Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 38 страница

Возвращаясь к критиковавшейся выше практике смешения мотива и цели сделки, здесь можно заметить, что неопределенность и произвольность мотива несут в себе серьезные угрозы презумпции невиновности.

Очевидно, что недопустимо говорить о вине в виде умысла сторон, если обсуждать не права и обязанности, созданные сделкой, т.е. ее известный сторонам результат, а какие-либо иные, заранее не известные и в норме ст. 169 ГК не указанные фактические обстоятельства. Даже нормы уголовного права не позволяют квалифицировать в качестве виновного отношение обвиняемого к тем последствиям, которые не описаны в законе в виде определенных юридических фактов, локализованных в пространстве и во времени. Тем самым сложившаяся практика применения ст. 169 ГК РФ входит в противоречие с принципом презумпции невиновности, поскольку, как известно, нарушение основ правопорядка и нравственности тем или иным лицом увязывается в общественном мнении с совершением им преступлений.

В приводившемся выше деле против аудитора привлек внимание и другой аспект. Истец указывал, что аудитор неправильно проводил аудиторское исследование и составлял аудиторское заключение, в частности, ряд существенных, по мнению истца, обстоятельств не был указан в заключении, но был описан в письме аудитора руководству компании (такая форма предусмотрена законодательством для изложения менее значительных фактов). Тем самым в иске содержался довод, что договор является антисоциальным, поскольку при его исполнении были допущены серьезные нарушения закона.

Этот довод ошибочен в рамках ст. 169 ГК. Если верно предположение, что договор исполнен неправильно, с нарушением закона, то верным будет другое предположение: при иных действиях должника договор мог быть исполнен правильно. Но если договор мог быть исполнен без нарушений закона, то это значит, что в момент его заключения в нем не было ничего противного основам правопорядка и нравственности. Ведь по точному смыслу ст. 169 ГК сделка по своей цели, по характеру своих прав и обязанностей заведомо противна основам правопорядка и нравственности. Не может быть такого, чтобы антисоциальная сделка была законной в момент заключения и стала антисоциальной в порядке исполнения.

Договор о продаже ребенка никак нельзя исполнить так, чтобы он стал законным в процессе исполнения.

Еще раз повторю: суть нормы ст. 169 ГК в том, чтобы исключить исполнение антисоциальной сделки. Это исполнение заведомо недопустимо. Конфискация - санкция за исполнение, причем за исполнение в соответствии с условиями сделки, ведь уже в этих условиях была очевидна цель, противная основам правопорядка и нравственности.

Ни в коем случае конфискация не может быть санкцией за неправильное, ненадлежащее исполнение сделки.

Довольно много путаницы - об этом уже говорилось - в соотношении нормы ст. 169 ГК, которая, безусловно, имеет значение общей нормы, пусть и в качестве квалифицированного состава, предусмотренного ст. 168 ГК, по отношению к различным специальным нормам о сделках.

Так, акционерное общество, продав акции другому обществу, столкнулось с иском налоговых органов, в котором содержалось утверждение о продаже акций по цене ниже рыночной стоимости <1>. Причиной занижения цены истец указывал то, что продавец и покупатель входили в один холдинг, а руководство и оформление хозяйственных операций осуществлялось централизованно. Истец расценивал продажу как совершенную с целью уклонения от уплаты налогов и квалифицировал сделку по ст. 169 ГК. В исковом заявлении истец просил суд взыскать в доход Российской Федерации акции в количестве, пропорциональном сумме занижения стоимости акций.

--------------------------------

<1> Я оставляю в стороне вопрос, насколько убедительно обосновано занижение цены, - он имеет частный характер.

Между тем в силу ст. 40 Налогового кодекса РФ при отклонении, в том числе занижении, цены товара более чем на 20% налоговые органы доначисляют налог и пени исходя из рыночной стоимости. Тем самым законом установлены определенные последствия занижения цены отчуждаемого имущества, причем сама сделка рассматривается как действительная (в противном случае невозможно считать оборот по сделке оборотом по реализации, т.е. исчезает объект налогообложения). Никаких иных санкций закон не предусматривает. Понятно, что закон не позволяет заменить по усмотрению налоговых органов доначисление налога на сумму занижения стоимости товара конфискацией самого товара. Обнаружение занижения цены не только не дает налоговым органам такого выбора, но, напротив, создает у них обязанность точно применить норму ст. 40 НК РФ, т.е. доначислить налог. В этом, собственно, и состоит правило подчинения более общей нормы (которой является норма ст. 169 ГК РФ) специальной (которой является норма ст. 40 НК РФ).

Однако та путаница, которая, как уже говорилось, характерна для применения ст. 169 ГК, и в этом случае не позволила правильно применить совершенно очевидное и простое правило: специальная норма вытесняет общую.

Даже и без этого правила следует исходить из обоснованной выше необходимости крайне узкого толкования нормы ст. 169 ГК. Ну а в том случае, когда имеется специальное правило, вовсе избавляющее от нужды обращаться к ст. 169, всякие иски о конфискации, конечно, исключаются.

Кроме того, это дело подтверждает и другой сделанный выше вывод: налоговые обязательства не могут быть целью антисоциальной сделки (как, впрочем, и любой сделки).

Изложенные выше суждения заставляют признать, что известные текущей практике иски, в которых антисоциальными объявляются сделки о проведении аудита, о продаже акций и т.п., не имеют почвы в норме ст. 169 ГК и выходят за ее пределы, неся разрушительные последствия для гражданского оборота в нашей стране.

Представляется весьма важным вернуться на практике к тому предельно узкому пониманию нормы ст. 169 ГК, требующему ее крайне осторожного применения, которое всегда было присуще отечественной цивилистике.

С учетом этого не лишено смысла высказанное одним из участников обсуждения проблемы в Налоговом клубе в феврале 2005 г. замечательное предложение о "необходимости совершенствования ст. 169 путем ее исключения из ГК".

Возвращаясь к вопросу о соотношении мнимой и притворной сделок (притом, что они, конечно, никак не могут квалифицироваться сами по себе как нарушение основ правопорядка), я бы хотел сказать, что мнимая сделка, в отличие от притворной <1>, обычно направлена на результат, который отличен от укрытия распоряжения имуществом, от укрытия сделки. Поэтому за мнимой сделкой мы обычно не видим никакого определенного акта распоряжения имуществом, который следует считать немнимым, действительным. Скорее всего, результат, достигаемый мнимой сделкой, состоит в создании неверного представления о действительных правах и обязанностях. Поскольку мнимая сделка, как и всякая сделка, представляет собой действие, направленное на возникновение, изменение, прекращение гражданских прав и обязанностей (ст. 153 ГК), то ее эффект состоит, стало быть, в том, что эти вытекающие из мнимой сделки права и обязанности на самом деле не возникли. Следовательно, сохранились те права и обязанности, та имущественная ситуация, которые существовали бы без этой сделки. И такое распределение прав стороны пытались скрыть либо не допустить тех последствий, которые вытекают из такого распределения прав и обязанностей.

--------------------------------

<1> Притворная сделка обнаруживается по исполнению, хотя исполнение осуществляется в силу прикрытой сделки. Речь идет именно об исполнении, о передаче имущества. Например, банк заключил кредитный договор с собственником дома и, чтобы прикрыть ипотеку, сначала купил дом собственника, а затем в тот же день продал его ему же. Собственник при этом был обязан периодическими платежами (при расчете в их суммы были включены и проценты) вносить плату за проданный ему его же дом. Впоследствии должнику были предъявлены налоговые претензии в связи с невыплатой налога с дохода от продажи дома. Собственник ссылался на то, что оба договора носят притворный характер и прикрывают кредит и ипотеку. Налоговая инспекция возражала против довода о притворности договора, ссылаясь на то, что переход права собственности зарегистрирован в ЕГРП и, стало быть, договор исполнен. Между тем притворный договор, как указывала налоговая инспекция, не исполняется. Этот аргумент налоговой инспекции неверен, потому что регистрация права собственности в ЕГРП не является исполнением договора, т.е. передачей купленной вещи (ст. 454 ГК). В данном случае объектом налогообложения является оборот имущества по кредиту и ипотеке, а не по двум договорам купли-продажи.

К сожалению, эта логика не чужда и арбитражным судам. Возражая против довода о том, что сделка об отчуждении имущества мнимая, арбитражные суды также обычно указывают на то, что она исполнена, потому что право собственности зарегистрировано в ЕГРП.

Можно говорить о самых разных действительных целях мнимой сделки - устранение ответственности какого-либо лица, связанной с наличием у него имущества; недопущение совершения определенного и не желаемого сторонами действия, которое становится невозможным, если бы мнимая сделка была совершена в действительности; возникновение долга или утрата права, которые были бы неизбежны, если бы возникли те последствия, на которые внешне направлена мнимая сделка, и т.д. Как видим, эти цели не тождественны укрытию акта распоряжения имуществом и не могут быть сведены к какой-либо определенной группе фактов или обстоятельств. Но для целей п. 1 ст. 170 ГК и не требуется точного уяснения целей мнимой сделки и тем более применения тех правил, которыми регулируются те отношения, в которых скрыты мотивы мнимой сделки. Достаточно лишь выяснения того обстоятельства, что стороны на самом деле не имели намерения, воли на возникновение, изменение, прекращение гражданских прав и обязанностей. Привлечение к выяснению этого обстоятельства иных отношений сторон, которыми была мотивирована мнимая сделка, имеет только доказательственное значение, и хотя такое доказывание по общему правилу обычно имеет место, нормой п. 1 ст. 170 ГК эти отношения сторон не затрагиваются, в отличие от нормы п. 2 ст. 170 ГК, когда, напротив, после обнаружения притворности сделки суд обязан обсудить правила, относящиеся к прикрытой сделке. Поэтому если применение п. 2 ст. 170 ГК всегда требует наличия двух договоров - притворного и прикрытого, то в силу п. 1 ст. 170 ГК указывается только один договор - мнимый.

Очевидно, что в рамках п. 2 ст. 170 ГК невозможно применить реституцию, а квалификация прикрытой сделки исключает указание на то, что она прикрывает другую сделку, совершена для вида, без намерения создать последствия и т.д., кроме тех случаев, когда за притворной сделкой мы обнаруживаем еще одну и тоже притворную.

Понятно, что само по себе обнаружение притворной сделки далеко не всегда означает, что прикрытая сделка будет точно квалифицироваться по ГК РФ как купля-продажа, подряд, услуги, либо какой-то иной договор. Такая ситуация ожидаема для законных прикрытых сделок, хотя и они могут оказаться непоименованными, хотя и вполне законными в силу правил ст. 421 ГК. Что касается незаконных сделок, то они в большом числе случаев будут выходить за рамки ГК РФ.

В качестве примера можно привести дело, уже упоминавшееся в другой связи.

Между учреждением культуры и обществом с ограниченной ответственностью "Меридиан" был заключен договор, названный агентским, по условиям которого ООО "Меридиан" получало право на проведение в принадлежащем учреждению на праве оперативного управления Доме музыки концертов по заранее поданной заявке без права учреждения отказаться от такого концерта. Договор был оспорен собственником (учредителем учреждения) по тому мотиву, что налицо распоряжение недвижимым имуществом - Домом музыки, что само по себе запрещено в силу ст. 298 ГК. Истец ссылался на то, что агентский договор является притворным, прикрывающим незаконное распоряжение имуществом.

Выслушав истца, судья предложил ему точно квалифицировать прикрытый договор. В данном случае это было затруднено тем, что, с одной стороны, договор представлял собой передачу имущества в пользование без владения, что допустимо только для аренды, а с другой - являлся безвозмездным, что присуще ссуде. Но нормы о ссуде не предусматривают возможности пользования без передачи вещи. Весьма затруднительно в данном случае говорить о смешанном договоре, так как нормы о ссуде являются специальными по отношению к аренде, и эти два договора трудно считать "различными", как указывается в п. 3 ст. 421 ГК <1>.

--------------------------------

<1> Можно, видимо, сформулировать в виде общего правила, что договоры одного типа не смешиваются в принципе.

В то же время, поскольку прикрытый договор - незаконный, то его квалификация в качестве незаконного распоряжения объектом недвижимости и не требует точного совпадения с тем или иным договором, предусмотренным ГК РФ. Достаточно, чтобы договор относился к числу сделок о распоряжении имуществом. Такими сделками во всяком случае будут являться любые сделки, в силу которых получатель так или иначе пользуется имуществом, приносимыми им выгодами, его материальной ценностью. Такая позиция получателя предполагает получение им права на имущество, что в обязательственных отношениях обеспечивается тем, что собственник, не утрачивая, конечно, права собственности ни полностью, ни частично, поступается своими возможностями в отношении своей вещи, чтобы создать соответствующее право получателю.

Очевидно, что и аренда, и ссуда являются способами распоряжения имуществом и потому охватываются нормой ст. 298 ГК. С точки зрения последствий в описываемом деле истец добивался отпадения прав и обязанностей, установленных договором (п. 1 ст. 167 ГК). Но если бы имущество было передано, то истец мог бы требовать, конечно, его возврата в порядке реституции независимо от неясности квалификации прикрытого договора. Точно так же не повлияла бы эта неясность и на отношения по компенсации пользования имуществом (п. 2 ст. 167 ГК) в том случае, когда имелось бы пользование без передачи владения, как это характерно для концертного зала.

Поэтому незаконность прикрытой сделки может иметь одним из своих проявлений затруднительность или даже невозможность квалификации прикрытой сделки <1>.

--------------------------------

<1> Д. Щекин отмечает, что иногда "сложно доказать притворность сделки в силу того, что прикрываемая сделка трудно просматривается при анализе прикрывающей сделки" (Щекин Д.М. Налоговые последствия недействительных сделок. 2-е изд. М., 2004. С. 98). Применительно к мнимым сделкам, как это было показано выше, прикрытой сделки вовсе невозможно усмотреть, и квалификация спорной сделки как мнимой затрудняется, наряду с прочим, теми трудностями, которые возникают при выявлении тех отношений и тех хозяйственных целей, для которых совершена мнимая сделка.

Несколько отвлекаясь, обсудим вопрос, который иногда возникает при обсуждении соотношения норм ст. ст. 170 и 179 ГК. Некоторые цивилисты удивляются, как может сохранять силу оспоримая сделка, если она сама по себе является преступлением. Разве такая сделка не нарушает основы правопорядка? Например, если под видом алмазов проданы стразы, то такое действие образует состав мошенничества. В то же время если сделка специально не оспорена, то она сохраняет действие. Нет ли в этом противоречия? Нет, закон противоречий не содержит. Здесь дело в том, что ни продажа алмазов, ни продажа стразов не являются сами по себе сделками, нарушающими основы правопорядка. Для квалификации по ст. 170 ГК необходимо, чтобы исключительно содержание сделки, а именно те права и обязанности, которые ею установлены, нарушали основы правопорядка. Продажа стразов, как и оплата стразов, не может поколебать основы правопорядка. А вот мотивы, которые преследуют стороны, не способны повлиять на природу сделки.

Недействительность сделки и хищение

В практике уголовного преследования все большую роль приобретает квалификация сделок, поскольку в составе многих преступлений, вменяемых предпринимателям, именно совершение сделок оказывается в центре описываемого обвинением преступления.

Понятно, что оценки сделок средствами УК далеко не всегда оказываются убедительными, если учесть, что в рамках не только уголовного, но и гражданского права остается немало слабо разработанных пунктов.

Например, существует представление, что если среди действий, квалифицированных как преступление, имеется сделка, то эта сделка не может быть действительной.

Известна также позиция, согласно которой отчуждение имущества ниже стоимости является хищением.

Имеются и другие суждения, кажущиеся верными, пока мы не обратимся к основам гражданского права - а сделки все же не могут квалифицироваться никакими иными средствами.

Поэтому если наука гражданского права оставит эту сферу правоприменения без внимания, то мы рискуем оказаться перед самыми сомнительными позициями, ставшими фактом судебной практики, что повлечет существенные искажения многих существующих представлений.

Пожалуй, имеет смысл начать с выяснения того, является ли продажа имущества ниже стоимости хищением.

Думаю, что обсуждение этого положения нужно предварить другим, которое возьмем за фундаментальное: хищением является получение чужого имущества против воли собственника.

Дело не только в том, что из этого исходит наука уголовного права <1>.

--------------------------------

КонсультантПлюс: примечание.

Преступления в сфере экономики: авторский комментарий к уголовному закону (раздел VIII УК РФ) (постатейный) (Н.А. Лопашенко) включен в информационный банк согласно публикации - Волтерс Клувер, 2006.

<1> Ср. с указанным Н. Лопашенко среди признаков противоправности преступления завладением имуществом "помимо и вопреки воле собственника или законного владельца" (Лопашенко Н.А. Преступления в сфере экономики. М., 2007. С. 56).

Такое понимание кражи было присуще римскому праву, и из него выросло само понятие права собственности.

Известно, что римское понимание кражи было шире современного - например, использование залогодержателем заложенной вещи и получение от нее плодов по римскому праву считалось кражей, что едва ли согласуется с современными подходами. Поэтому наш исходный тезис правильнее уточнить следующим образом: не всякое получение чужого имущества против воли собственника - хищение, но хищение - это обязательно получение имущества не по воле собственника.

Отсутствие воли собственника на передачу (отчуждение) имущества понимается как в виде полного отсутствия воли (кража), так и в виде ее подавления или намеренного искажения (обман, злоупотребление доверием). Во втором случае и может возникать вопрос о соотношении хищения со сделкой по отчуждению имущества.

Если сделка совершена под влиянием насилия или угроз (тем самым она настолько порочна, что утрачивает признаки сделки), то хищение может квалифицироваться как грабеж (разбой). Ввиду очевидности этого случая в дальнейшем мы его затрагивать не будем. Отметим лишь то, что сделка, если она может быть отделена от собственно процесса насилия или угроз (а это бывает не так уж и часто и еще реже так квалифицируется, поскольку не влияет на судьбу уголовного обвинения), остается все же оспоримой (ст. 179 ГК).

Гораздо сложнее и важнее для экономики случаи хищения имущества, связанные с воздействием на волю собственника без насилия и угроз. Прежде всего остановимся на составах мошенничества и присвоения с точки зрения соотношения их со сделками собственника.

При мошенничестве собственник сам передает имущество преступнику, поскольку его воля не свободна, она находится под влиянием обмана или злоупотребления доверием.

При присвоении (ст. 160 УК) имущество также передается преступнику собственником, однако вовсе не для присвоения - в этом отличие от мошенничества, когда воля собственника намеренно искажается преступником таким образом, чтобы действия собственника были направлены на передачу имущества в собственность преступника. Дальнейшие действия преступника в этом случае совершаются уже без всякого участия собственника и тем самым - не по его воле.

В то же время вверение имущества не имеет характера сделки по отчуждению этого имущества (в отличие от мошенничества); оно направлено на иные цели, в том числе, возможно, и управления, хотя скорее все же - сохранения, организации производства (переработки) и т.п.

Вообще говоря, вверением будет не только передача во владение, но и обеспечение иной власти, скажем, выдача доверенности или иных полномочий. Даже если владение понимать не только как актуальное господство над вещью, но и как имеющуюся возможность в любой момент установить такое господство, мы все же будем иметь некоторые, впрочем немногочисленные, ситуации, когда физическая власть для вверения имущества не передается.

Если для присвоения имущества владелец нуждается, кроме получения имущества (вверения), еще и в совершении собственником сделки по распоряжению имуществом, то это может быть только мошенничеством (или не преступлением вовсе). Для состава ст. 160 УК представляется важнейшим именно тот признак, что после совершенного собственником вверения имущества (что само по себе не имеет никаких признаков преступления) дальнейшие, уже преступные, действия преступник совершает самостоятельно, без участия собственника.

Иными словами, сделка по передаче имущества преступнику здесь предполагается действительной; ее недействительность, впрочем, не исключена, но имеет, несомненно, факультативный характер и никак не влияет на квалификацию преступления.

Хищение - это безвозмездное действие <1>. Это утверждение, которое, насколько известно, не подвергалось до сих пор сомнению в силу прямого указания в законе (примеч. 1 к ст. 158 УК), в частности, означает, что любая возмездность предполагает вступление в соглашение с собственником, а соглашение - это отчуждение по воле собственника, сделка.

--------------------------------

КонсультантПлюс: примечание.

<1> Лопашенко Н.А. Указ. соч. С. 36.

КонсультантПлюс: примечание.

Как известно, возмездность и эквивалентность - это не одно и то же. Возмездность означает наличие какого-либо встречного имущественного предоставления, без обязательного приравнивания стоимости. Впрочем, в науке уголовного права имеется иная точка зрения, речь идет об эквиваленте (Там же. С. 59). А. Бойцов говорит о "символическом либо неадекватном возмещении" (Бойцов А.И. Преступления против собственности. СПб., 2002. С. 249). Понятно, что такое соотношение должно быть понятным обеим сторонам - и собственнику, и преступнику.

Если мы ограничили свой анализ только сделками, то возникает вопрос: как увязывается хищение посредством сделки с установленной законом ее безвозмездностью? Ведь понятно, что речь не идет о дарении - такие сделки не свойственны предпринимательству и без запрета, установленного ст. 575 ГК; понятно, что и в уголовно-правовой практике их практически нет.

Правило, применяемое при толковании УК, согласно которому если собственник получил некоторую компенсацию (возмещение), то хищение осуществляется в разнице между этой компенсацией и стоимостью вещи (раз нет сделки, то нет и цены; имеется только стоимость), ставит вопрос о связи этой практики с нашими тезисами. Можно заметить, что комментаторы УК употребляют обтекаемые обороты: имущество "оставлено" собственнику и т.п. Насколько можно судить, плата за товар не может считаться такой компенсацией, поскольку она является условием договора, ставшего результатом воли собственника. В то же время если для целей обмана мошенник что-то передавал потерпевшему, то такая передача является соразмерной платой (ценой вещи) лишь постольку, поскольку сделка действительна или хотя бы лишена пороков воли. В последнем случае оплата не может рассматриваться как стоимость вещи.

Но не всегда в рамках уголовного дела проводится аннулирование сделки по мотиву порока воли, да и по другим основаниям. Строго говоря, это и формально невозможно, так как уголовный процесс не допускает споров о признании сделок недействительными и применения последствий недействительности сделок. Поэтому обвинение в мошенничестве не связано процессуально с признанием сделки мошенника недействительной.

Этот факт влечет два следствия: во-первых, для осуждения за мошенничество, как и иное хищение, вовсе не требуется предварительно признавать сделку недействительной, а во-вторых, доводы обвинения о недействительности или порочности тех или иных сделок никакого отношения к применению уголовного закона не имеют и потому не только не усиливают обвинение, но, ввиду своей иррелевантности, неотносимости к делу, скорее его ослабляют.

В то же время доказанность средствами уголовного процесса обмана, насилия, угроз предрешает установление этих фактов в гражданском споре о недействительности соответствующей сделки. Но эта предрешенность все же не тождественна утверждению о недействительности сделки по отчуждению имущества в силу одного только вынесения обвинительного приговора.

Вполне понятно, что уголовное право не может иметь иные, отличные от ГК, основания для признания сделок недействительными или что наличие приговора, обвиняющего сторону сделки в хищении, само по себе является свидетельством недействительности сделки, совершенной преступником.

Следовательно, по материалам уголовного дела соответствующая сделка, обычно - оспоримая, может называться лишь сделкой с установленным пороком (поскольку обман установлен приговором), но не недействительной. Ни для уголовного, ни для гражданского закона такая квалификация сама по себе прямых юридических следствий не влечет и имеет смысл лишь постольку, поскольку позволяет избавиться от неточного тезиса об автоматически вытекающей из обвинительного приговора недействительности сделки.

И совсем уж лишено оснований обратное утверждение - что несоответствие сделки закону (ст. 168 ГК) является признаком ее противоправности как одного из признаков преступления.

Понятно также, что недопустимо расширять способы подавления воли, влекущие квалификацию сделки как преступления, иными, кроме указанных в УК. В том и состоит смысл уголовного закона, что из всех известных праву форм и способов подавления воли собственника законодатель выбирает только некоторые, которые ему представляются более опасными.

Например, известный ГК способ подавления воли собственника путем использования стечения тяжелых обстоятельств (ст. 179 ГК) не влечет квалификации действий стороны как хищения.

Можно также указать, что УК ограничивает угрозы, применяемые для получения имущества, указанными в ст. 163 УК, тогда как ст. 179 ГК допускает любые угрозы.

Это соотношение закреплено в известном и весьма важном выводе, что хищение - действие, запрещенное уголовным законом <1>.

--------------------------------

КонсультантПлюс: примечание.

<1> Лопашенко Н.А. Указ. соч. С. 56; Бойцов А.И. Указ. соч. С. 248.

Уголовный закон, что вполне понятно, вводит меньше запретов касательно сделок, чем закон гражданский.

Но и гражданский закон указывает ограниченное число запретов, позволяющих квалифицировать сделку как правонарушение. В большинстве случаев российское гражданское право ограничивает совершение сделок не столько путем запрета, сколько путем различных позитивных предписаний, что, с одной стороны, серьезно осложняет гражданский оборот, но с другой - лишает истинности априорное суждение, что любая незаконная сделка является гражданским правонарушением (например, нельзя считать правонарушением то, что стороны не облекли сделку в предписанную законом форму). Ведь гражданское правонарушение означает нарушение частного субъективного права; между тем нарушение, совершаемое обеими сторонами сделки, едва ли может быть нарушением частного права одной только стороны. А такого допущения, чтобы обе стороны были одновременно и нарушителем, и потерпевшим, ввиду его абсурдности мы обсуждать не будем. Это верно и для односторонней сделки. Скажем, если представляемый забыл указать в доверенности дату совершения и тем самым лишил ее юридической силы, то, считая его нарушителем права (а это не так), придется признать его и потерпевшим, что лишает смысла любые апелляции к конструкциям правонарушения и ответственности.

Даже в рамках тех далеко не общепризнанных теорий, которые признают заключение любой недействительной сделки действием неправомерным, противоправным, не ставится под сомнение, что вина сторон не является обязательным свойством недействительных сделок, так как вина - это отношение не к факту нарушения закона, а к вредным последствиям, причиняемым нарушением другим лицам <1>. Но если вина даже в ее гражданско-правовом значении не присуща недействительным сделкам, то лишено всякого смысла указание на недействительность сделок в рамках уголовного обвинения. Такое указание, как уже говорилось, не усиливает, а ослабляет обвинение.