Граф М. В. Толстой Рассказы из истории Русской Церкви 54 страница

[5] Тот же Денисов записал день взятия обители одним числом со днем смерти государя; тогда как государь действительно скончался "против 30 числа", а Соловецкая обитель взята 22, а не 29 января (Акты Археографической Экспедиции, IV, № 212).

[6] Царь Алексей оставил после себя трех сыновей: двое старших были рождены первою его супругою Мариею Ильиничною; младший - Петр был сыном второй супруги - Наталии Кирилловны, из рода Нарышкиных. Сверх того царь имел от первой же супруги еще несколько дочерей; первое место между ними занимала властолюбивая царевна София. Это разделение царского семейства на две отрасли послужило впоследствии поводом для кровопролитных мятежей стрелецких.

[7] Верный исполнитель всех обрядов святой Церкви, Алексей Михайлович являл пример набожности и воздержания, доходивших до изумительной строгости к самому себе. Никто не соблюдал посты строже его. По свидетельству иностранца Коллинса, Великим Постом он обедал не более трех раз в неделю, а именно: в четверток, субботу и воскресенье, в остальные же дни кушал только по куску черного хлеба с солью, по соленому грибу или огурцу и по стакану полпива. У Котошихина (с. 63) читаем почти то же самое: "И ест царь в те посты (Великий и Успенский), в неделю, во вторник, в четверг, в субботу, но однажды в день, а пьет квас, а в понедельник и в среду, в пятницу во все посты не ест и не пьет ничего, разве для своих и царицыных и царевичевых и царевниных именин". Он не пропускал ни одного Богослужения. Когда был здоров, всегда выходил в церковь; если был болен, то служба совершалась в его комнатах; в пост, посещая всенощные, стоял по пяти или по шести часов сряду и клал много земных поклонов; часто, подобно Давиду (говорит Мейерберг), вставал ночью и молился до утра. Не менее изумительны подвиги его благотворительности. В день Благовещенья кормил он в своих "покоевых хоромах" нищих и из собственных рук жаловал их милостынею; в Рождество и другие большие праздники не садился за стол без того, чтоб не накормить прежде тюремных сидельцев и пленных. Накануне праздников, особенно в сочельник пред Рождеством Христовым, бывали так называемые "тайные выходы" в тюрьмы и богадельни, где царь из своих рук раздавал милостыню тюремным сидельцам, полоняникам, богаделенным, увечным и всяким бедным людям, рассыпал щедроты свои и по улицам, через которые проходил. Между тем доверенные лица из стрелецких полковников и подьячих тайного приказа раздавали царскую милостыню на Земском дворе, у лобного места и на Красной площади.

[8] Сказание иностранца Лизека, с. 318.

[9] Никон не принял драгоценных мехов, присланных от царя на дорогу, но при выезде из Москвы Новоспасский архимандрит Иосиф подарил ему свою шубу. Спутники же Никона продолжали страдать от стужи до тех пор, пока в одном селе близ Мологи неизвестная старушка тайно от приставов снабдила их теплым платьем.

[10] В день Святой Пасхи, после литургии, Никон пригласил к столу своему архимандрита Иосифа, полковника Наумова, игумена и келаря Ферапонтова монастыря и многих из братии. Наполнив чашу вином, присланным от царя, Никон обратился к своим гостям и торжественно сказал: "Да не до конца пребудет вражда наша с государем, се ныне питие сие про здравие благочестивейшего царя со всеми вкушаю и впредь присланным от него отрицатися не буду".

[11] Теперь нет уже келий Никона в Ферапонтове, хотя цела еще надворотная церковь, к которой они примыкали переходами, и сохранилась дверь, которая вела на переходы. Последние бревна из стен жилища Патриарха-узника недавно употреблены на постройку сельской школы.

[12] Особенно тяготился поборами Никона соседний Кириллов монастырь. Кирилловцы говорили Ферапонтовским монахам: "Батька ваш ест нас".

[13] При известии о кончине царя Алексея, Никон вздохнул от глубины сердца, прослезился и, обратив взоры к небу, сказал: "Воля Господня да будет! Аще бо зде с нами прощения не получи, но в страшное Пришествие Господне судитися имать". Лопухин просил его подать прошение царю на бумаге. "Мы исполняем, - сказал Никон, - слово Господа: оставите, оставится и вам", и присовокупил: "Бог его простит". Но не решился дать письменного разрешения.

[14] Устроив каменный остров на озере, прилегающем к Ферапонтову монастырю, Никон поставил на нем крест с надписью: "Никон, Божиею милостию Патриарх, постави сей крест Господень, будучи в заточении за слово Божие и за Святую Церковь на Беле-озере в Ферапонтове монастыре, в тюрьме". Мимо этого самого места пролегала зимою большая дорога к монастырю. Путешественники и богомольцы останавливались при кресте Никона и прочитывали надписи. Такая же надпись была вырезана на всех келейных сосудах Никона и на стуле его работы, который доныне хранится в ризнице Кириллова монастыря.

[15] При точном исследовании местности, нельзя усомниться, что кельи, которые занимал Никон, были те самые, где теперь помещается духовное училище, с южной стороны Евфимиевской церкви: подле них и доселе уцелел корпус, называющийся больничным. Местность их с точностию определена в донесении архимандрита Никиты Патриарху Иоакиму по тому случаю, когда велено было устроить особую кухню для Никона, чтобы избавить его от головной боли, происходившей от постоянного угара.

[16] Когда новгородцы били челом Патриарху Иоакиму, чтобы духовным лицам судиться по гражданским делам не на митрополичьем дворе, а в приказной палате, Патриарх, отстаивая неподсудность духовенства мирскому суду, пригрозил им за это участью Корея, Дафана и Авирона. (Знаменский. Руководство к Русской церковной истории, с. 276).

[17] Акты исторические V, № 186. Акт Археографической Экспедиции IV, № 201 и 253.

[18] В том же году это соборное постановление подтверждено указом царским, по которому главные расколоучители: Аввакум, Лазарь, Феодор и Епифаний, были сожжены всенародно, без сомнения, в той надежде, что с гибелью их погибнет и все дело их. Но это еще более распалило ненависть раскольников против Патриарха, которого они считали главным виновником казней.

[19] Чудовское училище существовало и в 1666 году. В сем году Паисий Лигарид писал свой ответ шведскому посланнику о вере греков и русских относительно Евхаристии в училище святого Алексия.

[20] "Видишь, - сказано в сем поучении, - яко во мнозех от вас не имеет премудрость места, идеже главу приклонити. Скитается она якоже Христос - Премудрость Божия, в Вифлеемском вертепе, и несть взысками ея... Оставивше греческий язык и небрегуще о нем оставили есте и мудрость, и аки оземствовасте (изгнали) ю. Страннии роди и противнии вере православной, на западе обитающии, греческий язык яко светильник держат, ради мудрости его, и училища его назидают. Зде точию лености ради зело обесценися (греческий язык)". Из рукописи Московской Духовной Академии, № 68.

[21] "Не хощем же, - говорили патриархи, - да вся тягота и бремя на прекрепкий царский престол возложится, яко едва не бесконечная имеющий иждивения на оборону и утверждения своей державы. Но токмо хощем, да разделится на архиереи и на избраннейшие начальные архимандриты, яко имеющих многие отчины и доходы довольные". (Из той же рукописи).

[22] В рукописи Синодальной библиотеки под № 130, л. 153, есть письмо прихожан сей церкви к неизвестному лицу, где сказано: "Еще же и другую благородную и полезную православному народу умысливше вещь, сиречь словенской грамматики училища состроение, учителя и учеников пристяжание, написахом челобитную ко пресветлому царскому величеству, да изволит нам сие начинание к совершению возводити". - История Российской иерархии, ч. I, с. 420.

[23] Обе грамоты помещены в Прибавлениях к Творениям Святых Отцов. 1845, с. 168-171.

[24] Вероятно, тот самый, который похоронен в Московском Заиконоспасском монастыре в 1694 году, по прозванию Левендатов, как сказано в надгробной надписи. Древняя Вивлиофика ч. XVIII, с. 201.

[25] "Историческое известие о Московской Академии", составленное Поликарповым. Древняя Вивлиофика XVI, с. 296.

[26] Досифей писал к царю Феодору: "Благодарим Господа Бога, яко во дни святого вашего царствия благоволи быти в царствующем вашем граде еллинской школе: еллинским языком писано Евангелие и Апостол; еллини быху святии отцы; еллински написашеся деяние святых Соборов и святых отцов списание и все святые Церкви книги, и сие есть Божественное дело, еже учити христианам еллинский язык, во еже разумети книги православной веры, яко же писали суть, и познавати толкование их удобно и наипаче, дабы отдалени были от латинских, иже исполнены суть лукавства и прелести, ереси и безбожества". - Собрание государевых грамот, IV, № 135.

[27] Маркович. История Малоросии, II, 102.

[28] Мефодий попался в руки Дорошенки и отослан к митрополиту Иосифу, который предал его суду, лишил епископского сана и заточил в монастырь Уманский. Оттуда бежав, он и явился в Киеве, но, схваченный боярином Шереметевым, отправлен в Москву и кончил жизнь под крепкою стражею в монастыре Новоспасском.

[29] Еще Хмельницкий говорил некогда: "Христианам самопроизвольно отдаться во власть неверных, сдружиться и слиться с ними есть грех смертельный, поступок позорный и предосудительный, - есть почти самоубийство. Имея с неверными неразрывное сообщение, невозможно не совратиться с пути христианского и не заразиться бусурманскими мерзостями. Мы останемся тогда, как обломанное судно в пространном море, обуреваемое со всех сторон и не имущее пристанища и надежды к спасению, и будем то же, что были после нашествия Батыя, под властию татар, невольники, в Богослужении отступники и рабы, гибнущие душою и телом" (Маркович. История Малороссии I, 332). А Лазарь Баранович, архиепископ Черниговский, писал к Иосифу, склоняя его на подданство Москве: "Под бусурманскою рукою стонет Греция и по настоящее время, и самих патриархов вешают: невольная вольность! И для чего под такое ярмо класть шею? Греки рады бы освободиться от него, Русь сама лезет. Я свои овцы черниговские поставил на путь, и вы, всея России пастырь, ведете всю Русь к монарху русскому, а сами летите на престол свой, как на гнездо свое. Знаю, что благодушный монарх достойно избранного на митрополию пастыря велел бы принять милостиво" (С. Терновский. Исследования о подчинении Киевской митрополии Московскому Патриарху, с. 50).

[30] На съезде боярин князь Одоевский говорил уполномоченным польским: "Россия не в противность договоров владеет всею западною Украиною, а, следовательно, и Киевом. Все эти города и Киев завоеваны Россиею не у поляков, а у турок. Польша не имела права без совещания с Россиею отдавать султану заднепровскую Украину, а если уж она отдала ее, то не в праве иметь на нее никаких притязаний. Напротив того, королю должно быть приятнее, чтобы Киевом владела держава христианская, а не магометане. Впрочем, что бы ни говорили против этого, а Киев, приобретенный от Порты, не будет возвращен королевству (Маркевич. История Малороссии, II, 187). В память этого радостного для всей православной России события, государь принес в дар Киево-Печерской Лавре ризы серебряного глазета с золотыми цветами; оплечье этих риз по красному бархату богато унизано жемчугом.

[31] Получив от Дорошенко "на столовое содержание" местечко Стайки, Иосиф не захотел пользоваться этим даянием и подарил его киево-братской коллегии. "Хотя я и сам борзо нищетен, - писал он в своей грамоте, - но отделяю их (Стайки), как две лепты вдовицы, на поддержание того обнищавшего святого места" (Памятники временной комиссии в Киеве. II, 232).

[32] Филарет, архиепископ Черниговский. История Русской Церкви. Период IV, с. 51.

ГЛАВА VIII

Уничтожение местничества. - Кончина царя Феодора. - Цари Иоанн и Петр под опекою царевны Софии. - Стрелецкий и раскольничий мятежи в Москве. - Строгие меры против раскола. - Усиление раскола и разделение его на толки. - Борьба Патриарха с расколом и папизмом. - Развитие устной проповеди. - Заиконоспасская Академия. - Братья Иоанникий и Софроний Лихуды. - Споры о "пресуществлении" в Таинстве Евхаристии. - Подчинение Киевской митрополии Московскому Патриарху. - Виды Патриарха Иоакима относительно южных славян.

В числе многих заслуг для отечества бдительного и ревностного первосвятителя Иоакима нельзя умолчать об участии его в уничтожении пагубного местничества [1]. Когда по челобитной выборных людей, представленной царю Феодору боярином князем В. Голицыным, созван был Земский Собор (12 января 1682 года), Патриарх произнес сильную речь от лица духовенства [2]; все члены Собора пристали к мнению Патриарха, и разрядные книги были сожжены в присутствии царя и Собора. Таким образом, дела государственные начали приходить в порядок при тихом шестилетнем правлении царя Феодора: усмирилась Малороссия, и с Портою заключен был мир, также как и с другими соседями, Швециею и Польшею. Благоденствовала и Церковь: Патриарх Иоаким старался угашать расколы, распространять просвещение в училищах духовных и даже для лучшего надзора за духовенством и паствою хотел учредить в расширяющемся царстве до пятидесяти кафедр епископских, местных и викарных. Предприятие рушилось с преждевременною смертию бездетного царя Феодора (27 апреля 1682 года), и государство временно погрузилось в смуты и волнения, из которых исторгла его только мощная десница возмужавшего Петра.

Неистовый стрелецкий бунт был началом зол, когда Патриарх с благонамеренными боярами провозгласил на царство вместо болезненного Иоанна [3] десятилетнего бодрого Петра, под управлением матери его царицы Наталии и добродетельного боярина Матвеева. Честолюбивая царевна София, действуя втайне с родственными ей Милославскими, взволновала стрельцов, и жертвами их сделались в течение трехдневного бунта Матвеев, Нарышкины и все, бывшие опорой царствования Алексия и Феодора; едва не погиб сам Патриарх, устремившийся с Красного крыльца увещевать толпу. Вынужденное провозглашение Иоанна для соцарствования Петру и приглашение Софии управлять государством совокупно с малолетними братьями были плодами первого мятежа стрелецкого, стоившего отечеству столько драгоценной крови.

Спустя несколько дней смятение гражданское перешло в церковное. Когда вся Москва была еще в трепете от кровопролития, раскольники подговорили стрельцов Титова полка "постоять за старую веру". Никогда раскол не имел лучшего времени для выполнения самых безрассудных замыслов. Начальником стрельцов был князь Хованский, тайный приверженец раскола. Хованский, не столько желая защищать раскол, сколько стать первым при троне, оказал покровительство заговорщикам. Они желали доставить себе более, чем полную свободу: они желали получить всю власть в свои руки и отмстить, как за Соловецкую осаду, так и за казнь Аввакума и его сообщников. Хованский дал им в предводители Никиту Пустосвята, уже несколько раз осужденного за раскол [4]. Подобные Никите соловецкий беглец Савватий и другие нарочно вызваны были в Москву. Они настаивали немедленно приступить к переменам. Хованский едва уговорил их не спешить, польстив им обещанием, что предстоявшее венчание царей (23 июня) совершится по старым книгам. Никита и другие бродяги ходили среди народа, призывая на защиту старого благочестия. "Постойте, постойте, православные, за истинную веру, не принимайте новой Никоновой", - шумел Пустосвят. Выборные Титова полка ходили с тем же по стрелецким полкам. Волнение становилось общим, хотя большинство стрельцов (исключая Титов полк) не согласились подписаться под челобитною, составленною бродягой, монахом Сергием.

По настояниям Хованского назначен день для выслушания челобитной - 5 июля 1682 года. В этот день толпы раскольников с шумом ворвались в Кремль. Неся пред собою аналои, образа, зажженные свечи, а за пазухами - каменья, они подошли к Архангельскому собору и расположились на площади. Сергий взошел на скамью и зачитал вслух соловецкую челобитную. Возбужденный фанатиками народ грозно волновался. Первосвятитель с собором святителей совершал моление об усмирении мятежа. Из храма он выслал протопопа с напечатанным увещанием народу и с обличением клятвопреступного Никиты. Раскольники едва не убили посланного. После молебна Патриарх возвратился в Крестовую палату. Князь Хованский не раз присылал требование, чтобы Патриарх вышел на площадь; с тем же требованием явился он и во дворец, куда приглашен был Софиею Патриарх. София и Патриарх видели намерения заговорщиков; да и недавний опыт был страшен. София, царица Наталия, две царевны объявили, что не оставят церкви и ее пастырей без защиты. Хованскому сказали, что собрание будет в Грановитой палате в присутствии царственных особ; там выслушана будет и челобитная.

Долго заговорщики не хотели расстаться с площадью, однако Собор открылся в палате. Близ правительницы, царицы и царевен сидели с Патриархом 7 митрополитов, 5 архиепископов, 2 епископа, между ними - святитель Митрофан. Несколько архимандритов и пресвитеров, бояре и выборные войска стояли. Раскольники по знаку Хованского вошли в палату с шумом, с образами, аналоями, свечами. Они подали челобитную. София приказала читать ее.

"Бьют челом, - так начиналась челобитная, - священнический и иноческий чин и вси православнии христиане, опрично тех, которые Никоновым книгам последуют, а старые хулят". Патриарх заметил: "Книг старых не хулим мы, напротив, по ним и по греческим исправляются поздние испорченные; вы, судии старой и новой веры, еще не касались и грамматики, а принимаете на себе судить о вере, что принадлежит пастырям". Дерзкий Никита, несмотря на то, что ему запрещено было говорить, сказал с грубостию: "Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматах", - и продолжал шуметь в том же тоне. Холмогорский архиепископ Афанасий, сам прежде бывший в расколе, заметил Никите дерзость и грубость его. Пьяный расстрига в порыве ярости бросился на архипастыря, хотел бить его и едва удержан был одним из выборных. Далее в челобитной читали: "Цари изнемогша, архиереи падоша; просим, чтобы великие государи взыскали старое прадеда и деда их благочестие". Выраженное в этих словах сомнение о Православии царей Алексея и Феодора особенно раздражило пылкую Софию: она вскочила с места и пригрозила, что все царское семейство после этого уйдет из Москвы. Стрельцы струсили от этой угрозы, потому что в случае ухода царского семейства из Москвы на них поднялись бы все войска и вся земля; они поспешили успокоить гневную правительницу [5]. Патриарх взял в одну руку Евангелие святого Алексия, в другую - соборное установление патриаршества. Первое показывал, как улику упорства, нежелающего переменить в старом ни одной буквы. В последнем прочел Символ Веры, где написан он без прибавления слова о Святом Духе "и истинного", тогда как эта прибавка печаталась при патриархах Филарете и Иосифе. По отношению к изображению святого креста указал на сосуды преподобного Антония Римлянина. Сделано было и еще несколько указаний в древних книгах по главным пунктам спора.

Чувствуя, что ничего не сделали для себя, невежды подняли неистовый крик: "Вот так, вот так!" - кричали они, подняв двуперстное знамение. Мятежникам было сказано, что решение им будет объявлено. Царственные особы удалились; за ними вышли Патриарх и прочие.

Невежды возвращались из Кремля с криком: "Победили!". На лобном месте еще раз поставили аналой и кричали: "Веруйте по-нашему, мы переспорили всех архиереев". За Яузою отзвонили в колокола.

Наутро расстриге Никите, выданному стрелецкими выборными, была отрублена голова на лобном месте; товарищи Пустосвята разосланы были по дальним монастырям, многие разбежались [6].

После столь явного и столь неистового мятежа в самих палатах царских правительство вынуждено было прибегнуть к самым строгим, согласно духу времени мерам для усмирения раскольников: раскол был совершенно запрещен в государстве, тех, кто перекрещивают совращенных, назначено казнить смертию, хотя бы они и покаялись; за укрывательство раскольников виновных бить кнутом и налагать на них пеню. Множество раскольников в отчаянии бросились за границу [7] или укрывались от правительства в непроходимых лесах севера и Сибири; самые рьяные изуверы сами стремились на казни, как на мучение за веру, или же сами себя сжигали в срубах; учение об очистительном подвиге самосожжения, которое проповедовал еще Аввакум, нашло себе множество последователей.

Между тем раскол, отвергнув церковный авторитет и предоставленный самому себе, распался на множество толков. Прежде всего, вследствие отвержения православной иерархии между раскольниками возник трудный вопрос: откуда брать священников? Одни стали сманивать к себе пьяных и нищих попов, разными способами очищая в них благодать рукоположения от "Никоновой скверны". Другие положили, что можно обойтись и без священства, предоставив все требоисправления выборным мирянам. Так возникли два основных толка в расколе: поповщина и беспоповщина, - которые, в свою очередь, распались на множество различных толков [8], разделенных друг от друга обрядовыми разностями или степенью отрицательного отношения их к Церкви и государству. Ничем не обуздываемое отрицание часто принимает в них характер уже не раскола, а чистой ереси [9]. Еретический характер раскольнического отрицания главным образом выразился в отвержении православной иерархии, отвержении Таинств Евхаристии, Священства и Брака или в ложном представлении о силе и способах совершения этих и других Таинств, в смешении их с обрядами, раздавании, например, вместо Евхаристии пасхального хлеба (артоса) и богоявленской воды. Крайняя степень отрицания выразилась в нетовщине, которая совершенно отвергнула все Таинства и обряды и, отчаянно опустив руки, все предоставила Богу: "Пусть спасает, как Сам ведает".

После раскольничьего бунта московского правительство приняло особые настоятельные меры. Неутомимый Патриарх Иоаким составил пространное опровержение челобитной, представленной Собору 1682 года, - сочинение, достойное христианского пастыря и по духу, и по изложению, в котором видна обширная ученость, ум глубокий и основательный. Оно составляет как бы отчет о поправках в Богослужении, на которые раскол указывал, как на отступление от веры истинной. Каждой такой поправке даны основания из подлинной священной древности. "Увет духовный" (так названо опровержение челобитной) разослан был ко всем архипастырям для чтения по всем церквам. Сверх того Патриарх издал еще несколько небольших сочинений против раскола [10] и отправил в разные места избранных им увещателей. Так архиепископ Холмогорский Афанасий, возвратившись в свою епархию, ревностно действовал там против "поморян" [11]. Он собрал обширную библиотеку рукописей для вразумления невежд и написал для них "Щит веры". В сибирские остроги и волости в 1688 году послан был иеродиакон Михаил "для исправления церковных догматов и духовных дел", поставленный после в игумена Енисейского с тем же назначением [12]. Игнатий Корсаков в 1689 году в сане Новоспасского архимандрита отправлен был в Кострому и Кинешму для увещания тамошних раскольников. Казанский митрополит Адриан написал для своей паствы "О крестном знамении".

Письменная деятельность Патриарха Иоакима не ограничивалась обличением расколоучителей: он должен был вести борьбу и с папизмом. Польско-латинское влияние начало беспокоить русскую иерархию еще при жизни Славеницкого, вскоре по прибытии в Москву Симеона Полоцкого. Между этими представителями двух направлений киевского образования, старого - еллино-славянского и нового - польско-латинского, с самого начала обнаружилось столкновение, в котором московская иерархия приняла сторону Епифания и старалась его авторитетом ослабить авторитет Полоцкого. По своему кроткому и миролюбивому характеру Епифаний не входил в неприязненные отношения к Симеону Полоцкому, но не скрывал и своего несочувствия к образу его мыслей, например, указывая на то, что в основу своего "Венца Веры" Полоцкий принял не Никейский, а мнимо-апостольский католический символ веры. Когда Епифанию было поручено исправлять Библию, он не принял Полоцкого в число своих сотрудников, как человека, не знающего греческого языка, а лишь один латинский, и заметил, что, вообще, в последнее время в Киеве читают одни латинские книги и от этого иногда истины не знают. После смерти Епифания Полоцкий, оставшись без соперников, начал еще резче отзываться о невежестве москвитян, держал себя заносчиво и гордо, не хотел знать ни Патриарха, ни других духовных властей, даже сочинения свои печатал без благословения Патриарха в дворцовой типографии. Патриарх Иоаким был сильно раздражен гордостью придворного монаха, обвинял его в "хлебопоклоннической ереси" (так как он учил поклоняться хлебу в Евхаристии до времени его действительного пресуществления), называл его орудием иезуитов. Но Полоцкий был недоступен для патриаршей власти, потому что находил себе сильную поддержку в царе и при дворе [13].

Симеон Полоцкий отличался также как проповедник. Живая проповедь, давно уже замолкшая на севере, начала подавать голос с половины XVII века, особенно по примеру южной Руси. Еще Патриарх Никон дозволял Епифанию Славинецкому произносить иногда проповеди, а в 1667 году восточные патриархи Паисий и Макарий преподали благословение прихожанам церкви Иоанна Богослова иметь по их желанию священника-проповедника. Однако для Русской Церкви нужен был пример человека сильного, чтобы ослабить предубеждение народное против проповеди. И таким явился Симеон Полоцкий. Воспитанник южных училищ, даровитый ученик просвещенного и добродетельного Лазаря Барановича, учитель царский, уверенный в благоволении своего венценосного воспитанника Симеон с пылким умом, с живым воображением, с жаждою деятельности, свободно стал на кафедру. Успех проповедника был блистательный. Произнесенные им поучения на воскресные дни ("Обед душевный", изданный в Москве, 1681) и на праздники ("Вечеря душевная", 1683) быстро распространились по России; они стали известны еще прежде, чем вышли из типографии [14]. Однако ж новость Полоцкого для иных была странностию, а те, кому не нравилась власть его при дворе, особенно желали найти в новом что-нибудь худое. Патриарх Иоаким с неудовольствием смотрел на проповедника, но не мог запретить ему [15]. Впрочем, к чести Полоцкого нужно сказать, что он, не ограничиваясь тонкостями киевской схоластики, имел в виду живые, практические цели и умел приспособляться к потребностям и понятиям слушателей: он сильно укорял духовенство за леность к назиданию паствы, обличал невежество народа, раскола, грязные пороки, суеверия, остатки язычества, как то веру в волшебство, в нашептывание, заговоры, встречи, приметы, ложные чудеса и святыни, обличал народные игры, праздники Коляды и Купалы, проповедовал необходимость просвещения и обращался к царю с молением об умножении школ и учителей.

Пример Полоцкого не остался без подражателей: в пермских усольях умного Строганова поощряемый его покровительством, неизвестный по имени приходский священник городка Орел написал книгу "Статир, или Поучения воскресные и праздничные", подражая, как сам он говорил, поучениям святых отцов: премудрого Кирилла Транквиллиона и "трудолюбивого, разумного отца Симеона Полоцкого". Сей неученый, но со здравым смыслом проповедник умно рассуждал о нужде живой проповеди. Но ему нелегко обходилась проповедь его; невежи-прихожане кричали: "Здесь бывали у нас священники добрые, но не делали того, а жили попросту; откуда же этот вводит странности?" В предисловии к "Статиру" проповедник излагает обстоятельства жизни своей в любопытном рассказе, по которому можно судить о степени образования нашего духовенства в конце XVII века [16].

Последним трудом Полоцкого была грамота для новой Академии [17]. Мы видели, что царь Феодор, не желая ограничиться одними начатками еллинского учения, захотел устроить высшее училище - Академию. Намерение царя сделалось известным на западе Европы, и ученые стали являться из Польши с намерением занять места наставников в будущей академии. В 1681 году прибыл в Москву с этою целью некто Ян Белободский, бывший кальвинским проповедником в Слуцке. Симоновский архимандрит Гавриил Дамецкий и Павел Негребецкий, выходец из Польши, вскоре из бесед с ним открыли его неправомыслие [18]. Белободский обличен был самим Патриархом в неправомыслии и не допущен в училище. Осторожный царь не хотел поручить академию даже ученым из юго-западных областей русских, которых представлял ему Негребецкий, как мужей отлично образованных и твердых в Православии. Русский посланник в Царьграде Возницын по воле царя в 1682 году обратился к патриархам Цареградскому, Антиохийскому и Александрийскому с прошением прислать в Москву испытанных в Православии и учении наставников, и Патриарх Иоаким писал о том же к Патриарху Иерусалимскому Досифею [19].

Написанная Полоцким грамота замечательна во многих отношениях. Академии предназначалось быть верховным училищем всех свободных наук, храмом мудрости духовной и гражданской со всеми правами самостоятельного ученого корпуса, какими пользовались в то время европейские университеты: она должна была управляться советом профессоров под председательством избираемого из их же среды блюстителя, или ректора, подлежала только собственному суду во всех делах, кроме уголовных, могла приобретать всякого рода имущество в полную безотчетную собственность. Учащиеся из низших сословий народа только чрез нее получали право на высшие степени государственной службы по части гражданской; для благородных академический аттестат облегчал и сокращал производство, давая немедленно чины соответственно успехам. Сверх того академии принадлежало право заведования всею системой народного образования и воспитания: без разрешения академии не дозволялось нигде заводить училищ, ни даже иметь домашних наставников и учителей. Иностранные ученые, приезжающие в Россию, должны были подвергаться испытанию в академии и только на основании полученных от нее свидетельств допускались к свободному пребыванию в государстве. Наконец, сообразно с духом времени, академическая конференция облечена была грозною властью верховного судилища по делам веры и благочестия над людьми всякого чина и звания. Ректору же и учителям вменялось в обязанность наблюдать, чтобы ни у духовных, ни у мирян не было в домах запрещенных книг и чтобы неучившиеся свободным наукам не вступали в состязания о вере.