Глава 31. Эмпирические школы. 2 страница

Опубликованное им в 1928 г. "Введение в преисторию Нижней Саксонии" выдержало 4 издания. В том же году он выпустил систематический труд "Основы исследований по преистории" с подзаголовком "Состояние и критика исследований о расах, народах и культурах в преисторическое время". Это было расширенное издание брошюры, выпущенной им еще в 1923 г. "Основные вопросы преисторических исследований. Расы, народы и культуры".

Основной принцип работы археолога он сформулировал так: "Не набрасывать желанные картины, а всегда иметь перед глазами всю суровость голых фактов" (Jacob-Friesen 1939: 296). Археология, считал он, не должна работать понятиями, которые лежат вне ее компетенции – расами, языками, народами. Якоб-Фризен вообще считал, что каждая из трех смежных наук – археология, этнология и лингвистика – самостоятельна и должна работать со своими собственными понятиями, не путая их с понятиями других наук. Тождества археологической культуры с расой, языковой и этнической общностью (народом) он решительно отверг. "Расовая философия в наши дни выродилась в расовый фанатизм и даже внесена в политику. Многие неспециалисты бросаются антропологическими понятиями, смысл которых они едва понимают…" (Jacob-Friesen 1928: 35). Археологи имеют дело не с расой, не с народом, даже не с культурным кругом, а лишь с кругом форм (Formenkreis)!

Он не только выражал свой скепсис относительно основных положений Косинны, но усматривал рискованность и в типологическом методе Монтелиуса. Говоря о типологии (в отличие от типологического метода), он даже предлагал заменить этот термин "морфологией находок" (Fundmorphologie), чтобы не спутать классификационные задачи с эволюционно-типологическими гипотезами Монтелиуса. К географическому подходу Градмана – Хеннига – Крофорда – Вале, особенно к составлению карт, он относился с большей симпатией: там, на его взгляд, меньше гипотетического, меньше места полету воображения.

С 1932 г. он стал в свои 46 лет профессором Гёттингенского университета. В нацистское время он, естественно, подвергся нападкам фюрера преистории Рейнерта (Wegner 2002), был отстранен от многих своих постов, но остался директором музея, только к нему приставили контролера от СС (Zylmann 1956). Так что школу создать он не успел. Восстановлен после войны, в 1953 г. ушел в отставку по возрасту, в 1956 г. вышел сборник в его честь.

Якоб-Фризен был не только пионером в практической работе, он был и теоретиком, но теоретиком эмпирического направления: он отстаивал силу и убедительность достоверных фактов и их непосредственной обработки и отвергал рискованные интерпретации, основанные на теоретической увязке археологических категорий с явлениями живой действительности – и понятиями других наук.

 

 

9. Марбургская школа Мерхарта. Одновременно с Якоб-Фризеном, деятельность которого протекала в Ганновере и Гёттингене, в маленьком университетском городке Марбурге на Лане в старинном университете работал очень независимый и очень влиятельный археолог Геро Мерхарт, создавший свою школу (Knöll 1960; Kossack 1969; 1977; 1986; Ames 1987), к которой название эмпирической очень подходит (Sangmeister 1977; Härke1991; Theune 2001). Мерхарт родился в один год с Якоб-Фризеном, а умер на год раньше его.

Геро Курт Мария Мерхарт фон Бернег (Gero Kurt Maria Merhart von Bernegg, 1886 – 1959), уроженец Австрии (городок Брегенц в Альпах, на самой границе с Германией и Швейцарией), окончив иезуитскую школу, учился в Мюнхенском университете геологии, географии, антропологии и преисторической археологии, в частности у Й. Ранке. Потом в Вене по одному семестру занимался у М. Гёрнеса, Р. Муха и Г. Обермайера и в Цюрихе у Й. Хейерли. Окончил (с дипломной работой по геологии) в 1913 г, уже 27-летним, перед самой войной и начал было работать ассистентом в Мюнхенском антрополого-преисторическом музее. С началом войны был мобилизован в австрийскую армию оберлейтенантом, послан на русский фронт и в 1914 же году попал в плен под Львовом. Пленных отправили в Сибирь, где в 1919 г. он оказался в лагере под Красноярском.

После революции с помощью Красного Креста ему удалось освободиться из лагеря, и очень образованного немца использовали как сотрудника в Енисейском музее, и после 6 лет плена добровольно остался еще на 2 года, чтобы закончить упорядочение материала. В 1920 – 21 годах он заведовал там археологическим отделом. Мерхарт мудро старался не вдаваться в политические и национальные вопросы, занимался только тем, что было общим для всех археологов – типологией, хронологией, культурной идентификацией. Он разобрал и упорядочил богатые археологические коллекции музея, впоследствии издал по ним несколько работ ("Палеолитический период в Сибири" на английском в Америке и "Бронзовый век на Енисее" по-немецки), а свои приключения описал в мемуарах с красноречивым названием "Daljoko" (как видите, русский он осваивал не по книгам). Они вышли в 1960, поcмертно.

Вернувшись в 1921 после 7 лет в России, устроился работать в Инсбруке (Австрия), диссертацию делал у Освальда Менгина. Защитил диссертацию в 1924 г. и до 1927 г. преподавал в Инсбруке. Затем перебрался в Германию и, проработав немного ассистентом в собрании древностей Мюнхена, под боком у Рейнеке, который оказал на него большое влияние, затем год в Римско-Германском Центральном Музее в Майнце, обосновался в Марбурге. Там в 1927 г. была учреждена первая в Германии кафедра (Seminar) первобытной археологии (Vorgeschichte), а Мерхарт стал первым в Германии профессором первобытной археологии. Ему было в это время 42 года.

Кафедра была организована усилиями археолога-античника Пауля Якобсталя (Paul Jacobsthal, 1886 – 1957), ученика Георга Лёшке. Лёшке, завзятый враг Косинны, был учеником Рейнгарда Кекуле фон Штрадониц и специализировался на пограничных областях классической и первобытной археологии – на провинциально-римской археологии Германии и микенской культуре. Якобсталь унаследовал его интересы и развивал их в направлении первобытной археологии. Среди прочих с Мерхартом конкурировал в притязаниях на кафедру в Марбурге Освальд Менгин (оба конкурента – австрийцы). Из призванных решать этот вопрос за Мерхарта высказались Обермайер, Рейнеке и другие, против – Косинна. Менгина отвергли за "враждебность немцам" и католицизм (Марбург был протестантским университетом). Избранный на должность Мерхарт еще долго работал рядом с Паулем Якобсталем, испытывая влияние этого античного археолога и через него – классической археологии, в которой эмпирический, вещеведческий настрой был традиций – Бруна и Фуртвенглера.

Работать ему было суждено в этой должности и в этом месте 15 лет и потом после перерыва еще 4 года.

За это время он сколотил великолепный вдохновенно работающий коллектив и подготовил уйму молодых археологов, занявших видные места в археологии Германии. Это Курт Биттель (прославившийся раскопками хеттских памятников), Вернер Бутлер, Ион Нестор (ставший патриархом румынской археологии), Эрнст Шпрокгофф (первый директор Римско-Германской Комисии), Вольфганг Ден, Фридрих Хольсте, Эдвард Зангмейстер, Иоахим Вернер, Вернер Кобленц (виднейший археолог ГДР, директор Дрезденского музея), Георг Коссак, Отто-Герман Фрей, Генрих Мюллер-Карпе и др. – 33 доктора. Как ему удалось привлечь столько талантливой молодежи?

Сказалось то, что это была первая в Германии кафедра первобытной археологии. Но другие выросли, как грибы, уже через несколько лет. Кроме того, это формальное первенство, а фактически первобытную археологию преподавали и без отдельной кафедры или с позже возникшими кафедрами: в Берлинском университете Косинна, потом Макс Эберт, в университете Халле-Виттенберг – Коссиновский ученик Гане, в Гейдельберге другой его ученик Эрнст Вале, в Гёттингене Якоб-Фризен, в Кёльне – Герберт Кюн, в Тюбингене палеолитчик Рихард Шмидт, в Вене Освальд Менгин. Были авторитетные археологи и вне университетов: в Берлине – Шухардт и Гётце, в Мюнхене – Рейнеке. Видимо, гораздо больше сказалось то, что умудренный своим российским и центрально-европейским опытом работы в конфликтных ситуациях (в разных государствах, в разных политических системах, с разными национальностями), Мерхарт практиковал нейтральную археологию. Он выбирал в ней то, что ценится всеми и в чем можно спокойно делать вклад в науку, - эмпирические операции, вещеведческие штудии по бронзовому и железному веку Германии. В этом его поддерживал основатель кафедры Якобсталь. На полевую практику он посылал студентов часто к Берсу, ученику Шухардта. У Мерхарта были две главные темы – источники и методика их обработки. Эпохи и культуры отступали на задний план (Sangmeister 1977: 10).

В членении материала Мерхарт соблюдал иерархию терминов: наиболее крупные блоки материала обозначаются как "культурные круги", они подразделяются на "культуры", а те – на "группы". Впрочем, сам он употреблял эти три термина и как синонимы (Ames 1987: 102), абсолютный же масштаб этой шкалы, Мерхарт оставлял неопределенным:

"Какие культурные элементы и сколько должны быть одинаковыми, чтобы дать нам право говорить о "замкнутой культуре", в каком объеме новые элементы должны вторгнуться, а старые быть утеряны, какие требуются доказательства способа их внедрения или утраты, прежде чем мы сможем или даже должны будем говорить об образовании новой "культуры", - это объективно еще не установлено" (Merhart 1969: 88).

Что это может быть условным, в голову ему не приходило. Культуры он воспринимал как изменчивые и развивающиеся образования, обычно смешанные, так как трудно избежать влияний и включения пришлых групп. Он реалистично представлял, что культура может оказаться местной, а может и пришлой, может исчезнуть, а может и дать начало нескольким дочерним культурам. Подыскивать всем им имена, упоминаемые в письменных источниках, Мерхарт избегал и совершенно не касался реконструкции нематериальной культуры. Он делал это сознательно и четко: "Прочие вопросы, однако, касаются основополагающего и методического, до чего мы еще не доросли". Приведя примеры возможных миграционных толкований материала – когда находки вырываются из комплексов и связываются типологическими рядами или когда новации приписываются вторгшимся и исчезнувшим без следа северянам и из этого выводятся концепции индогерманизации территории, - Мерхарт заключает: "Эти примеры подчеркивают, как слабы до сих пор методические тормоза, которые должны противостоять субъективным толкованиям" (Merhart 1969: 88).

Как пишет Зангмейстер, "было бы трудно выделить из написанных в Марбурге диссертаций особую линию интерпретации, особую научную концепцию, которая оправдала бы выделение особой "научной школы". Большей осторожности в высказываниях, дистанцирования от ученых мнений недостаточно ведь для этого" (Sangmeister 1977: 15). Тем не менее, школа складывалась, она сплачивалась общими представлениями о научности, вдохновенными лекциями шефа и разборами коллекций (рис. 3), и это продолжалось общими посещениями кафе неподалеку – сначала каждый день, потом по вторникам.

Когда в 1933 г. защитил диссертацию Шпрокгоф, он присоединился к Мерхарту в чтении лекций. Эрнст Шпрокгоф (Ernst Sprockhoff, 1892 – 1967) поздно вошел в археологию и поздно попал под влияние Мерхарта. Родившись в семье берлинского учителя, он и сам выучился на учителя, но на досуге посещал курсы археолога Альберта Кикебуша, первого ученика Косинны, постепенно отошедшего от Косинны. Шпрокгоф был участником обеих мировых войн, и они отняли у него в совокупности целое десятилетие. Вернувшись в 1920 г. с Первой мировой войны, он в обстановке разочарования и бедствий подался к Косинне, чтобы укрепиться в надеждах на великие качества немецкого народа. Но очень скоро он разочаровался в Косинне и перешел к ученику Шухардта Максу Эберту в Кёнигсберг, в 1928 г. защитил у него диссертацию по археологии, затем переехал в Берлин и участвовал в словаре первобытной археологии Эберта. Уже тогда в его работах ощущалось влияние Мерхарта. Он сумел попасть к Мерхарту и в 1933 г. защитил у него вторую диссертацию. В 1937 г. стал Первым директором Римско-Германской Комиссии в Майнце. За межвоенное время выпустил много солидных книг о мегалитах и других памятниках Германии, а в 1939 г. снова ушел на войну (подполковником). После войны получил кафедру в Киле и сменил интересы – занялся проблемами первобытной религии. До пенсии ему оставалось десять лет.

Еще до прихода к Мерхарту у него формировалось похожее отношение к задачам археологии. "Слова достаточно сменялись, пора, наконец, увидеть факты, - писал он в 1928 г. – Публикации материала – вот то, в чем мы настоятельно нуждаемся" (Sprockhoff 1928). И в том же году: "Предпосылкой научности является не вера, а сомнение" (цит. по: Misamer 1987: 89). Немецкий патриотизм владел им, но не ослеплял. Шпрокгоф написал сочувственную рецензию на труд Якоб-Фризена и критически отозвался о работах расиста Гюнтера. Проявил он скепсис и в рецензии на Косинну: индоевропейцев он считал более вероятным возводить не к северу, а к южным странам. Нордический круг считал смешанной культурой: на мегалитическую основу наслоилась пришлая культура боевого топора. К эволюционизму и к идее прогресса также относился скептически. Считал ошибочным видеть в типологических рядах эволюцию и вообще чистую линию развития: влияния со стороны кардинально изменяли его ход.

Вот такой археолог стал читать лекции вместе с Мерхартом, а другой ученик, Юнце, подменил шефа в руководстве охраной памятников региона. Якобсталь же и Берсу, будучи евреями, вовремя эмигрировали из нацистского государства в Англию.

С 1936 года, когда нацистская власть укрепилась, начались нападки (в печати и административной переписке) руководителя нацистской археологии Рейнерта и его подручного Беннеке на руководителя Марбургской школы (Wegner 1991). Мерхарт пишет в это время своему ученику Бутлеру, вспоминая свои сибирские годы:

"Когда я не имел, что жрать, а имел продранные штаны и малярию и пару коммунистов за собой, которые держали меня на коротком поводке, тогда я в коллективе Красноярского музея с гордостью чувствовал себя немцем, потому что там понимали, что я представляю немецкий способ жизни и немецкую работу. Сегодня моя немецкость недостаточно хороша, и мне неохота себя защищать. Тогда я делал сибирскую преисторию, и это было немецким поступком. Сегодня молодые парни подсчитывают, достаточно ли я делаю германистику. Нужно ли мне сопротивляться?" (цит. по Kossack 1999: 67).

Бутлер работал в министерстве образования, а там уже получили письмо Гейдриха, который от имени Рейхсфюрера СС Гиммлера обратился к министру:

"Штатный профессор преистории в Марбургском университете Геро Мерхарт фон Бернег отправил своих сыновей учиться в иезуитской школе в Фельдкирхе в Австрии. Вследствие этого поведения, несовместимого с мировоззренческими требованиями к профессору немецкой преистории, Рейхсфюрер СС считает себя обязанным просить Вас, господин Рейхсминистр, отозвать профессора фон Мерхарта со своего поста в Марбурге. Кроме того, и ряд других причин говорят против оставления проф. Мерхарта в должности. Мерхарт отрицает связь преистории с расоведением. Он к тому же имеет стремление противопоставлять истории преисторию как неполитическую науку. … Мерхарт изначально пытался противостоять многочисленным устремлениям выправить на основе национал-социалистической революции немецкую преисторию как сознательно народную. В 1934 г. он писал в письме к одному археологу, что теперь должна начаться борьба против "германомании". … Из приведенных причин ясно, почему проф. Мерхарт с давнего времени слывет в кругах национал-социалистических исследователей первобытности одним из опаснейших врагов преистории, которого, однако, труднее всего ухватить" (цит. по Kossack 1999: 70).

В том же году Мерхарт был снят с поста заведующего. Из-за всего этого Мерхарт заболел, его замещал его любимый ученик Хольсте. В 1942 г. 56-летнего Мерхарта "за деятельность, оппозиционную национал-социалистическому образу мышления" досрочно уволили на пенсию, не дав обычного звания Emeritus (заслуженный в отставке) с соответствующими привилегиями. Планируемого преемника, Хольсте, забрали на фронт, где он и погиб. Заменил его Ден, но его тоже забрали на фронт, где он попал в плен. Вообще марбургская школа потеряла четверть своего состава. После войны Мерхарт был восстановлен в должности, руководил еще четыре года и стал эмеритом (отставником) в 1949, в возрасте 63 лет. Еще 10 лет жил на пенсии, умер в Швейцарии.

Заменивший его Вольфганг Ден (рис. 4) эмпирическую направленность марбургской школы еще усугубил. Мерхарт всё-таки давал сразу памятникам и культурам этнические обозначения (германцы, кельты, иллирийцы). Ден от этого отошел и вообще сомневался, возможно ли это. Кроме кельтов для латена этнические имена более не употреблялись. Источниковедение, история науки и методика ушли из круга внимания, на первый план выдвинулись определения культур, эпох и вещеведение, в частности сквозная тема – первобытное ремесло. Вместо Funde (находок) в центре внимания оказались Befunde (комплексы), вместо хронологического и культурного истолкования – определение функций и социальная интерпретация. Почтение к памятникам, сбору материалов и описаниям еще более усилилось.

В 1958 г. Ден взял к себе ассистентом Отто-Германа Фрея, который в 1976 г. заменил его у руля Марбургской школы. За двадцать лет до того Фрей учился у Зангмейстера и Киммига, осваивая латен. Как и Киммига, его курировал сам Якобсталь, лучший знаток латена. В 1956 г., когда Фрей еще делал свою дипломную работу, Якобсталь писал ему из Оксфорда: "Пишите так, чтобы Мерхарт не сказал: Этот Фрей делает наполовину историю искусства" (Kimmig 1994). Мерхарт был еще жив, был уже культовой фигурой даже для самого Якобсталя. Молодым внушали: делать надо не историю искусства, а вещеведение.

К этому времени школы Косинны и Шухардта захирели, а Марбургская школа обрела влиятельность и распространенность. Ее представители заведовали кафедрами и музеями по всей Германии: Биттель – президент Немецкого археологического института (Берлин), Услар – Майнц, Шпрокгоф – Киль, Вернер – Мюнхен, Зангмейстер – Фрейбург, Кобленц – Дрезден, Мюллер-Карпе – Франкфурт на Майне …(рис. 5 – 7). Мюллер-Карпе был особенно деятелен, и всё в том же ключе – накопление фактов и знаний. Он - организатор грандиозного многотомного собрания "Доисторических находок из бронзы" (Prähistorische Bronzefunde) 1969 - 86) и "Материалов по всеобщей и сравнительной археологии" в 42 выпусках (1982 – 89). Он же создатель фундаментального "Хандбуха доистории" в 4 томах (1977 – 80) и "Основ ранней истории человечества" в 5 томах (1998). Словом, влияние Марбургской школы распространилось на всю немецкую археологию.

Генрих Хэрке, немецкий археолог, работающий в Англии, в обзоре "Всё ли спокойно на Западном фронте?" пишет: "Почти полное отсутствие теоретических дискуссий в западногерманской археологии с 1945 г., и особенно в последние два десятилетия (имеются в виду 70-е и 80-е годы. – Л. К.) – любопытный феномен". В исследованиях палеолита и мезолита "большей частью усилия ушли в описания", изучение неолита более открыто новым идеям, хотя и здесь "исследования проводятся с минимумом теории или без теории вообще".

"Но именно в археологии бронзового века и железного века влияние антикварианистской школы Геро фон Мерхарта … наиболее очевидно. Некоторые следствия – представление о типологии и хронологии как самодовлеющих целях исследования и преувеличенный упор на клады и погребения (особенно богатые погребения, или "княжеские"), … относительное пренебрежение исследованием поселений и почти полное отсутствие моделей в поле" (Härke 1991: 187 – 194).

Хэрке признает достоинство немецкой тщательной документации представления данных, но наряду с этим он констатирует "стремление собирать факты в каталогах и описывать информацию в "хандбухах" и энциклопедиях", приводя в пример того же Мюллера-Карпе. Он приводит иронические клички этого позитивистского подхода немецких археологов: "подсчет черепков", "коллекционирование марок" и, рассматривая "синдром Косинны" как причину этого застоя, предвидит, что падение коммунистического режима в ГДР добавит к "синдрому Косинны" "синдром Энгельса" (Ibid., 209). Между прочим, считает инициированную мною в 1974 г. кампанию трезвой и сбалансированной переоценки Косинны (работы Клейна, Смоллы, Кроссик и Фейта) очень важной и полезной для немецкой археологии.

Впрочем, если вдуматься, корни эмпиризма, по крайней мере, марбургской школы гораздо глубже и шире, чем реакция на Косинну и нацистскую археологию, "синдром Косинны". Ведь школа сложилась до прихода Гитлера к власти, когда нажим на археологов еще не чувствовался, а косинновская археология не была господствующей.

10. Курбэн против Новой Археологии. Как это ни странно, в послевоенное время пристрастие к эмпиризму обнаружилось и во французской археологии.Странно – потому, чтово Франции успешно развивался эволюционизм, затем католический антиэволюционизм, затем неоэволюционизм и структурализм Леруа-Гурана и таксономизм Борда. Вроде не было во Франции долго и насильственной идеологии, которая бы набила оскомину. Однажды вечером в 1986 г. известные французские археологи встретились за пивом с английскими. С французской стороны были Демуль, Шнапп, Кудар и Глезиу, с английской Ходдер и Тилли. Англичане размышляли: французским археологам страшно повезло говорить на том же языке и дышать тем же воздухом, что и Альтюссер, Бурдьё, Фуко, Леви-Стросс – знаменитые мыслители, так почему же эти археологи так мало пользуются теорией?! Французы, вздыхая, согласились: да, нет у нас теории. Как бы там ни было, теория оказалась во Франции в загоне.

Не просто в загоне. Один из столпов традиционной французской археологии выступил с воинствующей защитой эмпирического склада мышления в археологии. Это Поль Курбэн, профессор Школы Высших Исследований Социальных Наук в Париже, в 1953 – 60 гг. генеральный секретарь Французской школы в Афинах, ведший раскопки в Греции (в Аргосе и на Делосе), копавший во Франции (средневековые деревни) и в Камбодже. В 1963 г. он выступил редактором французского сборника методологических статей по археологии, объединившего многих видных археологов Франции. Сам он написал тогда статью о стратиграфии. В 70-е годы Курбэн руководил раскопками французской экспедиции в Сирии, в середине 70-х читал лекции в США и в Бразилии. В 1982 г. он разгневал всех новаторов, выпустив книгу "Что такое археология? Очерк о природе археологических исследований", в 1988 переведенную на английский (Courbin 1982/1988).

Книгу он направил против Новой Археологии и ее сторонников во Франции, ратующих за теоретические исследования, выявление законов, дедуктивное мышление. Курбэн отстаивает "традиционную" археологию, которая должна, по его убеждению, покоиться на эмпирическом мышлении и на соответствующей методике. "Новая Археология" декларирует, пишет Курбэн, что

«нет "сырых", "нейтральных", "объективных" фактов, нет "основополагающих данных", нет "неструктурированных" сборов данных, нет данных, которые бы "говорили сами за себя". (А разве кто-либо когда-либо считал, что говорят?)» – иронизирует Курбэн, и поясняет: «Факты появляются только в системе увязки, в системе подхода, эксплицитно заданной заранее… Каждый (исследователь) всегда имеет и всегда имел "систему увязки" …» (Courbin 1988: 119).

Свою защиту "нейтральных", "объективных" "основополагающих" фактов Курбэн связывает с традиционным пониманием задач археологии. По его представлению оно сводится к тому, что "установление фактов есть истинная роль и миссия археолога, есть то, что отличает его от всяческих "параархеологов", ибо он способен делать эту работу и он тот, кто единственный способен делать ее правильно…" (Courbin 1988: 132).

Это понимание задач археологии очень близко к моему собственному, поскольку я расцениваю археологию как дисциплину источниковедческую и в этом смысле прикладную, которая оставляет связь событий и процессы, происходившие в древности, даже с материальной культурой, на усмотрение историков. Так что я весьма симпатизирую Курбэну, когда он очень, на мой взгляд, умно разбирается с нередкими казусами выхода археологов за пределы своей профессиональной задачи:

"Конечно, - пишет Курбэн, - многие археологи не удержатся от соблазна выдвинуть исторические интерпретации и подтвердить их фактами, которые они сами собрали (или могут собрать). Некоторые из них захотели сформулировать законы поведения, культурные закономерности. Но если они в каком-то смысле незаменимы в установлении фактов, то на этой стадии их лучше бы сменили антропологи или историки. … Археологи могут становиться историками, эпиграфистами или антропологами. Но, как случается всякий раз, когда человек покидает свою специальность, результат оказывается (возможно или вероятно) не столь хорош, как тогда, когда работа сделана историком или антропологом. Несомненно, лучше использовать специалиста. Иначе специализация не имела бы смысла, и всякий мог бы делать абсолютно всё…" (Courbin 1988: 154).

В другом месте книги Курбэн формулирует это как афористическую сентенцию: "Возможно, что какой-то археолог станет всерьёз историком. Важно, чтобы он сознавал, что, делая это, он действует не как археолог, а как антрополог или историк. Он более не делает "археологию", а делает нечто иное" (Courbin 1988: 151).

В этом я целиком с ним согласен. Я могу это отнести и к себе: я часто выхожу за границы археологии, но там я действую не как археолог. Я целиком принимаю на себя, без скидок, обязанности овладеть той специальностью, которой я рискую заниматься вне археологии. Тут Курбэн прав. Я расхожусь с ним только в оценке содержания предмета археологии и, следовательно, объема работы археолога. На мой взгляд, теория входит в этот объем, потому что задачей археолога является не только собирание археологических фактов, не только их классификация, но и перевод их на язык истории. Вот оценка их исторического значения, постановка их в историческую связь – это уже дело историка.

Курбэн выражает не только свое личное мнение, но и убеждения значительного слоя французских классических археологов, да и не только классических, и не только французских. Не знаю, насколько резонно говорить о французской эмпирической школе – в параллель марбургской школе немцев, - но декларация эмпирической позиции прозвучала смело и громко как раз из уст француза. Прозвучала именно тогда, когда угроза самому существованию эмпирических убеждений как солидной и положительной позиции стала явственно ощущаться в связи с распространением Новой Археологии.

 

11. Проявления и признаки эмпиризма в археологии. Как мы могли убедиться, тяга к эмпирической методике коренится отчасти в самой природе археологии. Тяга эта отчасти покоится на неизбежности эмпирических операций в любой начальной стадии работы с материалом, а побуждения к ее абсолютизации и к ограничению своей работы этою стадией весьма разнообразны и поддерживаются как обыденным здравым смыслом, так и некоторыми философскими установками (позитивизмом). Немудрено, что симптомы эмпиризма проявляются то больше, то меньше у археологов разных направлений. Симптомы эти хорошо бы уметь распознавать, чтобы уметь где-то выявить влияние эмпирической школы, где-то саму такую школу, где-то близость к ней других учений. Я в свое время написал специальную статью на эту тему, потом в расширенном виде ввел ее в свою "Метаархеологию" ("Введение в теоретическую археологию"). Здесь стоит привести эти рассуждения.

Каковы же симптомы этой аномальной узости мышления в археологии?

1. Вся надежда на факты. Убеждение археологов первой половины ХХ века, что "вещи за себя говорят, как буквы и слова" и археолог может просто читать памятники "как обычные книги", еще правит археологией открыто или в скрытой форме.

Когда Поль Курбэн (Courbin 1982/1988) борется против упрощений "новой археологии", он в своих филиппиках большей частью прав. Но когда он запальчиво и упорно настаивает на "сырых фактах", на "нейтральных", "объективных", основополагающих", "очевидных" фактах, он показывает свою близорукость. Когда он призывает свести археологию к фактам и, в сущности, задачу археологии ограничивает "установлением фактов", то есть устраняет из археологической науки теорию, он существенно ослабляет возможности познания фактов.

2. Вера в чистые факты. Многие маститые археологи все еще жаждут " чистых фактов ". Они убеждены, как в Польше это формулировал покойный К. Годловский (Godłowski 1962: 81 – 82), что в археологических источниках исследователю предстает "объективно существующая" действительность, что в археологии ведущий путь – это индукция и что в основе ее должны лежать "чистые источники", а не "уже интерпретированные и несущие на себе груз взглядов и концепций". Дедукцию этот автор допускал только при попытках "выявить, насколько возможно, лакуны в наших источниках или неясные явления и факты".

Вера в существование чистых фактов не так широко распространена в наши дни. После острой критики в рамках неопозитивизма мы понимаем, что любое наблюдение подготовлено нашим образованием и что само описание должно использовать категории, понятия и термины, разработанные в теоретических размышлениях. Так что факты с самого начала нагружены теорией. Но тяга к чистым фактам всё снова и снова проглядывает в археологии.