Глава 31. Эмпирические школы. 3 страница

3. Открывание типов. Простейший способ выявления археологических типов статистикой и корреляцией, который открыл учитель Бинфорда Элберт Сполдинг (Spaulding 1953, 1960), широко распространен и работает, практически, по сей день. Установка Сполдинга предполагает, что наши типы, собственно, содержатся в материале готовыми.

Также и в нашей стране нашел широкое признание тот взгляд, что типы содержатся в материале и что статистикой и корреляцией их можно беспрепятственно открывать. Принято думать, что марксисту подобает утверждать объективность таких эмпирических типов – это считается у нас подлинно марксистской позицией.

"Марксистской археологической школе, – утверждал Шер (1970: 13, прим. 7), – присуще представление о типах вещей, объектов и памятников как о реальных классах, различия между которыми порождены хронологическими, этническими, локальными, технологическими и прочими естественно-историческими условиями, а не мнением исследователя".

Это утверждение повторено буквально в совместном труде трех авторов (Каменецкий, Маршак и Шер 1975: 78), только слово "марксистской" заменено определением "советской". Но теперь некоторые советские археологи уже представляют себе разницу между эмпирическими типами и культурными типами; они понимают, что открыть первые еще не значит познать вторые.

4. Описание вместо продумывания. Это может быть выражено в различных подходах. Например, в предпочтении остенсивных дефиниций, то есть дефиниций, сводящихся к полному перечню состава. Кристофер Хокс (Hawkes 1973: 177) писал в "Антиквити": "Если уж и выявлять культуры как жизнеспособное понятие, то их можно определить только полным перечислением их частей". Хотя Стюарт Пиготт (Piggott 1958: 78) признал, что "Археология – в основном описательная дисциплина", тем не менее, добавил: "Но это описание оказывается бессодержательным, если не проводится в системе связей и отношений".

5. Индукция как единственный законный путь. Преобладание эмпиризма проявляется в том, что простое обобщение фактов стало на практике считаться единственно верным путем исследования, надежной гарантией от спекуляций. По сути, возрождается девиз ранних философов-эмпиристов. Сводка, перечень, каталог – вот основа для вывода. Поэтому у археологов, придерживающихся этого девиза, идеальными работами признаются сводки материала, завершающиеся обобщениями. А предметами зависти и подражания – грандиозные сводки, типа томов "Руководства по преистории" Германа Мюллера-Карпе (действительно, очень полезной).

У нас Л. Н. Гумилев (1989: 30) опирается на пример естественных наук: "вместо философского постулата естественники применяют 'эмпирическое обобщение', имеющее, согласно В. И. Вернадскому, достоверность равную наблюденному факту". Имеется в виду, что при эмпирическом обобщении мелкие факты склеиваются и взамен роя мелких фактов возникает крупный факт.

Оставим здесь без подробного разбора то, что, как говорит Л. фон Берталланфи (1969: 53), "простое соединение эмпирических данных, хоть и означает определенный прогресс, но еще не составляет собственно 'науки'". Оставим также в стороне, что эмпирическое обобщение не есть простая сумма наблюденных фактов и не равна индивидуальному результату наблюдения (достаточно вспомнить о проблеме выбора и отбора). Неприязнь Гумилева к насаждению философских постулатов непосредственно в позитивные науки понятна и привлекает симпатии. Ведь хотя натурфилософия давно оставлена, родственная ей социал-философия, исторический материализм, господствовала в общественных и гуманитарных науках нашей страны. Однако в естественных науках философию заменили не эмпирические обобщения, а специально-научные теории, а в таких условиях философия помогает позитивным наукам усовершенствовать их методологию.

6. Противопоставление данных спекуляции. Выражением той же эмпирической установки является стремление, где только возможно, противопоставить добротные индуктивные исследования материала всякой там теории – как спекуляции (имеется в виду: пустому умствованию). Бинфорд характеризует мышление другого своего учителя Джеймса Гриффина как "антитеоретическое". "Для Гриффина, – пишет он, – теория была идентична спекуляции, т. е. тому, за что берутся только когда нет данных. Если же данные достижимы, то ясно, что делать: данные суммируются и "самоочевидные" ячейки значений синтезируются в историю. Для Гриффина не было вопроса о том, что же эти данные означают или что они нам рассказывают о прошлом" (Binford 1972: 3). В США многие остались на стороне Гриффина.

Ситуацию в современной Германии Генрих Хэрке (Härke 1995: 48) характеризует следующим образом:

"Слово Теория для немецких ушей звучит легковесным и пустым – этакий мыльный пузырь. Оно подразумевает 'безосновательную спекуляцию' (т. е. рассуждение без фактов), и кажется исключающим практичность, рассматриваемую как чрезвычайно желательная. Когда кого-либо называют 'теоретиком' или что-либо называют 'теорией', в этом безошибочно понимается оскорбительный подтекст. Чтобы избежать этих коннотаций, немецкие ученые вне естественных наук, сколько возможно, избегают термина 'теория', а если уж это неизбежно, они засовывают его под шапку 'методологии'. 'Методика' имеет солидное звучание; она звучит практичной, систематической, целенаправленной, эффективной".

Для примера Хэрке ссылается на учебник Цигерта.

Высокоавторитетный немецкий ученый Герман Мюллер-Карпе (из школы Мерхарта) исходит из того, что "преистории (или, в переводе с немецкой терминологии на нашу, первобытной археологии. – Л. К.) свойственно притязание быть наукой, т.е. добывать знания на основе аутентичных источников и их методично проверяемой интерпретации". По его мнению, "вряд ли конкретные отдельные явления первобытной культуры чужды нам и непонятны, как звезды; наоборот, они доступны нашему познанию в ходе специфического процесса, которым мы можем уловить исторически, – в ходе 'исследовательского понимания', как это называл Й. Г. Дройзен". Решающим тогда становится ухватить явление в его конкретности. Это дает нам те исторические свидетельства, которые противостоят "чисто теоретическому (т.е. спекулятивной концепции человеческого прошлого)" (Müller-Karpe 1975: 82 – 84).

То есть факты первобытной археологии в их конкретности доступны нам и понятны без всякой там теории, они аутентичны, достоверны, а чисто теоретические концепции спекулятивны и чужды науке.

Соответственно этому тома его великолепного и чрезвычайно полезного "Руководства по преистории" (1966 – 1980) построены так: небольшому разделу "непреисторических теорий" (с третьего тома упрятанных под шапкой обзора "исследований") противостоит упорядоченный в солидных и массивных разделах археологический материал, которому следуют выводы из него на основе "исследовательского понимания". "Непреисторические теории" – это теории антропологические, социологические, биологические и т. д. "Преисторических теорий" вообще нет.

Для такой позиции вообще характерно само представление о споре между эмпиристами и радетелями теории как о противопоставлении чистейшей фактографии пустому теоретизированию без малейшей связи с фактами. Между тем, в то время как индуктивисты, в сущности, полностью изгоняют теорию из науки, их противники не считают возможным обойтись без фактов. Даже "новые археологи", явно пересаливающие в поклонении теории, оперируют, как показал Поль Курбэн (Courbin 1982: 162 – 170), фактами, которые они часто заимствуют у эмпириков. Да и сам Бинфорд признает: "Читатель может с полным правом указать несогласованность между моим упорным стремлением к дедуктивному формулированию исследовательских проблем и моей же защитой весьма индуктивной процедуры для сбора данных на основе теории выборок. Я и сам нахожу здесь нестыковку" (Binford 1972: 133).

7. Обобщение как путь к теории. Более того, эмпирическое обобщение, особенно при широком охвате фактов, стало выступать в качестве теоретического исследования (в противоположность описанию фактов). В нашем археологическом обиходе слова " теоретическое обобщение " слились во фразеологическую единицу, ходячий штамп. Если есть обобщение, суммирование, усреднение, то многие склонны полагать, что это уже не эмпирический уровень исследования. В соответствии с этим Брюсов назвал свою работу (1954) по обобщению фактологической базы для хронологии лесного неолита "Теоретические основы хронологии неолита"; юбилейная конференция по итогам изучения Новгорода именуется "научно-теоретической" (Бем 1960).

Если уж прибегают к теории, то она рассматривается в индуктивистском духе – как извлечение регулярности из обобщения фактов. Так, например, Мартин Ягутис-Эмден (Jagutis-Emden 1977) строит симметричную схему, в которой артефакты фиксируются протокольными предложениями, несколько протокольных предложений, соединяясь, образуют гипотезу, относящуюся к слою или поселению, а сводка таких гипотез относится уже к культуре и называется "теория". Стало быть, теория и гипотеза отличаются от фактофиксирующих предложений только охватом, более высокой ступенью обобщения. Очевидно, что для этого автора один факт – это факт, два схожих факта образуют совпадение, которое может быть случайным, три – уже регулярность, и это означает закон, а закон лежит в основе теории. Три обобщенных факта – это теория.

Именно об этом Лесли Уайт сказал Бинфорду, тогда еще студенту: "Джулиан Стюард не понимает разницы между универсальным фактом и законом" (Binford 1972: 18). О подобной ситуации в физике Альберт Эйнштейн (1965: 43) высказался так: "А теперь мы с достоверностью установили, как заблуждались те теоретики, которые полагали, что теория выводится индуктивно из опыта".

8. Ненасытная охота за фактами. Полагают, что чем больше фактов сведено, тем глубже теория. Отсюда молчаливо узаконенная неопределенность целей в планировании многих экспедиций. Ведь в любом случае что-то будет раскопано, добыты новые факты, их можно будет обобщить или включить в прежние обобщения, расширив и упрочив выводы. Как говорится, будет положен еще один лишний кирпичик в здание науки. Охотникам за фактами невдомек, что далеко не всякие новые факты позволяют расширить вывод, что нередко простое умножение фактов не укрепляет доказательства и что кирпичик в самом деле может оказаться лишним. В этом случае раскопки рискуют превратиться в растрату средств и разрушение памятника (разумеется, если это не спасательные раскопки).

Простое накопление одинаковых фактов не приносит ничего нового. Когда перейдены границы необходимой репрезентативной выборки, дальнейшее накопление тех же фактов бесполезно.

9. Horror vacui (Боязнь пустоты). Как заметил Кент Флэннери (Flannery 1972: 106 – 107), традиционные археологи

"часто смертельно боятся ошибиться... Они с ужасом говорят о неполноте археологических источников и о безответственности спекулирования по скудным данным. Они, кажется, как-то чувствуют, что если бы только они могли собрать еще несколько черепков, еще несколько наконечников стрел или еще несколько архитектурных деталей, то шаткость их заключений исчезла бы".

Стали считаться благоразумными сугубая осторожность, воздержание от выводов. Археологу советуют подождать, пока не будут собраны необходимые факты, относящиеся к избранной теме, пока не будет обеспечено "достаточное" количество фактов. С. Н. Замятнин (1951: 92) напоминал, что в археологии "накопление материалов идет обычно медленно, и надо найти в себе силы удержаться от соблазна разрешения, а иной раз и постановки вопроса, если источники этого не позволяют".

10. Несбыточное желание полноты. Но сколько надо фактов, чтобы постановка вопроса и предположительный вывод стали позволительными? Критериев "достаточности" не найти, если допускать неполноту. Поэтому возникает требование собрать " все факты ", всю полноту источников. "Сужение специализации, – считают Колчин, Маршак и Шер (1970: 4), – происходит не из-за утраты интереса к теоретической работе, как об этом иногда говорится, а вследствие того, что заниматься теорией невозможно, не владея всей полнотой исходных данных".

Всей полнотой! Уже Энгельс (1961: 555) возражал против подобных установок: "Если бы мы захотели ждать, пока материал будет готов в чистом виде для закона, то это значило бы приостановить до тех пор мыслящее исследование, и уже по одному этому мы никогда не получили бы закона".

Эту же мысль развивает в середине ХХ века американский антрополог Джулиан Стюард (Steward 1949: 24 – 25). Для него "очевидно, что мелочи культурной истории никогда не будут нам известны полностью и что нет необходимости откладывать формулирование закона до той поры, когда все археологи отбросят свои лопаты и все этнографы отложат свои блокноты". Если антропология не заинтересована в уникальных и экзотических подробностях, то необходимо, чтобы делались попытки сформулировать закон, сколь бы предварительными они ни были. Это формулирование позволяет нам установить новые виды проблем и направляет наше внимание на новые виды данных, которые прежде от нас ускользали. "Собирание фактов, собирание само по себе есть недостаточная научная процедура; факты существуют только в связи с теорией,.. а теории не разрушаются фактами, они заменяются новыми теориями, которые лучше объясняют факты".

Как специалисты по логике давно показали, индукция в принципе не может быть полной.

11. Опытность практика – пропуск в теорию. Очень распространенным оказывается убеждение, что теоретические и методологические оценки позволительно высказывать лишь на основе долгой эмпирической подготовки. Иоахим Вернер сформулировал это наиболее откровенно и резко: "Издание археологических источников – это очень трудоемкое дело, оно требует упорной и тщательной работы. Только тот, кто выполнил эти настоятельные обязанности и овладел ими, получает право влезть в вопросы метода; здесь пролегает граница между наукой и журналистикой" (Werner 1951). Высокомерное презрение Вернера к определенным представителям политической журналистики в одеянии ученых вполне понятно, тем не менее, его аргументация несколько наивна.

В основе этого взгляда лежит представление о теории как просто индуктивной генерализации фактов. Наиболее глубокие и осторожные из эмпирически ориентированных археологов избегают указания на исключительно индуктивный путь и говорят о "теории, которая есть лишь рационализация опыта" (Randsborg 1995: 221; см также Randsborg 1994).

Многие маститые археологи смотрят с нескрываемым скепсисом на теоретические опыты молодежи, поскольку всерьез верят, что только большой опыт в эмпирической работе позволяет добиться успехов в теории. Столь откровенных высказываний в этом духе, как у Вернера, я в советской археологической литературе не встречал, но многие профессора и руководители учреждений думают именно так и, как могут, тормозят тягу молодежи к теоретическим проблемам.

Но история нашей дисциплины не поддерживает эту позицию. Косинна и Чайлд очень мало копали и не оставили после себя импозантных работ по классификации артефактов. Несомненно, и для теоретической работы надо быть компетентным археологом, но теоретики нуждаются в совершенно ином образовании, чем раскопщики или музейные работники. А многие особенности, которые теоретику нужны как мыслителю (смелая фантазия, умение отвлечься от мелочей т.п.), представляются прямо противоположными добродетелям эмпирического обработчика материала. Более того, они даже могут атрофироваться в многолетней эмпирической рутине. Надежда превратить опытного эмпирика в успешного теоретика сродни предложению вырастить султана из хорошего евнуха – поскольку, де, оба работают в гареме. (Чтобы не обидеть эмпириков, хочу добавить, что эту метафору можно применить и в виде перевернутой сентенции).

12. Аргумент 'не-время-для-теории'. Ввиду успехов теории в других науках и славы великих теоретиков прошлого в археологии, иногда предлагается уступка: для теории есть место и в археологии, но лишь на следующей стадии ее развития или на предшествующих, только не сейчас. Первое такое рассуждение появилось как оправдание отсутствия теории в течение нескольких десятилетий в советской археологии. Ю. Н. Захарук (1970: 10) доказывал, что было необходимо пройти через эмпирический период и сначала накопить достаточно фактов, чтобы перейти к аналитическому периоду и начать возводить теоретические конструкции. Другое решение было предложено Ульрихом Фишером (Fischer (1987: 194): "Все теоретические методы первобытной археологии... были развиты в XIX веке... Можно с полным основанием утверждать, что теоретический раздел методологии нашего предмета завершен. Добавления можно ожидать в практическом разделе".

Еще не время… Уже не время… При нынешнем накоплении археологических фактов всегда есть время для теории, были бы теоретики.

Предложенный перечень симптомов эмпиризма может носить системный характер, когда налицо все признаки вместе, и они связаны философскими убеждениями в единую методологию. Но симптомы эти могут встречаться и порознь, не образуя системы и сочетаясь, даже противоречиво, с другими методическими и идейными позициями.

С этим перечнем симптомов нетрудно поставить диагноз "эмпиризм" тому или иному археологу или археологическому труду. В общем, это, конечно, симптомы болезненные, потому что всякая ограниченность не свидетельствует о здоровье. Но в каждом отдельном случае нужно заново решать вопрос о том, обнаружена ли болезнь или просто аномалия или даже - чем чёрт не шутит - преимущество.

 

12. Статистические концепции: Элберт Сполдинг. Под номером три в этом перечне помещено статистическое открывание типов, введенное в археологию Элбертом Сполдингом. Как у Сполдинга сформировалось это направление работ?

Элберт Сполдинг (Albert Spaulding, 1914 -????), младше Рауза, Тэйлора и Уилли всего на год, а Форда на три года, учился в первой половине 30-х у Стронга в Небраске, таким образом, находился в сфере воздействия функционалистских идей в археологии. Отсюда он получил свое пристрастие к анализу культурных систем, к разбору механизма их действия и свое пренебрежение к истории. На место исторической перспективы функционалисты подставляли логический анализ систем, на место исторической интерпретации - логическое объяснение. Затем после войны он оказался на работе в Мичиганском университете. Там он попал под руководство заядлого таксономиста Гриффина, с его эмпирическим настроем и жгучим интересом к классификации, к открыванию типов. Вошел он и в контакт с работавшим там же неоэволюционистом Лесли Уайтом, который в это время был уже влиятельным профессором. Сполдинг не мог не учитывать интересы своего начальника Гриффина к эмпирическому открыванию типов, хотя и относился скептически к его методике и целям (выявление миграций и влияний), не мог и избежать влияния Лесли Уайта. От Уайта он усвоил материалистический взгляд на археологические категории, придя к убеждению, что все наши категории есть в материале и можно их объективно выявить.

В это время наиболее объективным способом открывать, классифицировать и описывать наличные категории уже считалось применение математических методов - статистики и комбинаторики.

Вообще математика входила в науку двумя струями. Одна была связана с рационализмом (от Декарта, Спинозы и Лейбница). Рационализм уповал на деятельность чистого разума и поэтому, практикуя дедукцию, поощрял логику и строгие математические рассуждения, теоремы. Другая струя была порождением эмпиризма (от Френсиса Бэкона и Локка). Эмпиризм предлагал основывать поиски истины на опыте, индукции, обобщении фактов, и поэтому приводил к составлению перечней, к измерениям и подсчетам, к неоспоримому обобщению путем усреднения, словом, к статистике. Связи между элементами столь же неоспоримо выявлялись корреляцией.

В конце XVIII века измерения стали применяться в физической антропологии (Блюменбах, Крамер), в 1876 Брока свёл их в систему, основав краниометрию. В 1835 г. Кетле опубликовал свою "Социальную физику", заложив основы статистической характеристики изменчивости (средние, стандартное отклонение, нормальное распределение). Племянник Дарвина Гэлтон применил теорию вероятности и статистику к расчету наследуемых свойств. Его ученик Кэттел в 1890 г. употребил математические методы в психологии, развив новые мерки корреляции (коэффициенты Спирмена и Пирсона). В 1920-е годы венский психиатр Й. Л. Морено придумал социометрию – измерение отношений между личностями в группе. В 40-е – 50-е годы Джордж Мёрдок в Иельском университете – расчленял культуры на элементы, подсчитывал, проводил корреляции в культурной антропологии.

Все эти математические операции лишь обслуживали индукцию, придавая ей точность, больше объективности и укрепляя ее авторитет.

Связь статистики с индуктивной методикой сохранялась и в археологии. В 1877 г. молодой тогда археолог Флиндерс Питри написал "Индуктивную метрологию", в которой представил обобщения своих измерений египетских памятников. Инициированная им (его "датировками последовательностью") сериация, метод сам по себе сугубо индуктивный, учитывала нормальные распределения артефактов в слоях и памятниках, что означало статистику. На американской почве сериация всё больше приобретала математическое выражение (у Крёбера в 1916 г., у Крёбера и Стронга в 1924, у Стронга в 1925 уже с коэффициентами корреляции, затем у Форда в 1936 – 38 гг.). В 20-е – 30-е годы статистика и корреляция применялись в отдельных работах советских археологов Ефименко, Арциховского и Грязнова. В 1940 г. Крёбер опубликовал статью "Статистическая классификация", которая вместе с последовавшей в 1944 г. статьей Алекса Кригера "Типологическая концепция" послужила для Сполдинга маяком и исходным пунктом для всей его исследовательской деятельности.

Ни Крёбер, ни Стронг, ни Кригер не были сугубыми эмпириками. Крёбер был учеником Боаса, членом партикуляристской школы и скептически настроен по отношению к законам развития (в этом смысле близок к эмпиристскому подходу), но был склонен к географическому восприятию культуры. Стронг находился под влиянием функционализма и вводил его в археологию. Кригера по его интересам можно причислить к таксономистам. Но все они были убеждены в мощности статистической методики и в реальности выделяемых категорий, что и обеспечивало в их глазах объективность выводов. Эту убежденность усвоил и Сполдинг, сделавший открывание типов центром своей деятельности.

Он написал статью "Статистическая техника для открывания типов артефактов", которая со времени публикации в 1953 г., неоднократно перепечатывалась и стала, так сказать, манифестом верующих в реальность типов. В этой статье Сполдинг рассматривает тип

"как группу артефактов, показывающих устойчивый комплекс признаков, сочетание свойств которых дает характерную конфигурацию. Это значит, что даже в контексте очень схожих артефактов классификация в типы есть процесс открывания сочетаний признаков, предпочитавшихся создателями артефактов, а не произвольная процедура классификатора" (Spaulding 1953a: 305).

Минимальным требованием для установления типа является корреляция двух признаков. Приведены примеры применения статистики к конкретным археологическим материалам. Некоторая неуверенность в достоверности полученного результата обычна для статистики, это статистически определимая величина (степень вероятности ошибки).

Поскольку эти операции стали основным содержанием его работы, да еще под руководством эмпирически ориентированного Гриффина, она приобрела характер эмпирически направленной. Ознако сам Сполдинг, с его интересом к функционалистским представлениям и к теоретическим объяснениям (позже вошедшим в Новую Археологию) никак не может считаться эмпириком. А вот его несколько наивная убежденность в полной объективности открываемых типов всё-таки остается элементом представлений эмпиризма.

Сполдинг произвел огромное впечатление на юного Бинфорда, и это наложило неизгладимый отпечаток на всю Новую Археологию. Бинфорд встретил Сполдинга в Энн Арборе, в Мичигане, где тот работал подручным у вельможного Гриффина. Бинфорд с юмором вспоминает свое первое занятие у Гриффина. Он описывает просторный кабинет Гриффина, где Гриффин в белом халате восседал в большом вращающемся кресле за большим письменным столом в центре помещения, отклонясь на спинку, чтобы казаться выше. Перед его столом на диване помещались старшие студенты, а младшие сидели, скрестив ноги, на полу вокруг. Гриффин встал, подобрав полы своего белого халата, подошел к двери, улыбнулся, и прокричал как можно громче: "Сполдинг!" Через короткое время вошел Сполдинг (рис. 8), тоже в белом халате, тихонько извинился перед студентом, плечо которого задел, и уселся за маленький столик в стороне без малейшей улыбки.

Описав занятия с Гриффином, который требовал умения определять сналету черепок – какого он культурного типа, какого происхождения, - Бинфорд затем описывает занятия со Сполдингом:

"Сполдинг прохаживался по кабинету с руками в карманах белого халата, головой и подбородком вперед, с неприступным выражением на лице, и отвечал на громкие призывы Гриффина, - но это был совсем другой человек в собственной аудитории. Глаза его пылали, его острый ум был изощренным, его мышление во время работы было ясным, изящным и неотразимо логичным. Какой контраст! На занятиях Гриффина возникало впечатление о присутствии на мистическом опыте; заключения выводились из фотографий, смысл которых был далек от ясности. Сполдинг требовал, чтобы каждое предложение, каждый аргумент защищался ясными выражениями о том, как смысл выведен из наблюдений и какое значение данные имеют для заключений. Это был другой мир.

Мало кому из студентов хватало сил выдержать Сполдингов курс методов; он требовал знать статистику. … Казалось, Сполдинг старается выжить студентов из своих занятий. Он объявил, что ставит "отлично" только тем, кто знает столько же, сколько он сам. Для любимчиков Гриффина это обычно кончалось бумажкой о непригодности на второй же день. … Семеро из нас остались" (Binford 1972: 5 – 6).

Сполдинг был человек, твёрдо убежденный в абсолютной объективности открываемых статистикой типов и готовый убеждать других. Его убежденность и воинственность мешала ему видеть некоторые слабости его позиции и сводила его подход к технически изощренному, но всё тому же наивному эмпиризму: что вижу, то и есть; что подсчитал, то и верно. Это неплохо показала его дискуссия с Фордом, в которой оба занимали крайние позиции, не ухватив путь к открытию культурных типов. Но эту дискуссию рассмотрим далее.

В 1960 г. Сполдинг пишет развернутое изложение своей концепции: "Статистическое описание и сравнение комплексов артефактов". В том же году он получил назначение в Национальную Организацию Наук и переехал в Вашингтон. Но уже к концу 60-х он работал профессором в Санта Барбаре в Калифорнийском университете, неподалеку от Беркли, где в том же Калифорнийском университете почти всю первую половину ХХ века проработал Крёбер, умерший в 1960 г.

 

13. Некоторые уроки. Прежде всего, из всего содержания этой главы было бы неплохо усвоить один урок: даже весьма архаичные и недалекие методические задачи (а эмпирические операции принадлежат именно к таким) имеют свою важную начальную функцию в исследовательском процессе. И даже их абсолютизация и превращение в особую позицию могут оказываться полезными и заслуживать уважения в определенных ситуациях. Не стоит относиться к ним всегда и везде свысока.

Очень поучительна дискуссия Сполдинга с Фордом. В дискуссии оба были не правы, и дискуссия не решила проблему, но оба внесли своими выступлениями в дискуссии ценный вклад в понимание этой проблемы. Таковы многие споры в науке. Вероятно, в научных спорах умнее всего ведет себя тот, кто не старается переспорить противника, уязвить его и доказать свое превосходство, а стремится понять противника, понять себя, и понять суть проблемы.

 

Вопросы для продумывания:

1. Резонно ли выделение эмпирической школы? Ведь не выделяем же мы теоретическую школу или рационалистическое течение, практическое течение.
2. Какие еще эмпирические школы Вы бы предложили выделить, кроме ранне-смитсоновской и марбургской?
3. Все ли стимулы эмпиризма здесь были перечислены или перечень нужно дополнить?
4. Стимулом эмпиризма для деятельности марбургской школы, несомненно, была оппозиционность ее лидера Мерхарта и его сподвижников нацистской идеологии, которая навязывалась немецким археологам нацистской властью. Несомненно, и несогласие с косинновской археологией предшествующего времени. Но косинновская археология никогда до 1933 г. не была господствующей. Какие же стимулы действовали в начале сложения школы Мерхарта?
5. Можно ли считать эмпиристом Вольфганга Дена, учитывая некоторые его новации: замену отдельных находок как объектов интереса комплексами, интерес к функциям, ремеслу и социальной интерпретации?
6. Чем можно объяснить резкую вспышку эмпиристских убеждений во Французской археологии последних десятилетий?
7. Все ли проявления (и признаки) эмпиризма здесь отмечены или перечень нуждается в дополнении?
8. Бинфорд противопоставлял фигуры Гриффина и Сполдинга. Противопоставление яркое. А есть ли между ними что-либо общее?
9. В какой мере, по-Вашему, можно называть позицию Сполдинга эмпиристской? В чем это выражено?
10. Чьи доводы представляются Вам более убедительными – Сполдинга или Форда?