Глава 35. Новая археология (процессуализм). 2 страница

г) Тут жесткие правила логики вошли в противоречие с пластичностью реального содержания, очень осложнилась классификация. Выход из трудностей увидели в предложении позднего Витгенштейна (публикации 50-х годов) отказаться от оков формально-логического анализа вообще, признать естественный язык моделью мира и исходным языком науки (лингвистический позитивизм). Но тогда чем проверять надежность выводов и знаний?

д) В результате ведущие философы этого направления вовсе отказались от индуктивизма и от попыток строго подтвердить фактами каждую идею отдельно. Уже в 30-е – 40-е годы Поппер и Гемпель (см. 1977), а следом за ними Нагель, Лакатош и Кун (особенно в 50е – 60-е годы) пришли к выводу, что место логике – не в добывании знания, а только в его проверке. Они заключили, что оценивать знание можно только как широкие теоретические системы и в широких контекстах – по работоспособности, конкурентоспособности, вместо верификации (проверки подтверждением) устраивать "фальсификацию" – испытание на прочность (проверку попытками опровергнуть). Достоверность же, по их мнению, вообще недостижима.

С их точки зрения, объяснить – значит подвести объясняемый факт под универсальный закон. В росте науки главным стали считаться не обобщения накапливаемых фактов, а выдвижение и смена всё более пригодных гипотез и испытание их на всё новых фактах. Главным логическим инструментом стала не индукция, а дедукция. Учение Поппера называют критическим рационализмом. Неопозитивизм, таким образом, пришел к частичному самоотрицанию (это постпозитивизм).

е) Постпозитивизм также не остался последним словом в науке, его много и дельно критиковали: и он не сумел уложить богатство исследовательского процесса в рамки упрощенных позитивистских схем. Под влиянием критики Гемпель и Нагель ослабляли ригористичность своих схем, признавали их ограниченность. Такое размывание постпозитивизма способствовало тому, что наряду с ним продолжали пользоваться кредитом (особенно не у философов) также прежние варианты неопозитивизма. В результате ученые частных наук пользовались эклектической смесью разных методологических концепций, но преимущественно - постпозитивизмом. Такова оказалась философия Новой Археологии.

"Новые археологи" поставили себе задачей не только выявлять отношения и порядок в археологическом материале, но давать их объяснение, действуя по рецептам Поппера, Гемпеля и Нагеля. Именно на этих философов больше всего ссылаются Бинфорд и его единомышленники. Хотя все "новые археологи" признают нео- и постпозитивизм своей философией науки, не все из этих археологов жестко придерживаются в своей науке правил, сформулированных философами: выявление законов, объяснение как подведение факта под закон и т. п. Бинфорд поначалу придерживался, ссылаясь больше всего на Гемпеля, и под воздействием ранних работ Бинфорда сформировалась группа его ближайших учеников и приверженцев, которые именно в этом духе и трактовали Новую Археологию. Их позицию поддержал Сполдинг своей статьей "Объяснение в археологии" в сборнике Бинфордов "Археологические перспективы", 1968 г. Поскольку не все так неукоснительно следовали за Бинфордом и Сполдингом в подчинении археологических исследований ригористичной логике науки, проповедуемой Гемпелем, можно сказать, что с самого начала сформировалось особое направление Новой Археологии. Я называю здесь его гемпелианским. Только его мы и будем рассматривать в этой главе наряду с общей характеристикой Новой Археологии.

5. Археология как антропология – против истории. От Лесли Уайта унаследовал Бинфорд свой общий сциентизм – свою веру в то, что познание культуры (антропология или Уайтова культурология), как и социология, принципиально не отличается по своим методам от физики и химии.

Поколением раньше Новой Археологии Тэйлор говорил о "врастании археологии в дом антропологии". Уилли и Филлипс утверждали: "Археология – это антропология или ничто". Основатель Новой Археологии заявил, что археология – это просто часть антропологии (Binford 1962/1972; критический анализ этой статьи см. в: Eggert 1976). Он, однако, не стал требовать, исходя из этого, чтобы археология заимствовала теории из антропологии. Вместо этого он просто распространил антропологическую ситуацию с теориями на археологию. По учению Уайта, антропология вся пронизана теориями, потому что она имеет дело с законами. Бинфорд это распространил действие этих законов на археологию. Статью 1962 г. "Археология как антропология" перепечатывали в ряде сборников. Она стала образцом и классикой. Ученик Бинфорда Уильям Лонгакр (рис. 6) в 1964 г. опубликовал заметку "Археология как антропология: частный случай"; в 1970 она, сильно расширенная, вышла книгой. Пэтти Джо Уотсон, сторонница Бинфорда, выступила в 1971 г. на ежегодном собрании Американской Антропологической Ассоциации с докладом "Будущее археологии – в антропологии".

По американским представлениям, социокультурная и физическая антропология, этнология и этнография, лингвистика, первобытная археология, психология и частично социология образуют все вместе антропологический комплекс дисциплин. В соответствии с американской традицией, Бинфорд относит весь антропологический комплекс дисциплин к точным или номотетическим, т. е. законополагающимнаукам (science), не к гуманитарному знанию (humannities). Это значит, что он предлагает считать, что первобытная археология родственна физике, химии или социологии, а не истории и не филологии или литературной критике. Его ученики даже создали особый журнал "Антропологическая археология".

Историю, как уже говорилось, Бинфорд считает описательной наукой, и, утверждает он, старая археология, которая на нее ориентировалась, тоже была такой. Новая археология должна быть другой, не описательной, не сугубо эмпирической, а теоретической наукой, которая, как настоящая наука, даст объяснения изучаемых явлений, которые можно будет использовать в социальной жизненной практике, для предсказания хода развития. Ведь если антропология изучает культуру в ее нынешнем функционировании, то археология, могущая сопоставить с этим глубокое прошлое, изучает всё развитие на большом протяжении времени и способна выявлять законы развития.

Таким образом, не история общества – сфера приложения сил Новой Археологии, и даже не история культуры, а эволюция культуры и выявление ее законов. Вот почему Бинфорд рассматривает законы культурного процесса как главную задачу изучения археологического материала. В русской терминологии мы привыкли называть прослеживаемое развитие не культурным, а культурно-историческим процессом, но это не просто различия синонимов, близких к тождественности. Говоря о культурно-историческом процессе, мы имеем в виду историю культуры, причинно-следственную связь событий и изменение социально-экономических структур, и только марксисты добавляют еще и общие закономерности хода истории; говоря же о культурном процессе, американцы имеют в виду эволюцию, близкую к биологической, и ее законы.

Это можно было бы назвать антиисторизмом, если бы термин историзм не имел двойного смысла: для одних (и это основное значение) историзм – это учение о развитии, о принципиальном различии этапов и уровней развития, а для других историзм – это приверженность истории. Антиисторизм Бинфорда – только во втором смысле.

Напоминаю, что от сосредоточенности на культурном процессе происходит и более точное название Новой Археологии – процессуальная археология, процессуализм.

Из установки на основополагающее выявление закономерностей культурного процесса "новые археологи" вывели стратегическую рекомендацию: оно должно быть первоочередным, исходным для всех других задач. То, в чем видели свою задачу традиционные школы, - реконструкция конкретного облика культурных общностей (past lifeways) и конкретных перипетий истории культуры (culture history) – оттеснялось на позднейшие этапы. Здесь пролег заметный рубеж. Традиционные школы, даже те, которые признавали задачу изучения закономерностей (неоэволюционисты), отводили ей вторую ступень: чтобы приступить к ней, считали они, надо сначала реконструировать события, конкретную историю. "Новые археологи" вывернули эту сентенция наизнанку и поменяли местами ступени: чтобы реконструировать конкретную историю, надо сначала выявить закономерности и очертить основную составляющую культурного процесса, понять его ход. В его рамках и осмыслить археологические остатки как следы тех или иных событий. Иначе чем руководствоваться в реконструкции? Так родился девиз предварения истории процессом.

На этой основе в 1967 – 68 годах разгорелся спор между Бинфордом с его соратниками, с одной стороны, и Сэблофом и Уилли – с другой, о причинах коллапса цивилизации низинных майя. Сэблоф и Уилли утверждали, что эта цивилизация погибла в результате вторжения. Бинфорд приводит пример процветающего памятника местного населения после даты миграции, но главное - ставит саму миграцию под вопрос, коль скоро можно объяснить гибель цивилизации майя внутренним действием социокультурных законов без внешнего фактора, без вторжения. Нужно выяснить, не было ли здесь крупных изменений в экономике и жизнеобеспечении, - наставляет он. Пафос отрицания миграций очень напоминает настроения ранних советских археологов, только те это делали грубее, без формально-логического обоснования. Он вменяет в вину Сэблофу и Уилли то, что те не осознали необходимость объяснения (подведением под закон) самих постулируемых ими исторических событий, в частности миграции.

Кто был прав в этом споре? На мой взгляд, это был спор глухих. Обе стороны были частично правы, но Бинфорд не прав в основном. Действительно, для выявления законов культурного процесса нужно знать факты истории культуры (в этом Уилли и Сэблоф правы), а для реконструкции перипетий истории нужно знать законы, которыми руководствоваться в реконструкции (в этом прав Бинфорд). Получается порочный круг. Как разомкнуть его? А дело в том, что это не одни и те же законы. Реконструкция осуществляется не по законам культурного процесса, а по законам соотношений между археологическими остатками и событиями прошлого (ими займется вскоре Майкл Шиффер – о нем дальше).

На практике же реконструкция таких событий, как миграции, влияния и т. п. не убирается из позиции перед разбором процесса и не помещается на позицию после него; она просто изымается.

 

6. Объяснение. Исходя из нео- и постпозитивистского представления о научном исследовании, Бинфорд оценивает закономерности, открываемые индуктивным путем, как банальные, как такие, которые не могут объяснить материал. А из признания археологии номотетической наукой с верхним этажом в виде теории, вытекает та роль, которую в Новой Археологии занимает объяснение. В качестве главной задачи номотетических (или законополагающих) наук и в частности антропологической археологии он выдвигает объяснение, тогда как история, по его мнению, только описывает – является наукой описательной (у неокантианцев ее задачи всё-таки определены не столь узко – они ее определяют как идиографическую, т. е. ориентированную на изучение своеобразия).

Объяснение же понимается по Гемпелю - исключительно как подведение факта под закон. Законы, стало быть, должны быть уже известны – иначе нет возможности объяснить. Как тогда получить сам закон – из обобщения фактов, которые еще не объяснены? Очевидно, из другой науки – в данном случае культурной антропологии. Но ведь антропология не имеет глубины времени, значит как раз законы культурного процесса должна дать археология…

"Новых археологов" не смущала эта несообразность, и они настаивали на единственном пути объяснения через универсальный закон, отвергая все другие способы объяснения.

Практически "новые археологи" понимают, что исторические школы тоже дают какие-то объяснения, но Бинфорд и его люди отбрасывают эти объяснения. Они считают эти объяснения чересчур наивными, невнятными, заимствованными из этнологии или лингвистики и не поддержанными хорошо установленными законами. По Бинфорду, объяснение должно вытекать из теории, и теория должна формулировать общие законы. Эти формулировки производятся идеями. Безразлично, откуда берутся объяснительные идеи – "хоть из снов или галлюцинаций", лишь бы сформулированные законы были проверены на соответствие фактическому материалу по строгой логической процедуре и подтверждены.

Между тем, всякое объяснение подразумевает какую-то неясность, затрудняющую обращение с неким объектом. На разных этапах процесса познания такие неясности оказываются разными по характеру. Где-то нужно выяснить причины, вызвавшие событие, где-то туманны сами события. Стало быть, в одном случае требуется причинное объяснение, в другом – историческая интерпретация археологических фактов, а, кроме того, требуются и объяснения иного рода: генетическое, функциональное, структурное. Поэтому широкая трактовка объяснения такова: объяснить – значит поставить факт в систему связей, расширяющих возможности его использования.

Систематическое изложение основных пунктов Новой Археологии в гемпелианском варианте дал не сам Бинфорд, а пятерка археологов: два его ученика - Джон Фриц и Фред Плог (John M. Fritz, Fred T. Plog) в большой статье 1970 г. "Природа археологического объяснения" и три его сторонника: Пэтти Джо Уотсон, жена философа Ричарда Уотсона (рис. 7), и ее соавторы (рис. 8) Стивен Лебланк и Чарлз Редмен (Patty Jo Watson, Stephen A. LeBlanc, Charles I. Redman) в книге "Объяснение в археологии: эксплицитно научный подход", вышедшей в 1971 г. Книга родилась из семинара Пэтти Джо Уотсон в Вашингтонском университете г. Сент-Луис (штат Миссури, по соседству со штатом Иллинойс). В первой части книги авторы излагают логику науки по Гемпелю и Оппенгейму и устанавливают ее применимость к археологии. Во второй части формулируют объяснительные рамки для археологии, исходя из системного подхода и экологической проблематики. В третьей воплощают эти теоретические разработки в набор методов.

Эта книга стала евангелием основного, стержневого варианта Новой Археологии, "археологов Закона и Порядка", как их назвал Флэннери, имея в виду их приверженность культурным законам и системе культуры. Ирония клички заключена в том, что в политике "Закон и Порядок" были лозунгом консерваторов, сопротивлявшихся революции и беспорядкам. Не столь жестко мыслящие приверженцы Новой Археологии стали постепенно отходить от этого ригидного стержневого варианта, который я всё же предпочитаю называть гемпелианским (выражение "археологи Закона и Порядка" остроумно, забавно, но как термин неудобно).

7. Системная концепция культуры. Значительную роль в идейном вооружении Новой Археологии играет новая концепция культуры – как системного, упорядоченного материального образования. Предшествующую, диффузионистскую модель культуры Бинфорд называет "нормативной". По ней культура состояла из норм, идей о нормальных вещах и обычаях. Идеи эти в культуре не связаны одна с другой, составляя в ней аморфный набор, и свободно могут заимствоваться из культуры в культуру. Отражение такого набора – список типов или признаков культуры. Археолог-традиционалист прослеживает сочетания типов, плюсуя их. Бинфорд именует такой подход к культуре плюсующим ("additive") и "блочно-строительным" (building-block). Он отверг эту концепцию. Идеи ненаблюдаемы, стало быть, изучать их непосредственно невозможно. Нужно изучать материальные явления. Ориентировка на нормы и типичное оставляет без внимания изрядную долю изменчивости – всё нетипичное. А каталожный, списочный, плюсующий подход не дает целостного представления и противоречит более плодотворному и современному системному подходу.

Основу концепции Бинфорда составляет модель культуры как системы, притом динамической и органической системы, т. е. системы живой, открытой, отвечающей на воздействия. В этом он следует Уайту.

Теория систем была выдвинута биологом Людвигом фон Берталанфи в 1940 г., подхвачена в 1953 г. экономистом Кеннетом Боулдингом. Системами они называют такие комплексы, в которых не только "целое больше суммы своих частей" (это знал еще Аристотель), но в котором элементы, включенные в систему получают новые свойства, которых у них не было до включения. Понятие системы принял Уайт для культуры. У Уайта культура – это термодинамическая система средств адаптации человечества к природе, она изменяется в зависимости от изменения природы. Эту модель заимствовал у Уайта Бинфорд.

Элементы культуры связаны либо совместной встречаемостью ("ассоциацией") в комплексах (кладах, могилах, жилищах, слоях), либо одновременным изменением ("ковариацией"). Эту взаимосвязь можно выявить.

Аналогичное представление о культуре характерно и для контекстуалистов, только у них на культуру воздействует не только и не столько природная, сколько социоисторическая среда – другие культуры. Соответственно более индивидуалистическому взгляду на исторические и культурные явления, их взаимосвязь в системе у контекстуалистов менее иерархична. Их культура столь же аморфна, как у диффузионистов, только она целостна, ее элементы взаимосвязаны и их конфигурация зависит от контекста. Для Триггера, например, культура – это система, в которой каждая часть связана с каждой другой частью и все они взаимозависимы, как ячейки в волейбольной сетке: потянешь за одну ячейку – немедленно изменят форму все остальные (холистический взгляд). Бинфорд в "Археологии как антропологии" излагает дело схоже:

"Процессуальное изменение в одной переменной, как можно …показать, связано в предсказуемой и количественной форме с изменениями в других переменных, последние же в свою очередь связаны с изменениями в структуре системы как целого" (Binford 1962/1972: 21).

Однако Уайт и Бинфорд видят культуру более дифференцированной – эта система состоит из субсистем, и каждая организована особо. Элементы культуры объединены в агрегаты, каждый из которых изменяется несколько отлично от других агрегатов, хотя и во взаимосвязи с ними. Изменения в одном агрегате могут совершенно не затронуть элементы другого агрегата – оставить их в полном покое. Это как бы разные блоки механизма культуры или разные органы ее организма. Функционалисты уже давно представляли себе культуру именно так. В таком случае меру сходства культурных комплексов нельзя определять просто по составу элементов, как делали таксономисты, диффузионисты, миграционисты, для чего и составлялись списки типов или признаков. Ведь элементы в разных агрегатах могут иметь разное значение.

Сопоставление по составу типов или признаков могло иметь только одно толкование: сходство двух комплексов, а традиционным рассмотрением сопутствующих обстоятельств можно было уточнить, лежат ли в основе сходства контакты (то есть торговля, диффузия) или родство населения (то есть миграция, разветвление - филиация).

Исходя из этого, молодой Бинфорд выступил против традиционного изучения палеолита. Еще будучи невестой Бинфорда Сэли Шэнфилд изучала палеолит. Она раскапывала пещеру в Израиле и, вернувшись, доложила, что слой однороден снизу до верху. Бинфорд возразил, что этого не может быть, и взялся сам за расчеты, но тоже не сразу выявил различия. В ходе этих споров они женились, и Сэли отправилась во Францию к Борду. Тот ведь установил разные фации в слоях мустье во Франции. Через жену и Бинфорд с ним вступил в контакт. Он пришел к выводу, что Борд выявил не разные популяции мустье, а нечто иное. Летом 1965 г., на каникулах, Бинфорд поехал к Борду во Францию. Перед этим он репетировал встречу, проговаривая про себя свои аргументы, а Сэли очень нервничала, представляя, какую схватку ей придется наблюдать.

Встреча состоялась, и Сэли тщетно пыталась перевести разговор на обсуждение общих знакомых коллег. "Она позже сравнивала Борда и меня с двумя кобелями, кружащими и обнюхивающими друг друга, пытаясь разобрать, враг ли рядом. После долгого кружения и обнюхиванья Борд и я согласились обсудить характер изменчивости мустье". Они назначили день обсуждения (Binford 1972: 191). В этот день нервничал Бинфорд. "Сэли порхала вокруг меня как надоедливый комар: "Не упоминай этого… Начни с того… Если он скажет… Если ты скажешь…". Борд начал, однако, с того, что стал показывать, как он сам научился делать орудия. Только когда Бинфорд расслабился, приступили к спору.

"Наши руки пришли в движение. "Но Франсуа!" "Но Бинфорд!" Мы спорили, вероятно, больше часа, наши голоса становились всё выше, мы вставали и садились, вышагивали взад и вперед, склонялись над планами, большие клубы дыма вырывались из его трубки, такие же – из моих сигарет. Все наблюдатели сдвинулись поближе; мадам Борд притулилась рядом с Сэли, Пьер перестал чертить, студенты уже не делали и вида, что работают. … Это было возбуждающе; с каждым "но" моё уважение росло. … С каждым "раундом" поединка Борд находил способ уязвить меня, а я поразить его. Внезапно Борд вскочил и встал лицом к лицу со мной. Я вскочил автоматически. Он положил мне руку на плечо, посмотрел прямо мне в глаза и сказал: "Бинфорд, Вы тяжеловес: я тоже". Я положил руку на плечо Франсуа, и он прервал спор: "Давайте-ка, пойдем выпьем доброго винца".

А в чем суть спора? Для Бинфорда, представляющего культуру не как список типов, а как живую систему, как совокупность органов большого организма, различие в облике схожих культурных комплексов получает иной смысл: изменение облика может означать не обязательно разные культурные группы, разные популяции. Нужно выявить разные агрегаты, разные органы внутри каждого культурного комплекса, и это различие проследить по каждому агрегату отдельно. Тогда может оказаться, что налицо не смена культур, не различие культурных групп, в частности не разные фации мустье, а всего лишь перемена положения органов одного культурного организма в ходе циклического функционирования, то есть как бы его разные " структурные позы " (structural poses). Иными словами, это могут быть не остатки родственных групп населения, а остатки разных видов деятельности одного и того же населения в различные сезоны года.

Кто был прав в этом споре? Ну, есть же объективные способы проверить это – составить карты распространения разновидностей мустье. Если это "структурные позы", то карты должны в основном совпадать (размах отдаления одной разновидности от другой не должен превышать дистанции сезонных перекочевий), если карты не совпадают – налицо скорее разные группы населения. Расширение исследований мустье на всю Евразию побуждает археологов склониться на сторону Борда, а не Бинфорда, но факторов, которые тут сказывались, видимо, больше, чем учитывали тот и другой.

Системный подход позволил Новой Археологии предложить новые разгадки "проклятого вопроса" археологии – о причинах смены археологических культур. Это вопрос, на который каждое новое течение отвечало по-своему: эволюционисты искали разгадку в лакунарности наших знаний, диффузионисты – в приходах нового населения или новой культуры со стороны и т. д. Поскольку системный подход объяснял формирование новых качеств при сложении систем из старых элементов, можно было рассматривать каждое появление новой культуры как новое состояние старой культуры, вызванное структурным ее преобразованием, как новую "структурную позу" культуры, связанную с переменой отношений между ее субкультурами.

Хорошими примерами были Бинфордовские работы 1965 – 68 годов "Революция хищников" (пародия на Бредвуда) и "Пост-плейстоценовая адаптация". В них резкие изменения культуры при переходе от присваивающего хозяйства к производящему объяснялись как перестройки системы взаимозависимости между популяцией охотников и популяцией крупных животных (системы "охотник – жертва"). Эту систему, по Бинфорду, вывел из равновесия демографический взрыв, и Бинфорд подыскивает реальные обстоятельства, которые могли его породить. Его последователь Дэвид, наоборот, увидел причину разрушившую старую систему в демографическом спаде. Таким образом, следом за советской археологией 20-х – 30-х годов впервые западные археологи перешли от объяснений внешними толчками к объяснению местными внутренними факторами социальной действительности.

 

8. Потенциал источников. Исходя из учения Уайта, из технологического детерминизма, Бинфорд различил три вида артефактов: техномические, социотехнические и идеотехнические. Первые это те, что относятся непосредственно к технике (например, топоры), вторые – к социальным структурам (например, диадемы), третьи – к идеям (например, петроглифы). Это очень близко к марксистской сортировке: производительные силы, производственные отношения и идеология. С законами связана только первая категория: техНОМИЧЕСКАЯ (от греч. "номос" – 'закон'). В своей статье 1962 г. "Археология как антропология" Бинфорд старался показать, что древние бронзы, взятые им для примера, все не техномические, а социотехнические артефакты. Пример был неудачным (бронзовые орудия явно служили практическим нуждам), а позже Бинфорд признал: всё это деление было "немного глуповато" (Binford 1972: 17): в одном артефакте могут быть выражены все три рода свойств. Например, драгоценный топор с резным изображением – это и орудие, и произведение искусства, и престижный знак власти.

С этих пор для Бинфорда жесткая связь между субсистемами тоже существует, потому что в каждом артефакте могут проявляться функции и признаки разных субсистем. А также потому, что всё подчиняется законам культурного процесса, по которым определяющими являются субсистемы техники (технический детерминизм) и народонаселения (демографический детерминизм). Это очень напоминает ранних советских археологов, точно так же видевших всё в единстве, только ставившего всё в зависимость от производственных отношений.

Итак, все части культуры, все элементы культуры как системы прочно взаимосвязаны. Отсюда заключение Бинфорда, что на основе сохранившихся частей культуры можно реконструировать все несохранившиеся части, включая также нематериальные (Binford 1968a: 18 – 23). То есть полнейший оптимизм в познании: получение полной информации о прошлом через археологические источники. А уж на основе этого заключения Бинфорд и его сторонники постулировали самостоятельность археологии как дисциплины, ее возможности обойтись и без обращения к этнографии – точно как Арциховский со товарищи за несколько десятилетий до того.

В Новой Археологии доминирует эпистемологический (или, в нашей терминологии, гносеологический) оптимизм. Исходным пунктом здесь служат характеристика археологических источников и оценка их потенциала.

Этот оптимизм столкнулся со скептицизмом контекстуалиста Чжана Гуанчжи. Чжан Гуанчжи от имени контекстуалистов принял вызов Бинфорда и провозгласил в своей книге "Переосмысляя археологию": "археология – не антропология" (Chang 1967b: 99). Не веря в реконструкцию прошлого на основе законов, он уповал на работу с контекстами. Соответственно, возлагал всю надежду на извлечение аналогий из этнографии, которые должны дать материал для того, чтобы одеть плотью скелет археологических остатков. "Поскольку археологические объект и ситуация уникальны, - писал он, - всякая археологическая реконструкция есть аналогия, основанная на ряде предположений и допущений" (Chang 1967a: 230). "Вся археология есть аналогия", - писал он (Chang 1967b: 109). В 1967 – 68 гг. Бинфорд выступил с рядом статей, в том числе против Чжана Гуанчжи, - статей, отвергающих надежду на этнографические аналогии. Он уверен, что археологические объекты не уникальны, в археологическом материале проявляются законы культурного процесса, их нужно выявлять и на их основе строить реконструкции. Аналогии же помогают лишь ставить вопросы, отвечать на них должна археология сама, своими средствами. Он заявлял, что "прибегая к этнографии, мы никогда не можем сделать такой аргумент вероятным или верным, разве что в форме аргумента перечислением" (Binford 1967/1972: 71). "Позиция Чжана – это археологическая версия крайнего культурного релятивизма, который, если довести его до логического следствия, лишает археологию возможности стать объективной, сравнительной наукой" (Ibid., 68).

Чжан – человек тихий и вежливый, он предпочел дискуссию не продолжать. Но неожиданно ученик Бинфорда Ричард Алан Гулд (род. 1939, рис. 9), занявшийся этноархеологией, выступил со статьями и книгами, в основном исходящими из позиции Чжана Гуанчжи! В статьях "Живая археология: нгатачжара Западной Австралии" 1968 г., "Археолог как этнограф" 1971 г., "Этно-археология, или откуда приходят модели?" 1977 г. и т. д. до книги 1979 г. "Живая археология" он упорно развивал идеи, совершенно не совместимые с учением Бинфорда. Он считал, что дедуктивные рассуждения, построенные только на скудных археологических остатках недостаточны и ненадежны, что нужна эмпирическая поддержка, а ее может дать только этнография. Он язвительно отозвался об "еще одной стимулирующей бинфордовской идее, которая повергнута в прах из-за того, что нуждается в надежной эмпирической базе" (Gould 1985: 641). Это в статье, которая называется: "Эмпирик дает сдачи: ответ Бинфорду". Бинфорд был в ярости. По его работам рассыпаны отповеди Гулду. Одна из них оканчивается словами: "Прошлое ушло, Ричард. Есть только современные статистические данные. Наше дело так понять эти данные, чтобы надежно сконструировать (вывести, если угодно) "реальный мир" прошлого" (Binford 1989: 116).