И постепенно происходила трансформация – от игры в младенцев, которых она пытала, она переключилась на беременную Барби, которой в живот втыкались иголки, т.е. она уничтожала этих младенцев совершенно по-страшному. Год длилась эта игра в терапии, из девочки все это время выливалась совершенно неимоверная агрессия. Единственное, что делала терапевт – «отзеркаливала» ее состояние (называла его, описывала в терминах чувств и отношений); рассказывала и о своих чувствах, что чувствует себя беспомощной, плохой мамой, что злится на дочку, хотя и любит ее. И стало совершенно очевидным, что у девочки стало меняться Эго, она стала по иному воспринимать ситуацию, но при всем этом агрессия осталась. Причем ни один комментарий терапевта не воспринимался: “Заткни свой рот и играй” (так говорила терапевту девочка).
То, что начались перемены, и возник альянс, терапевт узнала от мамы. Мама рассказала: “Мы вчера сидим за столом, кушаем, а девочка вдруг спрашивает о том, почему я ее в детстве трясла” (мама действительно трясла ее в детстве, когда она плакала или капризничала). Мама пыталась ей что-то ответить. И тогда девочка сказала, что, «наверное, мама в тот момент чувствовала себя беспомощной и не знала, что делать, и поэтому очень злилась». Ребенку 7 лет. И в этот момент стало понятно, что ее Эго выросло, и оно уже способно переносить опыт из игры в жизнь. С этого момента терапевт меняет тактику. В тот момент, когда девочка нападала на младенцев, терапевт стала говорить, что будет защищать их (у терапевта роль мамы), что ей надоело быть плохой мамой, и она будет учиться быть хорошей мамой, учиться защищать детей от агрессии их старшей сестры. И чувства девочки сразу изменились. Если раньше она выходила после сессии возбужденная, то теперь у нее было явное облегчение. То есть появился кто-то, кто справляется со своей беспомощностью и учится контролировать агрессию.
Так вот, для ребенка тот момент, когда кто-то справляется с беспомощностью, и ставит границы, является принципиально важным. То есть, ребенку нужна агрессия для формирования границ, но нужна в тех пределах и в той форме, в которых он может ее вынести.
Иными словами, терапевт изначально дала выразить девочке злость и только потом, когда она уже стала понимать, откуда эта злость берется (ей были показаны связки в игре), терапевт сказала ей, что этого уже не будет, она ей не позволит обижать младенцев. На это ушел год. В разных вариантах нарушений частота встреч может быть разной, в среднем 1-2 раза в неделю.
На мой взгляд, здесь важно следующее: если ребенок злится и сердится на папу, и он уверен, что папа об этом знает, то он ждет наказания. Но когда папа ставит границы, ребенок понимает, что это способ папиного взаимодействия с ним. Например, ребенок говорит: “Я буду спать с мамой”, а папа говорит: “Нет, с мамой сплю я, с мамами спят взрослые мужчины – папы, маленькие дети спят в своих кроватях”, и после этого с ребенком продолжают общаться, продолжают внимательно относиться к мальчику. И при этом всем папа принимает мальчика и принимает его чувства. То есть, с одной стороны он достаточно жестко ставит границы, с другой – в условиях этих поставленных границ папа продолжает общаться с ребенком. «Не так страшно, когда обижают, страшно, когда после этого не жалеют». Надо при этом поддерживать ребенка.
Пример доэдипального расщепленного ребенка (когда еще не произошло воссоединение «Феи и Ведьмы»), который кричал, что всех убьет: и папу, и маму, и брата и кота. Он в этот момент нападал на всех и бил всех. Папа достаточно жестко его взял, посадил и сказал: “Значит так: бить маму, брата и меня нельзя, и еще нельзя обижать кота, но я вижу, что ты сердишься”.
По сути, папа сказал ребенку: «Я на тебя злюсь, но я тебя не бью, я на тебя злюсь, но я умею свою агрессию контролировать, поэтому я тебя не убиваю». И ребенок начал тоже постепенно учиться контролировать свою агрессию. И поэтому на сессиях (да и в жизни) иногда очень полезно говорить ребенку, что вы на него злитесь, безумно злитесь, но понимаете, почему он это делает, и поэтому со своей злостью справляетесь.
То есть, надо показать ребенку, что злость есть, но с ней надо и возможно справиться. Вот это принципиально важно. Когда отец или мать показывают ребенку, что они злятся, что им это не нравится, но при этом способны связывать свою агрессию, не выражать ее в неадекватной форме, не бить, не устраивать истерику, то ребенок постепенно учится злиться, говорить об этом, но не выражать это действием (происходит замена действия словами). И этот маленький ребенок тоже начинает говорить: “Злюсь я, злюсь, я сейчас в таком плохом настроении, не подходите ко мне”. Вот это “не подходите ко мне” – это попытка иметь свои границы, то есть: «я еще не могу эту злость удерживать, но если вы ко мне не будете подходить, то я «отозлюсь» и все будет нормально ». А границы, практически все границы, устанавливаются через агрессию.
Главное, чтобы количество агрессии было переносимым, потому что можно швырнуть ребенка, ударить и при этом ничего не объяснить, а можно сказать о своих чувствах и продолжать с ним строить отношения. Дело в том, что для девочки, о которой мы говорили ранее, было принципиально важным увидеть, что терапевт справляется со своей беспомощностью, раз она (терапевт в роли мамы) может встать на защиту своих детей. Терапевт в роли мамы защищала всех от агрессии, то есть она не позволяла себе бить старшую дочь, не позволяла себе на нее орать, но и не позволяла больше старшей дочери бить младенцев. И таким образом, девочка смогла себя защищать от своей агрессии (по аналогии с терапевтом-мамой).
Итак, на эдипальной фазе родители проводят ребенку довольно много границ. И это первые границы, которые касаются разграничения отношений. Ведь в эдипальной фазе можно (и необходимо для нормального развития) проиграть самую травмирующую ситуацию, которая будет встречаться нам во взрослой жизни.
