ний, опубликованные в «Financial Times» 25 ноября 2002 года, которые свидетельствуют о том, что серьезное улучшение каче­ства жизни не сделало людей более счастливыми. Так, Эндрю Освальд из британского Warwick University и Дэвид Бланчф-лауэр из американского Dartmouth College пришли к выводу, что последние 25 лет американцы считают себя менее счастли­выми. Количество британцев, полностью удовлетворенных сво­ей жизнью в течение