Сын героя, воспитатель героя

Вам — воителям ярым минувших времён,
Вам — рахманов-волхвов синеглазым сынам,
Вам — носителям древних священных имён,
Ненавистных дорвавшимся к власти рабам…

Велеслав. «Слава!»

В 946 году дружина великого князя Святослава вышла на поле, где её ждало войско древлян. Рядом с маленьким князем ехали воевода Свенельд и кормилец Асмунд.

По обычаю, битву начинал князь. Любопытно, что, невзирая на подчёркнутое малолетство Святослава, с этого момента его называют не княжичем, а именно князем и воспринимают соответственно. Если кто-то и видел наследника в Глебе — на страницах летописи мнение это не отразилось. Для абсолютного большинства русов князем был первенец Игоря и Ольги, и только он.

Воеводы вложили в детскую ручонку копьё, направленное в цепь древлянских щитов. Святослав толкнул его — копьё упало перед конской мордой. Малышу было четыре года… Но обычай был соблюдён. Над полем и сходящимися полками грянул клич:

— Князь уже начал! Дружина, за князем!

«И победили древлян. И побежали древляне…».

Так мы в первый раз видим Святослава — ещё малыша, но уже на коне, впереди дружины, с копьём в руке. Словно про него строки древней былины «Волх Всеславич»: «Гой еси, сударыня матушка! Не пеленай меня во пелену черевчату, не пояси в поясья шелковые, пеленай меня, матушка, в латы булатные, а на буйну голову клади злат шелом».

Словно про него в «Слове о полку Игореве»: «Под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, с конца копья вскормлены».

Впрочем, чему дивиться? Это в те времена араб Ибн Русте писал: «И когда у одного из русов рождается сын, он кладёт ему на живот меч, и говорит: «Я не оставляю тебе никакого имущества, кроме того, что ты завоюешь этим мечом»».

Не былина, не сказка — сообщение дотошного современника-путешественника. Наверно, и Игорь так же положил на розовый животик сына холодную полосу серой стали с выбитым именем мастера «Славимир» и сказал положенные древним обычаем слова.

Начиналась жизнь. Для руса, в особенности для князя это значило — начиналась война.

И особенно верно это было для Святослава.

Вряд ли Святослав помнил отца. Почти сразу после рождения его увезли на север, в варяжский Новгород — подальше от кишащего византийским и хазарским золотом Поднепровья. Может, даже не в сам Новгород, а на глухой хуторок в лесных крепях по соседству.

Наследник, единственный (тогда) сын престарелого государя — таким не шутят. Почувствовал ли что-нибудь четырёхлетний мальчик, которому сообщили о смерти отца?

Но сейчас речь не о том. Речь о самом наследнике Киевского престола, подраставшем в северной глуши. Как Тезей на Пелионе. Как Артур в Калидонских лесах.

Рядом с Тезеем был мудрейший из кентавров, богоравный Хирон. Рядом с Артуром — Мерлин, чародей, друид, плод любви человеческой женщины и одного из Князей Ночи.

Рядом со Святославом был дядька Асмунд.

В общем-то, необычного в этом не было. Ничего. По всей Европе — и не только по ней — знатные мальчики росли в семьях дружинников отца. Чтоб не размякали у материнской юбки, в сюсюкающей круговерти мамок-нянек. Зачастую и простые люди усыновлялись при живых родителях дальней роднёй.

Во-первых, затем же — чтоб не балованные росли. Плохо, когда над мальчиком чуть не до бороды хлопает крыльями наседка-матушка, которой, в общем-то, плевать, будет ли у рода воин и труженик, лишь бы кровиночке тепло-сытно-безопасно было. Можете считать за это предков дикарями, и пусть ваше превосходство поможет вам, когда вас в собственном доме унизят потомки покорной добычи тех «дикарей».

Во-вторых, для пущего единства племени. Для рождённого в одном селении, выросшего в другом, всё племя становилось семьёй, вся земля племени -домом. Ни поднять руку на сородича, ни погрязнуть в устройстве личного гнездышка — и гори синим пламенем всё остальное, — так воспитанные дети не могли.

Самого Игоря воспитал Вещий Олег. Знаменитый Добрыня вырастил младшего сына нашего героя. Можно немало рассказать и о кормильце Ярослава Мудрого — воеводе с выразительным именем Блуд. И было бы очень обидно ничего, кроме имени, не знать об Асмунде.

В летописи он едва упоминается, и это, согласитесь, досадно. Ведь не мог же воспитатель, почти отчим такого князя, как Святослав Храбрый, быть заурядным, неприметным человечком!

Поэтому так привлекает одно любопытнейшее предположение, выдвинутое археологом и писателем Андреем Никитиным. Вообще-то гипотезы этого человека подчас бывают пофантастичнее романов его однофамильца Юрия Никитина, но много среди них и ценных находок.

Уже давно привлекло внимание учёных явное сходство летописной биографии Вещего Олега и одной из скандинавских «сказочных саг». В этих сагах сплошь и рядом встречались переделанные на скандинавский лад подвиги героев иных стран и времён — от героев Троянской войны до рыцарей Круглого стола.

Тем проще могло забрести к скандинавам предание ближних соседей, почти родичей — славян-варягов. Могло быть и так, что скандинавский удалец прославился и стал вождём в варяжской дружине. Некоторые летописи говорят, что Олег был «от рода князей мурманских», то есть норманнских.

Сага, называя героя, просто переводит на норманнское наречье его прозвище: Вещий — Одд. Так вот, Андрей Никитин обратил внимание, что среди сыновей Олега-Одда, оставшихся на Руси-Гардарике, в саге упоминается некий Асмунд.

Конечно, это могло быть простым совпадением. Но более чем естественно для Игоря было отдать сына на воспитание сыну наставника, почти брату.

Можно многое сказать о Вещем Олеге — и многое ещё будет сказано, — но очевидно одно: Святослав словно рвался повторить его жизнь.

Олег Вещий пришёл из Новгорода в Киев, покорил и обложил данью древлян, потом освободил от хазарской дани вятичей и нанёс тяжелейший удар каганату, отшвырнув его за Дон.

Победоносно воевал с Византией, собрав в единый кулак славянские земли Восточной Европы. И ещё — он был убеждённый язычник. Это в его время говорили и даже писали в международных документах: «русин или христианин». Мол, одно из двух.

В том, что Святослав тоже пришёл из Новгорода и тоже начал с похода на древлян, его сознательной воли, конечно, не было. Наш современник, скорее всего, увидел бы в этом простое совпадение. Современники князя видели в подобных случайностях перст Судьбы.

Но когда, несколько лет спустя, Святослав вновь освободил вятичей, окончательно добил Хазарию и устремился на Византию — это уже больше походило на сознательное следование по стопам великого пращура.

Только замахнулся Святослав на много большее: грезилось ему объединение ВСЕХ славян вокруг Дунайской столицы. Христианство он презирал, считая за «уродьство».

Если Асмунд и впрямь был сыном Вещего Олега — «Одда» саги, — именно он мог вложить в душу юного князя идеи своего великого отца.

Стоит заметить, что среди историков часто попадаются люди, отвергающие историчность Вещего Олега. Почему? Во-первых, многие его деяния — захват города под видом купца, корабли на колёсах, щит на воротах, наконец, «смерть от коня своего», — имеют-де «фольклорные параллели». То есть герои многих легенд и преданий делали так же.

Во-вторых, византийские хронисты ни словом не поминают поход 907 года. Значит? Значит — легенда! Не было такого князя, и всё. Или был, но кроме договора с греками, от него ничего не осталось.

Удивительно, как упускают из вида ещё одну «фольклорную параллель»! В летописи говорится, что Олег ездил на коне. Смело берусь указать тьму фольклорных героев, поступавших точно так же. Кроме шуток, такие «научные» изыскания заставляют вспомнить французского остроумца XIX века, Жана Батиста Переса.

Шутник с пресерьёзным видом уверял современников в мифичности … Наполеона Бонапарта. Основания почти те же: во-первых, «параллели» между биографией императора Франции и античными мифами о солнечных Божествах. Мол, Наполеон — это Аполлон, Бонапарт означает «благая часть» в знак власти Солнца над днем и летом, мать Наполеона Летиция — это Лето, мать Аполлона, четыре сына императора — времена года, двенадцать маршалов — знаки Зодиака и так далее, и тому подобное.

И во-вторых, указы Бурбонов, которые те задним числом датировали годами правления корсиканского самозванца. Это остроумное и смешное сочинение и сейчас еще невредно прочесть, как противоядие от иных «теорий».

Вполне объяснимо и молчание византийцев. Для начала, в ту эпоху византийское летописание и историография переживали не лучшие времена. До нас не дошло исторических сочинений времён Льва VI Мудрого. Константин Багрянородный, Лев Диакон, Михаил Пселл появятся уже много позже, полвека спустя.

Вторая причина попроще. Представьте, что вас в тёмном переулке ограбило… вылезшее из стены привидение. Что вы об этом будете рассказывать? Уверен — ничего и никому, дабы не прослыть в лучшем случае суеверным или лживым трусом, если ещё не сумасшедшим. Так с чего христианская империя должна была описывать в хрониках, как её столицу запугал чудесами и обобрал языческий колдун?

Бог бы с ним, с французом — он-то шутил… Гораздо труднее понять иных отечественных учёных, норовящих на таких вот «основаниях» вычеркнуть из Русской истории одного из ярчайших героев.

Позвольте нам поверить источникам, а не историкам.

Сумерки Богов

Сурт идёт с юга
С огнём всепалящим…
Рушатся горы,
Мрут великанши,
в Хель идут люди,
расколото небо!

«Старшая Эдда»

Итак, Асмунд — сын Вещего Олега. Если он был воспитателем Святослава — это многое объясняет. Не только в деяниях великого князя киевского — во всей его жизни, его судьбе.

Конечно, Асмунд в любом случае не был чистокровным норманном. По той же саге, матерью его была какая-то местная, славянская княжна. И даже имя его вовсе не обязательно выводить из норманнских наречий.

Почти так же — Ясмунд — назывался один из мысов острова Рюген-Руян, главной святыни варягов-руси и всего славянства. И даже если видеть в Асмунде и его отце скандинавов…

Олег — Хельги — Священный. Асмунд — дар асов, суровых и воинственных Богов скандинавских мифов. Последний перевод не совсем точен. «Мунд» — это не просто дар, это свадебный подарок жениха невесте. В любом случае оба имени больше похожи на титулы жрецов, чем на прозвища воинов. В скандинавских сагах они, как правило, принадлежат людям, родившимся в язычестве.

Было ли имя воспитателя Святослава варяжским или норманнским — простым воителем дядька Асмунд явно не был. А был он представителем того, северного воинствующего язычества, которое несли на знамёнах и в сердцах его отец и его воспитанник.

Того, символами которого стали Ирминсуль, Аркона, Ромово, героями — фриз Радбот, саксы Видекунд и Вихман, норвежец Эйвинд, бодрич Никлот, новгородцы Угоняй и Богумил Соловей.

Первое, что любой воспитатель передаёт ученику — свой взгляд на мир. Попытаемся и мы поглядеть на мир, точнее — на Европу IX-X веков глазами если не жреца, то по крайности, убеждённого язычника. Для этого придётся понять одну немаловажную вещь. Часто упоминаемый на этих страницах Г.К. Честертон писал, что в языческих Богов никто не верил — в христианском смысле.

Придётся самым резким образом возразить почтенному англичанину. Правда, я не очень знаю, что такое «верить в христианском смысле». Но вот когда пленный Эйвинд Скъялди раз за разом отказывается отречься от своих Богов, пока водружённая на голый живот железная жаровня не пережигает его пополам — это вера?

Когда в уже христианской стране город Муром держится за старую веру два столетия — это вера? Когда племя пруссов предпочитает погибнуть всё, до последнего человека, но не предать родных Богов — это вера? И что это, если не вера?

Никто не умирает за раскрашенную деревяшку, занятную байку или аллегорию природных явлений, или ещё какую-нибудь глупость. Язычники верили в своих Богов. Язычники своих Богов любили. Ибо только за любовь человек может пойти на смерть.

Люди X века не рассуждали о «прогрессивной» и «устаревшей» религии. Не диспутировали. Мы более или менее представляем чувства, двигавшие средневековыми христианами. Могу сказать в их пользу, что «просто» корыстными завоевателями и разбойниками они не были.

Карл Великий после долгой войны с саксами вернул им все привилегии и свободы на одном условии — принять христианство. Многие не согласились оставить веру предков и после этого, так что война эта никаким образом не была «чистой политикой». За что сражались христиане, мы знаем. Но мало кого интересует, — что чувствовали те, вокруг кого рушился их мир.

Мы — спасибо христианам — не знакомы с мифологией наших предков, по крайней мере, в чистом виде. Что ж, обратимся к преданиям их соседей и сородичей — скандинавов.

Согласно «Старшей Эдде», перед гибелью мира произойдёт великая битва Богов и Героев с силами мрака. Силы эти — воинство мертвецов, плывущее с востока на корабле Нагльфар. Кораблём этим правит злой Бог Локи, лицемерный и лживый красавец, которого верховный Бог Один как-то в пылу ссоры обозвал «женовидным мужем».

За свои преступления Локи был распят остальными Богами и низвергнут в Хель, скандинавский ад. Рядом с Локи стоит его жена, собирая в чашу капающий яд змеи, подвешенной над его лицом. Но в конце концов он освободится и поведёт свой корабль на Богов. Вместе с ним будет и его чудовищное исчадие — Мировой Змей.

А теперь представьте, читатель, что чувствовал северный жрец, когда на его земли с востока пришла вера, проповедники которой называли себя умершими для мира, живыми мертвецами, свою церковь — кораблём. Они несли изображения распятого, женовидного красавца, рядом с которым стояла женщина с чашей.

Они говорили, что их бог спускался в ад и вернулся оттуда, что их бог уподобил себя Медному Змею (Ио. 3:14-15) и завещал им быть мудрыми, как змии, и что он — враг древних Богов.

Прочувствовали? Именно поэтому сцены Гибели Богов в последней битве высекали на каменных крестах, нарунныхкамняххристианскойэпохи крест обвивал чудовищный Змей,а варяжские волхвы считали кровь христиан лучшей жертвой.

Локи, Кощей, чудовищный Мертвец («…а тот Мертвец — небесный Христос», говорится в одном из русских заговоров) поднялся из Кромешного мира, и тьма шла за ним, захлёстывая святыни, гася жертвенное пламя, снося кумиры. На глазах язычников сбывались чудовищные пророчества древних преданий о гибели мира — и их мир действительно погибал.

Христиане не меньше язычников были убеждены, что «ветхий» мир вот-вот погибнет. Проповедники, являвшиеся ко дворам языческих государей — Радбота Фризского, Бориса Болгарского, Владимира, — чаще всего показывали изображение Страшного Суда. Не абстракция, не загробный посул — злободневная конкретика политического плаката.

Христианам конца первого тысячелетия, особенно конца Х века Страшный Суд казался делом ближайших десятилетий. Многие слышали о «синдроме тысячного года». Но немногие знают, что христиане Х века ждали его не с ужасом, а с радостью. Грань греха и добродетели, погибели и спасения в их глазах была отчётливой и наглядной — гранью между ними и язычниками.

Крещения, формальной присяги Грядущему было достаточно. Любой разбойник в ответ на «Верую!..» слышал: «Нынче же будешь со Мной в раю». Благородный человек спешил «спасти» души язычников, вынуждая буквально с мечом у горла это «Верую!». На увещевания не было времени — тысячный год, последний год «ветхого» мира не за горами.

Негодяй же полагал любой разбой божьим делом, если он свершён под знаменем креста и против «поганых». Разве не сказал Христос:

«Кто не со Мною, тот против Меня» (Мф., 12:30),

«Врагов же Моих, которые не желают, чтобы Я царствовал над ними, приведя перед лице Мое, избейте» (Лук. 19:27),

«Предаст брат брата на смерть и отец — сына. И восстанут дети на родителей и умертвят их… Не мир принёс Я, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более чем Меня, недостоин Меня, кто любит сына или дочь более чем Меня, недостоин Меня» (Мф., 10:21, 34-37).

Как это звучало для тех, кому род был святыней?

Братья начнут

Биться друг с другом

Родичи близкие

В распрях погибнут;

Тягостно в мире…

Это снова «Эдда», снова пророчество о последних временах перед гибелью мира и Богов — словно эхо евангельских строк.

Об этом и говорил дядька Асмунд юному Святославу. Тем более что здесь, восточнее Варяжского моря, язычество Севера сталкивалось с иным, быть может, ещё более беспощадным и свирепым врагом — «воинствующим иудаизмом» (М. Артамонов) Хазарского каганата.

Тот тоже выглядел выходцем из языческих преданий о нечистой силе. Само слово «иудей» было слишком созвучно с названиями нечисти у скандинавов («йотун»), латышей («йодс»), финнов («йутту») и славян («юдо»). Сказки о «праведных» рабби, взглядом испепелявших города нечестивых «гоев»-язычников, перекликались с жуткими преданиями об огнеглазых чудищах-Виях. Впрочем, о том, чем был каганат, и какие чувства вызывал у соседей, подробнее поговорим позже.

Пока подведём итог — и христианский мир, и каганат были для язычника земным воплощением тьмы Кромешного мира. В свою очередь, и иудеи, и христиане отлично помнили пророчество Иезекииля о страшном народе Рос. Север, родина русов и вотчина их суровых Богов, в Каббале именовался «вратами Зла». Средневековые христиане верили, что к Северному ветру был прикован побеждённый Люцифер.

Всё это необходимо помнить. Иначе нам не понять, как смотрели друг на друга языческий Север и иудео-христианский Юг. Иначе нам не понять, какая сила два века бросала свирепые ватаги норманнов и вендов в набеги, главной мишенью которых, особенно в первое время, были монастыри.

Иначе нам не понять, почему походы «россов» вызывали такую панику в Константинополе, какую не вызывали, скажем, армии сарацинов, подходившие к его стенам.

И не услышать, чему учил под стальным северным небом жрец Асмунд мальчика-князя

Быть воином

Небо лежит
На остриях копий
Уходящих во тьму.

Велеслав

Конечно, Асмунд учил воспитанника не только тому, что и от чего должен защищать князь, но и как защищать, как быть полководцем, правителем, воином — князем.

Здесь нам опять предстоит угадывать уроки Асмунда по их следам в жизни и деяниях князя. И будет очень трудно понять тех, кто твердил о князе-грабителе. Может, они просто не могут понять, как это так: воевать и не грабить? Рисковать жизнью — не для добычи? Подобные оценки рисуют скорее тех, кто их даёт и тех, кто им верит. Наших современников. Нас.

Но при чём тут Святослав Храбрый?

Законы языческого мира повсюду — от «Речей Высокого» в «Старшей Эдде» и ирландских «Советов Кормака» до индийских «Законов Ману» и самурайского «Буси До», — предписывали воину не стремиться к богатству, не иметь собственности. Исключение делалось лишь для орудий воинского ремесла — нет, орудий служения, жертвоприношения суровым Богам Войны и Власти.

Вспомним былинных богатырей — они непременно отказываются от наград за подвиг, бесшабашно прогуливают, раздаривают или жертвуют на храмы дары князя, добычу или найденное сокровище. И поверх «налево поедешь — богату быть» Илья Муромец, усмехаясь, выводит на придорожном камне: «Илья Муромец там ездил, а богат не бывал».

Если и есть у них «злато-серебро» — всё идёт на оружие, на сбрую боевого коня: «Не для красы-басы — ради крепости!».

Все — и враждебные князю-язычнику монахи-летописцы, и прямые его враги византийцы — волей или неволей говорят об удивительном, неимоверном для шкурных наших времён бескорыстии великого князя. Мы ещё прочтём летописные строки о том, как равнодушно отказался Святослав от золотых даров византийцев, но благодарно принял оружие.

Но сейчас стоит вчитаться в иное. В сотнями людей читаное, но мало кем осмысленное вступление к летописному жизнеописанию Святослава. «В походах же не возил с собой ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину, жарил на углях и так ел».

«Не возил… возов» — как это можно было не заметить?! Какая орда грабителей, куда и когда двигалась без возов, кибиток, фургонов? Ведь нужно же куда-то складывать то, ради чего грабитель, бандит, наёмник проливает кровь и рискует драгоценной шкурой — добычу?!

Но летопись, при всей неприязни к заклятому язычнику, непреклонна: «не возил», и точка.

О многом говорит и перечень скудных походных кушаний. Хорошо по этому поводу сказал Г. Прошин: «и как обозначена последовательность рациона дружины: на первом месте — конина, то, что всегда с собою, затем «зверина» — дичь, добытая стрелою или копьем на марше.

Говядина — мясо, которое могли только реквизировать у населения во время похода, — на последнем месте. Это уже не перечень — это характеристика! Сразу вспоминается суворовская заповедь: «Обывателя не обижай!»».

Грабитель? Грабитель, чьи воины предпочитают резать своих коней, тратить время и силы на охоту, чем отнять бурёнок в ближней деревушке?

Лев Диакон отдаёт, описывая войну со Святославом, дань обязательным византийским сетованиям на жадность и корыстолюбие варваров (вот уж чья бы мычала!). Но тот же Диакон говорит, что византийские «освободители» в Болгарии разграбили множество церквей(!) и царскую казну (!!).

Также говорит он, что простые болгары бок о бок с северными «грабителями» дрались против византийцев. Простите, но кого тогда четыре года «грабили» русы в Болгарии?

Несколько проясняет дело описание Ибн Мискавейхом захвата русами азербайджанского города Бердаа в 944 году. Овладевшие городом русы потребовали от жителей лишь повиновения: «На вас лежит обязанность хорошо повиноваться нам, а на нас — хорошо относиться к вам».

Русы, по словам Ибн Мискавейха, своё слово сдержали и «вели себя выдержанно». Из описания событий можно заключить, что это ещё мягко сказано. Одержимая исламским фанатизмом городская чернь с воплями «Аллах акбар!» нападала — точнее, пыталась напасть, — на русов с тыла всякий раз, когда те выходили из города, чтоб отразить нападение войск местного правителя.

Нападения русы отражали успешно, а к выходкам черни относились с редкостным стоицизмом и долготерпением, ограничиваясь тем, что разгоняли оборванных фанатиков. Любопытно, в ответ на какое нападение современный командир приказал бы расстрелять толпу и взял заложников среди гражданского населения? Правильно, читатель, на первое!

Русы же перешли к репрессиям, лишь когда обнаглевшие горожане начали нападать на некоторых из них, отделявшихся от соплеменников, и убивать. И даже тогда русы сперва предложили горожанам покинуть Бердаа и отправляться под руку столь горячо любимого ими правителя. Когда же привыкшие к безнаказанности мусульмане не обратили внимания на это предложение — лишь тогда жители города были захвачены в плен.

При этом женщин и детей отвели в цитадель, а мужчинам, согнанным в соборную мечеть, было предложено выкупать себя и свои семьи. Наиболее благоразумные, уплатив выкуп, получили возможность покинуть Бердаа и… печать на глине, обеспечивающую их безопасность и сохранность оставшегося имущества.

Мужчины, не пожелавшие внести выкуп, — Ибн Мискавейх особо отмечает, что не «не смогшие», а именно «не пожелавшие» — были перебиты, женщины и дети остались в плену завоевателей. Итог печальный, но закономерный. И более того, многие современные жители тех краёв, думается, предпочли бы иметь дело с теми древними язычниками, чем с бандформированиями своих земляков и единоверцев.

Как видим, бескорыстие воинов Святослава не составляло исключения. Для руса-воина тех времён завоевание было не разбойным налётом и возможностью личного обогащения. Оно не только давало права, но и накладывало обязанности по отношению к завоёванным.

Русы присваивали лишь — «что с бою взято, то свято» — имущество разбитой и как бы замененной ими воинской знати. Мирное же население облагалось данью, часто — не очень тяжёлой. Что до суровой расправы с мятежным Бердаа, так ведь и сегодня порядок военного времени однозначно квалифицирует гражданское лицо, с оружием нападающее на солдата, как бандита.

К таковым неприменимы нормы обращения с мирным населением, их участь — расстрел на месте. Кстати, тем, кого интересует дальнейшая судьба Бердаа, сообщаю, — русы, благополучно подавив вылазки «моджахедов» и отбив правительственные войска, всё же покинули город из-за эпидемии.

Позвольте же поверить не современным историкам, на которых, видать, шапки синим пламенем полыхают. И не отвлечённым толкам Диакона о «варварской жадности». Мы поверим фактам, сообщаемым Ибн Мискавейхом, летописью, тем же Диаконом.

А факты говорят, что расширение границ Руси, стяжание славы и жертвенное Служение ратным Богам (у Святослава ещё укрепление Древней Веры и объединение славян), были бесконечно важнее русам, чем набивание седельных мешков окровавленным барахлом (захвата сырьевых ресурсов колоний, контроля над нефтяными месторождениями и пр.) — смысл и суть войны для просвещённого человечества XVIII-XXI веков.

Вместе с тем рус воин, рус князь мог — обязан был! — быть беспощадным к нарушителям договора, «ряда», предателям. К тем, кто не выполнял своего долга. Обязанность воина — вооружённой рукой поддерживать миропорядок, а его нарушает не только, и не столько внешний враг — как раз к нему могли быть снисходительны, как мы видели это в первые дни в Бердаа, — сколько клятвопреступник, нарушитель обычаев.

Жители Бердаа, приняв покровительство и власть русов, приняли на себя и обязательство повиноваться им. Не выполнив его, они превратились в клятвопреступников. А в глазах руса клятва была одной из важнейших частей миропорядка. Не зря он клялся «доколе мир стоит, доколе солнце светит».

На устои мира, на солнечный свет посягал нарушивший клятву, и прощения ему не было. Святослав был воспитан так же. И он мог внушать страх. Мы ещё услышим испуганные голоса в войске воеводы Претича в 968 году под Киевом. Мы ещё увидим лес кольев под стенами вероломного Филлипополя.

Бескорыстие воина-руса распространялось на саму жизнь. Честь — то есть верность обряду войны — ценилась дороже. Чего стоит знаменитое «Иду на вы!» нашего героя. Сколько не тщились увидеть в нём какую-то военную хитрость, увы… Внезапное нападение всегда выгоднее, всегда безопаснее.

Но и богатыри русских былин предпочитают опасность битвы почти беспроигрышному нападению на пьяного, спящего, голого, пешего — одним словом, неготового к бою, непредупреждённого противника: «а не честь-хвала молодецкая!». И здесь — всё то же. Не выгода. Не безопасность — своя и воинов. Честь — верность обряду войны. Богам войны.

Помимо бескорыстия, предписывал древний обычай человеку воинского рода всецело посвящать себя обрядам Войны и Власти, да ещё охоте, воздерживаясь от любых других занятий. Так гласят индийские «Законы Ману», но и на Руси, через век после Святослава, юного Феодосия, сына княжеского дружинника и будущего основателя Киево-Печерской лавры, пытались воспитывать так же.

Когда будущий святой норовил выйти с рабами на поле или брался молоть муку и месить тесто, мать и родичи стыдили его: «Позоришь себя и род свой!».

Святослав потом скажет послу императора: «Мы — мужи крови, оружием побеждающие врагов, а не ремесленники, в поте лица зарабатывающие на хлеб». Это, конечно, не презрение к труженикам. Просто врождённое для язычника, человека кастового общества, осознание простой истины: каждому — своё.

Для сравнения: викинги отнюдь не презирали своих женщин. Но не было для них оскорбления тяжелее, чем обвинение в каком-либо женском занятии. Мужчине — мужское, воину — воинское. Воин за плугом или у жернова так же немыслим, как мужчина за прялкой, мужчина в платье или кокошнике.

Можно многое ещё говорить о воинском Духе языческого Севера, воплощением которого, трудами дядьки Асмунда, рос юный Святослав. Но всё это — лишь правила жизни-войны, войны-жизни.

Однако были ведь и приёмы. Приёмы владения оружием, приёмы вождения войск. Асмунд, конечно, учил князя и им. Все мальчишечьи игры русов и их потомков будут ещё не один век нацелены на подготовку воина. Святослав, конечно, тоже играл в «коняшки» и «царь горы» с сыновьями и внуками Асмунда, весной брал приступом снежный городок, махал деревянным мечом, из тех, что археологи во множестве нашли в детинцах северно-русских городов, а повзрослев, сходился со сверстниками в кулачных и борцовских поединках.

Учился владеть оружием и бегать на дальние расстояния в тяжёлой русской кольчуге, ездить и сражаться верхом на коне, стрелять из лука. Охотясь, постигал язык следов, оставляемых зверем или человеком, привыкал быть выносливым и терпеливым. Схватка со зверем воспитывала храбрость, а добивая добычу — или искалеченную зверем собаку, — князь учился заглушать в сердце голос ложной жалости.

И снова учился всё новым и новым видам оружия и приёмами владения им. Русы не отравляли стрел, как чудь или печенеги, но надо было на вид, на запах распознавать яд на вырванной из тела стреле — и знать, чем и как лечить раненного.

Надо учиться хорошо плавать — и в кольчуге, и в ледяной воде. И учиться терпеть раны, не выдавая боль — князю это важнее, чем другим, слишком много глаз смотрят на него в бою… И многому, многому еще надо было учиться, чтобы быть воином в Х веке.

Это приёмы боя. А приёмы вождения войск? Что ж, и тут можно было многое почерпнуть из северных саг и русских былин. Но гораздо поучительнее будет разбирать полководческие приёмы Святослава в действии, описывая походы, этапы его жизни, битвы его войны.

Однако до них ещё не близко. Юный князь постигает жреческую, полководческую и государственную — а заодно и просто воинскую — премудрость в новгородских лесах у дядьки Асмунда, сына Вещего Олега.