Когда я снова стану маленьким

(фрагмент из книги)

 

 

Автор – Януш Корчак (1878-1942),

польский педагог,

писатель,

врач,

общественный деятель,

основатель и руководитель «Дома сирот»,

Варшава.

 

Серые деньки

 

Уже у второго ученика шапка пропала.

Поднялся целый скандал.

Хуже всего обстоит дело во втором классе. Там пропадают книжки и тетрадки.

Решили устроить обыск.

Учителя говорят, что это позор для всей школы. Каждый перечисляет, что у него пропало, а учительница записывает.

У меня ничего не взяли. Был у меня, правда, кусочек резинки, с четвертушку. На неделю бы еще хватило. Она пропала. Может, в школе, может, на улице, а может, и дома куда завалилась.

А некоторые, как начали диктовать, так получалось, будто во всей школе одни воры. Называли все: кто что потерял или подарил и забыл. Учительница еле поспевала писать.

Наверное, кое-кто и врал. Потому что Панцевич спросил меня:

–Почему ты не сказал, что у тебя что-нибудь пропало? Может, школа оплатит.

А ведь это хуже воровства – требовать, чтобы тебе отдали то, чего никто у тебя не брал.

Ну, есть, конечно, ученики, у которых много чего пропадает. Бросит где попало, а потом не знает, где искать. Или даст кому-нибудь и забудет.

Нам чаще, чем взрослым, приходится брать в долг друг у друга. В школе велят что-нибудь принести, а дома не дают. Как тут быть?

А хуже всего, когда тебе не верят. Взрослому, если он человек честный, все доверяют, а ребенок всегда под подозрением.

– Мне надо денег на картон.

– Опять на картон? Ведь ты недавно покупал!

Как это обидно! Что, я этот картон ем, что ли?

Мы теряем деньги, забываем, куда положили, – это правда. Но у взрослых есть большие карманы и столы с выдвижными ящиками. Ходят взрослые медленно, не играют, не бегают. И все-таки они тоже теряют вещи и забывают, где что лежит. Когда ты все помнишь, ничего не теряешь, этого никто не замечает. Но чуть что пропало, сразу скандал.

В театрах есть гардеробщики, и одежда выдается по номеркам. Как тут чему-нибудь пропасть?

А в школе каждый сам вешает пальто и шапку и сам их берет. Да еще второпях. Триста учеников повесят пальто аккуратно, а пять-шесть побросают кое-как. Но об аккуратных никогда не говорят. Детей только ругают.

Я хотел снова стать ребенком, чтобы избавиться от мелких сереньких забот и печалей взрослых, а теперь у меня другие, ребячьи, заботы, от которых я страдаю не меньше.

Когда я был взрослым, я только остерегался воров.

А теперь мне больно.

Почему один берет у другого? Как так можно?

Нас терзает печаль, что не может быть все хорошо.

«Ничего не поделаешь!» – говорил я, когда был большим.

А теперь я не хочу, не хочу, чтобы так было!..

Шапка так и не нашлась. Ученики должны собрать деньги.

Значит, придется сказать дома. А дома нападут на школу:

– Одни воры у вас там!

– И чего только учителя смотрят?

А ведь это несправедливо. Чем школа виновата? Разве учителя могут за всем уследить?

Сколько огорчений и хлопот из-за одного такого мальчишки!

После уроков я никак не мог найти пальто, и Манек меня дожидался.

Ищем, а сторож говорит:

– Вы чего тут высматриваете?

– Не высматриваем, а пальто мое куда-то перевесили.

– Чего не терял, того не найдешь, – говорит сторож.

– Ведь не мог же я без пальто в школу прийти!

– А кто вас там знает.

Наконец я нашел пальто.

– Ну, нашел? Вот видишь: где повесил, там и висит.

– Вы не видели, так и не говорите.

– Не груби, а то подзатыльник получишь.

И когда только взрослые перестанут угрожать детям побоями!

Некоторое время мы с Манеком идем молча.

– В крови есть какие-то шарики, – говорит Манек, – в которые входит воздух. Странно устроен человек! Ни одной машины нет на него похожей. Если часы не заведешь, они остановятся. А человек без завода действует бывает и сто лет. Вот в газете писали, что одному старику сто сорок лет.

И мы говорим о том, каких кто знает стариков. А потом о ветеранах. И о том, что они помнят восстание.

– А ты бы хотел быть ветераном?

– Нет – быстро ответил Манек. – Я хотел бы, чтобы мне было лет пятнадцать-двадцать.

– Тогда, может быть, твоих родителей уже не было бы в живых.

Он подумал-подумал и ответил печально:

– Пускай уж тогда все остается, как есть.

Мы попрощались, подали друг другу руки и посмотрели в глаза. А девчонки всегда целуются, даже если и не очень любят друг друга. Мы, ребята, правдивее. А может быть, у них только привычка такая?

Что было потом?

Да ничего особенного. Разные уроки.

А на уроке физкультуры учитель показал нам новую игру.

Все разбиваются на две партии. Проводят черту – границу. Одни – с той стороны, другие – с этой. И перетягивают друг друга, как бы в плен берут. Сначала игра не ладилась, потому что ребята нарочно поддавались, когда хотели перейти на другую сторону. Или же перетянут кого-нибудь, а он вырвется и спорит. Но постепенно игра наладилась, и стало весело.

Мы просили, чтобы нам позволили играть до конца урока, до звонка, но учитель сказал: «Нет!»

Трудно понять, почему.

Я думаю, надо так: выбрать несколько игр, которые всем нравятся, и играть в них. Сколько лет ребята играют в салки, в чижа, в классы, в лапту, а теперь еще и в футбол! Почему же это должно вдруг надоесть? А тут на каждом уроке что-нибудь новое. Так ни в одну игру играть не научишься. Только условия узнаешь. А чтобы всеми приемами овладеть, не одна неделя нужна.

Взрослым кажется, что дети любят только новое: новые игры, новые сказки.

Есть, конечно, ребята, которые обязательно скорчат гримасу и скажут с презрением:

– Это мы уже знаем, это мы слыхали!

Но на самом деле хорошую сказку, интересный рассказ мы можем много раз слушать. Ходят же взрослые много раз на один и тот же спектакль, а ведь взрослым скорее все надоедает. Детям хочется хорошо знать то, что им понравилось, но учитель в школе всегда спешит, ему всегда некогда.

Славно мы поиграли на уроке физкультуры.

А на урок математики пришел инспектор.

Нам говорят, чтобы мы всегда старались, даже когда никто на нас не смотрит. А взрослые не всегда так поступают.

При инспекторе все ведут себя иначе. Даже директор. Школа сразу становится праздничной. И чего они боятся, непонятно. Ведь инспектор самый обыкновенный человек, он даже добрый.

Инспектор дал нам задачу. В задаче спрашивается, сколько куплено баранов. А Дроздовский со страху ослышался и говорит: «баранок».

Мы думали, инспектор рассердится, и учительница будет потом ходить сердитая. А он только рассмеялся:

– О баранках думаешь? Видно, большой любитель.

Тут и все рассмеялись. И отвечали хорошо.

Даже учительница сказала, что хорошо.

 

Наступил день именин учительницы. Был сильный мороз, а мы уговорились украсить класс хвоей. Но у нас не было хвои. И мы решили написать учительнице поздравление на красивой бумаге, но перессорились, и тоже ничего не вышло. Потому что это надо было сделать сообща: один напишет, а все подпишутся. Сначала хотели собрать по пять грошей, а потом стали спорить, кто купит бумагу и что написать. Кончилось тем, что нарисовали несколько картинок и положили учительнице на стол. А на доске написали:

«Поздравляем госпожу учительницу!»

Хотели еще добавить:

«Желаем счастья и здоровья!»

Некоторые предлагали написать:

«Желаем красивого мужа».

И еще разные глупости выдумывали. Но мы им не позволили это писать.

Мы очень торопились, чтобы успеть за перемену.

Учительница посмотрела и ничего не сказала, только улыбнулась. Но, видно, она ждала, что мы ее поздравим; урока не было, вместо урока читали вслух. Учительница принесла книжку «Наш малыш». Хорошая книжка, грустная.

Только зачем она все время прерывает чтение и объясняет. Ведь, если слушаешь, все и так понятно. А не поймешь, догадаться можно.

Если читают что-нибудь неинтересное, то пускай объясняют: время быстрее проходит. А когда интересно, боишься, что дочитать не успеют. И, если чего-нибудь не понимаешь, это не мешает, даже таинственно получается.

Учительница кончила читать и уже перед самым звонком поблагодарила за поздравление.

Я знаю почему. Боялась, что если в начале урока поблагодарит, то поднимется шум и нельзя будет читать. Учителя боятся всякого праздника в классе, всякой радости, всякого взрыва веселья.

Еще мы играли во дворе в разные игры. Вот и все развлечения. А огорчений много. Потому что и за других обидно.

Учитель разорвал Хессу новую тетрадь: «Не старался, торопился, когда писал». А у Хесса мать больна и работы по дому много. Хесс хотел совсем не готовить урок, но побоялся, что учитель рассердится. А вышло еще хуже. Учитель сказал:

– Ученик, который не стыдится подавать учителю такую мазню...

И порвал тетрадь.

Хесса я не очень любил. Сидит он далеко от меня, мы почти и не разговариваем. Он какой-то шальной, ни в чем удержу не знает – ни в озорстве, ни в игре. И, видно, очень бедный.

Но меня удивило, что он плачет. Прежде я никогда не видел, чтобы он плакал. А теперь у него слезы текли. И весь урок он сидел насупившись.

Писал в новой тетрадке и не старался? Самый большой лентяй и грязнуля и тот поначалу всегда старается...

Но ведь у него мать больна. А он и раньше не так уж красиво писал. Другой и хотел бы писать красиво, да не может. И еще в дешевых тетрадках плохая бумага или, бывает, перо старое, бледные чернила, промокашка мажет.

У меня как раз была новая тетрадка, я и дал ему. Он обрадовался. У отца он не мог бы денег попросить, у них теперь такая нужда...

И еще одно огорчение.

Новый школьный врач нашла у Крука на рубашке вошь. И давай честить и его и всех. Почему мальчишки не моются, и когти у них длинные, и башмаков они не чистят.

Сказала бы, что нашла вошь у одного, зачем весь класс обвинять? И зачем доводить человека до слез? Ну, случилось. И еще неизвестно – может, от кого переползла. Ведь не с одними же чистыми мы встречаемся. И сидим вместе, и пальто на пальто висит. И дома жилец есть, может, и грязный. А маленькие братья и сестры все время во дворе.

И сразу же разные колкости и насмешки. Даже наших матерей помянула. Этого-то уж она никак не имела права делать...

А подлизы, чтобы понравиться, разные шуточки отпускают. И все смеются. Чистить башмаки? Хорошо. Но для этого надо иметь ваксу и щетку. А что делать, если щетка вся стерлась и осталась одна деревяшка?

И за небольшую баночку ваксы надо отдать двадцать грошей. Раза два можно слюнями почистить, только потом башмаки выглядят еще хуже; тут уж и вакса не поможет.

И еще огорчение: у Манека жмут башмаки. Манек стер ногу и стал еще сильнее хромать. У меня забота с пальто на рост, а у него и того хуже.

Дома сказать про башмаки боится, начнут кричать, потому что, когда покупали, хотели взять на номер больше, а он говорил, что и эти ему велики.

– Не понимаю, что случилось. Разве только человек растет не всегда одинаково. Та пара, когда износилась, была даже еще велика. Тогда у меня нога совсем не росла, а теперь за полгода такие лапы выросли, что и сам удивляюсь. Все мне мало! Гимнастику совсем делать не могу, боюсь, как бы все у меня не лопнуло, потому что и так все по швам трещит. Учитель сердится, что я не нагибаюсь, рук как следует не вытягиваю и плохо марширую, а не посмотрит, как я одет.

– Что же ты будешь делать? – спрашиваю.

– Почем я знаю... Когда уж совсем ходить не смогу, может, дома сами заметят. И тогда будь что будет – ну, отругают, изобьют. Я ведь не виноват, что расту. Когда-нибудь перестану.

Потом мы говорили о том, что если щенку давать водку, он будто бы перестает расти. Может, оттого и пони бывают, что им раньше водку давали. В прошлом году объявления про цирк возил такой хорошенький пони.

– Ты его видел?

– А как же!

– На Новом Свете?

– Нет, на Маршалковской.

Самое большое мое горе – это то, что в школе мне трудно. Я забываю все, что знал, когда был взрослым. Я уже не могу теперь больше не слушать на уроках, должен все время быть внимательным и старательно готовить домашние задания.

Мне трудно отвечать. Я не уверен в себе. Каждый раз боюсь, что не сумею ответить, не получится.

Когда учительница или учитель смотрят на учеников, собираясь кого-нибудь вызвать, сердце начинает биться как-то по-другому. Не то что страшно, но как-то не по себе. Словно следствие: хоть и не виноват, да кто знает, чем кончится.

И всегда зависишь не от одного себя, а от всего класса. Одно дело отвечать, когда класс знает и понимает, другое – когда не знает и учительница раздражена.

Если кто-нибудь скажет глупость, после него уже трудно хорошо ответить. Поэтому есть дни, когда все, даже самые плохие ученики, знают уроки, и дни, когда весь класс словно поглупел.

Ну, ничего не поделаешь: не знаю, не понимаю, не могу. Разве менее способным детям и вовсе нет места на белом свете?

Учительница вызвала меня к доске. В голове вертится только одна фраза: «Опять двойка».

Другой умеет откашляться, принять уверенный вид или сделаться покорным, вызвать жалость или умеет воспользоваться подсказкой, притворяется, будто отвечает, а сам только и ждет, чтобы учительница подсказала.

Может быть, в последнюю минуту случится что-нибудь такое, что принесет мне избавление?

Ребята показывают на пальцах, что скоро звонок. Но меня это ничуть не радует. Потому что учительница, наверное, задержит меня после урока, – и это еще хуже. А если даже она мне и ничего не поставит, то все равно запомнит.

– Плохо!

Я и сам знаю, что плохо, и жду, начнет ли она ругаться или высмеивать.

Но случилось самое худшее.

– Что с тобой сделалось? – говорит учительница. – Ты совсем распустился. Не слушаешь на уроках, пишешь небрежно. И вот результат. Мы вчера делали подобную задачу. Если бы ты был внимательнее...

Все погибло!

Учительница больше меня не любит. И сердится за то, что ошиблась во мне. Видно, лучше быть сереньким, незаметным, средним учеником. Это безопаснее, проще, легче. Потому что меньше к тебе предъявляют требований, не надо так напрягаться.

Я опустил голову и поглядываю исподтишка на учительницу, потому что не знаю, жалеет она меня или совсем уже больше не любит.

Учитель никогда не скажет, любит он ученика или не любит, но это чувствуется: у него становится совсем другой голос и другой взгляд.

И ты очень страдаешь, и ничего не можешь поделать. А иногда ты готов взбунтоваться.

Ну, чем я виноват?

Тем, что Бараньский придумал себе глупую забаву и брызнул мне в глаза апельсинной коркой? Так защипало, что сил нет. Но я ничего не сказал, только глаза тру.

А учительница спрашивает:

– Что ты еще там придумал? Вместо того чтобы слушать...

Ведь не станешь же на это отвечать! Разве так не бывает?

Тебя кто-нибудь ущипнет, а ты вскрикнешь и подскочишь. И ты уже виноват.

Учителя не знают, как мы боимся таких, про которых говорят: «В тихом омуте черти водятся».

Такой делает что хочет, и ему ничего не будет. Просто несчастье сидеть с таким за одной партой. Не лучше и если он сидит сзади. Нет тебе тогда ни минуты покоя.

А в другой раз была тут капелька моей вины.

Сижу я на уроке и вижу, что у Шчавиньского сзади на куртке пять белых пальцев. Кто-то на перемене вымазал пальцы мелом и приложил. Тот и не знает, что у него на спине рука отпечатана.

Ну, я и попробовал примерить, правая это рука или левая. Я хотел издали, но нечаянно дотронулся. А он обернулся. Учитель ему замечание делает, что он вертится.

А Висьневский кричит:

– Ого, глядите, какая у него на спине пятерня!

Учитель начал меня ругать.

Я показываю руку, что, мол, чистая.

А учитель говорит:

– Ну-ка постойте оба за партой!

Мы стояли недолго. И не в том дело. Досадно, что все наши дела решаются наспех, кое-как, что для взрослых наша жизнь, заботы и неудачи – только дополнение к их настоящим заботам.

Словно существуют две разных жизни: их – серьезная и достойная уважения, и наша – пустячная.

Дети – это будущие люди. Значит, они только еще будут, значит, их как бы еще нет. А ведь мы существуем, мы живем, чувствуем, страдаем. Наши детские годы – это годы настоящей жизни.

Почему и чего нам велят дожидаться?

Я размышлял о своей серенькой взрослой жизни, о ярких годах детства. Я вернулся в него, дав обмануть себя воспоминаниям. И вот я вступил в обыденность детских дней и недель. Я ничего не выиграл, только утратил закалку – умение смиряться.

Грустно мне. Плохо.

 

Я кончаю эту странную повесть.

Одни события быстро сменяются другими.

Я приношу в школу открытку Марыни, чтобы показать Манеку.

А Висьневский вырывает ее у меня из рук.

– Отдай!!

Висьневский убегает.

– Отдай, слышишь?

Висьневский прыгает с парты на парту.

– Отдай! Сию же минуту!

Висьневский машет в воздухе открыткой и орет во все горло:

– Триптих! Письмо от невесты!

Я вырываю. Комкаю. Рву в клочки.

И не заметил, что один обрывок упал на пол.

А Висьневский кричит:

– Ребята, глядите! Она его сто миллионов раз целует.

Я подбегаю – и по морде.

Директор хватает меня за руку.

Да, испортился мальчишка. И рисовал хорошо, и писал без ошибок. А теперь невнимательный. Неусидчивый. Плохо готовит уроки.

И посылает за матерью.

– Погоди... Пусть только отец с работы вернется! Уж не будет тебе деньги на кино совать!

Я осажден со всех сторон.

Манек пробует меня утешить. Я понимаю это, но не могу сдержаться. Грубо отталкиваю его, бросаю бессмысленное обвинение:

– Все из-за тебя!

Манек смотрит на меня с удивлением.

За что? Почему?

А все из-за открытки.

Ненавижу Марыню.

– Дура! Девчонка! Всю бы ночь танцевала! Глаза к небу закатывает!

Жалко, что далеко. Назло бы ей сделал. Побил бы. Бросил бы бант в канаву.

Я вырываю горох из цветочного горшка... и в окно. У Ирены на глазах слезы. Она чувствует, что случилось что-то страшное.

Никого и ничего у меня нет.

Пятнашка, где ты?

Нет.

К чему мне этот пес? Пускай достается Бончкевичу за проценты. Купил за десять грошей. Пускай ему руки лижет.

Я уничтожил все, что мне было дорого. Порвал со всем миром.

Остался один.

Мать?

Она ведь сказала, что отрекается от меня. Что у нее есть только Ирена. А меня нет.

Недостойный, преступный, проклятый, враждующий с жизнью.

Все меня покинули. Повсюду измена.

Неусидчивый. Плохо готовит уроки.

И учительница, и Пятнашка, и мать.

 

* * *

 

Я побежал наверх, на чердак, и сел на ступеньку перед дверью.

Во мне пустота, и вокруг пустота.

Ни о чем не думаю.

И из глубины души я вздохнул.

Сквозь щелочку чердачной двери проникает свет. Вылезает человечек, покачивая фонариком.

– Ага!

Гладит седую бороду. Ничего не говорит.

Безнадежным шепотом, сквозь слезы:

– Хочу стать большим!.. Хочу стать взрослым!..

Перед глазами мелькнул фонарик гнома.

 

* * *

 

Я сижу за письменным столом.

Кипа тетрадей, которые надо проверить.

Перед кроватью линялый коврик.

Грязные стекла.

Ошибка.

Слово «окно» написано через «а». Зачеркнута буква «а», а над ней – «о». И опять зачеркнуто «о», а сверху снова написано «а».

Я беру синий карандаш и пишу на промокашке «акно» – «акно»...

Жалко. Но возвращаться не хочется...

 

Как любить детей

(фрагмент из книги)

Автор – Шалва Александрович Амонашвили,

доктор психологических наук, профессор,

академик Российской академии образования,

руководитель Международного Центра Гуманной Педагогики,

Рыцарь Гуманной Педагогики,

г. Москва.

Там, где не царствует Любовь

 

Гуманная педагогика, как она сложилась в моём сознании и практике, есть вариация на тему классической педагогики. Она отличается от традиционной авторитарной педагогики не тем, что призывает образовательный мир к ненасилию, а тем, что выводит из обихода педагогического сознания и образовательной действительности насилие как понятие и как деяние.

Если в образовательном процессе есть насилие, значит, есть и причина, его порождающая. Причина эта лежит в самом образе мышления тех, которые теоретизируют педагогику (то есть, учёных) и тех, которые строят практику (то есть, учителей и воспитателей).

Причина не мелочная, не такая, чтобы было бы достаточно умоляюще попросить учителей и воспитателей не пользоваться насилием применительно к своим ученикам и воспитанникам. Попросить, конечно, можно, можно и пристыдить их, даже пригрозить законом, но они, – учителя и воспитанники, – если даже сто раз пообещают, что так больше не будут, всё равно то и дело будут применять насильственные меры. И это потому, что причина, провоцирующая их на силовой подход к детям, есть опора, точка отсчёта педагогического сознания: материалистический взгляд на мир образования, на самих детей.

Материалистическое педагогическое сознание ведёт учителя к такому роду образовательной практики, когда знание превращается в товар и в предмет купли-продажи, когда святое служение становится услугой и тоже подвергается продаже, когда ненаблюдаемые и неизмеряемые материалистическими мерками следствия воспитания и духовного роста (скажем, великодушие, благородство, совесть, справедливость, вера, любовь...) отклоняются как не имеющие товарного вида, когда личность школьника воображается как ходячая цифра в виде отметок и баллов, когда...

Материалистическое педагогическое сознание может иметь только одно детище – авторитарную педагогическую практику. В нём не приживётся принцип Песталоцци – «мысля любить и любя мыслить», у него свой принцип – «мысля требовать и требуя мыслить». Детей можно любить, если они не будут мешать педагогическому процессу; их можно любить, если они хорошие, а нехороших лучше вывести из сферы преподавания.

Но неужели нужна будет глубокая наука, чтобы понять:

Там, где не царствует Любовь, троном обязательно завладеет злоба.

Там, где не почитается Дух, будут обязательно почитать выгоду.

Там, где нет веры, обязательно восторжествуют неверие и недоверие.

Там, где нет Света, обязательно наступит тьма.

И, вообще, там, где не нуждаются в Боге, обязательно возрадуется безбожие.

Авторитарная педагогика, конечно, осознаёт свою неприглядность. Потому сама же призывает себя к ненасилию, прикрывается возвышенными понятиями, в том числе понятием гуманности.

Гуманность – понятие высшего порядка: оно означает «богопознание»; гуманный – тот, кто познаёт в себе Творца, познаёт Свет в себе.

Но в материалистическом сознании смысл гуманности не выходит за грани человеческих взаимоотношений. Для педагогики ненасилия, что есть старание облагораживать силовой педагогический процесс, слово «гуманный» в его материалистическом смысле становится способом прикрытия.

Гуманная педагогика есть суть всей классической педагогики, основанием которой являются такие высшие смыслы, как: ДОБРОТА, ВЕРА. ДУХОВНОСТЬ, ЛЮБОВЬ, БОГ. Педагогика в этом отношении, как выразился Климент Александрийский (один из отцов раннего христианства – 150-215-е годы жизни) в своей классической книге «Педагог» – есть «путь по прямому направлению к Богу». Действительно, в основе классических педагогических учений нетрудно обнаруживать христианские начала, что и делает их учениями из Будущего.

 

Я стажируюсь

у Константина Дмитриевича Ушинского

 

С целью углубления в смысл гуманного образования я прошёл стажировку у Константина Дмитриевича Ушинского. Вот какие вопросы задал я ему и какие получил ответы.

– Константин Дмитриевич, скажите, пожалуйста, что вы мыслите в понятии «гуманное образование»?

Ответ:

«Под именем гуманного образования надо разуметь, вообще, развитие духа человеческого, а не одно формальное развитие».

– Что может быть содержанием гуманного образования?

Ответ:

«Человека можно развить гуманно не только изучением классических языков, но ещё гораздо более и прямее: религией, языком народным, географией, историей, изучением природы и новыми литературами».

– Какое влияние может оказать на душу ребёнка гуманное образование?

Ответ:

«В гуманно-образовательном влиянии учения надо отличать собственно два влияния: влияние науки и влияние самого учения. В низших и средних учебных заведениях главную цель учебной деятельности составляет сам человек, в университетах – наука; хотя при первом стремлении мы всё же будем изучать науку, а при втором – всё же будем гуманизироваться изучением науки».

– В чём вы находите различие между реализмом и гуманизмом в образовании? Способно ли содержание образования решить вопрос развития духа?

Ответ:

«Реализм и гуманизм можно найти в каждой науке, и различие это заключается собственно не в различии наук, но в различии способа их изучения. Можно из истории сделать реальную науку, можно из Закона Божия сделать тоже реальную науку, – за примером ходить недалеко; наоборот, можно арифметикой и химией развивать гуманность в человеке, и даже обучение грамоте можно сделать гуманным и реальным».

– Как это может произойти и какие недоразумения на этом пути нас могут ожидать?

Ответ:

«Реализм начинается тогда, когда мы ищем в науке не мысли, не пищи духу, развивающей его и укрепляющей, не уясняя воззрений человека на самого себя и внешний мир, а именно только те знания, которые необходимы для той или другой отрасли человеческой жизни».

– Каковы, по-вашему, следствия возвеличивания реального образования?

Ответ:

«Реальное направление в образовании пагубно для человека, если он прежде не был развит гуманно; оно сушит, убивает в человеке человека. Даже для самого реализма необходим гуманизм как основание. Потому общее гуманное образование должно составлять главную цель низших, средних и даже отчасти высших учебных заведений».

– Что вы считаете главным для гуманного образования?

Ответ:

«Каждый класс, начиная с самого младшего, должен иметь своё округлённое мировоззрение, доступное возрасту учеников, и в центре этого мира, отразившегося в детской душе, должна блестеть, как солнце, всё освещая и согревая, нравственная гуманная христианская идея. С каждым годом это мировоззрение должно углубляться, расширяться и пополняться: тогда только дитя найдёт жизнь в школе, а не непонятную букву, ведущую его к непонятной, отдалённой цели; тогда только и школа войдёт в жизнь человека, а не будет, неизбежной, скучной процедурой детского возраста».

– И в связи с этим, стало быть, надо задуматься о построении наук в школе?

Ответ:

«При распределении предметов преподавания в общеобразовательных заведениях должно иметь в виду не науки в их отдельности, а душу учащегося в целости и его органическое, постепенное и всестороннее развитие»...

– Скажите, пожалуйста, о значении Любви в гуманном образовании?

Ответ:

«Любовь – единственное средство подчинить себе душу человека. Кто повинуется другому из Любви, тот повинуется уже требованию собственной души и делает чужое дело своим... Нужно только, подходя к Ребёнку, быть самому совершенно чистым в душе».

– Константин Дмитриевич, как бы вы назвали гуманность, в которой не мыслится душа, духовность?

Ответ:

«Это была бы искусственная, поддельная гуманность. Такой гуманностью редко обманешь Ребёнка. Она несёт ему вред именно своей поддельностью».

Я кланяюсь Великому Учителю и остаюсь стажёром у него на всю жизнь.

 

Допущения гуманной педагогики

Случилось так, что всё психолого-педагогическое наследство, наработанное лабораторией экспериментальной дидактики за время 25-летней масштабной творческой деятельности, досталось мне. Некоторые из моих дорогих коллег ушли из жизни, некоторые перешли на другую работу. А потом времена изменились, в силу чего в Грузии гуманная педагогика была вытеснена. Лабораторию закрыли.

Я остался не совсем один. Рядом со мной – моя спутница жизни – Валерия Гивиевна Ниорадзе, с которой вместе и с коллегами мы когда-то создавали лабораторию и нарабатывали наследство.

В наследстве было много богатств: научные труды и диссертации, идеи, обобщения экспериментальных наработок, опыт создания программ и учебников, искусство работы с детьми, много новизны, мировое признание и имя.

Надо было придать наследству системность и предложить педагогическому сообществу.

Я попытался это сделать.

Воспользовался методом допущений, на что каждый имеет право. Исходя из характера нашего наследства, из тех идей, которые мы берегли или закладывали в подтекстах, я выдвинул три постулата в качестве основы гуманно-личностной педагогики (Школы Жизни).

Первый постулат: я признаю реальность Творца, Бога и постоянно развивающего тварного мира.

Второй постулат: признаю бессмертие человеческого духа как сущностной части тварного мира, и его вечную устремлённость к совершенствованию, цель которого – стать соработником у Бога в творении мира.

Третий постулат: признаю, что земная жизнь есть отрезок пути восхождения человека.

Эти допущения не являются чем-то новым для философского мира. Но выводы в отношении Ребёнка, которые могут вытекать из них, заставляют иначе взглянуть на образовательную действительность. Если эти допущения принимаются за истину, – а я их такими и признаю, – тогда можем сделать следующие три вывода.

Первый вывод: Ребёнок есть явление в нашей земной жизни; он родился, потому что должен был родиться.

Второй вывод: Ребёнок есть носитель своего предназначения, своего пути, своей миссии.

Третий вывод: Ребёнок есть носитель неограниченной энергии духа, «он всё может».

Эти допущения и выводы я объединяю под единым понятием духовности и принимаю её в качестве четвёртого измерения педагогического сознания.

Каковы же первые три измерения?

Они дают картину о материалистических аспектах воспитания. Любая педагогика знает их: наследственность, стихийная среда и особо организованная среда. А четвёртое измерение – духовность – известна в основном классической педагогике. «Четвёртое» не значит – последнее. Духовность ведёт педагогическое сознание, она и есть основная сила для созидания гуманной педагогики.

Я не считаю, что своими допущениями и введением четвёртого измерения открываю что-то новое. Новое состоит в том, что из недр классической педагогики возрождаю «хорошо забытое старое», а оно на фоне ограниченного материалистическими нормами педагогического сознания, перекосившегося в авторитаризм, выглядит новым. Однако, если современное педагогическое сознание далее будет развиваться на основе измерения духовности, то оно откроет много нового и в теории, и в практике.

Через измерение духовности приоткрываются духовные смыслы части педагогических понятий. Особый путь поиска этих смыслов дают нам следующие трактовки:

Школа – это лестница восхождения души и духовности растущего человека.

Учитель – это душа, носитель Света.

Образование – это процесс раскрытия в человеке образа Творца.

Гуманный – это человек, ищущий в себе связь с Высшим.

Для понимания естественной природы Ребёнка из накопленных научных психологических знаний выделяю три особые устремления.

Первое – развитие.

Второе – взросление.

Третье – свобода.

Ведущей силой педагогического процесса является личность учителя, личность воспитателя. Его характер, мировоззрение, устремление, культура, его духовно-нравственный мир, знания, образ жизни, привычки, его любовь к детям и своей профессии, в общем, вся его личность предопределяют качества педагогического процесса. Качества эти зависят не столько от хороших программ, учебников, методов, «новых технологий», оборудований, средств и прочее, а в первую очередь от личности учителя.

Потому возвышение и совершенствование духовно-нравственного мира учителя, забота общества об учителе – решает проблему всякого успешного обновления образовательной действительности.

Гуманная педагогика предлагает учителю соблюдать и творчески применять в образовательном процессе принципы:

– сущностносообразности,

– творящего терпения,

– одухотворения,

– воспитания жизни в Ребёнке с помощью самой жизни,

– облагораживания среды вокруг Ребёнка.

Целью воспитания провозглашается облик Благородного Человека.

Всеначальной энергией всех сфер образовательной действительности является Любовь к Ребёнку.

Это мировоззренческое начало гуманной педагогики (гуманно-личностного подхода к детям) легло в основу системы «Школа Жизни». Все теоретические и практические аспекты образования рассматриваются тоже через это мировоззрение.

 

Защитники

 

Направление гуманно-личностной педагогики находило поддержку учителей и части учёных по всему Советскому Союзу и в мире уже с 60-х годов прошлого века. Оно прошло сквозь фронтовую линию идеологической войны и выдержало жестокие атаки приверженцев педагогического авторитаризма.

Но его поддерживали и защищали люди, имеющие имя, авторитет и власть. Среди них были:

Асмолов Александр Григорьевич,

Давыдов Василий Васильевич,

Загвязинский Владимир Ильич,

Запорожец Александр Романович,

Зуев Дмитрий Дмитриевич,

Кезина Любовь Петровна,

Кондаков Михаил Иванович,

Лашкарашвили Тамара Васильевна,

Леонтьев Алексей Алексеевич,

Лихачёв Дмитрий Сергеевич,

Матвеев Владимир Фёдорович,

Матятин Олег Петрович,

Никандров Николай Дмитриевич,

Ниорадзе Гиви Трифонович,

Патиашвили Джумбер Ильич,

Петровский Артур Владимирович,

Положевец Пётр Григорьевич,

Попхадзе Григорий Георгиевич,

Поцхишвили Александр,

Прокофьев Михаил Алексеевич,

Рябов Виктор Васильевич,

Соловейчик Симон Львович,

Столетов Всеволод Николаевич,

Фельдштейн Давид Иосифович,

Чавчавадзе Нико,

Чикваная Леван Фомич,

Хачапуридзе Барнаб Иосифович,

Эльконин Даниил Борисович,

Ягодин Геннадий Алексеевич.

Прошла гуманно-личностная педагогика через стыковку двух тысячелетий и шагнула в двадцать первый век. Она и стремилась к этому веку, чтобы помочь ему в борьбе за защиту детей. Начала проникать в сознание многих тысяч учителей.

На фоне такого отношения к гуманной педагогике мы с Валерией Гивиевной продолжили свою деятельность в России и странах, составляющих ранее Советский Союз и ставших независимыми государствами. Что же мы свершили в этом пространстве? Вот какой получается у меня отчет:

– За последние пятнадцать лет более двадцати тысяч учителей прошли курсы повышения квалификации по основам гуманной педагогики и получили сертификаты и удостоверения.

– В разных городах и регионах создано более двухсот лабораторий гуманной педагогики, накапливающих опыт искусства – как любить детей.

– Несколько десятков школ в экспериментальном режиме практикуют систему гуманно-личностного подхода к детям в образовательном процессе.

– Созданы постоянно действующие мастер-классы по гуманной педагогике для студентов и аспирантов.

– Разработаны спецкурсы об основах гуманной педагогики для студентов педагогических университетов и колледжей.

– При Московском городском педагогическом университете создана Лаборатория гуманной педагогики.

– Защищаются кандидатские и докторские диссертации по проблематике гуманной педагогики.

– Для издания научно-методической литературы по гуманной педагогике создан Издательский Дом Шалвы Амонашвили.

– Ежегодно проводятся Международные Педагогические Чтения.

Факел Духовности и Любви

 

Меня давно, с 70-х годов, волновал вопрос об ограниченности сознания многих учителей. Это была не их вина, а того образа подготовки учителей или системы повышения квалификации, которые бытовали в то время. К сожалению, эта проблема ещё больше обострилась с наступлением капитализма.

На что может быть направлено материалистическое педагогическое мышление, если в обществе царствует принцип рынка?

По сути, принцип рынка есть целая идеология капиталистического строя. Он направляет сознание людей на материальные блага, удовольствия, потребительскую страсть. Иметь, богатеть, брать от жизни всё, заботиться о своих личных интересах пусть даже в ущерб другим. Всякий разговор об общечеловеческих ценностях, – а такими являются Вера, Нравственность, Праведность, Справедливость, Красота, Благородство, Любовь, – в условиях рыночной идеологии будет только способом отвода глаз от действительности. Если эти ценности не примут товарный вид для продажи, они потеряют смысл. В образовательном мире, который для меня есть Храм и потому область святая, тоже врывается рыночная идеология и начинает его разрушать. То, что нужно рассматривать как служение, переименовывается в «образовательные услуги» и на них накладывается цена. Сознание большинства учителей ещё сильнее привязывается к материалистическому взгляду на свой труд и на Ребёнка.

Расширить сознание учителя и зародить в нём искреннюю любовь к детям возможно, прежде всего, на основе понятия духовности – этого четвёртого измерения. В этом случае учитель поймёт закон Песталоцци:

Пусть учитель, помогая, живёт для вечности, но пусть, живя, помогает настоящему.

Вся классическая педагогическая литература, изданная в советский период, была отмечена идеологической печатью: из неё изымались мысли, которые не соответствовали или противоречили материалистическому мировоззрению. Но беда была ещё и в том, что у будущих учителей не прививали страсть к чтению произведений классиков и их последователей. Это положение, как мне представляется, не изменилось и после смены социального строя. Коммунизм, как идеология, строился на так называемом диалектическом материализме; и капитализм тоже строится на идеологии материализма, но более грубого и откровенного. Предупреждение К.Д.Ушинского, что надо защитить детей от опошляющей реальности и от торгашеского направления, которые из жизни начинают проникать в школу, сегодня как нельзя кстати.

Чувствуя духовное обнищание многих учителей, я задумал создать для них многотомную «Антологию Гуманной Педагогики». Будучи членом Верховного Совета СССР, я попытался воспользоваться своим положением и предлагал свой план издательствам, министрам, партийным органам, однако не нашёл поддержку. Но находясь в гуще жизни, понимая, в каком направлении идет ее развитие, я чувствовал, что учитель не может научиться искусству любить детей, этому высшему и утончённейшему виду искусства, не зная подлинного Песталоцци, подлинного Ушинского, подлинного Корчака и подлинного Сухомлинского. Не зная того глубочайшего общего источника, из которого подлинные классики черпали силу осознанной Любви.

Я мечтал издать «Антологию» как чашу педагогической мудрости, в которую вошли бы, в качестве источников гуманной педагогики, наряду с трудами классиков и их спутников, тексты Святых Писаний, философские воззрения, психологические учения всех времен и народов.

И когда Великий Союз развалился, я нашёл мецената, который был готов оказать финансовую поддержку начинанию этого дела. Мы зарегистрировали Издательский Дом Шалвы Амонашвили. Встал вопрос о главном редакторе «Антологии».

И я обратился к Дмитрию Дмитриевичу Зуеву.

Дмитрий Дмитриевич в моей судьбе сыграл исключительную роль. В советское время он возглавлял издательство «Просвещение» и славился тем, что всегда, – в течение 25 лет, – все учебники всех классов, все методические пособия, все программы выпускал точно в срок и качественно. О нём говорили ещё, что он «Димократ» и даёт себе волю ослушаться партийного руководства. Одно его выступление на каком-то совещании меня поразило смелостью и необычностью. И еще, что поражало меня, когда я просматривал книги «Просвещения» после прихода нового директора – это появление литературы, прямо направленной на воспитание личности ученика и учителя, библиотека директора школы, библиотека для учащихся, выходящие за рамки программ... Все это расширяло горизонты школ, способствовало развитию творческого мышления и, естественно, импонировало мне.

Я не был знаком с Д.Д. Зуевым и даже не мечтал что-либо издавать через «Просвещение».

Но вот однажды, уже в который раз, министр образования Грузии запретил нам ходить в школу, потребовал закрыть эксперимент как антипедагогический. Я был в отчаянии. В это время Валерия Гивиевна, которая верила, что это временное явление, сказала мне:

– Это же хорошо. У тебя есть время, чтобы написать книгу. Сядь и пиши.

Япослушался. Заперся в своей комнате, и мысли потекли. Я даже не думал о том, что пишет моя рука, я писал и наслаждался этим занятием. Писал впервые книгу на русском языке, и этот язык подчинялся моей воле. На моём письменном столе бегали дети, кто-то заглядывал в страницы – «Что вы пишете?», кто-то лез в голову – «Пиши обо мне»... Детский «жриамули»[2] сопровождал меня всё время, как музыка. Летели дни и ночи, рукопись росла... Входит Валерия.

– Отдохни немножко, послушай музыку... – и включает проигрыватель с песнями Марка Бернеса.

Одна песня меня ударила как током.

Послушал ещё и ещё раз.

У моей недописанной книги не было названия, о нём я как-то и не думал. Но вот оно – название! Марк Бернес мне его дарит:

«Здравствуйте, дети!»

И я снова погружаюсь в свою книгу, снова встречаю на пороге школы своих учеников. Им всего шесть лет. А совсем недавно в школу шли в восемь, а позже – в семь лет. Не рано ли им в шесть?

– Нет, не рано! – слышу я голоса детей. – Нам хочется в школу, мы готовы учиться!

– Ну, здравствуйте, дети! Заходите в класс, я буду вашим учителем!

И снова кто-то лезет в мою голову: «Пиши обо мне».

Я пишу. Дверь закрыта, телефон отключён. Но процесс рождения книги идёт.

Почему в Тбилиси закрыли эксперимент?

В Тбилиси приезжает корреспондент газеты «Правда» Олег Петрович Матятин. Идёт расследование.

А я, теперь уже в книге, присаживаюсь на корточки перед Марикой и ласково шепчу ей на ушко возможный вариант решения задачки...

Как это интересно – писать свою первую книгу!

Как незаметно и быстро летит время...

Входит Валерия.

– Вот почта... – она кладет на стол письма и газеты.

Среди писем один странный конверт – важный, на нём гриф «Просвещение». Достаю письмо. Оно от Д.Д. Зуева! Он пишет:

«Прочитав вашу статью в газете «Правда», я хотел бы издать книгу мудрого грузинского учителя. Если у вас есть что-нибудь для нас, прошу прислать рукопись».

Я воодушевлен.

Зачем отправлять, сам привезу!..

И вот я в Москве.

В кабинете директора издательства за столом Розанна Дмитриевна Карпенко – заведующий редакцией начальной школы, там же редактор и художник. Дмитрий Дмитриевич отрывается от рукописи.

– Ну что же, Шалва Александрович, – говорит он, – пишите дальше... Это очень, очень интересно, ибо Вы пишете о глубокой любви к детям. Страна переходит на обучение детей с шестилетнего возраста. Я уже говорил с министром просвещения России о вашей книге и Александр Иванович Данилов подтверждает мое решение ее издать...

Было это в 1981 году.

А в 1983 году книга «Здравствуйте, дети!» выходит тиражом в 400 000 экземпляров.

Успех моего откровения огромен.

Д.Д. Зуев требует продолжения. Вскоре издаются и вторая, и третья книги: «Как живёте, дети?» и «Единство цели». Далее книги переиздаются, и общий тираж превышает два миллиона экземпляров.

Вот так, Дмитрий Дмитриевич Зуев, не боясь издать «буржуазного» педагога, прославляет меня на весь мир.

Об этом Зуеве идёт речь – «Антология» ждала его.

Тогда, в середине девяностых годов, он только что оставил работу. Мы вместе со своим меценатом пришли к нему, объяснили идею и предложили стать главным редактором «Антологии Гуманной Педагогики». Спустя пару дней раздумий он согласился.

Дмитрий Дмитриевич пришёл со своим дополнением к проекту: издавать «Антологию» комплектом по пять книг – Мудрость Древних, Восток, Запад, Россия, Современная Гуманная Педагогика, а также в каждой конкретной книге отразить не всегда совпадающие точки зрения автора произведений, составителя тома и первого читателя, который оставляет в книге свои пометки.

Таким образом, «Антология Гуманной Педагогики» – это не очередная хрестоматия, а вечно восходящая Истина, Чаша Педагогической Мудрости, протянутая нам добрыми руками из Будущего.

«Антология» – носитель духовности, её основа – Вера и Любовь. Она несёт учителю высший образ педагогического мышления, она может вдохновить, зажечь, устремить учителя к свершению творческого педагогического подвига.

«Антология» взращивает в учителе Любовь к детям и учит, как надо мудро их любить.

Издано уже 55 томов.

Исполняется моя мечта. Она стала заветной и для главного редактора «Антологии». Дмитрий Дмитриевич Зуев, ныне профессор, член-корреспондент Российской Академии Образования, своим чутким учительским сердцем всегда поддерживает меня и дарит мне богатства дружбы. Он готовил тома «Антологии» и продолжает это делать бескорыстно, ради любви к Детям и их Учителям.

 

Соты Мудрой Любви к детям

 

Можно ли собирать Любовь, собирать Мудрость Любви к Детям?

Можно ли дарить друг другу трудом и творчеством, в муках и терпении набранную крупицу Мудрости Педагогической Любви?

Можно, нужно, необходимо это делать.

Потому надо объединиться, надо сотрудничать. Надо создать крупные соты, куда прилетят пчёлы со всех цветущих полей и принесут свои пылинки. Соты наполнятся.

Мёд этот будет Учительской Любовью, Учительской Мудростью Любви. А из сот каждый может унести с собой столько, сколько его сердце и разум будут в состоянии вместить в себя. И разлетятся пчёлы по своим полям, поспешат учителя к своим ученикам, к своим воспитанникам, с окрепшей и умноженной любовью, начинённой мудростью. Сказал же Песталоцци: «В Любви Ребёнок находит вдвое больше источник роста». А если учитель удваивает и утраивает в себе Любовь с Мудростью, какой это будет источник роста для его учеников?

Маленькие лаборатории гуманной педагогики – это были маленькие соты собирания мёда. Нужна была сота, которая могла бы собирать всё богатство в одно целое и давать каждому желающему пользоваться мудростью Педагогической Любви.

Я мечтал об этом. И на радость многим соты возникли при содействии Людмилы Васильевны Шапошниковой: Международный Центр Гуманной Педагогики. Первым делом он начал проводить ежегодные Международные Педагогические Чтения.

Смысл моей жизни расширился: живу от Чтений к Чтениям, живу заботами о предстоящих Чтениях. Темы Чтений как крылья, как перышки для крыльев. Они – как самые красивые и ароматные цветы, притягивающие пчёл из дальних краёв. С чувством благоговения называю темы каждых чтений.

Первые Чтения (2002 г.): Гуманная педагогика и духовность образовательных пространств.

Вторые Чтения (2003 г.): Улыбка моя, где ты?

Третьи Чтения (2004 г.): Почему не прожить нам жизнь Героями духа?

Четвёртые Чтения (2005 г.): Без сердца что поймём?

Пятые Чтения (2006 г.): Спешите, дети, будем учиться летать!

Шестые Чтения (2007 г.): Истина Школы.

Седьмые Чтения (2008 г.): В Чаше Ребёнка сияет зародыш зерна Культуры.

Восьмые Чтения (2009 г.): Истинное воспитание Ребёнка в воспитании самих себя.

Девятые Чтения (2010 г.): Чтобы дарить Ребёнку искорку знаний, учителю надо впитать море Света.

Из года в год мы совместными усилиями всех участников стараемся совершенствовать формы общения на Чтениях: круглые столы, мастер-классы, лекции, встречи, сообщения по теме: «Как светлый ангел побеждает». Чтениям посвящается ежегодный выпуск журнала «Три ключа», в нём же публикуются списки всех участников, их число постоянно возрастает.

Со временем смысл и назначение Чтений приобретали всё большую чёткость и целенаправленность.

– Чтения способствуют расширению сознания учителей и воспитателей, привнося в него понятие духовного гуманизма.

– Чтения направлены на самосовершенствование их участников, на облагораживание их разума, сердца и чувств.

– Каждые Чтения рассматриваются как большой творческий урок, который даёт участникам импульс для дальнейших поисков и совершенствования.

– Чтения помогают учителям и воспитателям осознать исключительную значимость своей личности в одухотворении своего образовательного мира.

– Чтения помогают им освободиться от авторитарного образа мышления, от привычек авторитарного общения с учениками и воспитанниками.

– Чтения ставят перед учителями и воспитателями задачу: от чего нужно защищать нынешнее поколение детей, какие глобальные угрозы могут надвигаться на них и как дать им отпор.

– Чтения высвобождают в учителе и воспитателе энергию духа и чувствознание, необходимые для постижения искусства Любить Детей.

– Чтения вдохновляют учителей и воспитателей на подвиги во имя одухотворения образовательного мира и защиты детства от всяких посягательств.

– Чтения развивают идеи гуманной педагогики.

– Чтения раздвигают границы гуманной педагогики.

– Чтения взращивают в учителях и воспитателях осознание величия своего служения.

История образования в мире не знает такого опыта духовного восхождения учителей, расширения их сознания.

При содействии Международного Центра Гуманной Педагогики были созданы прекрасные соты: Центры Гуманной Педагогики Республики Хакассия и Дагестанской Автономной республики, Всероссийский Центр Гуманной Педагогики, Латвийская Ассоциация Гуманных Учителей, Литовский Центр Гуманной Педагогики. В этих сотах много мёда Любви к Детям.

Международный центр имеет свой символ: лебедь на фоне сердца. Это означает единство любви и мудрости.

Я радуюсь, находясь в гуще этих событий.

Радуюсь, потому что «любовь моего поколения присоединяется к моей любви» и «род человеческий, сама природа всегда представляет себя в распоряжении для целей» моей любви.

 

Я обращаюсь к книгам как к Небесам

 

Да, Любовь для меня есть самая сущностная Истина и на Земле, и во всей Вселенной. Любовь есть Бог. Я это знаю. Но я всё ещё очень далёк от той тридцатой высшей ступеньки лестницы Иоанна Лествичника, которая называется Любовью и которой завершается восхождение духовной сущности человека на Земле. Я это тоже знаю. Знаю ещё, что сколько бы я и впредь не прожил, всё равно, постичь полноту любви не успею. Тем не менее, стремлюсь к недостижимому, и потому часто спешу к Мудрым Книгам, Книгам Жизни. Я обращаюсь к ним как к небесам, задаю вопросы, и они отвечают мне. Но смогу ли я осознать весь смысл ответов.

– Что есть Любовь? – спрашиваю я у Книг Жизни.

Они мне отвечают:

– Любовь есть ведущее, творящее начало всего сущего на Земле и во Вселенной.

– Любовь есть истинная реальность.

– Великая Любовь заложена в основании Космоса. Ею пронизано, ею движется всё, что только существует в виде Добра и Красоты, Созидания и Восхождения, Вечности и Беспредельности, Видимого и Невидимого, Проявленного и Непроявленного.

– Земля сотворена Любовью и для Любви.

– Человек создан для постижения Любви, для возвышения до её вершины, создан для того, чтобы научился он Любить и творить по законам Любви.

– Любовь есть двигатель расширения сознания.

– Через Любовь люди найдут своё место в Космосе.

– Любовь нужна для пути в Беспредельность.

– Любовь есть ключ к пониманию необходимости движения.

– Без Любви нет продвижения и невозможно понять движение.

– Любовь есть венец Света.

– Что может сделать Любовь? – спрашиваю я.

Книги Жизни отвечают:

– Любовь может созидать миры.

– Любовь строит храмы.

– Любовь и знания все превозмогут.

– Любовь – мощь преодоления.

– Любовь – целебный родник неиссякаемый.

– Любовь укажет границу установления Новой Жизни.

– Каждый предмет изучается только при Любви.

– Каждая трудность побеждается только силою Любви.

– Никакое рассуждение не даст того огня, который возжигается искроючувства Любви.

– Скажите мне о качестве Любви! – прошу я у Книг Жизни.

Они объясняют:

– Нужно, прежде всего, осознать беспредельность Любви: она, как и Вера, как и Преданность, не имеет границ.

– Любовь, могущая двигать мирами, не походит на любовь над болотом, где гниют кости пережитков.

– Любовь, Подвиг, Труд, Творчество хранят восходящее стремление. Смотрите, какие прекрасные привходящие понятия они заключают в себе: какая же Любовь без самоотвержения, Подвиг без мужества, Труд без терпения, Творчество без самосовершенствования.

– Есть любовь задерживающая и Любовь устремляющая. Первая – любовь земная, а вторая – Любовь Небесная. Но какое множество созиданий разрушено первой, такое же множество окрылено второй. Первая знает ограничения пространства и сознания, но вторая не нуждается в мерах земных. Она не затруднена расстояниями и суждениями о смерти. Первая знает мир как планету, а перед второй открываются все миры. Вторая Любовь – Любовь устремляющая – идёт как по физическому миру, так по Небесному, Огненному Миру. Она зажигает сердца для радости высшей и тем нерушима.

Я обращаюсь к Небесам:

– В чем человечество нуждается?

И на меня льётся каскад пожеланий и наставлений, как оживляющий и очищающий майский дождь.

– Человечество нуждается в осознании Огня Любви.

– Люди даже не замечают, что их подвалы полны злобы.

– Сердце, изгнавшее жестокость, познает добро и восполнится Великодушием и Любовью.

– Ничего на земле не зажжёт огонь сердца, как Любовь. Любовью зажжёте свет Красоты и действием явите миру спасение духа.

– Сердце, преисполненное любви, будет творящим, мужественным и устремлённым.

– Полюбите каждодневность, она закаляет дух и даёт мужество помыслить о нескончаемости цепи трудовых веков.

– Советуем людям Любить и укрепляться чувством Преданности.

– Помогайте всему, что стремится к усовершенствованию.

– Вместо враждебной невежественности лучше покажите Любовь к познанию.

– Преуспейте Любовью.

– Высшая Религия учит не страху, но Любви.

– Познавайте, где стремление к Любви и где страхование грехов, где Любовь к восхождению, и где беспокойство сомнения.

– Нужно полюбить качество Жизни. Малейшая утрата качества подавляет все поступательные движения.

– Пылайте Сердцем и творите Любовью.

– Пусть внутри Сердца теплится Лампада Любви.

Это не красивые фразы, а сокровенные знания. Я не в состоянии разобраться в них до глубины, до полной ясности. Но моё сердце чувствует, что Бог всё измеряет Любовью, каждого земного человека проверяет по тому, смог ли он научиться любить ближнего своего, смог ли он возвыситься до любви врагов своих.

Небеса проводят мне экзамен, их очередь задавать мне вопросы.

Они спрашивают:

– Когда человек преисполнен Любовью, разве существует препятствие?

– Нет, конечно! – отвечаю уверенно.

– Но может ли Любовь существовать с предательством?

– Нет! – восклицаю я.

– Где она – Любовь творящая?

– Во мне, во мне! – твержу я.

– Среди величия миров разве можно пребывать в злобе, убийстве, в обмане?

– Нет, нет... Грех, позор!

– Но что же среди земных средств может противостоять тьме?

– Только Любовь, только Огонь Любви! – радуюсь я.

– Какая Огненная Любовь вселится в искушённое сердце?

– Никакая, никакая...

– Может ли полюбить сердце, в котором злоба и жестокость?

– Нет, не может...

– А сомнение?

– Там, где истинная Любовь, нет места сомнению...

– А если осуждение?

– Там, где зародится осуждение, нет полной любви.

– Если земная любовь уже творит чудеса, как же умножит силы Небесная Любовь?

Я ищу меру: может быть, стократно, может быть, тысячекратно? И догадываюсь:

– До беспредельности…

– В чём твоё оружие?

Отвечаю без запинки:

– В Совершенной Любви.

Жду: скажут ли мне Небеса, как я прошёл экзамен. Но Небеса молчат.

Видимо, я должен догадаться сам: какая есть во мне Совершенная Любовь.

 

Мой клубок любви

 

Что я вынес из прошлого?

В детстве не раз наблюдал, как бабушка из овечьей шерсти пряла нить и накручивала в клубок. Он рос и становился всё больше и больше, как детский мяч, а потом кончалась шерсть.

Из прошлого я вынес вот этот клубок, но не шерсти, а любви. Я и впредь буду наматывать на него опыт любви, насколько позволят мне жизнь и силы.

Что в этом клубке, какие выводы, какие обобщения?

Я отдаю отчёт тому, что моя любовь вовсе не совершенна. И, вообще, я только начинаю карабкаться по лестнице Иоанна Лествичника; потому до тридцатой – вершинной ступеньки, которая знаменуется Совершенной Любовью, мне уже не успеть подняться.

Тем не менее, в моём клубке любви есть нечто такое, что позволяет мне дарить детям уроки, общаться с учителями, писать книги, высказывать свои мысли и верить.

Да, я верю, что мир сотворён Творцом-Богом. Верю, может быть, больше, чем тот, который верит, что мир есть случайное производное от хаоса.

Историческая культура моего грузинского народа привела меня к Православному Христианству. Потому мне близки и понятны идеи христианской Любви, и я стремлюсь к ней.

Учусь любить ближнего.

Учусь любить врагов своих. Хотя давно уже никого не воспринимаю как врага своего.

Учусь прощению и просить прощения. Давно простил всех, кто когда-либо причинял мне зло, и попросил прощения у всех, кому, может быть, я причинил зло. Хотя с верою могу повторить слова Януша Корчака: «Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается».

В моём клубке любви есть особая полоска, которая вплетается в мою жизнь с начала 50-х годов: эта цветная, голубая, как мечта, полосочка есть моя сознательная любовь к детям. Вначале она зарождалась как чувство, которое привязывало меня к ним, а со временем совершенствовалось как искусство.

Я всё глубже познавал мудрость:

Любовь надо нести детям с любовью, красиво и изящно, чтобы они приняли её и воспитывались.

Учительская, педагогическая любовь более утончённая форма Любви, чем, скажем, Родительская Любовь. Она требует для своего проявления огромных душевных усилий и мудрости сердца.

В ком уже есть любовь к детям, к тому, при старании, придёт и искусство их любить, т.е. понимание того, как их нужно любить. В ком нет любви к детям и стремления полюбить их, тот пусть не ждёт посещения мудрости педагогической любви.

Кто откровенно не любит детей, тому мудрость любви не достанется. Он сделал бы доброе дело, если покинул бы работу, которая навязывает ему общение с детьми.

Мудрость находится внутри самой любви к детям, а не вне её.

Потому мудрая педагогическая любовь не технологизируется, методически не выстраивается, не расписывается по пунктам, а познаётся сердцем.

Я пристал к одному учителю со своими вопросами:

– Вы любите детей? – спросил я.

– Да, конечно... – ответил тот.

– Как вы их любите?

– Как все...

– Этого мало.

– А как ещё надо их любить? – спросил учитель.

– Так, как любил Сухомлинский...

– А как он любил?

– Любил как Корчак...

– А как Корчак любил?

– Как Песталоцци...

– Ну а Песталоцци как любил?

– Любил он детей нежно, искренне, преданно, постоянно, без оглядки, любил с радостной улыбкой на лице или со слезами сострадания на глазах...

– Кошмар какой-то... – сказал учитель.

Учитель, который любит детей «как все», далёк от познания величия своей профессии и своего служения.

Любить детей – это сокровенное искусство, но некоторые общие нормы, конечно, существуют.

Из своего клубка любви я достаю обобщения и рад, что они совпадают с мыслями классиков педагогики.

Любить детей и каждого ребёнка надо:

– искренне, честно, от всего сердца;

– спокойно, терпеливо, доверительно;

– нежно, красиво, изящно;

– преданно, постоянно, без условностей;

– воодушевлённо, вдохновенно, увлечённо;

– заботливо, мужественно, понимающе;

– с уважением, утверждением, возвышением.

Назову такую Педагогическую Любовь Небесной – вот такой Любовью надо любить детей. Она несовместима с раздражением, с грубостью, с недоверием, с унижением, с насилием, с принуждением...

Знаю детей, потому не буду утверждать, что все они ангелочки. Они дети Света, но вовсе не послушные, разумные и уже воспитанные. Среди них есть неугомонные, дерзкие, шаловливые, требовательные; есть дети замкнутые; есть дети с большими или меньшими способностями: есть красивые и некрасивые, больные и уродливые, есть дети уже испорченные, избалованные, извращённые...

Кого меньше любить, кого больше?

Кого оставить в своём классе, от кого избавиться?

Кого сажать за переднюю парту, а кого – за последнюю?

Но Любовь сравнима только с Солнцем. Солнце дарит всем на Земле свет и тепло одинаково, без разбора кто есть кто среди людей. Нет у него любимчиков и нелюбимых.

– Кого любит Любовь?

– Всех: и того, в ком она есть, и того, в ком её нет.

– Кого ненавидит Любовь?

– Нет такого.

– Кого больше любит Любовь?

– Свою сущность – Бога.

– А у Бога есть избранник на Земле?

– Есть: это – дети.

«Кто примет одно такое дитя во имя Моё, тот Меня принимает», – так говорит Иисус Христос. Получается, что надо принимать каждого Ребёнка как маленького Христа. Потому – «Нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих».

Из этих стихов Нового Завета я черпал чувства ответственности и восполнялся трепетной любовью перед каждым Ребёнком.

Дополним перечисленные качества педагогической любви ещё одним:

Детей надо любить с чувством глубокой ответственности, долга и служения перед Творцом.

Дети всегда будут разными, и каждый из них потребует от нас только свою, ему предназначенную любовь. Это есть любовь согласно сущности этого отдельного Ребёнка. И только чувствознание сердца будет способно помочь нам открыть в себе мудрость такой любви.

«Любл