Издевательства над женщинами 14 страница

При своеобразном методе арестов, практикуемом Ч.К., или, все равно, Г.П.У., когда арестовываются сотни невиновных людей на всякий случай, тюрьмы всегда должны быть переполнены.

В своих статьях Лацис отмечал, что в 1918—19 гг. более половины арестованных были освобождены, «но нас спросят, откуда же такая масса невинно арестованных?» «Происходит это потому, что когда целое учреждение, полк или военная школа замешаны в заговоре, то какой другой способ, как арестовать всех, чтобы предупредить возможную ошибку и в процессе тщательного разбора дела выделить и освободить невиновных?»

Вероятно, к такому методу выяснения виновных во всем мире пришла только большевистская власть. Что же касается так называемой неприкосновенности личности, то ведь это не больше, как «буржуазный предрассудок». Целый полк, целое учреждение… И мы в Москве являлись свидетелями того, как действительно арестовываются в одну ночь, например, 1000 служащих Жилищных Отделов за злоупотребления, или в какой-нибудь квартире или учреждении арестовывается сотня попавших в засаду.[343]«Нельзя не указать на уродливые формы, в которые выливается иногда широко применяющаяся система засад, когда схватывается масса случайных людей, не имеющих никакого отношения к политике, при чем люди эти надолго задерживаются в тюрьме. Мы можем привести большое количество случаев, когда арестованные в засадах более месяца не подвергались допросу», — так говорилось в докладной записке Политического Красного Креста. Так, например, при засаде в магазине художественных вещей Дациаро в Москве в Ч.К. привели 600 покупателей. В Бутырскую тюрьму как-то при вели целую свадьбу — с гостями, извозчиками и т. д. По делу о столовой на Никитском бул., где происходила спекуляция, захватили до 400 человек. Так было во всех городах. Эти облавы иногда принимали характер гиперболический. Напр., говорят, что в Одессе в июле 1921 г. было арестовано при облаве до 16 тысяч человек. Арестованных держали три дня. Корреспондент «Общего Дела»[344]объясняет эти массовые аресты желаньем устранить нежелательные элементы во время выборов в Совет. «Последние Новости»[345]со слов прибывшего из Новороссийска передавали, что в этом городе периодически устраивался особый «день тюрьмы», когда никто из обывателей не имел права выходить из своего жилища, В этот день производились массовые аресты и целые толпы людей всех возрастов и состояний отводились в чрезвычайки.

В «Советской России» — писал в официальном документе Раковский — люди арестовываются только за определенный поступок. Так можно было писать только в официальном документе. Жизнь ни на одну йоту, конечно, не соответствует этому утверждению.

«Постановление Президиума В.Ц.И.К. 1-го февраля 1919 г. — констатирует записка Красного Креста — по которому следователям В.Ч.К. предписывалось оканчивать следствия по делам в течение месячного срока, решительно не соблюдается».

Так было всегда. Так было в 1918 г., когда Петерс заявлял, что их 2000 арестованных (29 окт.) все допрошены, и когда в действительности люди месяцами сидели без допросов, а сама Ч. К. в существующем хаосе не могла разобраться; так было в 1919 г.,[346]так было и при реорганизации в 1922 г. Ч.К. в Государственное Политическое Управление. Так осталось и теперь, хотя официально в соответствующем декрете В.Ц.И.К. провозглашалось, что арестованные должны быть допрошены в течение 48 часов, что им не позднее двух недель со дня ареста должно быть предъявлено обвинение, что в течение двух месяцев должно быть закончено следствие и арестованный или освобожден или предан суду, что для задержания на срок, больший, чем два месяца, должно быть испрошено специальное постановление высшего законодательного органа в Советской России.

Наивен будет тот, кто поверит советскому «habeas corpus act». В этой области нет даже исключений. Пожалуй и не может быть.

Что касается статистики арестов, то даже официальные данные самих большевиков, как они ни преуменьшены,[347]показывают, что произвол в области арестов нисколько не уменьшается. Из данных докладов Комиссариата Внутренних Дел и Комиссариата Юстиции, представленных к 10-у съезду Советов, вытекает, что на 1 декабря 1922 года числилось в административной ссылке 10 638 политических; политических заключенных считалось 48 819 человек.[348]Эти сведения касаются лишь центральной России. На 1 июля 1923 года по спискам Главного Управления мест заключения арестованных считалось 72 685 — из них две трети приходилось на политических.[349]Не изменился в сущности и состав заключенных по сравнению с нашей статистикой смерти в 1918 г. Из осужденных 40 % приходилось на рабочих и крестьян[350]. Террор и до наших дней не носит классового характера. Это лишь система властвования, отмечающая деспотию.

Ссылка в 1922 г. стала принимать небывалые размеры.[351]Восстановлено все старое. И Туруханский и Нарымский край, и Соловецкие острова. «На дальнем севере и в голодном Туркестане, в глухих городишках и деревнях, оторванные от близких, лишенные элементарных признаков культуры, многие ссыльные буквально обречены на гибель» — говорит последнее воззвание берлинского Общества помощи политическим заключенным и ссыльным в России.

Еще недавно всеобщее внимание было привлечено Портаминским концентрационным лагерем, расположенным на берегу Северного моря. Туда с конца прошлого (1922 г.) года начали свозить большие партии заключенных из Москвы и других городов.

Вот как описывают ссыльные общие условия жизни в Портаминске:

«Лагерь устроен в старом полуразвалившемся здании бывшего монастыря, без печей, без нар, без пресной воды, которую выдают в очень ограниченном количестве, без достаточного питания, без всякой медицинской помощи. Два раза в год Портаминск во время распутицы долгими неделями отрезан от всякого сообщения и ссыльные обречены на полную оторваннность от близких»…[352]

Но Портаминск оказался недостаточным. Центральным местом ссылки за последний год стали Соловецкие острова. Вот описание нового места ссылки, где сейчас томится свыше 200 заключенных.

«Заключенным отведена на острове одна десятина земли; выход за ее пределы строго запрещен и страже отдан приказ стрелять без предупреждения в нарушителей этого правила…

С прекращением навигации остров будет отрезан от всего прочего мира.

Обрекая людей на физическую и духовную смерть, власть „коммунистическая“ с особой жестокостью создает условия существования, неслыханные даже в трагической истории русской каторги и ссылки».

Характеристику этой «красной каторги» на Соловецких островах мы найдем в письме из России, напечатанном в № 31 «Революционной России».[353]

«Главное ее отличие от до-революционной каторги состоит в том, что вся администрация, надзор, конвойная команда и т. д. — все начальство от высшего до низшего (кроме начальника Управления) состоит из уголовных, отбывающих наказание в этом лагере. Все это, конечно, самые отборные элементы: главным образом чекисты, приговоренные за воровство, вымогательство, истязания и прочие проступки. Там, вдали от всякого общественного и юридического контроля, в полную власть этих испытанных работников отдано бесправное и безгласное население „красной“ каторги… Эти ходят босые, раздетые и голодные, работают минимум 14 ч. в сутки и за всякие провинности наказываются по усмотрению изобретательного начальства: палками, хлыстами, простыми карцерами и „каменными мешками“, голодом, выставлением в голом виде на комаров…»

Савватьевский скит, где заключены социалисты, находится в глубине острова, он занимает десятину земли и кусочек озера и окружен колючей изгородью. «Там, в доме, рассчитанном на 70, живет в настоящее время 2000 человек социалистов разных оттенков и анархистов. В пределах этого загона им предоставлена полная свобода: они могут голодать, болеть, сходить с ума и умирать совершенно беспрепятственно, без малейшей попытки администрации вмешаться в их внутренние дела. Разговоры с начальником управления Ногтевым до последней степени просты, откровенны и циничны. На попытку предъявить ему требования он ответил приблизительно так: „Вам давно пора понять, что мы победили, а вы — побежденные. Мы совсем и не собираемся устраивать так, чтобы вам было хорошо, и нам нет дела до вашего недовольства“. На угрозу массовой голодовки он ответил: „По-моему вам гораздо проще стразу повеситься, до такой степени это безнадежно“. Трудность и продолжительность пути на Соловецкие острова лишает родственников возможности оказывать им сколько-нибудь существенную материальную поддержку, а казенного пайка хватает только, чтобы не умереть с голоду. Тяжело больные и помешанные совершенно лишены возможности пользоваться медицинской помощью и находятся в общих камерах, среди шума и тесноты. Добиться же их перевода на материк совершенно безнадежно. На острове имеется больница, но врачи в ней опять-таки штрафные чекисты…

Но страшнее всего для заключенных не условия содержания, а ожидание прекращения сношений с миром на 8 месяцев. Что произойдет за это время, неизвестно. И теперь письма из Соловков почти не доходят по назначению. И теперь с.-р. сибиряков связанными увезли насильно на другой остров, в пустынный скит, где они совершенно отрезаны от товарищей из Савва гнева…»

Прошло лишь полтора месяца после выхода моей книги. И ожидавшееся «страшное» совершилось. Мы узнаем о самоубийстве на Соловках; мы узнаем даже из официального извещения о массовых избиениях со смертными исходами. В № 34 «Известий» за нынешний год (10-го февраля) мелким шрифтом напечатано сообщение «по поводу событий на Соловках»: «19-го декабря 1923 г. в 18 ч. во дворе Савватьевского скита соловецкого лагеря имел место печальный инцидент, выразившийся в столкновении заключенных с отрядом красноармейцев, карауливших названный скит, в котором помещаются заключенные». В результате столкновения — как сообщает председатель комиссии по расследованию происшествия, член Президиума Ц.И.К. СССР Смирнов — шесть человек убито и умерло от ран; двое ранено «не опасно».

Из факта создания специальной комиссии по расследованию и ее краткого официального сообщения мы можем судить о действительных размерах трагедии, разыгравшейся там, на далеком, оторванном от всего мира, Севере. Такова судьба социалистов. А судьба других политических заключенных на Соловках?.. Нам все скажет описание, даваемое корреспондентом «Социалистического Вестника».[354]

«Кроме концентрационных лагерей для социалистов на Соловках существует еще особая тюрьма, так наз. „Кремль“… „Кремль“, совершенно отделенный от мест заключения социалистов, это — совсем особый мир. Здесь сосредоточена старая уголовщина с ее старым бытом, старыми нравами и старою моралью. Сюда направляют и так называемых „экономистов“, т. е. людей, осужденных по „хозяйственным делам“ — за взяточничество, хищения и т. д. Но здесь же помещаются и политические: священники, „контрреволюционеры“ и т. д.

Ужасы режима в „Кремле“, несмотря на открытые камеры, превосходят всякое описание. Бьют нещадно. Бьют работающих за малейшее упущение. Палками снабжены не только надзиратели, но и старосты работающих партий. Наказания — инквизиторские: ставят „под комаров“ голыми (летом) или сажают на неделю-две в темное помещение, где нельзя лечь (так оно узко) или, зимою — в башню, где держится лед от холода. Кормят ужасно, ибо паек раскрадывается.

Положение женщин — поистине отчаянное. Они еще более бесправны, чем мужчины, и почти все, независимо от своего происхождения, воспитания, привычек, вынуждены быстро опускаться. Они — целиком во власти администрации, которая взымает дань „натурой“… Женщины отдаются за пайки хлеба. В связи с этим страшное распространение венерических болезней, наряду с цынгой и туберкулезом.

Одним словом — самый настоящий рабовладельческий лагерь с полным бесправием заключенных, с самыми ужасными картинами быта, с голодом, с побоями, истязаниями, надругательствами…

Этот режим — величайший позор для большевиков, даже если бы он применялся лишь к самым тяжким уголовным преступникам. Когда же в такие условия ставятся побежденные политические враги, то нет достаточно негодующих слов, которыми можно было бы заклеймить эту подлость.

И эти люди смеют судить За поругание человеческого достоинства политических заключенных — каких-то Сементовских и Ковалевых! Да чем же они сами лучше палачей?»

Нет, хуже, во сто крат хуже! Там по крайней мере не было столь грубого лицемерия. А здесь — судят «палачей царской каторги», посылают торжественные протесты «против насилий и репрессий», имевших место в Финляндии, Латвии, Польше, Франции и т. д.; пишут громовые статьи о насилиях над коммунистами в буржуазных тюрьмах и… творят неслыханные по размерам насилия над человеческой личностью и человеческой жизнью!..[355]

В Соловках восстановлены знаменитые «каменные мешки», существовавшие в монастыре чуть ли не со времен Грозного. В эти мешки (узкие и глубокие отверстия в каменных стенах, куда втиснуть человека можно только «под углом»), сажают ныне заключенного на «неделю, а иногда на две».[356]

 

***

 

Невольно хочется сопоставить слова, взятые из дневника поэта Полонского и относящиеся к турецким зверствам 1876 г., и поставленные нами в качестве эпиграфа к страницам, на которых излагались кошмарные насилия, с заявлением французского коммуниста Паскаля в брошюре о России, изданной коммунистическим Интернационалом в Петрограде: «Террор кончен» — писал он. — «Собственно говоря, его никогда не было. Это слово террор, представляющее для француза такое определенное понятие, всегда вызывает у меня смех, когда я наблюдаю сдержанность, кротость, — я бы сказал — добродушие этой „ужасной чрезвычайки“». «На человеческой бойне» — назвал свою статью по поводу моей книги А. С. Изгоев.[357]«Когда вы читаете этот синодик человеческого зверства… у вас колеблются самые основы понятий о человечности и человеческом обществе…» Как убедился, я думаю, читатель, жестоко ошибалась столь чуткая всегда к человеческому насилию Е. Д. Кускова, писавшая 6-го сентября 1922 г. в «Последних Новостях»: «Вот уже два года, как прекратились открытые ужасы».

 

8. «Краса и гордость»

 

«Растленное всех партий и оттенков естественно стекается и бродит в тю-льерийском дворце».

Герцен. 1850 г.

 

«Чрезвычайная Комиссия краса и гордость коммунистической партии» — сказал однажды Зиновьев. Всякие оценки субъективны, и нам кажется, что более прав Лацис, констатировавший, что «чрезвычайка это лучшее, что наши советские органы могут дать». С нашей точки зрения это приговор всему большевистскому режиму.

Бесспорно, те цинические формы самого безудержного произвола и насилия, в которые вылилась повсеместно на практике деятельность Чрезвычайных Комиссий, в значительной степени объясняется личным составом работающего в них персонала. Никаким политическим фанатизмом нельзя объяснить то, что мы могли прочитать на предшествующих страницах. Только маньяки и садисты по природе, только отверженные жизнью общественные элементы, привлеченные алчностью и возможностью властвования, могли идти и творить свое кровавое дело в таких размерах. Я думаю, что и здоровая психика должна была надорваться в удручающей атмосфере кровавых оргий, ареной которых была Россия за истекшие пять лет.

Для психолога, да и для историка, представляет, конечно, исключительный интерес изучение этих типов чекистов и чекисток, которые дала нам жизнь. Все эти Яковлевы, Стасовы, Самойловы, Островские и др. — идейные коммунисты и коммунистки, облекшиеся в чекистские тоги,[358]пожалуй, представляют собой еще недостаточно изученную страницу общественной психологии и общественной патологии. Но эти вопросы не входят пока в сферу нашего, скорее статистического изложения. Только садист, творя свое кровавое дело, может услаждаться еще этой кровью и воспевать ее в стихах, как сделал это автор тифлисского прославленного ныне навеки сборника «Улыбка Чека». Для него

 

Нет больше радости, нет лучших музык,

Как хруст ломаемых жизней и костей.

Вот отчего, когда томятся наши взоры,

И начинает буйно страсть в груди вскипать,

Черкнуть мне хочется на вашем приговоре

Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!»

 

Чувствительность и жестокость так часто сопряжены друг с другом. И Эйдук-поэт, склонный к лирической сентиментальности, может во имя «революционного дела» собственноручно убивать людей…

Особую главу из истории общественной патологии могли бы составить характеристики другого типа чекистов, вышедших из кругов аристократии и буржуазии. И такие есть. Но, может быть, о них еще преждевременно говорить, так как ошибки здесь могут быть роковыми.

Несомненно только то, что Чрезвычайные Комиссии неизбежно должны были пропитаться с первых дней своего существования преступными, просто-напросто уголовными элементами.

Карательный аппарат «революционной власти» — говорил Дзержинский в своей записке от 17-го февраля 1922 г. — «должен был представлять кристально чистый институт народно-революционных судей и следователей, снабженных чрезвычайной властью». Слишком поздно было уже в 1922 г. говорить о том, что должно было быть, следовало уже говорить о том, что вышло. «Сотрудники Ч.К.» — утверждал дальше шеф этого института — «выбирались заботливо из состава партии и состояли из идейно чистых и в своем прошлом безукоризненных лиц, ибо только при таком качественно-преобладающем элементе своих служащих Ч.К. была в состоянии выполнить порученные ей революционным пролетариатом (?!) обязанности». Даже если бы это было так в действительности, то атмосфера произвола, установленная самими творцами новой политической полиции в России, неизбежно развратила бы лучшие даже элементы. Историограф Ч.К. Лацис сам должен был признать, что необходима постоянная смена работающих: «как бы честен не был человек, каким хрустальным сердцем он не обладал, работа Ч.К., протекающая в условиях, исключительно действующих на нервную систему и притупляющих чувства этические, дает себя знать. Только редкие сотрудники вне влияния этих условий работы». Деятельность Ч.К., по свидетельству Лациса, повлияла разлагающим образом «на многих, не окрепших характером молодых коммунистов».

В Ярославской губ. Ч.К. был следователь, бывший водопроводчик. Вначале он «работал хорошо, а потом начал пить». «Был у него друг-гармоньщик, с которым они вместе пьянствовали. Вот он напьется и идет допрашивать арестованных. А чтобы ему не скучно было, он с собой и друга своего брал. Этот допрашивает, а тот на гармошке наигрывает… Был он малограмотный. Писать настоящего заключения не мог и только выводил каракулями: „белай расхот“». Эта эпическая картина из быта Ч.К. нарисована одним из бывших следователей той же Ярославской губернской Ч.К., сидевшим в подвале губчеки с автором статьи «Штрихи тюремного быта» в сборнике «Че ка»…

Чекисты — это привилегированные во всех отношениях элементы нового «коммунистического» общества — и не только по полноте власти, но и по внешним материальным условиям быта.

В.Ч.К. в Москве это своего рода государство в государстве. У нее целые кварталы реквизированных домов — несколько десятков. Есть своя портняжная, прачечная, столовая, парикмахерская, сапожная, слесарная и пр. и пр. В подвалах и складах огромные запасы съестных продуктов, вин и других реквизированных вещей, идущих на потребу служащих и часто не подвергающихся даже простому учету… В голодные дни каждый чекист имел привилегированный паек — сахар, масло, белая мука и пр. Каждый театр обязан присылать в В.Ч.К. даровые билеты и т. д.

И в других городах мы можем, конечно, наблюдать аналогичное. Ч.К, повсюду занимает лучшие дома. Если Ч.К. появляется в Севастополе, то, конечно, в гостинице Киста. В Одессе также образовался «чекистский городок», где находятся все нужные для его обитателей учреждения, не исключая парикмахерской, кинематографа и пр. В Житомире Ч.К. имеет даже свою театральную труппу.

«Типы пьяного матроса-чекиста и юнца с огромным револьвером за поясом — писали как-то „Общему Делу“ — скоро станут достоянием истории. Их заменяют изысканно вежливые следователи из юристов и недоучившихся студентов». Это соответствует, пожалуй, действительности — постепенно изменяется состав чекистов, особенно в провинции. Но тем отвратительнее теперь эти «холеные, лощеные, с иголочки одетые», столь выделяющиеся на общем фоне обнищания, люди, «свободно располагающие жизнью и смертью своих пленников».

«Имя Ч.К. должно быть не только громко, но и чисто»… Могло ли это быть тогда, когда в одной Москве числилось по разным учреждениям в общем чуть ли не 20.000 (?!) этих агентов с привилегированным пайком? Только в одной В.Ч.К. непосредственных служащих в 1919 г. было более 2000, из них три четверти латышей. Латыши вообще занимают особое положение в учреждениях Ч.К. Они служат здесь целыми семьями и являются самыми верными адептами нового «коммунистического строя». Это своего рода «чужеземная опричнина» — в Москве Ч.К. называли «вотчиной латышей». Бюллетень левых с.-р. так характеризует эту тягу к Ч.К. со стороны латышских элементов: «В Москву из Латвии в В.Ч.К. едут как в Америку, на разживу». Латыши и латышки, зачастую не владея русским языком, ведут иногда допросы, производят обыски, пишут протоколы и т. д. Рассказывают «забавные» истории, но далеко не забавные для тех, кто является объектом их.

Звали идейных людей, а в огромном большинстве шло отребье. В Ч.К. проникают «преступные элементы» — констатировал Крыленко. И слишком много и повсеместно. Так должно было быть неизбежно[359]. Туркестанский цирковой клоун или содержатель публичного дома не являются исключением на общем фоне, характеризующем состав деятелей Чрезвычайных Комиссий. Но ведь они могли быть и не преступниками, как им не был, может быть, бывший кучер в. кн. Владимира Александровича Пузырев, сделавшийся в Одессе следователем Ч.К. Зато сплошь и рядом среди видных следователей оказывались разоблаченные потом бандиты, убийцы, воры и мошенники. Фактов слишком много. Мы их могли бы привести десятками. Их не мало и в сборнике «Че-Ка». Например, притоном оперировавшей в Екатеринодаре шайки грабителей оказалась квартира следователя Чеки Климова; агент секретно-оперативного отдела той же Чеки Альберт, делегированный Союзом Молодежи в число студентов Кубанского Университета, оказывается также главарем шайки грабителей. О том же можно найти массу данных в опубликованных уже материалах «Особой Комиссии»: перед нами пройдет целая галерея и бывших и настоящих грабителей. И в Москве деятели Ч.К. оказались прикосновенными к «бандитизму». В Одессе — свидетельствует один из служащих Ч.К. в 1919 г., — среди сотрудников оперативного Отдела было «много уголовных преступников», которые «сами писали ордера для обысков, вымогали и похищали». Мы этих бандитов найдем и среди ответственного персонала советской администрации. Одесса, очевидно, по своей южной экспансивности дала особо яркие примеры. Один из допрашивавшихся Деникинской Комиссией юристов рассказывает: «Преступные элементы быстро освоились с советской властью и сошлись… В городе пошли слухи, что секретарь Чека т. Михаил, является никем иным, как известным налетчиком Мишкой Япончиком, но 25-го мая (1919 г.) в № 47 „Известий С.Р.Д.“ появилось оффициальное опровержение этого слуха, причем в этом опровержении Мишка Япончик именовался „небезызвестным грабителем“. Прошло несколько дней и в газетах, кажется в „Коммунисте“, было напечатано письмо Михаила Винницкого, он же Мишка-Япончик, что он всю жизнь боролся за идеалы коммунизма, что он грабил только буржуев, а еще через короткое время т. Михаил Винницкий начал делать большую карьеру; свою шайку воров и грабителей обратил в специальный полк, 54 Советский, и был назначен командиром этого полка… Когда же началась мобилизация коммунистов, то политкомом в полк Япончика был назначен сам т. Фельдман, душа и главная творческая сила Исполкома».[360]

Одесский же разбойник Котовский является перед нами в виде начальника красной дивизии. Этот Котовский выделяется среди других своей терпимостью.[361]Но другие люди-звери зверями и остаются. Таков бывший глава царицынской советской администрации некий Осип Летний, ставший впоследствии начальником банды, совершившей бесчисленные убийства и грабежи. Таков председатель революционного Трибунала в Баку Хаджи-Ильяс и его товарищи, члены местной Ч.К., расстрелянные в январе 1921 года по обвинению в участии в организации, которая под видом борьбы с контр-революцией занималась грабежами и вымогательствами. Хаджи-Ильяс, конечно, судил по революционной своей совести, единолично выносил смертные приговоры и сам эти приговоры приводил в исполнение. Называют совершенно чудовищную цифру этих убийств.[362]

«Взятки и подлог, два непременных спутника прежнего буржуазного строя» — писали как-то в 1918 г. в «Еженедельнике» Ч.К. Едва ли стоит повторять это теперь, когда советской власти приходилось не так давно объявлять специальные «недели» борьбы со взятками!

Достаточно, пожалуй, указать на процесс в Верховном Революционном Трибунале некоего Косарева, занимавшего ответственную должность члена контрольно-ревизионной комиссии, которая имела целью проверку закономерности действий всех остальных органов Ч.К. Оказалось, что раньше он был приговорен к 10 годам каторги за убийство старухи с целью грабежа. В 1920 г. Косарев судился за доставку вагона дров вместо вагона замороженной дичи. В 1922 г. в Московском Революционном Трибунале рассматривалось дело коменданта одного из провинциальных трибуналов Тарабукина, оказавшегося в своем прошлом бандитом. Его судили за вымогательство. Тарабукин со своим помощником убил ювелира и присвоил себе ценностей на 20 миллионов.

Иногда и в порядке административном большевистская власть свирепо расправлялась со своими агентами, попавшимися в слишком вопиющих взятках, циничных грабежах и т. д. И все-таки все это было лишь исключением из общего правила полной безнаказанности. Можно было призывать к беспощадному истреблению этих «гадин», портящих весь советский аппарат, как это делал Закс в период своего заместительства Дзержинского[363]и в то же время прекрасно сознавать, что без этих «гадин» аппарат существовать не может. И сколько случаев можно зарегистрировать, когда присуждаемые за уголовные деяния к расстрелу выпускались из тюрьмы и получали немедленно крупное назначение.

 

***

 

«Старые способы охранки — провокации, осуждены членами комиссии» — гордо говорил еще в октябре 1918 г. в Петрограде на собрании конференции чрезвычайных комиссий Северной области руководитель петроградской Ч.К. В действительности, начиная с дела английского консула в Москве Локкарта, который был приглашен по инициативе Петерса на заседание фиктивного «комитета белогвардейцев», (как то впоследствии признала сама «Правда»), вся деятельность чекистского «аппарата» строилась на самой грубой провокации, которой давалась санкция свыше. 5-го декабря 1920 г. за подписью Дзержинского «Особым Отделом» был разослан специальный секретный приказ, в пункте пятом которого рекомендовалось «устройство фиктивных белогвардейских организаций в целях быстрейшего выяснения иностранной агентуры на нашей территории».

Очевидно в силу этого циркуляра сам Лацис был творцом гнусной политической провокации в Киеве с фальшивыми чилийскими и бразильскими консулами, набранными из чекистов, устраивавшими якобы побег за границу и затем передававшими спровоцированных лиц «революционному правосудию», как контрреволюционеров. В № 1 «Красного меча»,[364]органа Политотдела Особого Корпуса войск В.У.Ч.К. (т. е. всеукраинской Ч.К.), было опубликовано даже официальное сообщение о «грандиозном», обнаруженном в Киеве, заговоре, во главе которого стоял граф Альберт Петрович Пирро, представитель Бразильской республики при Советском Правительстве Украины. Расстрелянными по официальным сведениям оказались сам Пирро и еще четверо: «об остальных лицах, связанных с этой организацией следствие продолжает вестись» — заканчивало официальное сообщение. Среди расстрелянных оказалась некая Р. Л. Поплавская, виновная в том, что «собиралась ехать во Францию для предупреждения Клемансо о том, что выезжает инкогнито группа коммунистов с агитационной целью». Гр. Пирро, конечно, не был расстрелян, ибо, как теперь это известно, он был лишь провокатором. Но кто из чекистов принял облик несуществовавшего гр. Пирро — так и остается еще невыясненным.[365]Зарубежные газеты[366]сообщали сведения о некой «баронессе Штерн», подвизавшейся в 1920 г. в Одессе. Это также небезинтересная и характерная страничка для большевистских провокаторских приемов. Баронесса Штерн прибыла из Константинополя в качестве убежденной коммунистки, по словам корреспондентов цитируемых газет, о ней писали местные «Известия», ее чествовали большевистские главари… Германскому консульскому агенту она вскрыла свое «настоящее» лицо: она де представительница Международного Красного Креста, прибывшая из Германии, чтобы вывезти всех немецких подданных. Заодно вывозились под фальшивыми паспортами и русские. Ввиду возможности «изъятия» ценностей их предлагалось передать на хранение баронессе Штерн. В назначенный день уезжающие были арестованы Ч.К. по указанию «баронессы Штерн». «В Одессе вообще часто прибегали к провокации» — говорят нам показания в Деникинской Комиссии. О, конечно, все это выдумки! — скажет скептик. Не выдумкой однако оказался бразильский «консул Пирро»? В Москве был свой «представитель» датского или шведского Красного Креста — некий датчанин, который крайне интересовался «белогвардейцами». Я знаю лиц, с которыми он пытался войти в сношения, и были такие, которые по своей, быть может, наивности попадались на удочку.