Дорнах, 31 декабря 1917 г. 2 страница

Кто верит, что хоть что-то существенное изменилось за этот год, тот ошибается, тот принимает внешнее за внутреннее. Тем самым не подразумевается, что то или иное, рассматриваемое исходя из удобной жизненной установки как благоприятное, - люди через пару месяцев увидят, что оно отнюдь не благоприятно, - не может быть сделано. Но эти вещи заложены куда глубже; они заложены столь глубоко, что в соответствие с полученным опытом было бы невозможно даже здесь высказать компетентное слово в отношении событий современности. Человечество в современности имело одну задачу. И после такого года, как этот, можно сказать ещё несколько слов об этой задаче.

То, что состоялись эти катастрофические события, наверняка не входило в задачу человечества. То, что эти катастрофические события продолжаются, наверняка не является общечеловеческой задачей. Одной общечеловеческой задачей является: выйти из этих катастрофических событий; действительно выйти из этих катастрофических событий и признать как задачу то, чтобы из них выйти.

То, что хотят делать то или иное дальше в старом стиле, не поможет. Следует сказать: если некоторые социалисты полагают, будто бы то, во что они верили в течение семнадцати лет, считая благом для человечества, может теперь послужить в качестве универсального лекарства, чтобы избавится от великих общечеловеческих бедствий, это ошибка, ошибка, возникшая вследствие отчужденности от действительности.

Эти катастрофические события сочетаются из двух вещей, обе из которых сегодня человек не в состоянии во всём, что существует вовне, помимо антропософски ориентированной духовной науки, действительно понять. С одной стороны, эти катастрофические события стали возможны только вследствие формы и способа использования в известных целях тех крупных противоречий, которые сложились в человечестве в ходе последних трёх, четырёх столетий между всем тем, что является индустриальным, коммерческим и так далее империализмом, и социализмом, который противостоит ему. Это первое. Другое – то, что сложилось в результате народной психологии, которая на Востоке Европы и в Средней Европе играет особенную роль. В обеих вещах проблемы человечества носят напряженный характер.

Мы должны начинать там, где внешний мир сегодня менее всего мешает, где внешняя кодификация регламентирует менее всего, - в науке, в искусстве. Или мы могли бы как-нибудь основать банк, используя наши основные положения.

Можно было бы многое сообщить о том, какие своего рода идеальные строения могли бы возникнуть рядом с этим деревянным и бетонным сооружением, которое, однако, порождено жизнью и действительной дружбой. Это деревянное и бетонное сооружение стоит сегодня незавершенным; это симптом, это символ. Это дело могло бы быть закончено ради идеального здания, или идеальных зданий, если только в мире существует понимание того, что противостоит всему, уничтожающему в человечестве всякий индивидуализм, всякие личные импульсы. Для того, чтобы снова отвоевать для людей то, что расплывается в абстрактных учреждениях, расплывается в тирании абстрактных учреждений, потребуется затем много времени.

Многое надо, - если можно так выразиться, - говорить иносказательно; каждый должен пытаться извлечь из этих вещей то, что он может извлечь. Но прежде всего, надо извлечь то, что дается, когда взвешивают то, что не напрасно повторяется все снова и снова: предостережение по отношению ко всякой фразеологии, даже если эта фразеология имеет внешнюю видимость реальности. Отказаться от всякой фразеологии и обратиться к истине, к настоящей действительности. Ведь эту настоящую действительность мы ищем посредством антропософски ориентированной духовной науки. Посредством неё мы хотим проникнуть к пониманию того, что есть, того, что должно действовать. Мы хотим быть свободны по отношению к тому ложному идеализму, - фальшивому идеализму, поскольку он является абстрактным идеализмом, - который верит, что в мире можно что-либо сделать без изучения, без умения и любви по отношению к действительности.

В то время, когда один год сменяется другим, человеческой душе так близко, - развивать более серьёзные мысли по отношению к тому, как поставить собственную душу в жизни и в сущности бытия. Сегодня нельзя предложить никаких более серьёзных мыслей, как те, которые возникают вследствие противоречий между миром, чуждым действительности, но столь живо гордящимся своим будто бы содружеством с действительностью, и тем, что стремится в соответствие с настоящим содружеством с действительностью, как стремится антропософски ориентированная духовная наука.

Если мы несем, - наряду с тем, что мы можем развивать с легкостью, - склонность принимать духовные истины, поскольку они приятным образом выставляют перед нашей душой наши отношения с вечностью и тому подобным, то эту склонность заниматься духовнонаучными истинами, мы должны дополнить настоящим, внутренним, сильным, самоотверженным импульсом: рассматривать жизнь, всю жизнь в свете этой духовной науки. Если мы попытаемся перенестись из года, пережить который было поистине нелегко, в следующий, перенести который тоже будет нелегко, то попытаемся перенести сюда волю, чтобы рассматривать жизнь с точки зрения духовной науки, волю освободиться от чистой фразы, которая сегодня господствует в мире. Ибо тем самым уже будет сделано нечто, если в мире найдётся, хотя бы малая группа людей, которая может провести Сильвестерское рассмотрение так, чтобы мысленно не сопутствовать идолопоклонству фразе. Это уже будет нечто. Приучим себя для многих вещей использовать новые слова, новые понятия!

Пусть это будет сказано, - так как мы снова смогли провести Сильвестрское рассмотрение внутри этого недостроенного здания, с формами которого, с реальностью которого мы связываем многие мысли о будущем, - пусть это будет сказано для того, чтобы могли охватить, могли оживить в себе в Новом году мысль, которая была бы в нас пламенным импульсом, огнём; мысль, что эта духовная наука есть не просто теория, которую мы разрабатываем в тихой келье, но что она станет тем, что переходит в нашу голову, в наше сердце, в наши руки, во всё, что благодаря нам будет происходить в жизни.

Исходя из тех слов, которые, возможно, прозвучали слишком жестко, но которые были сказаны из любви к человечеству, - исходя из этих слов, я бы хотел дать вам импульс, хотел бы указать на импульс: обдумать эту смену двух лет, чтобы эта мысль могла стать исходным пунктом действительно непредвзятого рассмотрения того, что соответствует действительности и не соответствует ей. Ибо от этого зависит гораздо больше, больше, чем сегодня думает человечество. Поистине хотелось бы иметь ещё нечто иное, нежели слабые слова для маленького круга, в то время, когда в Сильвестерском рассмотрении было бы более необходимо многое, чем то, что сегодня многократно высказывается в качестве Сильвестерского обращения. Но пусть мы осознаем то, что духовная наука имеет известное право требовать от нас волю стать другими!

 

ВОСЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах 4 января 1918 г.

 

Время, имеющееся у нас в распоряжении, я хочу использовать, чтобы ещё раз акцентировать значение того, что присоединяется к нашим прежним рассмотрениям, но и существенно расширяет их. Для этого необходимо, чтобы мы сегодня в качестве введения сделали маленький ретроспективный обзор древних мировоззрений.

В этот раз в ходе открытых лекций в Швейцарии я часто говорил, что, то знание, тот вид мышления, который господствует в человечестве в настоящее время, который захватил место в человеческих душах, не подходит для того, чтобы вмешиваться в социально-нравстенную жизнь. Оздоровление современных отношений может наступить только вследствие того, что люди снова найдут возможность придти к такому мышлению, к такому пониманию мира, благодаря которым то, что живёт в душе, снова будет непосредственно связано с действительностью.

Я говорил; то, что правит в исторической, социальной, в этической жизни, люди в большей или меньшей степени просыпают, предаваясь мечтам. Я говорил, что абстрактные понятия не пригодны для того, чтобы охватить импульсы, которые должны действовать в социальной жизни. Я говорил, что в прежние, более ранние времена люди, исходя из более древнего, - как мы часто говорили, атавистического познания, - довольствовались мифами. В мифической форме они получали выражение того, что они думали о мире, того, что поступало в их воззрения из мировых тайн. Мифы, содержание мифологии может быть рассмотрено в самых разных формах. Я указывал на одно прямо-таки грандиозное материалистическое истолкование мифов, которое в своих рассмотрениях предпринял Дюпюи.

В других местах мы на протяжении лет повторяли рассмотрение того или иного мифа. Но по отношению к мифам возможны разные точки зрения, и если о мифе говорится то, или иное, то этим его содержание далеко не исчерпывается. Можно всё снова и снова оценивать миф иначе, исходя из разных точек зрения. Для людей сегодня было бы очень полезно, если бы они уяснили себе природу того мышления, которое лежит в основе мифического, мифологического образа представлений. Ибо те понятия, которые составляют себе о возникновении мифов, о создании мифологии, относятся к области столь частых сегодня поверхностных суждений.

В мифы заключены глубокие истины, которые связаны с действительностью больше, чем те истины, которые благодаря современной естественной науке высказываются о тех или иных вещах. Физиологические, биологические истины о человек заключены в мифах, причем заключены в мифах так, что при возникновении того, что выражено в мифе, в основе лежало сознание о взаимной принадлежности человека как микрокосма к Макрокосму. Обращая внимание на природу мифического мышления, можно особенным образом, - и на это мне хотелось бы выйти сегодня и завтра, - составить себе представление, насколько глубоко, или, как неглубоко человек с обычными нынешними понятиями включён в действительность. Тут полезно вспомнить, как вырабатывались мифы в дохристианское время у соседствующих друг с другом народов. Соседствующими друг с другом и многократно зависимыми друг от друга были древние египтяне, древние греки и израильтяне. Кроме того можно сказать, что большая часть мышления, которая всё ещё правит в душах, связана с тем, что в мифической форме и в виде своего знания имели как познание египтяне, греки и израильтяне.

Миф, на который мне сегодня хотелось бы указать прежде всего, - но, как говорится, опять-таки с известной точки зрения, в связи с культурой Египта, - это миф об Озирисе и Изиде. Я уже обращал внимание на то, что Дюпюи понимает этот миф об Озирисе и Изиде как чистую ложь жрецов, под которой сами жрецы не подразумевали ничего иного, как только некоторые астрономические, астрологическо-астрономические процессы, и создали для народа такой миф.

У греков можно с интересом наблюдать, как они связывали со своей собственной жизнью не только некоторое число богов, но целые поколения богов. Старейшее поколение богов связано с Геей и Ураном; следующее поколение – с Кроном и Реей, Титанами и всем что было им родственно; и третье поколение богов: потомки Титанов, Зевс и круг богов Зевса. Мы увидим, что создание этих мифов о богах соответствовало особенному складу души. Формы отношения к миру у греков, израильтян и египтян были различны. Тем не менее, во всём том, что мы только что видели, господствовало глубокое родство, как по отношению к другим точкам зрения, так и по отношению к тому, что я сегодня хочу положить в основу. В случае египтян можно сказать, что они, прежде всего, в то время, когда в качестве представления о глубоких истинах, создавался миф об Озирисе и Изиде, разрабатывали знание, стремящееся познать глубинные основы человеческой души. Египтяне при этом хотели направить в человеческой душе взгляд на то, что живёт не только между рождением и смертью, но проходит через рождение и смерть, и также ведет жизнь между смертью и новым рождением. Даже при внешнем рассмотрении, у египтян можно увидеть, как они направляют душевный взор, - в сохранении мумий, в их своеобразном культе умерших, - на то в душе, что проходит через врата смерти и, в новом образе переживает новую судьбу, когда человек странствует по путям, лежащим по ту сторону смерти.

Чем является в человеке то, что переступает врата смерти, а через рождение вступает в земное бытие? Этот вопрос, будучи более или менее невысказанным, неосознанным, лежал в основе чувств и стремлений египтянина. Ибо это вечно непреходящее, - в иной форме я уже часто говорил об этом, - является тем, что в египетском сознании соединено с именем Озириса. Теперь, чтобы иметь основу, рассмотрим миф об Озирисе по отношению к наиболее важному пункту; рассмотрим его так, как он сохранился.

Об Озирисе рассказывают, что он когда-то правил в Египте. Рассказывают, что ему египтяне обязаны тем, что он устранил людоедство; что ему египтяне обязаны созданием плуга, пашни, приготовлению еды из царства растений, строительству городов, некоторым правовым понятиям, астрономии, красноречию, даже письму и тому подобному. Затем рассказывают, что Озирис учредил благие искусства и учреждения не только среди египтян, но что он путешествовал в другие страны, распространил там благие искусства. Причём настоятельно замечают, что Озирис распространил их не мечом, а посредством убеждения.

Затем рассказывают дальше, что брат Озириса Тифон захотел ввести новшества по отношению к тому, что благодаря влиянию Озириса в течение столетий благоприятно сказывалось в Египте. Тифон хотел ввести всевозможные новшества. Сегодня мы стали бы говорить: после того, как учреждения, происходящие от Озириса, просуществовали несколько веков, Тифон, пока Озирис отсутствовал, распространяя свои учреждения у других народов, сделал революцию. Это немного отличалось от последнего примера революции: тогда не происходило того, что теперь творят новаторы, в то время как другие полезные учреждения распространяются по разным народам. Но между Озирисом и Тифоном разыгрывалось то, что было упомянуто.

Но затем миф рассказывает дальше: Изида хранила дом в Египте. Изида, супруга Озириса, не позволяла, чтобы эти новшества захватывали всё. Вследствие этого Тифон разъярился, и когда Озирис возвращался домой из своего путешествия, Тифон убил его и унес труп в какую-то страну. Изида должна была долго разыскивать труп. Наконец она нашла этот труп в Финикии и перенесла его домой в Египет. Тифон ещё более разъярился, и разорвал труп на куски. Изида собрала куски и снова сделала из отдельных кусков трупа с помощью специй и всяких других средств некое существо, которое имело цельный облик Озириса. Затем она подарила жрецам страны одну треть общей области Египта, для того, чтобы гробница Озириса сохранялась в тайне, и чтобы его культ соблюдался как можно больше.

Миф этот завершается весьма примечательно: Озирис поднимается из нижнего мира, когда его культ, его служба была введена в Египте и при этом он занимается тем, что обучает Гора, сына, которого родила Изида после того, как Озирис был уже мертв. Затем рассказывается, что Изида была неосторожна и снова освободила Тифона, которого ей удалось посадить под замок. Из-за этого Гор, её сын разъярился, сорвал с её головы корону и вместо неё насадил на голову коровьи рога, а Тифона победил в двух битвах при содействии Гермеса, - то есть, того, кто является римским Меркурием, а также греческим Гермесом. Обрела место своего рода культура Гора, культура сына Озириса и Изиды.

Греки, используя те или иные средства, слышали о том, что рассказывали египтяне о мировых тайнах. Достойно внимания то, каким образом в Греции часто говорили о том же самом, о чём говорили вверху в Египте, или в Финикии, или в Лидии, или где-либо ещё. Весьма знаменательно и значительно было то, что эти представления о богах некоторым образом перетекали друг в друга. Когда грек слышал имя Озириса, он мог что-то представлять себе под этим; тогда он идентифицировал то, что представляли себе египтяне как Озириса с тем, о чем он уже имел некоторое представление. Несмотря на то, что имя было другое, грекам не было чуждо то, что представляли себе египтяне под Озирисом. Я прошу вас обратить внимание на это. Это очень значительно.

Все эти вещи выступили ещё однажды. Прочтите «Германию» Тацита. Там тоже Тацит описывает богов, которых он обнаруживает в северных областях за сотню лет до основания христианства и он описывает их с римскими именами. То есть он даёт богам, которых он находит, римские имена. Несмотря на то, что, само собой разумеется, боги, которых встречал Тацит, обладали совсем другими именами, он, узнав их сущность, мог давать им римские имена. Мы находим в «Германии», что он знал: люди на Севере имели бога, который был тем же самым богом, как Геракл, и так далее. Это очень значительно и обнаруживает нечто очень глубокое и важное. Это показывает, что в те древние времена о духовных вещах существовало некое общее сознание. Грек мог что-то думать об Озирисе, независимо от имени Озириса, так как грек имел нечто похожее. Ему не было чуждо то, что скрывалось за Озирисом.

Это то, что надо обязательно принимать к сведению, чтобы познать, что, несмотря на различие отдельных мифов, существует известная душевная общность. Иногда хочется, чтобы столь же большая общность, которая, скажем, существовала между греками и египтянами, так что греки понимали то, что выражали египтяне, - хочется пожелать, чтобы и среди современных людей могло существовать такое же большое понимание! Грек никогда не наговорил бы так много вздора об египетских представлениях, сколько оказался в состоянии измыслить об европейских представлениях на этой неделе господин Вильсон, - если только это можно назвать мышлением!

Греки рассказывали, что Крон и Рея произвели сына неправильным образом. Итак, греки говорили о Кроне и Рее, - отсюда мы увидим, как они звучали в греческом мифе, Крон и Рея, - и этот неправомерный их сын, которого они произвели, это и был Озирис. Итак, представьте себе: греки слышали от египтян, что у них был Озирис. Греки, со своей стороны, тоже рассказывают об Озирисе, что он будто бы был сыном Крона и Реи, но произведен был неправильным образом. Он был произведен столь неправильно, что Гелиос, Солнечный бог, пришел от этого дела в такую ярость, что сделал Рею бесплодной.

Итак, греки находили некоторое родство между их собственными представлениями о богах и египетскими представлениями о богах. Но с другой стороны, опять-таки: то, что египтяне в некотором смысле постигали в качестве своего высшего понятия о боге, понятия об Озирисе, греки связывали с незаконным возникновением от Крона и Реи, то есть из поколения Титанов.

Понять это чисто внешним образом, - мы должны будем понять это гораздо глубже, - можно, если уяснить себе: египтяне хотели познакомиться с вечным в человеческой душе, с тем, что идёт через рождение и смерть. Но чтобы познакомиться с этим вечным в жизни, египтянин направлял свой душевный взор, прежде всего, на умершего. Людям в Египте, благодаря которым греки узнавали об Озирисе, Озирис являлся больше не богом живых, но богом умерших, богом, который сидел на мировом троне и судил, когда человек проходил через врата смерти; итак, являлся богом, которого человек должен был приветствовать после смерти. Но, в то же самое время египтянин знал: тот самый бог, который судит человека после смерти, когда-то управлял живыми.

Если сопоставить это представления, уже не возникнет склонности соглашаться с суждениями Дюпюи, что тут речь, мол, идет только о звёздных процессах. Эти суждения Дюпюи сильно обольщают; но при более тонком рассмотрении они показывают всю свою поверхностность. Я сказал, что египтяне, - в то время, когда греки получили от них понятие об Озирисе, - в первую очередь ориентировались на человеческую душу после смерти. Для греков это было нечто далёкое. Конечно, эти греки тоже говорили о человеческой душе после смерти. Но когда они говорили о своих богах, они, в сущности, не говорили о природе Озириса, не говорили преимущественно о таких богах, которые судят после смерти. Поколение, к которому принадлежал Зевс, являлось поколением богов для живых. К ним преимущественно обращал свой взор вверх человек, когда он на душевном уровне направлял взор в тот мир, к которому человек принадлежал между рождением и смертью, к этому поколению богов для живых: Зевсу, Гере, Палладе Афине, Марсу, Аполлону и так далее.

Но это были именно те боги, которые, можно сказать, для греков были последним поколением богов, так как греки направляли свой взор на три следующих одно за другим поколения богов.

Самое старшее поколение богов примыкало к Урану и Гее, или, лучше сказать, к Гее и Урану. Это была самая старшая пара богов, со всеми их братьями и сестрами, которые относились к ним. От этой божественной пары происходят Титаны, к которым относятся также Крон и Рея, но, прежде всего, Океан. Вы знаете, что вследствие одного известного ужасного наказания, (низвержение циклопов) - так рассказано в мифе, - Уран вызвал гнев своей супруги Геи, так что она подвигла Крона, своего сына, сделать для отца невозможным занимать мировой трон. Затем мы видим прекращение господства этих старших богов, посредством молодых, Крона и Реи со всеми, кто относился к ним. Вы также знаете, что Крон в греческом мифе, - я теперь выдвигаю отдельные направления, которые нам особо понадобятся, - обладал одним непривлекательным свойством, он поглощал всех своих детей, после того, как они рождались, что было неприятно матери Рее. Вы также знаете, что она сохранила Зевса, и Зевс снова приступил к тому, чтобы свергнуть Крона, как Крон сверг Урана, только иным образом; тогда появилось новое поколение богов. Будет лучше, если я всё это запишу, итак: Рея-Крон. Затем мы имеем Геру и Зевса со всеми, кто сюда относится, со всеми братьями и сестрами, детьми и так далее.

Значительной сюжетной линией в мифе, которую я должен упомянуть, поскольку она понадобится нам, если мы хотим рассматривать эти мифы в качестве основы для всевозможных мировоззренческих представлений, является та, что Зевс, перед тем, как он победил Титанов и низверг их в Тартар, раньше, чем он сделал это, заставил богиню Метис, богиню ума, изготовить ему рвотное средство, благодаря которому он смог извлечь из Крона на свет дня всех без исключения проглоченных Кроном детей, так что все они снова оказались здесь. Итак, вследствие этого Зевс смог снова сойтись со своими братьями и сестрами, не так ли, поскольку они находились внутри тела Крона; ведь только сам Зевс был спасён матерью Реей.

Так мы имеем три следующие друг за другом поколения богов: Гея-Уран; Уран свергается из-за Геи, поскольку он был свиреп, он изгоняется его детьми Кроном и Реей; затем Крон в свою очередь изгоняется Зевсом, во всяком случае, по почину Реи. В круге Зевса мы имеем тех богов, которые встречаются нам, когда мы приступаем к самой греческой истории.

Я хотел бы обратить ваше особенное внимание на одну очень важную сюжетную линию, на один значительный ход, сюжетную линию в этой греческой божественной мифологии. Она мало прояснена, несмотря на то, что является важнейшей. Три последующих друг за другом поколений богов: это правители Макрокосма. Но, в то время, когда правили Гея и Уран, Рея и Крон, Гера и Зевс, человек, по греческим представлениям, уже находился здесь. Речь шла в целом о человеке. Итак, когда Крон с Реей ещё не правили, но правили Гея и Уран, когда правили Крон и Рея, а Зевс ещё не владел своим рвотным средством и тому подобным, люди, по воззрениям греков, уже существовали на Земле. И они жили, как рассказывали греки даже более счастливой жизнью, чем позднее. Позднейшие люди были потомками тех более ранних людей. Следовательно, надо сказать, что у греков было такое сознание: вверху правит Зевс, но мы, люди, происходим от иных предков, которыми Зевс ещё не управлял. Это и есть важнейший ход в греческом учении о богах: что греки почитали своего Зевса, свою Геру, свою Палладу Афину, но им было ясно, что их самих создали не они, не эти боги, - в том смысле, что, в общем, называют словом «создать», - но, что люди были здесь гораздо раньше, нежели началось правление этих богов.

То, что это является особо важным для греческих богов, вы можете увидеть, если сравните эти вещи с иудейским учением о богах. Было бы конечно, немыслимо, перенести тот же самый сюжет в иудейское учение о богах. Вы не могли бы себе представить, чтобы в соответствие с Ветхим Заветом, люди указывали бы на предков, которые не находились бы под господством Яхве и Элохимов. Вот то, что мощным образом отличается от греческого учения о богах. Греки обращаются вверх, к своим богам и знают: хотя они и правят сейчас, но они не имеют никакого отношения к тому, что я бы назвал «Сотворением человеческого рода».

Это было бы совершенно невозможно в рамках ветхозаветных представлений. Тут те, к кому взирали как к богам, главным образом, имели отношение к сотворению человека. В случае вопросов, которые рассматривают относительно мирового развития, очень важно обращать внимание на такие вещи. Дело тут не в том, чтобы просто создать себе представление, но в том, чтобы быть в состоянии обратить внимание на такие представления, сообщаемые действительностью; особо характерные, особо весомые представления, которые надо иметь в виду. Тем самым мы обращаем внимание на самую важную линию в греческом учении о богах. Её хотим мы, прежде всего, поставить перед нашей душой. Итак, когда грек поднимал взор вверх, к своим богам, то они не были теми, о которых он имел сознание: они создали меня. Ибо люди, как сказано, уже были раньше, ещё перед тем, как эти боги начали править. Итак, то, что могли эти боги, было для греков, конечно, вполне респектабельным, однако эти боги не могли для грека произвести на планете человеческий род. Это было заложено в греческом сознании: эти боги произвести человеческий род не могли.

Кем же тогда были для этого греческого сознания эти боги из круга Зевса, эти олимпийские боги? Если хотят на чисто историческом уровне оставить себе представление о том, кем были эти боги, - я имею в виду теперь именно греческое сознание, мы, конечно, говорили о богах разное, но сейчас мы хотим погрузиться именно в греческое сознание, - кем же были эти боги? Они не были существами, которые при обычных обстоятельствах могли бы прогуливаться среди людей. Они жили на Олимпе, они жили на облаках и тому подобном. Иногда они наносили симпатичные или несимпатичные визиты. Особенно Зевс, как вы знаете, делал иногда симпатичные или несимпатичные визиты в мир людей. Они были в некотором отношении необходимы: но они сопровождались делами, в связи с которыми современный человек, настроенный более филистерски, чем древние греки стал бы отстаивать право, навесив Зевсу на шею бракоразводный процесс, или что-то в этом роде. Во всяком случае, не так ли, эти боги поддерживали с людьми наполовину божественные, наполовину человеческие отношения. Такие существа, как думали, не реализовывались в плотском теле. Когда Зевс хотел делать свои дела, он, не так ли, принимал всевозможные облики: то лебедя, то золотого дождя, и тому подобное; итак, они, эти боги, не были в обычной жизни инкарнированы в плотские тела.

Однако если мы глубже посмотрим на другую сторону, тогда дело будет выглядеть так, что греки имели сознание: эти боги связаны с людьми, которые жили в прошлом. Значительно больше, чем на связь со звёздами, которую предполагает Дюпюи, греки всё же смотрели вверх на людей прошлого и, - я прошу сейчас прислушаться поточнее к тому, как я формирую фразу, так как дело именно в этом, - и приводили представления о существе Зевса в связь с каким-либо древним владыкой или чем-то подобным давно прошедшего времени. Итак, пожалуйста обратите внимание, я не сказал, будто бы греки имели такое представление, что тот, кого они представляли как Зевса был древним владыкой. Но я сказал иначе: то, что представляли себе под Зевсом, связывали с каким-либо древним владыкой, который жил когда-то в давно прошедшие времена. Ведь форма связи для Зевса и для других божеств была достаточно сложной.

Давайте немного спрессуем слова, посредством которых мы хотим составить себе представление о том, что лежит тут в основе. Итак, допустим, что где-либо во Фракии, в области Северной Греции жила на физическом плане одна индивидуальность, с которой связано представление о Зевсе. Греку, даже совсем обычному греку было совершенно ясно: я почитаю не этого предка, я почитаю даже не отдельную индивидуальность, которая жила в этом предке, но я почитаю нечто, что имело дело, было как-то связано с этим древним предком, этим древним царём Фракии или Эпира. – Грек имел именно такое представление: когда-то жил один такой царь, во всём существе которого жила не только его собственная индивидуальность, но и индивидуальность сверхчувственного существа; она выражала себя, она проживала на Земле вследствие того, что однажды она вступала в одного человека. Итак, тем самым понятие о Зевсе не было приземлённым, но было связано с неким древним властителем, который когда-то дал одеяние, или, скажем, стал местом обитания для этого существа Зевса.

Итак, грек существенно различал то, что он представлял себе как Зевса, от той человеческой индивидуальности, которая жила в теле, но которая имела отношение к представлению о Зевсе. Однако исходный пункт правления Зевса, божественного правления Зевса был взят на основе того, что Зевс когда-то спускался вниз, жил в одном человеке, откуда обрел точку приложения, чтобы и дальше действовать в человеческом существе, - теперь больше не как отдельный человек, а именно как «Олимпиец». Так же обстояло дело и с другими греческими богами.

Почему греки составляли себе такое представление как представление типа: тут когда-то был один властитель, который был, в некотором роде одержим Зевсом; теперь, однако, больше нет такого властителя, который мог бы быть одержимым Зевсом, но Зевс правит лишь как сверхчувственное существо. Почему грек формировал для себя такое представление? Потому что грек знал, что человеческое развитие продвигается вперед, что оно изменилось. Другими словами, потому, что грек знал: были древние времена, когда в особо выдающихся масштабах люди могло иметь имагинации, и, поскольку они могли иметь эти имагинации, они могли принимать, вбирать таких существ как Зевс, насколько он мог жить в человеческом теле. Затем минули те времена, когда люди на Земле в особенно крупных масштабах могли иметь имагинации. Конечно, всегда у некоторых людей оставалось известное ясновидение. Но решающий период имагинаций прошёл. Те существа, которые ещё могли иметь реальные имагинации, только в сверхчувственном могли править жизнью, которую знали люди между рождением и смертью.