Лекции.Орг


Поиск:




Глава 2 Приемы и методы социального познания




Как видим, попытки понять человека и спрогнозировать его поведение, основываясь на информации о его внешности, хотя и имеют смысл, но часто приводят к заблуждениям.

К сожалению, ошибки в социальном познании, скорее, правило, чем исключение. Причиной этого во многом являются используемые нами приемы и методы познания и мышления. К числу наиболее распрост-раненных и в то же время чаще всего ведущих к ошибкам относятся методы вынесения суждений, которые в американской социальной психологии получили название эвристик.

Эвристики

Амос Тверски и Дэниэл Канеман определяют эвристики как типичные приемы образования суждений в условиях недостаточной или неопределенной информации (Тверски А., Канеман Д., 1974).

Сразу уточним, что эвристики необязательно и не всегда приводят к ошибочным выводам (Майерс Д., 1997). Более того, в большинстве случаев мы без них просто не можем обойтись, поскольку нам часто приходится делать выводы при отсутствии нужной информации и времени для логически выстроенного, систематизированного рассуждения, а ситуация требует быстрых решений. Поэтому умозаключения, достигнутые индуктивным путем или на основе интуиции, в этих обстоятельствах являются единственно доступными методам осмысления проблемы.

Тверски и Канеман выделили два вида эвристик — представительности (репрезентативности) и доступности.

Эвристика представительности

Что касается эвристики представительности, то она отражает такие особенности нашего восприятия, как преувеличение значения одних деталей, черт и характеристик и преуменьшение или вообще игнорирование других. Так, например, люди склонны преувеличивать значение размера, объема, массивности, яркости — словом, всего того, что можно обозначить понятием "представительность". Если, например, обычному человеку предложить определить, какая из книг является значительным, фундаментальным, научным трудом (одна объемом в школьную тетрадь, другая — в тысячу с лишним страниц), то какую он выберет? Вероятнее всего, массивный фолиант, т. к. значительный, да к тому же фундаментальный научный труд ассоциируется у большинства людей с чем-то большим и объемным. Этот выбор может быть верным, а может быть и нет. Ведь сами по себе массивность и громоздкость еще не гарантируют научность и фундаментальность. И правильнее было бы сначала ознакомиться с обеими работами, да плюс к тому еще иметь и необходимые знания, а уж потом выносить суждения.

Но люди не всегда имеют надлежащие знания, а также возможности, чтобы их получить. Поэтому чаще они судят, используя эвристики, а не знания. Так, например, в США с 1900 года и по настоящее время в 21 случае из 24 президентами становились более высокие кандидаты, т. е. те, кто превосходил своих соперников ростом. Кроме того, иссле-дования показывают, что для успеха у женщин рост и массивность мужчин имеют первостепенное значение. Женщины гораздо чаще откликаются на брачные объявления мужчин, когда те описывают себя как высоких и крепко сложенных. Да и сами женщины в объявлениях о знакомстве, перечисляя желательные характеристики потенциального партнера, как правило, прежде всего упоминают высокий рост.


Здесь, видимо, срабатывает стереотип восприятия, который можно выразить формулой "чем мужчины больше, тем лучше". Кстати, рост и привлекательность женщин находятся в обратной зависимости. Женщины, сообщившие о себе, что они невысокие и миниатюрные, получают больше писем от мужчин. Тем не менее, и в этом случае можно говорить о действии эвристики представительности (ЧалдиниР., 1999).

Если в случае с американскими президентами их высокий рост помогает им приобрести высокий статус, то в других обстоятельствах, благодаря все той же эвристике представительности, уже сам статус может увеличивать в глазах воспринимающих людей рост носителя этого статуса. В ходе исследования, проводившегося в австралийском колледже, одного и того же человека представляли как гостя из Англии, из Кембриджского университета. В одной аудитории его представили как студента, в другой — как лаборанта, в третьей — как препо-давателя, в четвертой — как старшего преподавателя, а в пятой — как профессора. После того, как человек покидал комнату, учащихся про-сили определить его рост. Выяснилось, что по мере того, как вырастал социальный статус рекомендуемого человека, сам он значительно под-растал в высоту, так что в качестве "профессора" он воспринимался на два с половиной дюйма выше, чем в качестве "студента".

Еще одно исследование, на этот раз в США, касалось восприятия размера вещи в связи с ее значимостью. Студенты колледжа тянули карточки, на которых был дан их денежный эквивалент — от 300 долларов выигрыша, до 300 долларов проигрыша. Вытянувшие ту или иную карточку, соответственно, выигрывали или проигрывали указанную сумму. Затем студенты определяли размер каждой карточки. Хотя карточки были одного размера, те из них, на которых были проставлены максимальные суммы как выигрыша, так и проигрыша, воспринимались студентами как большие по размерам (Чалдини Р., 1999).

Возьмем пример из другой области — прогнозирования. Этот пример из исследования Тверски и Канемана (1973). Испытуемым в исследовании предлагалось определить, кем по профессии является некий человек по имени Джек, если он входит в группу, где 30 инженеров и 70 юристов (Пайнс Э., Маслач К., 2000).

Участникам давалось краткое описание этого человека: Джеку 45 лет, он женат, у него четверо детей. Он не интересуется политическими и социальными проблемами и большую часть свободного времени посвящает своим многочисленным хобби, среди которых столярное дело, парусный спорт и решение математических головоломок.

И хотя вероятность того, что Джек является юристом, была выше (соотношение 70:30), большинство испытуемых посчитало Джека инженером. Причина в том, что принимая решение, люди обращали внимание на одну информацию — описание, которое соответствовало их представлениям об инженерах, и игнорировали другую — коли-чественное соотношение юристов и инженеров в группе. Здесь также срабатывала эвристика представительности, так как информация, характеризующая Джека, была более яркая и "представительная", чем сухие цифры количественной пропорции.

Понятно, что в социальном восприятии наибольшим значением для представительности обладают такие характеристики, как: статус, титул, авторитет, слава, известность, популярность, наконец, одежда и вещи, свидетельствующие о богатстве, престиже, солидности. Именно они чаще всего запускают механизм эвристик представительности.

Эвристики доступности

Эвристики доступности можно кратко определить как готовые примеры из собственного жизненного опыта или имеющиеся знания, на которые мы полагаемся при вынесении суждений. Другими словами, эвристики доступности отражают тот факт, что столкнувшись с каким-либо явлением и пытаясь его понять, мы используем наиболее дос-тупные знания, имеющиеся у нас в памяти и подходящие к случаю. Например, если человека спросить, доброе или злое животное собака, то, вероятно, ответ будет зависеть либо от опыта общения с этим животным, либо от тех знаний о собаках, которыми он располагает. Тот, кто боится собак, посчитает их злыми, тот, кто их любит, ответит, что они добрые. Хотя собаки могут быть как злыми, так и добрыми. И даже одно и то же животное может быть злым и агрессивным в одних случаях и приветливым, мирным и заботливым — в других.

Рассмотрим еще один пример эвристики доступности. В обществен-ном сознании широко распространено мнение, что преступления, и в частности воровство, совершается людьми из-за бедности. Если же говорить о действительном положении дел, то богатые воруют гораздо чаще и


больше, чем бедные. Так что причина воровства не в бедности, а в жадности и в зависти. Тем не менее, пытаясь объяснить воровство, причину его, прежде всего ищут в экономических условиях. Здесь, таким образом, срабатывает сложившееся ранее устойчивое мнение, которое и оказывается более доступным для объяснения, чем другие.

Драматический пример действия эвристики доступности демонстрирует исследование Кристиана Крэндэлла, в котором изучалось психологическое самочувствие людей, заразившихся СПИДом. Дело в том, что в первые годы массового распространения этого заболевания в США, как, впрочем, и у нас в стране, первоначально утвердилось мнение, что инфекция передается только гомосексуалистами. Поэтому в общественном мнении СПИД считался болезнью гомосексуалистов. Крэндэлл установил, что люди, заразившиеся в результате гетеросексуальных контактов, в психологическом отношении чувствовали себя буквально раздавленными из-за неестественности, как они полагали, случившегося с ними. Ведь они были искренне убеждены, что СПИДом

заражаются только гомосексуалисты. Случившееся не укладывалось у них в голове, поэтому их психологическое состояние было гораздо тяжелее, чем у гомосексуалистов. Еще одно следствие эвристики доступности проявилось в том, что люди с естественной сексуальной ориентацией, не инфицированные ВИЧ, более терпимо относились к тем, кто заразился в результате гетеросексуальных связей, чем к инфицированным гомосексуалистам. Ведь гетеросексуально инфицированные воспринимались как жертвы нелепой случайности, в то время как инфицированные гомосексуалисты — как люди, заслужившие кару (Crandall К., 1991).

Как видим, в данном случае, шаблонная автоматическая реакция людей на события предопределялась сложившимся ранее расхожим мнением, которое и послужило основой для эвристики доступности.

Можно ли избавиться от эвристик в процессе познания? Можно, но сделать это довольно трудно. Для этого необходимо, во-первых, специально, сознательно стараться избегать упрощенных методов вынесения суждений и, во-вторых, располагать достаточными временем и информацией. Разумеется, такое сочетание благоприятных факторов случается довольно редко. Поэтому, признавая теоретическую возмож-ность избегания эвристик, отметим, что практически добиться этого навряд ли удастся. К тому же, о чем выше уже говорилось, делать это не всегда целесообразно.

Ложный консенсус

Еще одна причина ошибок в социальном познании заключается в том, что многие люди придерживаются заблуждения относительно того, что их мысли, установки, привычки, поведение являются не только их собственными, но общепринятыми, и, следовательно, их образ жизни воспринимается ими как единственно правильный и возможный. В первом разделе, где речь шла о психологии масс, мы уже говорили о том, как соблазнительно для обретения уверенности в себе воспринимать себя таким же, как все. Такого же эффекта можно достичь, идя от обратного — воспринимать всех остальных такими же, как ты сам. Эта тенденция — считать, что большинство людей разделяет наши установки, убеждения и ведет себя точно так же, как мы сами, получила в американской социальной психологии название ложного консенсуса. Заняв такую позицию, человек как бы помещает себя в центр мира и начинает полагать естественным, разумным и нормальным только то, что думает и делает он сам, поскольку, как он считает, так думают и поступают все. Исходя из ложного консенсуса, человек может заявлять, что есть две точки зрения: его собственная и неправильная. Понятно, что любой другой человек не менее эгоцентрично полагает, что истинны лишь его точка зрения и поведение.

Интересно вместе с тем отметить, что ложность консенсуса не всегда оказывается ложной. Ведь большинство "наших" мнений, установок, убеждений и т. д. вовсе не наши, а заимствованные, причем чаще всего из одних и тех же источников. Поэтому Д. Майерс наряду с ложным консенсусом выделяет еще и представление о ложной уникальности. Сочетание убеждений в ложной общепринятости и уникальности выражено им в остроумном афоризме: "Люди считают свои недостатки нормой, а свои добродетели — редкостью" (Майерс Д., 1997, с. 86).

Каузальная атрибуция (теория приписывания причин)

До сих пор, говоря о социальном познании, мы знакомились с методами и способами, посредством которых формируются наши впечатления о людях. Но социальное познание этим не ограничивается. Мы, кроме того, что запечатлеваем образы людей, стремимся также объяснить и понять их поведение. Мы ищем и находим причины действий и поступков, причем как своих


собственных, о чем гово-рилось раньше, так и поведения других людей. При этом в своей повседневной жизни мы, как правило, редко используем научно выверенную методологию. Так что чаще всего мы не ищем причины событий, а скорее, приписываем их. Этот процесс, как мы уже знаем, называется каузальной атрибуцией.

Первая, наиболее простая модель атрибуции была разработана Фрицем Хайдером (1958). В ней выделялось два вида атрибуции: диспозиционная (когда причины событий усматриваются в самом человеке) и ситуационная (причины обнаруживаются в ситуации). Дан-ное деление, хотя и удобное, но явно упрощенное. Оно не охватывает всего многообразия тех приемов и способов, с помощью которых люди пытаются объяснить события и поведение. Современные теории предлагают более сложные модели каузальной атрибуции, более детализи-рованные классификации ее форм. Наиболее известной среди них явля-ется теория каузальной атрибуции Харольда Келли (Келли X., 1984).

Основываясь на различении диспозиционной и ситуационной атрибуции, проведенном Хайдером, Келли выделил три самых распространенных типа объяснений, которые используют люди, пытаясь интерпретировать чье-либо поведение. Первое — поведение объясняется причинами, лежащими в самом действующем лице; второе — причинами, лежащими в партнере по взаимодействию; третье — причинами, находящимися во внешних обстоятельствах или условиях, в которых осуществлялось данное поведение.

Ковариация

Келли полагает, что выводы, которые делают люди, объясняя события, основываются на той же логике, которой пользуются ученые при создании своих теорий. Единственным отличием наших обыденных объяснений от научных причинно-следственных теорий является то, что мы свои выводы не подвергаем научной проверке. Поэтому нам достаточно простого факта соизменения, или ковариации, как называет это явление Келли, чтобы увязать между собой два этих события. Таким образом, когда происходят два изменения (например, после-довательно в двух объектах), то нами это соизменение воспринимается как причинная связь. Несмотря даже на то, что у каждого события может быть несколько возможных причин, мы выбираем для своих объяснений, как правило, лишь какую-то одну из них. Теория Келли как раз и описывает, как мы делаем этот выбор. Сразу отметим, что речь здесь идет не о сознательном выборе, а о безотчетном предпочтении той или иной причины для объяснения случившегося в зависимости от обстоятельств и от того, какой информацией мы располагаем.

Предположим, вы являетесь свидетелем того, как один человек, назовем его Петром, кричит на другого, допустим, Павла. Какие могут быть варианты объяснения? Первый — причина в самом Петре. Он — известный скандалист и разговаривать нормально вообще не умеет. Второй — причина в Павле. Он совершил какую-то подлость в отношении Петра. Третий — причина не в Петре и не в Павле, а в том, что некий злопыхатель, желая поссорить этих людей, оговорил Павла перед Петром, возведя на него напраслину.

Каждое из этих объяснений может быть верным, но мы обычно выбираем одно из них. На чем основывается выбор? Келли утверждает, что при выборе объяснений люди полагаются на информацию трех видов: степень распространенности, постоянства и избирательности поведения. Так, например, если в разговоре принято кричать друг на друга и все люди, разговаривая, так и поступают, то случай с Петром и Павлом мы интерпретируем как обычный разговор — просто люди общаются. (Большая степень распространенности поведения — высокий уровень консенсуса.) Если же это только Петр кричит, то данное поведение необычное, редкое. Другая разновидность информации, ко-торая может служить уточнением причин происходящего, — степень постоянства поведения. Всегда ли Петр кричит или это случается с ним редко? И, наконец, третий вид информации — избирательность пове-дения. На всех ли кричит Петр — на Михаила, Андрея, Марию, или же он кричит только на Павла?

Келли полагает, что если мы располагаем всеми тремя видами информации, то в состоянии объяснить событие с высокой степенью точности. Если мы имеем информацию только одного вида (а чаще так и бывает), то в зависимости от того, какого рода информацией мы располагаем, наша атрибуция будет адресована либо действующему лицу, либо его партнеру, либо обстоятельствам, в которых происходило взаимодействие. Когда информации мало или она непонятна нам, то мы осуществляем атрибуцию, пытаясь сочетать все три вида информации.


Таким образом, распространенность, постоянство и избирательность выступают, согласно теории Келли, основными опорными пунк-тами процесса каузальной атрибуции в модели ковариации.

Одно из уточнений теорий Келли касается тех случаев, когда атри-бутор (т. е. тот, кто объясняет) однозначно склоняется в пользу диспо-зиционных причин. Это происходит, когда атрибутору известно, что совершение определенных действий сопряжено с трудностями, риском, жертвами, издержками, словом, оно требует какого-то преодоления. Тогда его объяснение строится согласно принципу преувеличения значения диспозиционных причин. Так, например, во время военных действий или в каких-то чрезвычайных обстоятельствах человек может получить тяжелое ранение или увечье не по причине личного героизма, а просто случайно или из-за своей беспечности. Тем не менее, люди, зная, что он вернулся с войны искалеченным, объяснят его увечье как свидетельство проявления мужества.

Модель ковариации, или соизменения, разработанная Келли, безус-ловно, очень логична и теоретически красива, но явно умозрительна. Так что в реальной жизни она малоприменима, поскольку мы редко располагаем всей той информацией, которую предусматривает модель. Нам часто не известно, насколько избирательно поведение человека, насколько оно типично для него, и даже относительно степени распространенности какого-либо поведения мы не всегда осведомлены точно. Поэтому более приближенной к реальности представляется концепция каузальных схем, также разработанная X. Келли.

Каузальные схемы

Любое событие является следствием какой-либо причины, а само оно, в свою очередь, выступает в качестве причины для другого следст-вия или события. В своей повседневной жизни мы постоянно видим, как определенные причины вызывают конкретные следствия. Цепочки этих причинно-следственных связей откладываются в нашей памяти в виде каузальных схем. Суть рассуждений Келли по этому поводу сводится к тому, что мы при отсутствии всякой информации, необходимой для объяснения в соответствии с моделью ковариации (знаний о человеке и ситуации — последовательность, избирательность, распространенность), используем для объяснения происходящего каузальные схе-мы. Т. е. в своих суждениях мы полагаемся не на знание о конкретном событии, а на общее представление. При этом мы рассуждаем пример-но так: в этих обстоятельствах такая-то причина вызывает такое-то следствие. В результате, хотя у нас нет никаких знаний о данной конкретной ситуации, мы ее все равно объясняем. Кстати, для человека это исключительно важно — дать хоть какое-то, пусть совершенно фантастическое, объяснение происходящему. Потому что иначе мир для него становится непонятным, угрожающим, непредсказуемым.

Представьте, например, что вы являетесь свидетелем следующей сцены: по улице бежит человек, прижимая к себе гуся, на лице у него испуг и отчаяние. В некотором отдалении за ним спешит толпа возбуж-денных людей, которые что-то выкрикивают и потрясают руками. Что первое придет вам в голову для объяснения происходящего? Скорее всего, сцена бегства Сэмюэля Паниковского с ворованным гусем от местных жителей. Наблюдаемое событие может действительно оказаться повторением прискорбного происшествия с одним из "сыновей лейтенанта Шмидта". Но оно может иметь и другое объяснение. Например, бегущие люди опаздывают на поезд, а тот, что бежит впереди с гусем, самый быстрый из них. Или все эти люди, в том числе и обладатель гуся, чем-то сильно испуганы и теперь все вместе убегают от того, что их напугало. Ну, и так далее. Однако каузальная схема, поскольку ситуация кажется хрестоматийно знакомой, заставит вас дать один, хрестоматийный же, вариант объяснения.

Репертуар каузальных схем человека варьируется в зависимости от обстоятельств. Если при отсутствии всякой предварительной информа-ции ситуация предоставляет возможность самых различных интерпретаций, причем имеющих равное право на существование, то в этом случае сработает схема нескольких или множества удовлетворительных причин. Иначе говоря, когда мы видим, что любой из множества факторов может выступать в качестве причины происходящего, то нам трудно будет объяснить событие, т. к. у нас нет оснований для того, чтобы отдать предпочтение одному объяснению и игнорировать другие.

Вновь обратимся к примеру с бегущим гусеносцем и толпой людей. Если мы просто фиксируем происходящее, а признаки ситуации столь неопределенны, что позволяют сделать вывод и о краже, и об опоздании на поезд, и о массовом испуге, то этот случай так и останется для нас загадочным, т. е. необъясненным. Следовательно, наличие более, чем одной, подходящей для


объяснения, причины часто оборачивается тем, что ни одна из них не принимается в качестве объяснения. Этот эффект Келли называет принципом обесценивания причин. Его суть, как вы поняли, в том, что несколько равноценных причин взаимно нейтрализуют (обесценивают) друг друга в качестве объяснений, что может поставить атрибутора в тупик.

Некоторые ситуации требуют для объяснения другого вида каузальной схемы — схемы нескольких или множества необходимых причин. Такая схема предусматривает, по крайней мере, две причины для объяснения происходящего. Для примера опять возьмем нашего гусеносца и толпу людей, бегущих сзади. Но только теперь люди, бегущие вслед за человеком с гусем, все одеты в спортивные костюмы. В этом случае, наблюдая происходящее, мы можем объяснить его тем, что человек с гусем случайно оказался впереди группы бегущих марафонцев. И в результате получится, что гусеносец спешит куда-то сам по себе, а бегущие сзади люди также заняты своим делом.

Таким образом, согласно теории каузальной атрибуции X. Келли, существует возможность двух вариантов объяснения в обыденной жизни. Один из них — по принципу ковариации, когда у нас достаточно времени и знаний, чтобы относительно верно объяснить происходящее. Но чаще мы не располагаем нужной или достаточной информацией и временем и тогда полагаемся на каузальные схемы с тем, чтобы придать хоть какой-то смысл происходящим событиям.

С точки зрения гносеологии (а в западной философии эту область познания называют эпистемологией), концепции Ф. Хайдера, X. Келли, другие модели каузальной атрибуции относятся к разряду теорий, которые основываются на принципах каузального детерминизма. Теории данного типа объясняют события предшествующими причинами. Но происходящее, особенно в социальном мире, объясняется не только предшествующими причинами, но и теми целями, которые ставят перед собой люди. Теории, которые рассматривают целеполагание в качестве причин происходящего, относят к разряду телеологических. Таким образом, они основываются на принципе телеологического детерминизма. Нам это разделение каузального и телеологического детерминизма важно потому, что в процессе социального познания люди объясняют поведение не только предшествующими причи-нами, но и теми целями, которые преследует данное поведение. Иначе говоря, люди стремятся ответить не только на вопрос "почему?", но и "зачем?" и "для чего?". Ниже мы и рассмотрим концепции, в которых описывается то, как мы объясняем поведение, исходя из предполагае-мых целей и намерений, т. е. пытаясь ответить на вопрос "для чего?".

Диспозиционная атрибуция

Понятно, что если мы говорим о намерениях и целях, которыми можно объяснить поведение людей, то наш разговор касается только диспозиционной атрибуции. Согласно теории корреспондирования (определения намерений) Эдварда Джонса, наши выводы относительно намерений человека, чьё поведение мы наблюдаем, основаны на тех потенциальных следствиях, которые может иметь данное поведение. Иначе говоря, мы определяем для себя, какую цель можно достичь, поступая именно таким образом, осуществляя именно то поведение, которое мы видим. А затем, уже на основании этого своего решения, мы делаем вывод о намерениях человека (Jones A. & Davis К., 1965). Если вы, например, являетесь свидетелем того, как кто-то из преподавателей громко и льстиво восторгается научными достижени-ями, непревзойденной мудростью или просто выдающимися человеческими качествами декана или директора Гуманитарного института, то, вероятно, станете объяснять эти действия не тем, почему он это делает, а тем, для чего ему это нужно.

Диспозиционное объяснение поведению мы даем и в тех случаях, когда оно не соответствует нашим ожиданиям. И в целом любое неожиданное, необычное, странное с нашей точки зрения, поведение вызывает у нас, с одной стороны, интерес или удивление, а значит и желание, как можно больше узнать о нем, детально исследовать его, чтобы объяснить, а с другой — побуждает объяснять случившееся личност-ными характеристиками человека, совершающего эти неожиданные действия.

Вероятность использования диспозиционного объяснения поведения зависит также от той обстановки, в которой происходят наблюдае-мые действия. Если, допустим, вы видите, как декан факультета психо-логии ни с того, ни с сего начинает вдруг плясать чечетку в аудитории или слышите как директор гуманитарно-психологического института утверждает, что Беррес Скиннер является психологом-когнитивистом, то, скорее всего, объясните случившееся личностными качествами этих людей. Если же вы будете наблюдать все это на сцене театра абсурда, то объясните происходящее обстановкой: театр абсурда и есть театр абсурда. Кроме того, если вы станете свидетелем исполнения чечетки неизвестным человеком в незнакомой для вас обстановке, например


на вечеринке, в гостях, на улице и т. д., то в этом случае вероятность диспозиционной атрибуции уменьшится.

Ожидания, которые у нас складываются относительно поведения людей, бывают двух видов.

Первый — ожидания, сформировавшиеся на основе предположения о том, как должны вести себя представители какой-либо социальной группы: тендерной, возрастной, этнической и т. д. Если, скажем, существует стойкое убеждение, что люди преклонного возраста беспомощны, больны, отличаются ослабленной памятью и интеллектом, несамостоятельны, а потому требуют сверхопеки, то мы и станем ожидать, что любой пожилой человек будет вести себя в соответствии с имеющимися у нас представлениями или, иначе говоря, стереотипами (о стереотипах и теории "навешивания ярлыков" более подробно мы поговорим ниже).

Но вот мы встречаем пожилого человека, который проявляет блестящий интеллект, живость, бодрость и исключительную самостоятель-ность. Как и чем мы объясним его жизненную активность? Разумеется, специфическими чертами его личности: жизнелюбием, оптимизмом, целеустремленностью и т. д. Другими словами, мы обязательно станем искать диспозиционные причины.

Второй вид ожиданий — адресные, т. е. связанные с конкретной личностью, когда мы располагаем определенной информацией именно о данном человеке. Зная, например, что какой-то знакомый нам пожи-лой человек обладает блестящим мышлением и великолепной памятью, подвижен и самостоятелен, мы и будем ожидать от него проявления всех этих качеств, вне зависимости от того, какие у нас представления о стариках, т.е. независимо от возрастных стереотипов.

Еще одним фактором, побуждающим нас осуществлять диспозиционную атрибуцию чужого поведения, являются наши представления о том, что это поведение каким-то образом касается нас самих, что оно для нас опасно, либо, наоборот, благоприятно. Таким образом, в какой мере поведение человека затрагивает нас самих, в той же мере мы будем искать объяснения этому поведению в самом человеке, в его целях и намерениях. И, напротив, если оно нас мало касается, то мы, скорее всего, станем искать ситуационное объяснение данному поведению. Следовательно, когда поведение других людей затрагивает нас (конкретно сейчас, предположительно в будущем или вообще в нашем воображении), то у нас появляется убедительная причина объяснять это поведение личностными особенностями человека.

Фундаментальная атрибутивная склонность

Как видим, очень многие факторы побуждают нас прибегать к диспозиционной атрибуции для объяснения поведения других людей. Иначе говоря, причины того или иного поведения мы предпочитаем искать в самих действующих лицах. Эта тенденция — предпочитать диспозиционные, игнорируя ситуационные, объяснения поведения других людей, называется фундаментальной атрибутивной склонностью. Само название этого явления наводит на мысль, что данная склонность носит общечеловеческий характер, т.е. является культурно-универсальной особенностью. В какой-то мере это так и есть, хотя американские исследователи полагают, что перекос в сторону диспо-зиционных причин при объяснении действий окружающих характерен лишь для людей западной, индивидуалистической культуры. Согласно этой точке зрения, в западном обществе люди абсолютно убеждены, что человек должен нести и несет персональную ответственность за свое поведение и, соответственно, за плоды своей деятельности. Правда, это убеждение распространяется, в основном, на чужое, а не на свое собственное поведение, в чем мы убедимся ниже (Jellison J. & Green J., 1981).

Одно из первых исследований фундаментальной атрибутивной склонности было проведено Эдвардом Джонсом и Виктором Хэррисом (1967). Они показали, что студенты, например, даже зная о том, что автор в статье излагает те политические взгляды, которые ему пред-писано изложить, тем не менее, делали выводы о политических убеж-дениях автора, исходя из содержания этой статьи. Как видим, внешнее влияние, а именно указание изложить эту, а не другую точку зрения, студентами, странным образом во внимание не принималось (Чал-дини Р., 1999).

Рассмотрим еще одну ситуацию, заданную в эксперименте Ли Росса, Терезы Эймэбайл и Джулии Стейнмец (1977). Представьте, что вы смотрите викторину, где женщина задает вопросы, а мужчина отвечает. Причем, женщина-ведущая сама определяет темы вопросов и сама их формулирует, в то время как отвечающий имеет лишь возможность либо кое-как отвечать на них, если он хоть что-то знает по этой теме, либо пожимать плечами, демонстрируя незнание. Если вас попросят оценить уровень общей эрудиции участников состязания, то чьи знания вы оцените выше


— ведущей или отвечающего? Скорее всего, ведущей, ведь она задавала такие трудные, каверзные вопросы, блистая эрудированностью, а "конкурсант" или отвечающий что-то невнятно лепетал или вообще отмалчивался. При этом будет проигнорирован тот факт (ситуационный фактор), что ведущая произвольно выбирала тему и формулировала вопросы. Так, скажем, человека, далекого от астрономии, легко поставить в тупик самым простым вопросом, спросив, например, о расстоянии от Земли до Луны. К тому же спрашивать, задавать вопросы всегда легче и проще, чем отвечать на них. (Пайнс Э., Маслач К., 2000).

Но стоит участникам состязания поменяться местами (мужчина начнет спрашивать, а женщина отвечать) — и ваша оценка эрудиции участников также изменится. Росс и его коллеги подчеркивают, что и в других аналогичных ситуациях мы не склонны принимать во внимание ситуационные факторы, которые могут вынуждать людей проявлять те или иные характеристики и качества.

Насколько сильна фундаментальная атрибутивная склонность, и можно ли ее избежать при объяснении чужого поведения? Согласно Дэниэлю Джилберту, она носит непроизвольный, автоматический характер. Поэтому мы не можем ее избежать, но в состоянии исправлять, корректировать свои объяснения. Правда, уже после того, как сначала сделали диспозиционную атрибуцию (Gilbert D., 1985).

Отметим, что определенные психические состояния атрибутора, та-кие как рассеянность, раздражение, возбуждение, гнев и т. д., усилива-ют тенденцию к проявлению фундаментальной атрибутивной склон-ности, способствуют ее крайнему проявлению. Джилберт утверждает, что, будучи в неординарном психическом состоянии, атрибутор автоматически возлагает ответственность за происходящее на другого человека, порицает его. Затем, уже в нормальных обстоятельствах, он может пересмотреть ситуацию, взглянуть на произошедшее более объективно и изменить свою точку зрения на случившееся, дав ему ситуационное объяснение. Тем не менее, это будет уже вторичная атрибуция, последовавшая за диспозиционной - первичной - атрибуцией.

Фундаментальная склонность к диспозиционной атрибуции является отчасти следствием того, что в обществах индивидуалистического типа в процессе социализации человек приучается к принятию личной ответственности за обстоятельства своей жизни, что и побуждает его объяснять чужое поведение диспозиционными причинами.

Подчеркнем, что чаще всего так объясняется чужое, а не собственное поведение. Почему?

Эффект "исполнителя-наблюдателя"

Эдвард Джонс и Ричард Нисбет объясняют это различие в атрибуции своего и чужого поведения тем, что когда мы делаем что-то сами, то выступаем в роли исполнителей, в то время как чужое поведение мы воспринимаем в качестве наблюдателей. По мнению Джонса и Нисбета, фокус внимания исполнителя и наблюдателя сосре-доточивается на различных вещах. В этом еще одна причина фундаментальной атрибутивной склонности (Джонс Э., Нисбет Р., 1971).

Когда мы выступаем в роли наблюдателей, то сосредоточиваем внимание на действиях исполнителя, а не на внешних условиях: ситу-ации, обстоятельствах и т.д. Обо всем этом мы просто можем не знать, поскольку чаще всего видим лишь конкретного человека, совершающего определенные действия в данный момент. Однако в роли действующих лиц мы по разным причинам заостряем внимание на внешних факторах — на условиях, ситуации, обстоятельствах, поскольку в данном случае они нас волнуют больше, чем факторы диспозиционные. Это открытие Джонса и Нисбета получило название эффекта исполнителя-наблюдателя. Суть его в том, что действующее лицо, объясняя свое поведение, будет подчеркивать значение ситуации, а наблюдатель при интерпретации этого же поведения будет склонен давать ему диспозиционное объяснение. Следовательно, наблюдатель будет демонстрировать фундаментальную склонность к диспозиционной атрибуции.

Эффект наблюдателя-исполнителя отчетливо проявился в ходе мно-гих исследований (Джонс Э., Рок Л., Шейвер К., Готалз Дж., 1968; Маккартур Л., 1970; Нисбет Р., Капуто Г., 1971 и др.). Но особенно интересно выглядело исследование Майкла Стормса (1979). Он просил двух участников (действующих лиц) вести беседу, которая воспроизводилась по кабельному телевидению и наблюдалась другой парой участников (наблюдателей). Когда участники оценивали состоявшийся разговор, то те, кто вел беседу, акцентировали внимание на ситуационных факторах, а наблюдатели

— на диспозиционных, личностных факторах. Напомним, обсуждался один и тот же разговор, но с разных позиций. Затем Стормс сменил фокус внимания участников-исполнителей (тех, кто вел


беседу), показав им видеозапись их собственного разговора. Когда исполнители уже с этих позиций воспринимали беседу (т. е. выступали в качестве наблюдателей), то в их оценках заметно возросла роль диспозиционных факторов. Таким образом, изменение роли — с исполнителя на наблюдателя — привело к переоценке даже собственного поведения. Помимо прочего, это подтверждает ту простую мысль, как важно взглянуть на себя со стороны (Пайнс Э., Маслач К., 2000).

Объясняя действие эффекта наблюдателя-исполнителя, можно просто ограничиться констатацией того факта, что изменение роли приводит к изменению восприятия происходящего. Но можно для объясне-ния эффекта попытаться проанализировать и когнитивные процессы, влияющие на Я-концепцию людей в тот момент, когда меняются их роли.

Итак, когда человек видит себя со стороны (в данном случае на экране телевизора), то активизируется его самосознание, и он уже меньше склонен оценивать ситуацию, сосредоточив внимание на себе самом. Наблюдая за собой, мы стараемся интерпретировать свое пове-дение так, чтобы оно соответствовало нашему самосознанию и само-оценке. Следовательно, исполнитель, ставший наблюдателем, не прос-то сторонний наблюдатель. Он становится осознающим себя действую-щим лицом. Если его собственное поведение, которое он наблюдает, соответствует его самосознанию, то его объяснение будет таким же диспозиционным, как и у стороннего наблюдателя. Если же поведение осознающего себя наблюдателя не соответствует его Я-концепции, то он постарается объяснить его ситуационными факторами. Иначе говоря, он будет интерпретировать его таким образом, чтобы оно соот-ветствовало самосознанию, подтверждало его.

Кратко обобщая сказанное о закономерностях и особенностях атрибутивных процессов, можно выделить одну общую тенденцию, отражающую человеческую пристрастность в объяснении как своего собственного, так и чужого поведения. Суть ее в том, что любой благоприятный исход событий люди, как правило, объясняют как результат собственных усилий: "Это моя заслуга", "Я приложил к этому усилия, волю, знания, старания". Т. е. здесь в ход идет диспози-ционная атрибуция. Неблагоприятный исход побуждает людей давать ситуационную атрибуцию случившегося: "Так сложились обстоятельства", "Возникла безвыходная ситуация". Для объяснения могут использоваться и рассуждения о судьбе, роке, Божьей воле и т. д.

И прямо противоположным образом осуществляется атрибуция успехов и неудач других людей. Причины успехов другого человека ни у кого не вызывают сомнений: "Ему просто повезло", "Он счаст-ливчик". Неуспех же другого тоже всем сразу понятен: "Сам виноват!". В этой связи Д. Майерс обращает внимание еще и на такую деталь в объяснении своего и чужого поведения, как глаголы, используемые нами. Рассуждая о себе, человек говорит: "Меня раздражает, когда..." (ситуационная атрибуция). Характеризуя другого, этот же человек утверждает: "Он раздражительный" (диспозиционная атрибуция) (Майерс Д., 1997).

Модель объективной атрибуции

Подобная пристрастность вполне объяснима: когда дело касается Я-концепции, то ожидать от людей объективности не приходится. Хотя, разумеется, когда нет проблем, связанных с самосознанием, и в частности с самооценкой, то мы способны на беспристрастные и объективные рассуждения. Об этом, в частности, пишет Бернард Вейнер, разработавший один из вариантов теории каузальной атрибуции, касающейся того, как люди объясняют причины успехов и неудач как своих собственных, так и чужих (Weiner В., 1974). В своей модели атрибуции он рассматривает три независимых параметра: локус причинности, стабильность, контролируемость.

Локус причинности указывает на то, какими, внешними или внутренними, факторами детерминирован полученный результат (успех или неуспех). Как видим, в данном случае Вейнер базируется на классификации видов атрибуции, созданной Фрицем Хайдером.

Стабильность является показателем того, в какой мере устойчивы и постоянны те причины, благодаря которым достигнут именно этот результат. Например, состояние здоровья или настроения достаточно неустойчивые, подвижные факторы, в то время как черты характера или интеллектуальные способности — достаточно стабильные обра-зования.

Контролируемость означает, в какой мере человек способен влиять на причины, предопределившие полученный результат, т. е. насколько он может их контролировать. Так, от самого человека зависит, сколько усилий он затратит, чтобы выполнить, например, контрольную работу. Но вот внезапное ухудшение здоровья, семейные неурядицы, низкий интеллектуальный уровень, посредственные способности или другие неприятности — все эти факторы мало поддаются контролю.


Согласно Вейнеру, люди учитывают эти три параметра, когда объясняют причины успехов и неудач как своих собственных, так и чужих. Учет лишь одного показателя мало что дает для понимания причин полученного результата. Поэтому смысл имеет лишь учет всех трех показателей. Только в этом случае можно уяснить объективную картину произошедшего. Разумеется, все это достижимо лишь в теории. В реальной повседневной жизни достижение высокой степени объективности — задача не из легких.

Тем не менее, мы пользуемся показателями, выделенными Вейнером, и в повседневных отношениях, но, как правило, не в совокупности, а по отдельности. Так, например, учитывая такой параметр как стабильность, мы пытаемся не только понять причины полученных результатов, но и предсказать возможные результаты в будущем. Если, скажем, я убежден, что мое быстрое выздоровление явилось результатом квалифицированной помощи и внимательности врача (внимательность и квалификация — стабильные факторы), то и впредь, заболев, я стану обращаться именно к этому врачу, поскольку буду надеяться, что он так же успешно вылечит меня и в следующий раз. Если же я полагаю, что причина моего выздоровления не в искусстве врача, а в моем крепком организме, то свое выздоровление я буду рассматривать как результат обоюдного везения (нестабильный фактор) — моего и врача. Мне повезло с организмом, а бездарному и неграмотному врачу — с пациентом. Понятно, что в дальнейшем я стану держаться от такого врача подальше. Хотя, возможно, я не буду прав ни в первом, ни во втором случае: ведь речь идет лишь о моих предположениях и убеж-дениях, а не о знании объективной истины.

Давая объяснение (предпринимая атрибуцию), мы можем также учитывать такой параметр, как степень контролируемости, т. е. возможности влиять на достижение результата. Если мы считаем, что чей-то неуспех был обусловлен неконтролируемыми причинами (на- пример, плохая успеваемость — низким интеллектом человека), то будем скептически относиться к самой возможности улучшения ситуации в дальнейшем, даже если сам человек этого хочет и стремится к этому. Точно так же успех, приписываемый неконтролируемым причинам, буден расценен нами как простая удача, он не вызовет у нас ожиданий такого же успеха в будущем.

Добавим, что наш выбор того или иного объяснения, например предпочтение в процессе атрибуции стабильных или временных причин, зависит от многих факторов: симпатий и антипатий, изначальных ожиданий, стереотипов и т. д. Если человек нам нравится по каким-то причинам или мы убеждены, что он хороший специалист, то его успехи мы объясним личностными, диспозиционными причинами: способностями, умением, мастерством. В противном случае, если он нам не нравится или мы считаем его бездарем, неумехой, ленивым, его успех мы объясним какими-то преходящими причинами: удачей, везением, случаем.

В свою очередь, от того, какими причинами — диспозиционными или ситуационными — мы объясним полученный человеком результат (успех/неуспех), будет зависеть наше дальнейшее отношение к нему. Если мы полагаем, что чей-то успех явился результатом личных усилий, способностей, трудолюбия, то вознаграждаем человека похвалой, хорошим отношением, другими имеющимися в нашем распоряжении ресурсами. То же самое относится к наказаниям и порицаниям в случае неуспеха. Одно дело, когда человеку не повезло, другое — когда сам виноват.

Атрибуция и успех

Хотя, как уже отмечалось выше, люди далеко не всегда демонстрируют в таких вопросах объективность и беспристрастность. Поэтому здесь обнаруживается одна довольно сложная проблема. Пристрастная атрибуция, выступая в качестве защитного механизма Я-концепции, является неосознаваемым, иррациональным процессом. И, разумеется, все это неприемлемо в экономических, политических, деловых отношениях, где особо ценятся трезвые, взвешенные отношения, основанные на объективной беспристрастной информации. Поэтому когда люди, занимающиеся бизнесом, административной, но особенно педагоги-ческой и управленческой деятельностью, пытаются путем пристрастной атрибуции решать свои личные психические проблемы, то, как правило, ничего хорошего из этого не получается. (Почему акцент мы здесь делаем именно на управленческой и педагогической деятельности, станет более понятным из раздела "Социальное влияние", где будут рассматриваться психологические теории власти и в частности власти как компенсаторной функции в теории А. Адлера.)

В западных обществах, и, прежде всего, в США, где проблема эффективности любой деятельности, но особенно управленческой, давно стоит на первом месте по важности, значимости, у будущих управляющих специально развивают навыки беспристрастности и объективности, умение


взвешенно и рационально принимать решение. Это хоть в какой-то мере служит противоядием от иррациональных суждений и поведения. Как происходит это обучение, видно из работы Мадлен Хелман и Ричарда Гуззо (Helmaii M. & Guzzo R., 1978).

В их исследовании, проходившем в виде ролевой игры, студенты, обучающиеся бизнесу, выступали в роли предпринимателей, имеющих наемных работников. Задача будущих бизнесменов состояла в том, чтобы определить, кого из гипотетических работников и за какие качества следует поощрять и продвигать по службе.

Для объяснения успехов, достигнутых каждым из предполагаемых работников, предлагался один из четырех видов сведений: блестящие способности, очевидные трудолюбие и старательность, относительно легкое задание, просто случайное везение. Действия студентов, играющих роль управляющих, подтвердили надежность и обоснованность тех показателей, которые выделены в теории атрибуции Вейнера. Сту-денты-бизнесмены рекомендовали повышать зарплату только тем работникам, чьи успехи объяснялись как способностями, так и прилежанием. Иначе говоря, вознаграждался только тот успех, который был обусловлен внутренними, диспозиционными причинами. И наоборот. Если успех объяснялся внешними ситуационными факторами, то вознаграждение за него не предусматривалось.

Продвижение по службе студенты рекомендовали тем работникам, про которых было известно, что у них прекрасные способности. Участники игры совершенно справедливо полагали, что в будущем можно лишь в том случае рассчитывать на успешную деятельность работников, когда у них имеются блестящие способности (т. е. внутренний, стабильный, неконтролируемый фактор). А вот в отношении тех работников, которые проявили прилежание и трудолюбие (менее стабильный и более контролируемый фактор), нельзя быть уверенным, что они и впредь будут работать так же эффективно.

К сожалению, в нашем обществе эффективность до сих пор не является основным критерием в оценке управленческой деятельности. Во многом это объясняется тем, что в России до последнего времени отсутствовала конкуренция — политическая, экономическая, социаль-ная. В результате власть, которой располагают российские управляющие, используется ими для чего угодно — для личного обогащения, мести, "сведения счетов", для "удержания кресла", т. е. самосохранения в качестве начальника и в конечном итоге для защиты Я-концепции, но только не для достижения наивысшей эффективности своей непосредст-венной деятельности в качестве управляющих. Существовавшая у нас система общественных отношений давала нашим управляющим воз-можность действовать неэффективно. И коль скоро эффективность управленческой деятельности стоит на последнем месте по степени важности, то понятно, что своих подчиненных такой управляющий будет оценивать субъективно и пристрастно, причем не по деловым качествам, а по степени подобострастия, угодливости, личного распо-ложения, "удобства" и т. д.





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2017-02-28; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 439 | Нарушение авторских прав


Лучшие изречения:

Логика может привести Вас от пункта А к пункту Б, а воображение — куда угодно © Альберт Эйнштейн
==> читать все изречения...

786 - | 787 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.012 с.