Глава 33. Автономная археология в историческом синтезе 3 страница

Статья Эггерса вызвала шквал работ по проблеме "этнического истолкования": 1952 - Мартин Ян ("Границы культурных групп и народов в преистории"), 1960 - Лотар Килиан ("К оценке показаний артефактных и культурных провинций"), 1961 - Рейнгард Венскус ("Образование и состояние родов"), 1962 – работа Гахмана (о ней дальше), 1965 - Г.-Э. Мандера ("К истолкованию неолитических культур"), 1972 - Й. Бергман ("Этнос и культурный круг"), 1983 - Эйке-Мейнрад Винклер ("Народ, культура, этнос, популяция, тип. К методике этнического истолкования"). Дискуссия развернулась с 1952 г. и в англоязычной литературе (Фред Эгган, Элис Кихоу), а с 1956 г. с необыкновенной интенсивностью в советской литературе (работы А. Я. Брюсова, Г. С. Кнабе, П. Н. Третьякова и многих других).

Свои новаторские положения Эггерс затем развил в своем учебнике "Введение в археологию" (1959). Говоря о погребениях, он четко сформулировал свою оценку их как источника:

"…погребения содержат не объективный разрез сквозь совокупность типов, бывших в ходу на определенной территории в известный момент, а совершенно субъективную вырезку из наличия типов живой некогда культуры. Так что дело идет о вполне сознательном волеизъявлении человека, об обычае, который мог изменяться от страны к стране (разрядка моя. – Л.К.)" (Eggers 1959: 265).

Эггерс подробно разработал классификацию археологических источников по их характеру отражения действительности (я рассматриваю ее подробно в своих "Археологических источниках"). Кроме того увеличил количество примеров, показывающих рискованность прямого истолкования археологических источников, особенно в том, что касается их ареалов.

Так, в родной для Эггерса Померании (польское Поморье и Восточная Пруссия – рис. 4) в позднелатенское время массовые находки оружия в могилах оказываются к западу от реки Пасарге, а к востоку от нее их нет. Пустовала земля? Население было невооруженным? В следующий период, соответствующий ранней Римской империи, всё как раз наоборот: к востоку от Пасарге полно могил с оружием, а к западу – их нет. Что, вооруженное население переселилось к востоку? Нет, просто в первый период к востоку от Пасарге, был обычай класть оружие в могилу, а к востоку его не было, а в следующий период обычаи сменились на противоположные. Карты находок в могилах в данном случае показывают не расселение племен непосредственно, а распространение некоего религиозного обычая. Другой пример – с римским импортом времени римской Империи (рис. 5). Бронзовые сосуды распространялись к западу от Пасарге, римские монеты – к востоку. Судить о расселении по одной из этих категорий опять же нельзя. Тут разные погребальные обычаи. Те же монеты, но взятые не из могил, а из кладов и погребений, распространены одинаково по обеим территориям.

Кстати, такое комплексное исследование погребальных обычаев всё-таки позволяет провести разделительную границу, но установить, что к западу от Пасарге жили готы, а к востоку эстии, можно только привлекая письменные источники. Но те, кто, как Косинна, хочет вычитывать из археологического материала только этническое истолкование, скорее всего попадет впросак, потому что археологический материал допускает различное толкование, он полисемичен, и в каждом данном случае нужно сначала по конкретным обстоятельствам определить, какое именно толкование здесь наиболее резонно.

Об этнической преемственности Эггерс высказался в духе, очень близком к эмергентизму Вале:

"Три величайших европейских семьи народов становятся нам доступны исторически (т. е. по письменным источникам. – Л. К.) как раз в момент, когда они археологически сменили свои "одежды". Случай ли это или в этом заключена внутренняя связь?" (Eggers 1959: 253 – 254).

Эггерс критиковал Косинну за то, что в его методике была смесь совершено разнородных данных: когда в археологических материалах оказывалась лакуна, Косина, ничто же сумняшеся, перебрасывал мостик через нее по данным письменных источников или по антропологическим. Это методически неопрятно, возмущался Эггерс (Eggers 1959: 251), нужно "getrennt marschieren" (продвигаться раздельно)– это немецкий теоретик стратегии времен Наполеона Клаузевиц требовал продвигаться раздельно к полю сражения, а сражаться вместе. Так и в археологии: исследовать порознь в разных дисциплинах и только в конце сопоставить результаты разных дисциплин/

(Оба последних пункта - о смене одежд и о стратегии Клаузевица - послужили отправным пунктом для двух археологов, следующих в нашем обзоре.)

В 1959 – 60 гг. прошла громкая дискуссия между Эггерсом и польским археологом Влодзимежем Антоневичем. Оба они работали над археологическими атласами мира. Антоневич считал задачей составителя атласа определить археологические признаки этнических общностей, а затем эти этносы картировать. Эггерс же считал своей главной задачей разместить на карте археолого-географические группы (по-нашему, археологические культуры и группы памятников), а затем работать над развитием методов, которые помогут истолковать эти группы, в том числе и в этническом плане – но это только одна из возможностей. Вполне очевидно, что атлас Антоневича придется скорее переделывать, чем атлас Эггерса.

Таким образом, Эггерс в середине ХХ века первым в археологии не удовлетворился критикой источников, аналогичной "критике текстов" (то есть внешней критике источников). Он первым широко поставил вопрос о необходимости целого этапа в археологическом исследовании – этапа внутренней критики археологических источников – критики самого содержания, такой же, какая есть в обработке источников письменных. Это было чрезвычайно важное нововведение на пути превращения археологии (не только первобытной) в строгую науку. Положение Эггерса подхватили скандинавы (в частности Кристиан Кристиансен и К. Эббельсен в работах 1976 – 1983 годов. Мне довелось ввести этот этап в советскую археологию своей книжкой 1978 г. ("Археологические источники"), дополнив вклад Эггерса о необходимости внутренней критики указанием на субъективность, неизбежно вносимую самим исследователем в процессе выбора и отбора материалов (тут у меня были другие предшественники), и сильно расширив классификацию источников. Учебник Эггерса (в Германии были новые издания), к сожалению, до сих пор не переведен на русский, хотя он остается полезнейшим для чтения и сейчас.

 

5. Рольф Гахман и "регрессивная пурификация". Рольф Гахман (Rolf Hachmann – его фамилию пишут у нас и как Хахман) младше Эггерса на 11 лет (рис. 6). Он родился в 1917 г. и учился в Гамбургском и Мюнхенском университетах (изучал преисторию, древнюю историю и этнологию), затем участвовал во Второй мировой войне. В 1949 г., когда 43-летний Эггерс приступил к профессорству в Гамбургском университете, 32-летний Гахман, вернувшийся в археологию, защитил диссертацию, а в следующем году хабилитационную работу. Его первые печатные работы появились в "Архэологиа Географика" у Эггерса. Затем Гахман вместе с Эггерсом и Янкуном стал редактировать этот журнал. Интересы его обширны: занимался ранней бронзой и латенским временем Центральной Европы, участвовал в раскопках не только в Германии, но и в Турции (Богазкёй), Сирии и Ливане. Гахман отличается острым умом и горячим интересом к методическим вопросам интерпретации. С 1959 г. он стал профессором в университете Саарбрюкена, на границе с Францией.

Сопоставление археологических данных с письменными источниками было очень важным уже для Вале и Эггерса. Гахман сделал это основным содержанием своих методических разработок. Главной проблемой была специфика археологических источников, археологического исследования, столь сильно и убедительно подчеркнутая Эггерсом. Она в Германии была основным тезисом еще у Якоб-Фризена. Он ведь учил, что у археологии свои понятия и нельзя их путать и смешивать с понятиями других наук; что археологические культуры, и даже не только культуры, а все единицы археологической классификации – это одно, а народы, языки и расы - совершенно другое, и археология должна заниматься своим делом, не лезть в другие науки. Вале и Эггерс подтвердили справедливость этого тезиса своими работами об этническом истолковании. Но как-то же надо свести воедино данные разных видов источников! В конце концов жизнь-то, отраженная в них, была одна! Преисполненный сознания того и другого и развивая идею Эггерса о стратегии Клаузевица ("getrennt marschieren, zusammen kämpfen"), Гахман решил, что всё исследование должно вестись по каждой науке отдельно, порознь. Что каждая наука должна работать сепаратно, исключительно своими собственными методами, со своими материалами и понятиями, и лишь по выполнении этой работы можно свести результаты ее в некий исторический синтез.

Этот принцип он назвал " регрессивной пурификацией ": "регрессивной" – потому что речь шла о продвижении назад, вглубь веков, а "пурификация" означала очистку исследования от любых примесей понятий и преждевременно введенных результатов других наук. Ведь они могли бы сбить с абсолютно объективной оценки материалов данной науки, заведомо ориентировать исследование на получение уже добытых другими науками результатов, подлаживая эту науку к смежным наукам. Между тем, надо исходить из того, что в разных науках действительность отражается по-разному, разные виды источников отражают разные стороны действительности, и они могут не совпадать, и это несовпадение наталкивает исследователя на гораздо более интересные и глубокие выводы, чем простое внешнее совпадение.

В 1962 г. появилась знаменитая книга трех авторов, в которой Гахман решил воплотить свой идеал исследования: "Народы между германцами и кельтами". Три автора – Гахман, Коссак и Кун. Каждый взял на себя отдельный вид источников: Рольф Гахман – письменные, Георг Коссак, ученик Мерхарта и Вернера, - археологические, а Кун – языковые. Все они работали порознь, ничего не сообщая друг другу о своих занятиях, сепаратно. Совсем как у Клаузевица: Die erste Kolonne marschiert…, die zweite Kolonne marschiert…, die dritte Kolonne marschiert… (Первая колонна марширует…[таким-то путем], вторая колонна марширует…, третья колонна марширует…).

Предмет книги был очень интересен и умело выбран. Германцы в прошлом никогда не называли себя германцами. Название это было им дано римлянами. Римляне называли так народы, расположенные за кельтами. Но где? Позже Цезарь по политическим причинам провел границу по реке Рейн с севера на юг и порешил: к западу от нее кельты, к востоку – германцы. То есть за кельтами, если сначала войти в галлию, а потом повернуть на восток. Но археологические факты не соответствуют этому распределению. На территории этой части Европы есть не две, а три основных группы памятников, и третья не имеет имени. Кроме того есть не-германские и не-кельтские гидронимы и топонимы, которые распространены в ареале этой третьей группы – по обоим берегам Рейна в его низовьях, где ныне Бельгия и Голландия. По-настоящему за кельтами. Гахман предположил, что именно они и были подлинными германцами, и что те народности, которых римляне (и мы за ними) всё время называли германцами, просто вошли в контакт с римлянами позже всех, а так как римляне привыкли называть германцами тех, кто за кельтами, то на эти новые народности и перенесли привычное имя. Римляне их не отличали от первоначальных германцев, а потом из-за своей многочисленности и активности они и стали основным носителем этого имени. А куда девались настоящие германцы и кем они были в языковом отношении, мы просто не знаем.

Книга была очень интересной, но программа не была вполне адекватно выполнена. Не получилось трех независимых исследований в трех науках. Гахман посвятил свою часть не столько анализу письменных источников, сколько критике Косинны. Археологическая и лингвистическая части были выполнены строго по плану, но четвертая часть, в которой мы бы ожидали синтеза трех аналитических частей, разочаровывает. Никакого синтеза, проводимого какими-то особыми методами синтеза, не вышло. Эта четвертая часть просто состоит из механической суммы трех предыдущих частей – три сводки результатов изложены одна за другой. Марширующие колонны, сойдясь в условленном месте, не стали перестраиваться в какой-то новый боевой порядок, а просто сомкнулись и пошли одна за другой. Ситуацию спасло только то, что сюжет оказался удачным: тут не было расхождения показаний разных видов источников, все заключения сходились сами собой. Синтеза просто не потребовалось.

В 1970 г. Гахман предпринял другую попытку – выступил с книгой "Готы и Скандинавия". На сей раз случай был гораздо более трудным. В письменных источниках готы обычно выводятся из Скандинавии, лингвистические данные (топонимика) тоже свидетельствуют о проживании готов в Скандинавии (часть Швеции и сейчас называется Гёталанд, рядом со Швецией находится остров Готланд. А вот археологически проживание готов в Скандинавии не может быть подтверждено!

Теперь Гахман решил делать все три части исследования один. Он сам будет и швец, и жнец и на дуде игрец. Но в реальности он пришел к собственной интерпретации письменных источников по этому вопросу (т. е. всё решил по письменным источникам) и затем не искал независимых решений по другим источникам, а старался свою найденную по письменным источникам версию (и только ее) подтвердить фактами других источников. Он предположил, что письменные сведения о скандинавском происхождении ложны, что это результат путаницы. Готы должны иметь свой исходный очаг на южном побережье Балтики.

Таким образом, здесь все три колонны не шли собственными путями к месту встречи, а с самого начала вторая и третья колонны пристроились в хвост первой.

Это показывает, как трудно реализовать пуристический идеал Гахмана.

Все эти ученые, начиная с Якоб-Фризена и кончая Гахманом (у которого эти идеи наиболее отчетливо сформулированы), выступили против заимствования понятий из других дисциплин, против "смешанной аргументации", за получение ограниченных, но независимых выводов археологии. Они детально разработали проблемы письменных источников в аспекте познавательных границ археологии.

В рецензиях на книгу Гахмана (Клейн 1974; Klejn 1974a), я признавал талантливость автора и высокую ценность его постановки вопроса, но остался неудовлетворенным предложенным решением. Пуристические требования очистить археологическую аргументацию от выводов смежных дисциплин на протяжении всего хода исследования, пока оно не дошло до синтеза разных видов источников, на первый взгляд, очень привлекательны. Они, однако, в чистом виде столь же мало реалистичны, как требования эмпиристов "выложить чистые факты" – и по тем же основаниям. Само существование типов (а они основаны на функциональном различении категорий – наконечник стрелы, гривна, браслет, нож, горшок) предполагает включение аргументации из этнографии, а типология лежит в основе всех археологических выводов. Значит, нужно вводить какое-то разграничение: какие выводы можно и нужно брать из других наук, какие нельзя. Скажем, общие выводы можно, частные, конкретные по данному материалу – нет, и т. п. Здравый стержень этой теории – в ее тяге к как можно более независимым выводам и в ориентированности на междисциплинарный синтез. Но как его осуществить? Когда простое совпадение не получается, тогда непонятно, что же делать. Принципиальное решение указано, но у Гахмана и его коллег нет столь же ясного решения, какими методами, на основе какой теории и в какой дисциплине осуществлять междисциплинарный синтез. У меня есть работы с предположениями по этой проблеме (Клейн 1988; 1992), но это уже за пределами рассмотрения данной школы.

Гахман был очень осторожен и даже враждебен по отношению к попыткам видеть в археологических фактах миграции. В этом убеждении многие ученые следовали ему, среди них исследователи неолита, в котором прежде так популярны были походы индогерманцев Косинны. Гахман показывал, что в ряде случаев исторически засвидетельствованных миграций, не обнаруживается их археологических следов и, наоборот, там, где археологические материалы говорят о резкой смене культуры, письменные источники говорят о преемственности населения. При самой миграции в нее нередко втягиваются многие племена, первоначально не участвовавшие в переселении, а местное население редко полностью вытесняется и местная культура побежденных даже пересиливает и ассимилирует культуру победителей. Интерпретировать эти сложные связи как однозначное переселение и завоевание очень рисковано, хотя в письменных источниках это и могло выглядеть так.

Некоторые археологи предлагали построить общую теорию миграций, которая дала бы возможность выделить археологические признаки миграций и по ним реконструировать миграции из археологического материала. Гахман считает, что построить теорию отражения миграций в археологии невозможно ввиду того, что реальные миграции чрезвычайно разнообразны. Как и Вале, он против того, чтобы прибегать к закономерностям. Он предлагает взять за отправные точки абсолютно явные археологические ситуации и решать в каждом случае особо, полагаясь на здравый смысл и археологические аналогии, а во многих случаях просто признать решение невозможным. Мне это представляется чрезмерной осторожностью, сближающей его позицию с настроениями гиперскептиков. Тем не менее читать его труды весьма увлекательно и полезно.

Мне он писал (25 апреля 1978 г.):

"Я-то вообще никакой не теоретик и не хотел бы им быть. Мысли по теории приходят ко мне лишь в конкретных случаях, и я их стараюсь тогда разработать как примерные - по этому случаю и для этого случая. При этом у меня как буржуазного ученого (это объяснение, рассчитанное на марксиста. – Л. К.) отсутствует ориентировка на надежную идеологию и надежное знание правильности некой идеологии. … В Германии в данный момент, пожалуй, и нет другого археолога, интересующегося теоретическими вопросами. Я бы не мог здесь назвать хоть одно имя. Вообще-то полно молодых людей, много рассуждающих о теории, но не знающих материала. Это считается современным!"

Я предлагал тогда организовать в печати обсуждение темы "Смена культур как археологическая проблема". Гахман возражал (письмо от 14 января 1980):

"А что такое "культура"? Что такое "смена культур"? Я, вероятно, слишком поздно пришел в науку, чтобы иметь достаточно времени для обдумывния. Я происхожу. собственно, из исторической науки (в узком смысле слова), а там естественно никто не знает, что такое "культура", вопрос же о "смене культур" ставится, но совсем иначе. Всегда что-то меняется, но есть ли эпохи, которые сплошь представояют собой "смену культур"? Ваш план интересен, но не говорят ли археологи постоянно мимо ушей друг друга? Борд – палеолитчик, а в палеолите процессы обусловлены узкой выборкой из культуры, как ее дают источники, и наверняка очень искаженно и односторонне. Это ничего не дает для позднейших эпох и для целого. Ренфру – преждставитель "новой археологии", я хоть и могу с ним разговаривать, но мы говорим мимо ушей друг друга. Вот с госпожой Шернквист мы понимаем друг друга. Возможно, мне нужно ей написать, и мы оменяемся мнеиями о Вашем проекте.

Вы должны знать одно: я ни в коем случае не типичен для сегодняшней немецкой археологии (ФРГ и ГДР). Но кто типичен? Это можно увидеть только снаружи!"

Но вскоре Гахман озадачил свой семинар обсуждением темы "Понятие культуры в трудах классиков археологии" и выпустил сборник об этом (Hachmann 1987). А я, при всей его нетипичности, всё же включил его в определенное течение немецкой археологии.

 

6. Ульрих Фишер: археологические культуры как одежды. Четвертый археолог из этого ряда – Ульрих Фишер (Ulrich Fischer, 1915 -????). Он старше Гахмана на 2 года, то есть в общем его ровесник. Родился в б. Кёнигсберге, диссертацию по неолиту Средней Германии защитил в 1938 году в Халле-на-Заале у Вальтера Шульца, ученика Косинны, и ушел на войну. Вернувшись в 1945 г. в Халле, работал в музее, в 1947 с поддержкой другого ученика Косинны, Мартина Яна и Геро фон Мерхарта возобновил работу над той же темой. В 1950 (т. е. на следующий год после образования двух германских государств) перебрался из Восточной Германии в Западную, где с поддержкой Шпрокхофа, ученика Мерхарта, закончил свою монографию о неолите Средней Германии. С 1954 г. стал руководить музеем во Франкфурте на Майне. Занимался и провинциально-римской археологией.

В 1956 г. вышло его фундаментальное исследование по неолиту Средней Германии – бассейна Заале, то есть Саксонии и Тюрингии. Это сразу выдвинуло его в первые ряды специалистов по первобытной археологии. В книге были тщательно и строго, с немецкой педантичностью, обобщены и картированы материалы двух сотен раскопок могильников. В небольшом районе на протяжении развитого неолита и раннебронзового века, то есть несколько больше тысячи лет, оказалось 1935 погребений 18 археологических культур ("археологических культурных групп", как их называет Фишер):

линейно-ленточной керамики - 90,

тычково-ленточной керамики - 15,

рёссенской – 90,

гатерслебенской - 40,

йордансмюльской - 5,

эпимезолитической – 5,

баальбергской – 80,

зальцмюнде - 80,

сохранившиеся мегалитические погребения – 130,

вальтерниенбург-бернбургской – 180,

кальбсрит – 10,

шнуровой керамики – 500,

культуры одиночных погребений – 20,

шёнфельде – 85,

шаровидных амфор – 85,

колоколовидных кубков – 195,

унетицкой – 315,

княжеских погребений раннебронзового века – 5.

Еще Вирхов и Тишлер выделяли археологические культуры. Мориц Гёрнес представил всё культурное развитие Европы как последовательность серий археологических культур, выделенных в основном по керамике. Но многие исследователи сомневались в том, что археологические культуры объективно существуют. Пика это достигло у британских гиперскептиков и американских релятивистов. А в этой книге Фишер непреложно установил, что культуры чётко различаются друг от друга и что культуры, выделенные по керамике, выделяются и по погребальному ритуалу: керамика и погребальный ритуал показывают сильную корреляцию. "Как результат нашего анализа установлено, что в нашей области каждая неолитическая культура обладает собственным погребальным ритуалом" (Fischer 1956: 248).

Специально Фишер занялся одной из них – культурой шнуровой керамики. Целый ряд статей вышел по этой культуре, особенно большая – "Средняя Германия и шнуровая керамика" (1958). Тончайшим анализом Фишер разделил ее керамику на разные группы, установил их соотношения, выделил самую раннюю. Его особенно интересовал вопрос о происхождении этой культуры, Ursprungsfrage.

"Основания происхождения и конца мы, правда, точно не знаем ни у одной из крупных первобытных культур. В зеркале находок мы видим ведь сменяющиеся картины, более или менее четко оттиснутые, каждую следующую часто без ближе доступной связи. Мы не знаем, стоят ли исторические основания (и какие именно) за таким соотношением вещей… Культуры появляются, как сменяющиеся одеяния, которые история на своем ходу набрасывает, следуя моде. Но узнать только из культурно-исторических явлений политически-исторические процессы еще никому не удавалось успешно" (Fischer 1958: 255).

Культуры как сменяющиеся одеяния – это идея из набора Эггерса, отвечающая методической установке Вале о "питающих" и "потребляющих" периодах. Но у Эггерса это была лишь констатация с негативными выводами о невозможности надежно выявить преемственность, а Фишер сделал эту идею стержневой для позитивной картины культурно-исторического процесса.

Свой метод Фишер называет "культурно-социологическим", но социологии в нем не видно; вероятно, название исходит из того, что за картиной распределения археологического материала предполагается некая социальная и политическая организация людей. Привлечение этнографии и вообще других наук, сравнение с современностью (принцип актуализма) Фишер отвергает (Fischer 1958: 258), но как раз уподобление современности играет заметную роль в его интерпретации.

Год спустя после появления этой работы Фишер выступил на международном симпозиуме по неолиту в Праге (труды симпозиума вышли в 1961) с обобщающим докладом "К проблеме формирования поздненеолитических групп на Заале и средней Эльбе". Он констатировал, что все выявленные группы – это именно группы, не ступени. Откуда же такая их многочисленность и такое перемежение? Ну, некоторые – это просто небольшое количество групп, вторгшихся со стороны (михельсбергская, йордансмюльская, гребенчатая керамика, колоколовидные кубки). Но остается еще много. "Это явление может быть объяснено только единичной исторической ситуацией, именно особыми отношениями того времени".

"Поскольку в истории ныне люди могут представляться только действующими в общественном порядке, напрашивается как ближайший вывод, что археологические группы суть одновременно остатки культурно-исторических социальных групп, некогда действенных" (Fischer 1961: 420). Группы эти не политические, которыми занимается собственно история, а культурно-исторические. Этническое толкование, покоившееся на гуманизме и романтике, вряд ли здесь подходит. Мозаика средневековых племен Европы сохранилась в течение тысячелетия, на за это время над Европой пронеслись волны культурных стилей, и сквозь них просвечивают те же народности - "так, есть французский, баварский, чешский или украинский барокко, и отсюда рождается феномен культурного ландшафта. Ландшафты культурно часто даже сильнее племен…" (Fischer 1961: 421).

"Прежде всего, пожалуй ясно, что по отдельности поздненеолитические группы не длились тысячу и более лет; это вытекает из нашей хронологии. Неолитические культурные группы длились явно более короткое время, чем этническая общность в вышеописанном смысле. … Мы должны, таким образом, предположить, что носители определенной культурной группы имели своих предков и потомков среди носителей каждый раз более древней и более молодой культурных групп" (Fischer 1961: 422).

О языке, полагает Фишер, мы археологи ничего сказать не можем. О расе тоже: "индивидуальность культурных групп, их художественный стиль, их погребальный ритуал основаны не антропологически, а исторически". В соседних областях культуры часто смешиваются, в Саксо-Тюрингии нет.

"Индивидуализация – это, так сказать, выделение энергии этого пространства; люди живут в близком соседстве и придают большую ценность различиям. Современные параллели напрашиваются – это религиозные сообщества, и во всяком случае нужно делать вывод, что эта дифференциация протекала в рамках какого-то политического интегрирования…, ибо как иначе могло сложиться такое состояние? … В неолите здесь господствовало еще пестрое многообразие. В вихре старых и новых борющихся идей можно представить себе особые образования, которые внутри некой свободной политической системы могли развивать свое сектообразное существование" (Fischer 1961: 423).

Фишер предполагает в этом неолитическом столпотворении в центре Европы "мирный расцвет" и "беспримерную культурную толерантность", а также "политическую свободу". "Здесь напрашивается как параллель осень нашего средневековья, в которой было множество самостоятельных исторических образований в нежестких общих границах" (Fischer 1961: 424). Не оставляет однако ощущение, что на создание этой любопытной картины как-то повлияло сосуществование двух германских государств, в которых жил автор концепции, - ГДР и ФРГ, - с резко различными социальными устройствами, с расходящейся идеологией (близкой к двум религиям), с разительными различиями в материальной культуре.

Что касается происхождения культур, то оно трактуется очень близко к Вале, причем не только для неолита. Нет перетекания одной культуры в другую. Вместо континуитета, преемственности культур – "явный дисконтинуитет процесса, следующие одна за другой культуры являются как противоположности, места стыка в духе развития теряются…". Вопрос о происхождении обычно решается дихотомично: либо автохтония, либо аллохтония (миграции и влияния). Но это ложное мышление, заявляет Фишер. "Археологическая группа, в общем и целом, может возникнуть только в той области, где она встречена. … Другой вопрос - откуда происходят ее элементы…". Эти могут происходить из разных культур, даже собраться с разных сторон света. Да археологические группы и не культуры, собственно, а только их остатки. Горшки, каменный инвентарь и погребальный ритуал – это лишь малая часть культуры, и, возможно, вовсе не главная. Так что мы решаем только часть вопроса о происхождении. Но принцип ясен – это творческая консолидация в какой-то кризисный момент из разнородных элементов. Они сплавляются в одну культуру как бы в плавильном тигеле (Fischer 1961: 425).

Здесь у Фишера не только сочетается автохтонность с миграциями и влияниями (потому что как еще доставляются разнородные элементы?), но и сдвигается эмергентизм Вале в сторону комбинационизма.

В небольшой статье 1976 года ("Диалектика культур кубков") и в более пространной статье 1987 года ("К рациональности преисторической археологии") Фишер подводит философскую базу под свои заключения. Диалектику он видит в дискретности развития и смене культур, которые выступают по отношению к предшествующим как противоположности. В отличие от Вале он считает субъектом преистории именно археологические культуры, а не личности (Fischer 1987: 183). В разговорах Вале о "движущих силах" истории он улавливает витализм, хотя его собственные рассуждения об особой энергии района Средней Германии тоже отдают мистикой. Он решительно заявляет себя сторонником идиографической истории (т. е. неокантианских взглядов) и выступает против номотетической Новой Археологии. "Культурные законы не существуют, - заявляет он. – Вследствие этого в строгом смысле не может быть и никакой теории культуры" (Fischer 1987: 184). Он, правда, признает для культурной истории существование рода обобщений, называемых принципами, как то: эволюция, вариация, диффузия, традиция, инновация и т. д., "механизм которых остается темным".