Почему я сразу не сел с Августом

 

Ну хорошо, я тогда повел себя по‑свински. Сам знаю. Первого сентября я пришел в столовую и увидел Августа. Все на него смотрели. И шептались. Никто еще не привык к его лицу, а кто‑то даже про него не слышал – и в первый школьный день он многих ввел в ступор. Большинство даже боялись к нему приблизиться.

И когда я увидел, как он идет в столовую, я уже знал, что никто с ним рядом не сядет. А себя я просто не мог заставить! Я общался с ним все утро на уроках и теперь хотел немного отдохнуть, перевести дух. Поэтому, как только я заметил, к какому столу он направился, я специально нашел место по другую сторону от стойки, как можно дальше от него. Я уселся с Майклом и Габриэлем, хотя видел их вообще первый раз, и мы все время болтали о бейсболе, а потом, на большой перемене, я играл с ними в баскетбол. С тех пор я обедал вместе с ними.

Я слышал, что Джун села с Августом, и удивился, потому что ее‑то Попкинс точно не просил дружить с Ави. Я понимал, что она подошла к нему из одной лишь доброты, и думал, что она очень смелая.

И что теперь? Вот он я – сижу с Джун и Августом, и они мне рады. Я пересказал им все, что вчера мне сообщила Шарлотта, промолчал только о том, что я «сломался под давлением» дружбы с Ави, и о том, что мама Джулиана хочет выжить Ави из школы из‑за «особых потребностей». Короче, я им всего‑то и рассказал, что Джулиан устраивал новогоднюю вечеринку и настроил против меня почти всех пятиклассников.

– Так странно, – вздохнул я, – когда люди с тобой не разговаривают. Притворяются, что тебя вообще не существует.

Ави улыбнулся.

– Странно? – хмыкнул он. – Ну, добро пожаловать в мой мир!.

 

Диспозиция

 

На следующий день за обедом Джун достала из кармана сложенный тетрадный листок.

– У нас есть официальная диспозиция! – объявила она.

На листке было три колонки с именами.

 

 

За Джека

Джек

Август

Росс

Макс А.

Макс Б.

 

За Джулиана

Майлз

Генри

Амос

Нино

Тристан

Пабло

Майкл

Габриэль

Джейк

Толанд

Роман

Бен

Эмануэль

Зик

Рассел

Томазо

 

Нейтралитет

Малик

Ремо

Хосе

Лейф

Хосе

Роб

Айвен

 

– Откуда это у тебя? – спросил Ави. Он глядел мне через плечо, пока я читал список.

– Шарлотта передала его мне на прошлой перемене, – затараторила Джун, – чтобы я передала Джеку, потому что она думает, что тебе будет интересно узнать, кто за тебя, а кто против.

– Да, соратников у меня негусто, – сказал я.

– За тебя Росс. И два Макса.

– Великолепно. Зануды на моей стороне!

– Хорош злиться. Кстати, мне кажется, ты нравишься Шарлотте.

– Угу, знаю.

– Так пригласи ее на свидание.

– Смеешься? Как я ее приглашу, когда все от меня шарахаются, будто у меня чума.

Я сказал это и тут же прикусил язык: опять дал маху. Неловкая пауза. Я посмотрел на Ави.

– Все в порядке, – улыбнулся он. – Думаешь, я не знал?

– Прости, старик.

– Хотя про название я как раз не догадывался. Считал, что я для них что‑то вроде плесневелого сыра.

– Да, как в «Дневнике слабака», – кивнул я.

– На самом деле «чума» звучит круче, – пошутил Ави. – Как будто «черная болезнь уродства». Еще и заразная.

– А по‑моему, это ужасно, – фыркнула Джун, но Ави пожал плечами и сделал большой глоток сока.

– В общем, не буду я звать Шарлотту на свидание, – сказал я.

– Моя мама говорит, что мы еще не доросли до свиданий, – добавила Джун.

– А если Росс тебя пригласит? – спросил я. – Пойдешь?

Она сделала круглые глаза.

– Нет!

– Что, и спросить уже нельзя? – засмеялся я.

Джун покачала головой и улыбнулась:

– А почему ты спрашиваешь? Ты что‑то знаешь?

– Да ничего я не знаю! Просто так спросил!

– На самом деле я с мамой согласна, – сказала она. – Я думаю, что мы еще не доросли до свиданий. Не понимаю, куда спешить…

– И я согласен, – поддержал ее Август. – Тоже вот решил не спешить. Но еле держусь. Сами ведь знаете, на меня кидается столько красоток!

Он сокрушался так уморительно, что молоко, которое я пил, прыснуло у меня из носа, и теперь уже мы все сползали под стол от хохота.

 

В гостях у Августа

 

Уже середина января, а мы так и не выбрали, что будем делать для Научной ярмарки. Это из‑за меня: я все оттягивал работу над нашим проектом, потому что страшно не хотел им заниматься. Наконец Август изрек: «Чувак, ты все равно не отвертишься». И после школы мы двинули к нему домой.

Я волновался, потому что не знал, рассказал ли Август родителям ту «хэллоуинскую историю» (так мы теперь ее называли). Но оказалось, что его папа на работе, а мама как раз уезжала за покупками. Я поговорил с ней две секунды и уверился, что Ави ей ничего не выдал. И вообще она у него очень клевая.

Как только я вошел в комнату Ави, у меня вырвалось: «Ого! Да ты болен „Звездными войнами“!»

Полки были заставлены фигурками из «Звездных войн», а на стене висел огромный постер «Империя наносит ответный удар».

– Сам знаю, – засмеялся он.

Ави сел в кресло рядом со своим столом, а я плюхнулся на кресло‑мешок в углу. Тут в комнату приковылял его пес и сразу направился прямо ко мне.

– Он был на рождественской открытке! – Я дал собаке обнюхать мою руку.

– Она, – поправил Ави. – Дейзи. Можешь погладить. Она не кусается.

Я стал ее гладить, а она взяла и перекатилась на спину.

– Просит почесать ей живот, – улыбнулся Август.

– Ух ты, какая классная! – Я почесал ей живот.

– Ага! Лучшая в мире. Правда, псина?

Услышав его, собака завиляла хвостом и проклацала к нему.

– Кто хорошая псина? Кто хорошая псина? – Ави обнимал ее, а она вылизывала ему все лицо.

– Вот бы у меня была собака! Но родители говорят, что квартира у нас слишком маленькая. – Пока я разглядывал комнату, Ави включил компьютер.

– Ух ты, да у тебя есть ХЬох 360! Сыграем?

– Чувак, нам надо работать над научным проектом.

– A «Halo» у тебя есть?

– Конечно есть.

– Ну пожалуйста, один разочек!

Ави уже залогинился на школьном сайте и пролистывал страницу мисс Рубин, изучая список проектов для Научной ярмарки.

– Тебе оттуда хорошо видно? – спросил он.

Я вздохнул и пересел ближе к столу, на табуретку.

– Крутой iMac, – заметил я.

– А у тебя какой компьютер?

– У меня даже собственной комнаты нет, тем более компьютера. У моих родителей древний Dell, но он давно уже дышит на ладан.

– Как тебе это? – Он повернул ко мне монитор. Я только глянул на название проекта – и меня сразу замутило.

– «Сделать солнечные часы», – прочел Ави. – А что, звучит неплохо!

Я отодвинулся от компьютера.

– Может, сделаем вулкан?

– Все делают вулканы.

– Еще бы! Это легко, потому и делают. – Я снова начал гладить Дейзи.

– А как тебе «Вырастить кристаллы сульфата магния»?

– Ску‑учно, – протянул я. – А почему вы назвали ее Дейзи?

Он не отрывался от экрана.

– Это моя сестра назвала. Я хотел «Дарт». Ее полное имя Дарт‑Дейзи, но мы никогда ее так не зовем.

Я рассмеялся:

– Дарт‑Дейзи! Привет, Дарт‑Дейзи! – И собака снова перекатилась на спину, чтобы я почесал ей живот.

– Вот оно! – Август показывал на картинку с кучей картошки, и из этой кучи торчали провода. – «Сделать органическую батарею из картофеля». Супер! Тут написано, что от такой батареи даже лампа может светить. Назовем ее «Картофелампа» или еще как‑нибудь. Что думаешь?

– Чувак, мы головы сломаем. Сам знаешь, я во всем этом ни бум‑бум.

– Перестань, ничего подобного.

– Ага, последнюю контрольную по естествознанию я вообще чуть не завалил.

– С контрольной так получилось, потому что мы тогда были в ссоре и я тебе не помогал. А сейчас помогу. Это крутой проект, Джек. Надо брать!

Я пожал плечами:

– Хорошо, как скажешь.

И тут в дверь постучали. В комнату заглянула девушка с длинными темными волосами. Увидев меня, она удивилась.

– Ой, привет, – сказала она нам обоим.

– Привет. – Август уже отвернулся к компьютерному экрану. – Вия – это Джек. Джек – это Вия.

– Привет, – кивнул я.

– Привет. – Девушка глядела на меня неодобрительно. В ту же секунду, как Ави произнес мое имя, я понял, что ей‑то он рассказал про Хэллоуин. И вообще ее взгляд наводил на мысль о том, что она помнила меня долгие годы – с той самой встречи у магазина мороженого на Эймсфорт‑авеню.

– Ави, я хочу тебя кое с кем познакомить, – сказала она. – Он придет через несколько минут.

– Кто, твой жених, да? – подколол ее Август.

Вия пнула его кресло.

– Веди себя прилично. – И вышла из комнаты.

– Чувак, а твоя сестра красивая, – сказал я.

– Ага.

– Она ненавидит меня, да? Ты рассказал ей хэллоуинскую историю?

– Да.

– Да – она меня ненавидит или да – ты ей рассказал?

– И то и другое.

 

Жених

 

Через две минуты сестра вернулась с парнем по имени Джастин. Он вроде ничего. Длинные волосы. Маленькие круглые очки. В руках вытянутый серебристый футляр, сужающийся с одной стороны.

– Джастин, это мой младший брат Август, – сказала Вия. – А это Джек.

– Привет, привет. – Джастин пожал нам руки. Он немного нервничал. Думаю, это потому, что он впервые увидел Августа. Иногда я забываю, какой это шок.

– Отличная комната.

– Ты жених Вии? – съехидничал Ави, а его сестра натянула ему на лицо бейсболку.

– А что в футляре? – спросил я. – Автомат?

– Ха, смешно, – ответил Джастин. – Нет, это… м‑м… скрипка.

– Джастин скрипач, – пояснила Вия. – Он играет в зайдеко‑группе.

– Что такое зайдеко, не знаешь? – спросил Ави, глядя на меня.

– Это такая музыка, – сказал Джастин. – Как креольская.

– А что значит креольская музыка? – спросил я.

– Ты говори всем, что это у тебя автомат, а не скрипка, – предложил Ави. – И никто не будет с тобой связываться.

– А что, стоит попробовать, – кивнул Джастин, заправляя волосы за уши, и повернулся ко мне: – Креольскую музыку играют в Луизиане.

– А ты что, из Луизианы? – спросил я.

– Э‑э, нет, – ответил он. – Я из Бруклина.

Почему‑то меня это страшно рассмешило.

– Джастин. – Вия потянула его за руку. – Идем ко мне в комнату.

– Ну, до встречи, – сказал он нам. – Пока.

– Пока!

– Пока!

Как только они вышли из комнаты, Ави поглядел на меня, улыбаясь.

– Я из Бруклина! – повторил я.

И мы оба расхохотались как сумасшедшие.

 

 

Часть пятая

Джастин

 

Иногда мне кажется: моя голова так велика, потому что она вся наполнена мечтами.

Бернард Померанс «Человек‑слон»

 

 

 

Брат Оливии

 

я увидел младшего брата оливии и оцепенел. это я зря, конечно, оливия мне его описывала, рассказывала мне про его «синдром», но и про операции тоже, его оперировали много лет подряд, вот я и решил, что теперь он уже в порядке, например, когда у ребенка волчья пасть, ему делают операцию, и потом можно даже не догадаться, что у него волчья пасть, разве что останется маленький шрам над губой, наверное, я думал, что ее брат будет весь в шрамах, но такого уж точно не ожидал, совсем не ожидал увидеть этого мальчишку в бейсболке – вот он, сидит прямо передо мной. точнее, передо мной сидят двое мальчишек: один абсолютно нормальный, с кудрявыми светлыми волосами, его зовут джек; а второй – ави. мне хочется думать, что у меня получается скрыть удивление, очень на это надеюсь, хотя вообще‑то удивление трудно подделать: и когда ты не удивляешься, но делаешь вид, и наоборот, когда пытаешься не показать, что удивился. я жму ему руку, не глядя в лицо, жму руку второму мальчику, отличная комната, говорю я. ты жених вии? говорит ави. кажется, улыбается, оливия натягивает бейсболку ему на нос. это автомат? спрашивает светловолосый парнишка. так каждый второй шутит, мы немного говорим о зайдеко. потом вия берет меня за руку и уводит из комнаты, как только дверь за нами закрывается, мы слышим смех, я из бруклина!.. поет один из них., оливия закатывает глаза и улыбается, пойдем ко мне в комнату, говорит она. я с ней встречаюсь уже два месяца, я понял, что она мне нравится, с той минуты, как она села за наш столик в столовой, я не мог оторвать от нее взгляда. она очень красивая, с оливковой кожей и самыми синими глазами в мире, сначала она вела себя так, будто хотела, чтобы мы были только друзьями. теперь‑то я понимаю, что она только кажется недотрогой: держись подальше, даже и не пытайся. она не кокетничает, как остальные, когда ты с ней говоришь, она смотрит тебе прямо в глаза, словно бросает вызов, а я взял и принял этот вызов. а потом пригласил ее на свидание, и она ответила да! она невероятная, и я бы ни на минуту с ней не расставался. она рассказала мне об августе только на третьем свидании, кажется, она говорила про какие‑то «черепно‑лицевые отклонения», или, может, про «черепно‑лицевую аномалию», но я точно знаю одно слово, которое она не использовала, – «уродство», потому что его бы я запомнил. ну что? волнуясь, спрашивает она в тот же миг, как мы входим в ее комнату, ты в шоке? нет, говорю я. вру, конечно, она улыбается и отводит глаза, ты в шоке, да нет же, настаиваю я. он выглядит точно как ты описывала. она кивает и падает на кровать, трогательно, что у нее на постели все еще много мягких игрушек, она машинально берет одну, белого медведя, и кладет себе на колени. я сажусь в кресло у стола, в комнате идеальный порядок. когда я была маленькая, говорит она, друзья приходили ко мне в гости один раз, а потом никогда не возвращались, таких было очень много, некоторые даже не являлись ко мне на дни рождения, чтобы не встретить его. они никогда мне об этом не говорили напрямую, но все равно, все же ясно, люди не знают, как вести себя с ави, понимаешь? я киваю. им даже невдомек, что они поступают плохо, продолжает она. им просто страшно, скажем прямо, выглядит он жутковато, правда же? есть такое, отвечаю я. а тебе как? спрашивает она осторожно, страшно? ужасно? не ужасно и не страшно, улыбаюсь я. она кивает и смотрит на белого медведя у себя на коленях, не могу сказать, верит она мне или нет, но потом она целует медведя в нос и бросает мне. и улыбается, думаю, это значит, что она мне верит, по крайней мере хочет верить.

 

День святого Валентина

 

на день святого Валентина я дарю оливии сердечко на цепочке, а она мне – сумку, которую сделала из старых дискет, круто, что она мастерит такие вещи, сережки из компьютерной платы, платья из футболок. сумки из старых джинсов, она такая талантливая. я говорю, что ей нужно стать художником, но она хочет быть ученым, и надо же – генетиком, наверное, она хочет найти лечение для таких, как ее брат. мы назначаем день, когда я наконец познакомлюсь с ее родителями, вечером в субботу, мексиканский ресторан на эймсфорт‑авеню рядом с ее домом. весь день я нервничаю, а когда я нервничаю, у меня начинается тик. ну то есть мой тик всегда со мной, но он уже не так меня донимает, как в детстве: всего‑то моргну несколько раз, или голова дернется. но когда я психую, он усиливается, а я определенно психую – из‑за встречи с ее родителями. когда я появляюсь в ресторане, все меня уже ждут, папа встает и пожимает мне руку, мама меня обнимает. с ави мы стукаемся кулаками, оливию я целую в щеку, а потом сажусь. так приятно с тобой познакомиться, джастин! мы столько о тебе слышали! ее родители очень милые, с ними легко, официант приносит меню и я замечаю выражение его лица, когда он натыкается взглядом на августа, но я притворяюсь, что ничего не заметил, думаю, сегодня все мы стараемся на многое не обращать внимания, на официанта, на мой тик. на то, как август крошит хрустящую жареную лапшу на столе и ложкой запихивает крошки в рот. я смотрю на оливию, и она мне улыбается, она знает, она видит лицо официанта. она видит мой тик. оливия – девушка, которая видит все. за ужином мы болтаем и смеемся, родители оливии расспрашивают меня о моей музыке, о том, как я стал играть на скрипке, я рассказываю им, что раньше играл на классической скрипке, но увлекся аппалачской народной музыкой, а потом зайдеко. и они ловят каждое слово, как будто им на самом деле интересно, они просят позвать их на концерт нашей группы, хотят послушать. если честно, я не привык к вниманию, мои родители понятия не имеют, кем я собираюсь стать, они никогда ни о чем не спрашивают, мы никогда не разговариваем вот так. вряд ли они в курсе, что два года назад я продал свою барочную скрипку и купил восьмиструнную хардангерфеле. после ужина мы идем к ним домой поесть мороженого. их собака виляет хвостом у двери, старая собака, очень хорошая, хотя ее вырвало, и она перепачкала весь коридор, мама оливии бежит за бумажными полотенцами, а папа поднимает собаку, как ребенка. эх ты, старушенция, говорит он. и собака на небесах от счастья, язык свисает из пасти, хвост ходит ходуном, лапы растопырены в воздухе. папа, расскажи джастину, как у нас появилась дейзи, говорит ОЛИВИЯ, да! говорит ави. папа улыбается и садится на стул, все еще с собакой на руках, он наверняка рассказывал эту историю миллион раз, но им всем нравится ее слушать. так вот, начинает он. однажды возвращаюсь я домой, выхожу из метро, и какой‑то бродяга, которого я раньше не видел в нашем квартале, везет в детской коляске лохматую дворнягу, и вот он подходит ко мне и говорит, эй, мистер, купите мою собаку. и я, ни секунды не думая, отвечаю: конечно, почем? и он говорит, десять баксов, и я даю ему двадцать – все, что у меня в кошельке, а он протягивает мне собаку, джастин, говорю тебе, ты в жизни не нюхал ничего ужаснее! она воняла так сильно, что даже описать невозможно! так что я сразу отнес ее к ветеринару по соседству, а потом уже привел домой. между прочим, мне даже не позвонил! перебивает мама, вытирая пол. не поинтересовался, согласна ли я на собаку, да еще бродяжью. а собака смотрит на маму, будто понимает все, что о ней говорят, она счастлива, словно знает, что в тот день ей дико повезло. и я ее понимаю, мне нравится семья оливии. они много смеются. моя семья совсем другая, мама и папа развелись, когда мне было четыре года, и они до сих пор ненавидят друг друга, в детстве я жил сразу в двух районах нью‑йорка, проводил половину недели у папы в хобокене и половину – у мамы в челси. мой сводный брат на четырнадцать лет старше меня и лишь изредка вспоминает о моем существовании, сколько себя помню, я всегда чувствовал, что родители ждут не дождутся, когда я повзрослею и начну сам о себе заботиться, «ты сам можешь сходить в магазин». «вот тебе ключ от квартиры», забавно, что существует слово «гиперопека» – это про родителей, которые слишком носятся со своими детьми, – но нет слова для обратного перекоса, когда родители со своими детьми не носятся вообще, как это может называться? недоопека? недолюбовь? фуфло? все сразу. в семье оливии все постоянно говорят друг другу «я тебя люблю». я даже не помню, когда мои родители говорили, что любят меня. когда я возвращаюсь домой, от тика не остается и следа.

 

Наш городок

 

в этом году в театральной студии ставят «наш городок»[10]. оливия уговорила меня попробоваться на главную роль, «помощника режиссера», и каким‑то волшебным образом я эту роль получил, чудеса, да и только, мне никогда в жизни не доводилось быть главным, я сказал оливии, что она приносит мне удачу, к сожалению, ей не досталась главная женская роль, эмили. ее получила миранда – та, что с розовыми волосами, а у оливии эпизодическая роль, и кроме того, ее назначили дублершей миранды. на самом деле я огорчился больше, чем оливия. она чуть ли не довольна, мне не нравится, когда люди меня разглядывают, говорит она, и странно, что это произносит такая красивая девушка, я даже начинаю сомневаться, вдруг она специально провалила пробы? премьера состоится в конце апреля, сейчас середина марта, осталось меньше шести недель, надо зубрить роль, плюс репетиции, плюс репетиции нашей зайдеко‑группы. плюс экзамены, плюс оливия. эти шесть недель явно будут непростыми, а мистер дейвенпорт, учитель в театральной студии, уже на ушах стоит, к концу апреля он сведет всех нас с ума, тут никаких сомнений, ходят слухи, что он планировал поставить «человека‑слона», но в последнюю минуту передумал, и из‑за перемены спектакля мы потеряли целую неделю, а могли бы уже репетировать.

 

Божья коровка

 

мы с оливией сидим на крыльце ее дома, она помогает мне учить роль, этим мартовским вечером тепло, почти как летом, мы – между днем и ночью, когда небо еще ярко‑голубое, а тротуары исчерчены длинными тенями. я декламирую: «да, солнце всходило более тысячи раз. лето сменяло зиму, зима сменяла лето, здесь и там появились крыши новых домов, некоторые младенцы, которые в первом действии еще не родились, уже научились говорить, а кое‑кто из тех, кто считал себя молодым и полным сил, заметил, что взбегает по лестнице с одышкой…»[11], я мотаю головой. дальше не могу вспомнить. «все это случилось за какую‑нибудь тысячу дней», подсказывает оливия, заглядывая в текст пьесы. да, да, да, говорю я. и вздыхаю: я на пределе, оливия. и я никогда в жизни все это не запомню. ты все выучишь, говорит она уверенно, она вытягивает руки и ловит божью коровку, взявшуюся неизвестно откуда, видишь? божьи коровки – к удаче, говорит она, медленно приподнимая ладонь, к удаче или к теплой погоде, шучу я. конечно, к удаче, отвечает она, глядя, как жучок карабкается по ее запястью, почему, поймав божью коровку, не загадывают желания? мы с ави раньше так делали, когда ловили светлячков, она накрывает божью коровку ладонью, быстро, загадывай желание. закрой глаза. я послушно закрываю глаза, и через мгновенье открываю, ну что, загадал? спрашивает она. да. она улыбается и снова поднимает ладонь, а божья коровка улетает, хочешь знать, что? нет. она откидывается на ступеньку и смотрит на небо, цвет которого в этот миг – точь‑в‑точь как ее глаза. я тоже загадала, говорит она. но я понятия не имею, что она загадала, ведь у нее, наверное, столько желаний.

 

На остановке

 

мама оливии, ави, джек и дейзи выходят на крыльцо, как раз когда мы с оливией прощаемся, получается немного неловко, они застают нас в середине долгого нежного поцелуя. ребята, привет, говорит мама, притворяясь, что ничего не видела, но мальчики хихикают, здравствуйте, миссис пулман. джастин, пожалуйста, зови меня изабель, повторяет она. уже третий раз меня об этом просит, пора бы мне переключиться, я иду домой, говорю я, будто оправдываюсь. о, ты к метро.? говорит она. собака с газетой в зубах тянет ее за собой, ты не мог бы проводить джека до автобусной остановки? без проблем. согласен, джек? спрашивает она, и джек пожимает плечами, джастин, посадишь его на автобус? конечно! мы прощаемся, оливия мне подмигивает, тебе не обязательно дожидаться моего автобуса, говорит джек, когда мы идем к остановке, я постоянно езжу сам. мама ави чересчур беспокоится. у него низкий хрипловатый голос, и сам он – точь‑в‑точь хулиган из старых черно‑белых фильмов, не хватает только твидовой кепки и бриджей. мы подходим к остановке, по расписанию автобус будет через восемь минут, я подожду с тобой, говорю я ему. как знаешь, пожимает он плечами, можно одолжить у тебя доллар? хочу купить жвачку. я выуживаю доллар из кармана и наблюдаю, как он переходит улицу и направляется в магазин на углу, почему‑то мне кажется, что ему еще рано разгуливать по городу самостоятельно, потом я думаю, как сам в таком возрасте спокойно ездил на метро, когда‑нибудь я непременно стану гиперопекающим отцом, и мои дети будут знать, что я о них забочусь. спустя минуту или две я замечаю на улице троих мальчишек, они проходят мимо магазина, но один из них заглядывает внутрь и окликает остальных, и те возвращаются и тоже заглядывают, сразу ясно, что у них какая‑то пакость на уме, они пихают друг друга и смеются, один из них ростом с джека, но остальные двое выше и явно сильнее, они прячутся за фруктовым прилавком у магазина, и когда джек выходит, пристраиваются за ним и идут сзади, издавая громкие рвотные звуки, джек как бы случайно оборачивается на углу, чтобы посмотреть, кто это, и они с гоготом убегают, придурки. джек переходит улицу, как будто ничего не случилось, и встает рядом со мной на автобусной остановке, выдувая пузырь из жвачки, друзья‑приятели? наконец спрашиваю я. ха, говорит он. пытается улыбнуться, но я вижу, что он расстроен, просто недоумки из школы, объясняет он. джулиан и его две гориллы, генри и майлз. очень тебя донимают? нет, раньше они так не делали, они бы никогда не решились так кривляться в школе, их бы тут же вышибли, джулиан живет в двух кварталах отсюда, думаю, встретились мы случайно, просто не повезло, понятно, киваю я. ерунда, ничего особенного, заверяет он меня, мы оба машинально смотрим на эймсфорт‑авеню, не едет ли автобус. у нас вроде как война, говорит он через минуту, будто это все объясняет, потом достает из кармана джинсов потрепанный листок линованной бумаги и дает мне. я его разворачиваю: три столбца имен, он настроил против меня весь класс, говорит джек, не весь, замечаю я, глядя на лист, он оставляет мне записки в шкафчике, вроде: «все тебя ненавидят». а учителя об этом знают? джек смотрит на меня как на идиота, но некоторые держат нейтралитет, говорю я, показывая на список, если ты перетянешь их на свою сторону, вы немного выравняетесь. да. только ничего не выйдет, отвечает он с сарказмом. почему? он снова бросает на меня такой взгляд, будто я чемпион среди тупиц, так почему? повторяю я. он качает головой, как будто я безнадежен, короче, говорит он, я дружу кое с кем, кого в школе не очень‑то жалуют. и тут до меня доходит: август, все из‑за того, что он дружит с августом, и говорит джек обиняками, потому что я встречаюсь с сестрой августа, точно, все сходится. на эймсфорт‑авеню появляется автобус, ну, тогда держись, говорю я, протягивая ему список. средняя школа вообще мрак, потом станет лучше. прорвешься? он пожимает плечами и засовывает листок в карман. он садится в автобус, и мы машем друг другу на прощание. когда я подхожу к метро в двух кварталах от остановки, я вижу знакомую троицу перед забегаловкой у самого входа в метро, они все еще хохочут и притворяются, что их рвет друг на друга, придурочная шпана, богатенькие мальчики в дорогущих зауженных джинсах, играющие в отморозков. не знаю, что на меня находит, но я снимаю очки, кладу их в карман и вскидываю скрипичный футляр заостренным концом вверх, я подхожу к ним, напустив на себя злобный вид. они глядят на меня, и смех затихает, в руках нелепо торчат рожки с мороженым. эй, вы, слушайте сюда, процеживаю я сквозь зубы, крутой, как клинт иствуд. джека – не трогать, ясно? а вздумаете еще хоть раз к нему подкатить – пеняйте на себя, и хлопаю по футляру для пущего эффекта. усвоили? они одновременно кивают, мороженое капает им на руки. смотрите у меня, таинственно изрекаю я, а потом ныряю в метро и сбегаю по лестнице, перескакивая через две ступеньки.

 

Репетиция

 

скоро премьера, и спектакль съедает почти все мое свободное время, текста – море, я его еще не выучил. бесконечные монологи, зато оливия предложила гениальную идею: на сцене я буду стоять со скрипкой и наигрывать на ней. в пьесе такого нет, но мистер дейвенпорт считает, что помощник режиссера, пиликающий на скрипке, добавит спектаклю непринужденности, а для меня это спасение, потому что, когда мне потребуется секунда‑другая, чтобы вспомнить следующую реплику, я просто заиграю «радость солдата», мелодию старую как мир, – и выгадаю немного времени. я ближе познакомился с другими актерами, особенно с мирандой, у которой розовые волосы и которая играет эмили. оказывается, она совсем не такая заносчивая, как я думал, но я судил по ее компании. ее парень – качок, один из лучших спортсменов в школе, это целый мир, с которым у меня нет ничего общего, поэтому я удивился, что миранда оказалась нормальной. мы сидим за кулисами и ждем, когда электрики починят основную рампу. ну, говорит она ни с того ни с сего, давно вы встречаетесь с оливией? месяца четыре, отвечаю я. ты видел ее брата? спрашивает она как бы между прочим. вопрос застает меня врасплох, и я не могу скрыть удивления, ты знаешь брата оливии? я знаю ави с детства, что, вия тебе не рассказывала? мы раньше были лучшими подругами. а, да, кажется, что‑то говорила, отвечаю я. не хочу, чтобы она догадалась, что оливия ничего не говорила. так странно, что она называет ее вией. это домашнее имя оливии, а тут передо мной сидит совсем чужая девушка с розовыми волосами, и вдруг: вия. миранда смеется и трясет головой, после неловкой паузы она начинает рыться в сумке и выуживает оттуда бумажник, достает из него фотографию и протягивает мне. на ней маленький мальчик в парке в солнечный день, в шортах и рубашке – и в космонавтском шлеме, скрывающем его голову целиком. она глядит на фото и улыбается: в тот день была жара градусов под сорок, но он наотрез отказывался снять шлем, он носил его два года подряд, зимой, летом, на пляже, представляешь? да, я видел фотографии дома у оливии. это я подарила ему шлем, говорит она. кажется, она этим гордится, забирает у меня фотографию и бережно кладет ее обратно в бумажник. круто, говорю я. так тебя это не смущает? спрашивает она, глядя на меня, что не смущает? она вздергивает брови, будто не верит, что я ее не понял, ты знаешь, о чем я, говорит она и делает большой глоток воды из бутылки, чего уж там, вселенная не пощадила ави пулмана.

 

Птица

 

почему ты не рассказала мне, что вы с мирандой дружили? спрашиваю я у оливии на следующий день, я очень злюсь из‑за того, что она это скрыла. какая разница, отвечает она и смотрит на меня, как будто это со мной что‑то не так. я выглядел как идиот, говорю я. зачем ты скрывала? ты всегда вела себя так, будто с ней и не знакома. я с ней не знакома, выпаливает она. с этой розововолосой из команды поддержки, я дружила с зубрилкой, собиравшей кукол, оливия, ты что. сам «ты что»! ты могла хотя бы упомянуть между делом, говорю я тихо, притворяясь, что не замечаю огромную слезу, которая катится у нее по щеке. она пожимает плечами, и видно, что боится разрыдаться. я говорю: все в порядке, я не злюсь, я думаю, что она плачет из‑за меня. злись на здоровье, мне все равно, язвит она. очень мило, говорю я. она не отвечает, в глазах слезы. оливия, в чем дело? она качает головой, как будто не хочет об этом говорить, но слезы вдруг брызжут из глаз. прости, джастин. я плачу не из‑за тебя, наконец выдавливает она. тогда почему? потому что я ужасный человек, о чем ты? она отворачивается, вытирает слезы ладонью, я не сказала родителям о спектакле, я пожимаю плечами, потому что не очень ее понимаю. говорю: ну и что? еще не поздно, билеты пока есть… я не хочу, чтобы они пришли на спектакль, джастин, перебивает она нетерпеливо, неужели ты не понимаешь? я не хочу, чтобы они пришли! если они придут, то приведут с собой ави, а я просто не могу… она рыдает, не может произнести ни слова, я ее обнимаю, я ужасный человек! всхлипывает она. ты не ужасный человек, отвечаю я нежно, нет, ужасный! так хорошо было пойти в новую школу, где о нем никто не знает, понимаешь? никто не шепчется у тебя за спиной, так хорошо, джастин. но если он придет на спектакль, все будут опять шушукаться, все узнают… что со мной?., клянусь, я никогда раньше его не стеснялась. знаю, знаю, я пытаюсь ее утешить, ты имеешь на это право, оливия. тебе столько уже досталось в жизни. когда оливия злится, она похожа на птицу со взъерошенными перьями, а сейчас она – маленькая потерянная птичка, которая ищет свое гнездо, и я прячу ее под своим крылом.

 

Вселенная

 

сегодня ночью я не могу заснуть, в голове вертятся мысли, от которых никак не избавиться, куски монологов. элементы периодической таблицы, которые я должен запомнить, теоремы, которые я должен понять. оливия. ави. то и дело я возвращаюсь к словам миранды: «вселенная не пощадила ави пулмана». я думаю об этой фразе и о том, что она значит, миранда права: вселенная не пощадила ави пулмана. неужели этот маленький мальчик заслужил такое наказание? или его родители заслужили? или оливия? она как‑то упомянула, что, по словам одного доктора, шанс получить комбинацию синдромов, изувечивших ави, – один на четыре миллиона, значит, вселенная – огромная лотерея? ты покупаешь билет, когда рождаешься, а уж достанется тебе хороший билет или плохой – дело случая, как повезет. все это крутится в моей голове, но потом приходят успокоительные мысли, как минорная терция в мажорном трезвучии, нет, нет, не все случайно, если бы все зависело от случая, вселенная бы нас не оберегала, а она оберегает, заботится о самых хрупких созданиях, пусть мы этого и не видим, например, она посылает тебе родителей, которые слепо тебя обожают, и старшую сестру, которая чувствует себя виноватой из‑за того, что она всего лишь человек, и мальчишку с хрипловатым голосом, которого из‑за тебя травят, но он все равно с тобой дружит, и даже девушку с розовыми волосами, которая не расстается с твоей фотографией, может, это и лотерея, но в конечном счете вселенная все уравновешивает, вселенная заботится обо всех своих птицах.

 

 

Часть шестая

Август

 

 

Какое чудо природы человек!

Часть шестая

Как благородно рассуждает!

С какими безграничными

способностями!

Как точен и поразителен по складу и движеньям!

Поступками как близок к ангелам!

Почти равен богу – разуменьем!

Краса вселенной!

 

Шекспир [12]

 

 

 

Северный полюс

 

Картофелампа произвела настоящий фурор. Мы с Джеком получили за нее «отлично». Джек прыгал до потолка: еще бы, это была его первая отличная оценка в нынешнем году.

Научная ярмарка проходила в спортзале, там же, где был Египетский музей в ноябре. Только сейчас на столах громоздились не пирамиды и фараоны, а вулканы и макеты молекул. И на этот раз мы не устраивали родителям экскурсии, а стояли у своих столов. Родители бродили по залу и сами все разглядывали. Как вам такая математика: шестьдесят детей в параллели – это минимум шестьдесят родителей, даже если не считать бабушек и дедушек. Значит, на меня обращены как минимум сто двадцать глаз. Сто двадцать взрослых глаз, которые ко мне, в отличие от детских, не привыкли. Стрелки компаса показывают на север, куда бы ты ни направился. Так вот, все эти глаза – компасы, а я для них – Северный полюс.

Поэтому я и не люблю школьных праздников с родителями. Я, конечно, уже не так их ненавижу, как раньше. Например, как я ненавидел праздник в честь Дня благодарения – думаю, тогда мне было тяжелее всего. Я ведь первый раз предстал перед всеми родителями. А потом был Египетский музей, но на него я как раз не жалуюсь, потому что нарядился мумией и никто меня не заметил. Затем – Зимний концерт, и его я возненавидел всей душой, потому что меня заставили петь в хоре. Я и петь‑то совсем не умею да к тому же чувствовал себя прямо как зверь в зоопарке. Новогодний вернисаж был сносным, но все равно напрягал. Наши художества развесили в коридорах, и родители, разгуливая по всей школе, их рассматривали. Сталкиваться с неподготовленными родителями на лестнице – все равно что отправиться в школу заново.

Вообще‑то я не очень переживаю из‑за того, как люди на меня реагируют. Могу повторить и в миллионный раз: я привык. Зачем расстраиваться по пустякам. Вот, например, ты выходишь на улицу и накрапывает дождь. Не надевать же из‑за мороси резиновые сапоги. Ты даже зонт не открываешь. Идешь себе под дождиком, и тебе плевать, что волосы промокли.

Но когда громадный спортивный зал наводнен родителями, тут уже не морось, а настоящий ураган с ливнем. Вмиг промокаешь насквозь, а взгляды норовят сбить тебя с ног, как сильные порывы ветра.

Мама и папа почти все время простояли у нашего стола вместе с родителями Джека. Вот смешно: почему‑то родители всегда объединяются в те же компании, что и их дети. Например, мои мама и папа подружились с родителями Джека и мамой Джун. А родители Джулиана прохаживались по ярмарке с родителями Генри и Майлза. И даже родители двух Максов держались друг друга. Забавно.

Позже, когда мы возвращались домой, я поделился своим наблюдением с мамой и папой, и они со мной согласились.

– Подобное притягивается подобным, – сказала мама. – Похоже, так и есть.

 

Ави‑Долл

 

Война затянулась. Хуже всего было в феврале: почти никто с нами не разговаривал, а Джулиан начал подбрасывать нам в шкафчики записки. Джеку – совсем уж тупые, вот, например: «От тебя несет тухлятиной, вонючка!» или «Всех от тебя тошнит!»

А я получал записки вроде таких: «Урод!» Или: «Вали из нашей школы, орк!»

Джун считала, что мы должны показать записки мисс Рубин, которая курировала нашу параллель, или даже мистеру Попкинсу, но мы же не доносчики. А потом, мы и сами оставляли им записки, хотя наши были не такие злобные, скорее насмешливые.

Например: «Ты такой красавчик, Джулиан! Я тебя люблю. Давай поженимся! Целую, Бьюла».

А вот еще одна: «Обожаю твои волосы! Обнимаю, Бьюла».

И еще: «Ты душка. Пощекочи мне пяточки. Чмок, Бьюла».

Бьюлу мы с Джеком сами выдумали. Она была слегка чокнутая: например, ела грязь, которая скапливается между пальцами ног, и потом еще костяшки пальцев обсасывала. И мы решили, что такое недоразумение наверняка втюрилось бы в Джулиана, который выглядел и вел себя, словно звезда телерекламы.

Еще пару раз Джулиан, Майлз и Генри в открытую издевались над Джеком. А меня на виду у всех не трогали. Ну естественно: если обнаружится, что они меня «травят», то им не миновать больших неприятностей – это они понимали. А Джек – цель полегче. Однажды перед физкультурой они украли у него спортивные шорты и потом кривлялись и размахивали ими посреди раздевалки. В другой раз Майлз – он сидит рядом с Джеком в нашем классе – стащил его тетрадь и кинул ее Джулиану через весь кабинет. Конечно, мисс Петоза этого бы не допустила, но в тот день ее заменяла другая учительница, а учителя на замену обычно только ушами хлопают и не замечают, что творится вокруг. Джек держался молодцом. Он никогда не показывал, что расстроен, хотя, думаю, иногда расстраивался.

О войне знали все пятиклассники. Девочки сначала держали нейтралитет, особенно после того как Саванна и Генри стали встречаться. Но к марту им все это порядком надоело. И некоторым мальчишкам. Например, как‑то раз Джулиан вытряхивал карандашные стружки из точилки в рюкзак Джека, а Амос выхватил рюкзак из рук Джулиана и вернул его Джеку. Хотя Амос вообще‑то водился с той компанией.

Несколько недель назад Джулиан распространил нелепый слух: Джек, мол, нанял какого‑то «гангстера», чтобы тот свел счеты с ним и заодно с Майлзом и Генри. Просто курам на смех. Вот тогда даже те мальчишки, которые все еще были на стороне Джулиана, перешли в нейтральный лагерь. Так что к концу марта с Джулианом остались только Майлз и Генри – и, кажется, их тоже эта война начала доставать. Например, они вроде бы подтвердили «гангстерскую историю», но сказали, что на самом деле к ним просто подходил какой‑то псих, – ничего особенного.

А еще, судя по всему, игра в «чуму» закончилась. От меня не шарахались, когда я с кем‑то случайно сталкивался, и теперь любой мог одолжить у меня ручку и не делать при этом вид, будто на ней кишат вши.

Иногда мы с одноклассниками даже обмениваемся шутками. Например, однажды я увидел, как Майя пишет записку Элли на листке из блокнота с изображением Агли‑Долла – это такой уродливый чудик, мягкая игрушка, – и сам не знаю почему, но я вдруг спросил:

– А ты в курсе, что Агли‑Долла делали с меня?

У Майи глаза на лоб полезли: она приняла это за чистую монету. И, когда спустя несколько секунд сообразила, что я шучу, тут же решила, что я выдал самую смешную остроту на свете.

– Ты такой забавный, Август! – воскликнула она, а потом пересказала всё Элли и другим девчонкам, и они тоже захихикали. Ну, конечно, не сразу: сперва разинули рты, но когда сообразили, что это шутка, то и сами рассмеялись. А на следующий день я обнаружил на своем стуле маленький брелок с Агли‑Доллом и записочку от Майи: «Самому милому Ави‑Доллу на свете! Целую, Майя».

Шесть месяцев назад такое и вообразить было нельзя, а теперь происходит все чаще и чаще.

А еще никто не дразнил меня из‑за моего нового слухового аппарата.

 

Лобот

 

С тех пор как я родился, доктора то и дело напоминали моим родителям, что когда‑нибудь мне понадобится слуховой аппарат. – Не знаю, почему это всегда меня бесило: может, потому что мои уши меня вообще бесят.

Я слышал все хуже, но никому в этом не признавался. Океан, который постоянно шумел у меня в голове, становился все громче. Он даже заглушал голоса людей, как будто я жил под водой. Если я сидел за последней партой, то учителя не слышал совсем. Но я знал, что, как только я выдам себя маме или папе, мне всучат дурацкий слуховой аппарат, – и надеялся, что мне все‑таки удастся дотянуть без него до конца пятого класса.

А потом на ежегодном медосмотре в декабре я провалил проверку слуха, и врач сказал: «Ну, дружище, пора». И отправил меня к специальному ушному доктору, который сделал слепок моих ушей.

Во всей моей внешности уши я ненавижу больше всего. Они как маленькие сжатые кулачки, торчащие по обе стороны лица. И еще они слишком низко расположены: сплющенные кусочки теста, прилепленные к шее. Ну ладно, может, я немного сгущаю краски. Но я правда их ненавижу.

Когда ушной доктор вытащил мой слуховой аппарат, чтобы мы с мамой на него посмотрели, я застонал.

– Ни за что! – заявил я.

– Конструкция, конечно, внушительная, – сказал ушной доктор. – Но нам пришлось прицепить слуховые аппараты к обручу, потому что по‑другому их у тебя на голове не закрепить.

Понимаете, нормальный слуховой аппарат обычно крепится за внешним ухом, чтобы вкладыши, то есть те части, которые запихивают внутрь, не выпадали. Но в моем случае – ведь внешних ушей у меня практически нет – вкладыши прилепили к здоровенному обручу, который должен был охватывать затылок.

Я заныл:

– Мам, это я носить не буду!

Мама попыталась меня подбодрить:

– Ты их и не заметишь! Обычные наушники, вот и все.

– Наушники? Мам, ты только погляди! – разозлился я. – Все будут принимать меня за Лобота!

– Кто такой Лобот? – спокойно спросила мама.

– Лобот? – улыбнулся ушной доктор, что‑то подкручивая в наушниках. – Это который из пятого эпизода, «Империя наносит ответный удар». Злодей с крутым кибернетическим имплантатом – радиопередатчиком вокруг головы.

– Что‑то не припоминаю, – ответила мама.

– Вы разбираетесь в «Звездных войнах»? – спросил я ушного доктора.

– Разбираюсь ли я в «Звездных войнах»? – воскликнул он, надевая слуховой аппарат мне на голову. – Да я самый главный спец по «Звездным войнам»! – Он откинулся в кресле, чтобы посмотреть, как сидит слуховой аппарат, и потом его снял.

– А теперь, Ави, я объясню, что это за штуковина, – сказал он, показывая на разные части аппарата. – Вот эта пластмассовая загогулина соединяется с трубкой ушного вкладыша. Этот вкладыш – помнишь, мы делали для него слепок в декабре? – засовывается в ухо. Вот эта часть называется крюк. А это – специальное приспособление, чтобы аппарат удерживался на голове.

– Как у Лобота, – горько вздохнул я.

– Но‑но! Лобот – крутой киборг! – возмутился ушной доктор. – Ты же не будешь похож на Джа‑Джа Бингса, так? Вот тогда я бы тебе не позавидовал. – Он снова аккуратно надел на меня слуховой аппарат. – Ну, Август, как тебе?

– Ужасно неудобно!

– Скоро привыкнешь, – ответил он.

Я поглядел в зеркало. На глаза навернулись слезы. Все, что я видел, – трубки, торчащие у меня из ушей, как антенны.

– Мам, мне правда нужно это носить? – Я старался не расплакаться. – Ненавижу их. И слышу ничуть не лучше.

– Погоди, приятель, – сказал доктор. – Я же их еще не включил. Вот почувствуешь разницу и будешь их обожать.

– Не буду!

И тогда он их включил.

 

Слышать ярко

 

Как можно описать то, что я услышал, когда доктор включил слуховой аппарат? Или то, чего я не слышал до этого? Как подобрать слова? Океана в моей голове больше не было. Он исчез. Разные звуки вспыхивали в мозгу какими‑то ослепительными огоньками. Как будто ты сидишь себе в комнате, где одна лампочка на потолке перегорела, но того, что в комнате полумрак, не замечаешь, а затем лампочку меняют, и ты аж подпрыгиваешь: ого, какой яркий свет! Не знаю, есть ли слово, которое означает для слуха то же, что «яркий» для глаз, но оно бы мне как раз пригодилось, потому что мои уши сейчас слышали ярко.

– Ну что, Ави? – сказал ушной доктор. – Нормально слышишь?

Я поглядел на него и улыбнулся, но не ответил.

– Милый, ты чувствуешь разницу? – спросила мама.

Я радостно кивнул:

– Мам, незачем так кричать.

– Лучше? – поинтересовался ушной доктор.

– Я больше не слышу шума, – сказал я. – В ушах такая тишина.

– Пропал белый шум, – подтвердил врач и подмигнул мне. – Я же говорил, Август, тебе понравится. – И он поправил левый наушник.

– Сынок, звучит по‑другому, да? – снова спросила мама.

– Ага, – кивнул я. – Звучит… светлее.

– Все потому, что ты обзавелся бионическим слухом, приятель. – Теперь доктор поправлял мне правый наушник. – Ну‑ка, дотронься вот тут. – Он положил мою руку на обруч. – Здесь регулятор громкости. Нам нужно подобрать тебе подходящую. Сейчас мы этим и займемся, а пока полюбуйся.

Он достал маленькое зеркальце и показал мне в большое зеркало, как слуховой аппарат выглядит сзади. Почти не виден под волосами. Единственное, что бросалось в глаза, – торчащие из ушей трубки.

– Итак, ты доволен своим новым бионическим Лобот‑аппаратом? – спросил ушной доктор, глядя на меня в зеркало.

– Да, – ответил я. – Спасибо.

– Большое спасибо, доктор Джеймс, – сказала мама.

Когда я впервые появился в школе со слуховым аппаратом, я думал, что все набросятся на меня с расспросами и издевками. Но я ошибался. Джун обрадовалась, что я стал лучше слышать, а Джек сказал, что я теперь похож на агента ФБР. И все. Мистер Браун спросил у меня о нем на уроке английского, но не так: «Что за чертовщина у тебя на голове?» – а скорее так: «Если тебе когда‑нибудь понадобится, чтобы я что‑то повторил, говори, не вздумай стесняться!»

Теперь я ума не приложу, почему столько времени отбрыкивался от слухового аппарата. Забавно, как иногда ты из‑за чего‑то очень переживаешь, а потом оказывается, что это не стоило выеденного яйца.

 

Секрет Оливии

 

Через пару дней после весенних каникул мама обнаружила то, что Оливия от нас скрыла: она участвует в школьном спектакле и премьера уже на следующей неделе. Ну мама и рассвирепела! Обычно мама если и злится, то не слишком сильно (хотя папа бы с этим не согласился), но сейчас она ого‑го как вспылила. И они с Оливией поругались. Мои бионические уши ловили даже целые фразы, которые доносились из комнаты Вии.

Мама говорила:

– Вия, что с тобой творится? Ты угрюмая, молчишь все время, у тебя появились от нас секреты…

А Оливия в ответ вопила:

– Дался тебе этот дурацкий спектакль! У меня в нем даже реплик нет!

– Но у твоего друга большая роль! Ты разве не хочешь, чтобы мы пришли на него посмотреть?

– Нет, не хочу!

– Перестань кричать!

– Ты первая начала. И отстань от меня! Столько лет я тебя вообще не интересовала, и вот наконец ты решила меня заметить – с чего вдруг? Поздно, я уже в старшей школе!

Не знаю, что ответила мама, потому что внезапно стало очень тихо и даже моим бионическим ушам не удалось уловить ни звука.

 

Моя нора

 

К ужину они вроде бы помирились. Папа в тот вечер работал допоздна. Дейзи спала. Ее сильно вырвало днем, и мама записала ее на завтра к ветеринару.

Мы трое сели за стол. Все молчали.

Наконец я не выдержал:

– Ну что, мы пойдем посмотреть на Джастина в спектакле?

Вия не ответила, опустила взгляд на тарелку.

– Знаешь, Ави, – тихо произнесла мама. – Я сначала не разобралась, что это за пьеса, но оказалось, что она не годится для детей твоего возраста.

Я поглядел на Вию.

– Так меня не приглашают?

– Я этого не говорила, – сказала мама. – Я просто думаю, что тебе не понравится.

– Тебе будет совсем скучно! – Казалось, Вия меня в чем‑то обвиняет.

Тогда я спросил у мамы:

– А вы с папой пойдете?

– Папа пойдет. А я останусь с тобой дома.

– Что?! – закричала Вия. – Вот как ты решила наказать меня за то, что я была с тобой честной!

– Ты же сначала сама не хотела, чтобы мы пришли, помнишь?

– Но теперь‑то вы знаете о спектакле, и я хочу, чтобы вы пришли!

– Вия, надо учитывать чувства каждого.

Я заорал:

– Да о чем вы вообще говорите?

– Ни о чем! – отрезали они одновременно.

– Это касается школьных дел Вии, ты тут совсем ни при чем, – добавила мама.

– Ты врешь! – выпалил я.

– Как ты сказал? – Мама была потрясена. Даже Вия удивилась.

– Я сказал: ты врешь! И ты врешь! – крикнул я Вие и вскочил со стула. – Вы обе лгуньи! Врете мне в лицо и не краснеете, будто я полный идиот!

Мама схватила меня за руку.

– Сядь, Ави.

Я выдернул руку и ткнул пальцем в Вию:

– Думаешь, я не понимаю? Ты просто не желаешь, чтобы твои выпендрежные друзья‑старшеклассники узнали, что твой брат – урод!

– Ави! – воскликнула мама. – Это неправда!

– Мама, не обманывай меня! – вопил я. – Перестань обращаться со мной как с трехлетним! Я урод, но не умственно отсталый! Я прекрасно понимаю, что происходит!

Я помчался в свою комнату и так хлопнул дверью, что с косяка посыпалась штукатурка. Потом кинулся на кровать и натянул на себя покрывало. Закрыл свое отвратительное лицо подушкой, а сверху навалил мягкие игрушки. И оказался будто в норе. Если бы можно было привязать к лицу подушку и разгуливать с ней повсюду, я бы только так и ходил.

И почему я так разъярился? В начале ужина я ведь не злился ни капли. Даже не грустил. Но потом внутри вдруг что‑то как рванет. Я знал, что Вия не хотела, чтобы я пришел на ее дурацкий спектакль. И знал, почему она не хотела.

Я ждал, что мама прибежит ко мне в комнату. Я хотел, чтобы она нашла меня в норе из мягких игрушек, и поэтому так и замер, но она не поднялась ко мне и через десять минут. Странно. Она всегда ко мне заходит, когда я сижу в своей комнате и горюю.

Я представил, как мама и Вия говорят обо мне на кухне. Наверное, Вие сейчас очень, очень, очень стыдно. А мама ее корит. И папа, когда вернется домой, тоже ее отругает.

Слегка раздвинув мягкие игрушки, я взглянул на стенные часы. Я лежу тут уже целых полчаса, а мама еще не явилась. Я прислушивался к звукам в доме. Они еще ужинают? Что вообще происходит?

Наконец дверь распахнулась. Вия. Я думал, что когда ко мне поднимутся, то смущенно отворят дверь и робко приблизятся к моей кровати. Но Вия влетела, как вихрь.

 

Прощай

 

– Ави, скорее! – выдохнула Вия. – Мама хочет с тобой поговорить.

– Извинений не дождетесь!

– Это не про тебя! – закричала она. – Не все в мире вертится вокруг тебя, Ави! Беги вниз. Дейзи плохо. Мама везет ее к ветеринару. Иди попрощайся.

Я сбросил подушку с лица. И увидел, что Вия плачет.

– Что значит «попрощайся»?

– Давай же! – Она протянула мне руку.

Я взял ее за руку, и мы спустились на кухню. Дейзи лежала на полу, вытянув лапы. Она часто и тяжело дышала, как будто целый час носилась в парке. Мама стояла на коленях и гладила ее по голове.

– Что случилось? – спросил я.

Вия опустилась на колени рядом с мамой:

– Вдруг начала скулить, ни с того ни с сего.

– Я отвезу ее к ветеринару, – сказала мама. Она тоже плакала. – Мы уже вызвали такси.

– Ветеринар ее вылечит, правда же?

Мама посмотрела на меня:

– Очень надеюсь, милый. Но, если честно, не знаю.

– Конечно, вылечит!

– Ави, в последнее время Дейзи постоянно болеет. Она у нас старая…

– Но они ей обязательно помогут. – Я ждал, чтобы Вия со мной согласилась, но она не поднимала взгляда.

У мамы тряслись губы.

– Ави, возможно, нам придется проститься с Дейзи. Мне жаль.

– Нет! – крикнул я.

– Мы не хотим, чтобы она мучилась, Ави.

Зазвонил телефон. Вия взяла трубку, сказала «Спасибо» и, смахнув слезы со щек, обернулась к нам.

– Такси уже здесь.

– Хорошо. Ави, сынок, откроешь мне дверь? – Мама бережно подняла Дейзи, словно огромного младенца.

– Мамочка, пожалуйста, нет! – Я загородил дверь.

– Сынок, мне тяжело ее держать.

– А как же папа?!

– Он встретит меня в больнице. Ави, он тоже не хочет, чтобы Дейзи страдала.

Вия отодвинула меня в сторону и открыла дверь.

– Если понадоблюсь, телефон у меня включен, – сказала мама Вие. – Можешь накрыть ее пледом?

Вия кивнула, а сама уже ревела навзрыд.

– Дети, попрощайтесь с Дейзи. – По маминому лицу текли слезы.

– Я люблю тебя, Дейзи, – сказала Вия, целуя Дейзи в нос. – Очень люблю.

– Пока, хорошая псина… – прошептал я Дейзи на ухо. – Я тебя люблю…

Мама понесла Дейзи вниз по ступенькам. Водитель такси открыл заднюю дверь, а мы стояли на пороге и смотрели, как мама садится в машину. Перед тем как закрыть за собой дверь, она обернулась и махнула нам. Я никогда не видел ее такой грустной.

– Мамочка, я тебя люблю! – крикнула Вия.

– Мамочка, я тебя люблю! – крикнул я. – Мам, прости меня, пожалуйста!

Мама послала нам воздушный поцелуй, и они тронулись. Мы глядели вслед отъезжавшей машине, а потом и Вия закрыла дверь. Мгновенье она смотрела на меня, а потом обняла, очень‑очень крепко, и вместе мы выплакали, наверное, миллион слез.

 

Игрушки Дейзи

 

Через полчаса пришел Джастин. Он обнял меня и сказал: «Сочувствую, Ави». А потом мы молча сидели в гостиной. Мы с Вией зачем‑то собрали по всему дому игрушки Дейзи и сложили их на кофейном столике. И теперь просто пялились на гору игрушек.

– Самая классная собака на свете, – сказала Вия.

– Да, – ответил Джастин, обнимая Вию за плечи.

– Она вот просто так взяла и стала скулить? – спросил я.

Вия кивнула:

– Через две секунды после того, как ты ушел. Мама собиралась тебя догнать, но Дейзи заскулила.

– Как?

– Ну не знаю, просто завыла.

– Так заскулила или завыла?

– Ави, ну какая разница! Стала стонать, будто у нее что‑то жутко болит. И дышала часто‑часто. А потом повалилась на пол. Мама подошла и попыталась ее поднять, а Дейзи было так больно, что она укусила маму.

– Что?!

– Когда мама попробовала дотронуться до ее живота, Дейзи укусила ее за руку, – пояснила Вия.

– Дейзи никогда не кусается!

– Она была сама не своя, – сказал Джастин. – Ей же было больно.

– Правильно папа говорил, – вздохнула Вия. – Не надо было до этого доводить.

– Папа знал, что она болела? – удивился я.

– Ави, за последние два месяца мама возила ее к ветеринару три раза. Дейзи постоянно рвало. Ты что, не замечал?

– Я не думал, что все так серьезно!

Вия ничего не ответила, просто притянула меня к себе. Я снова расплакался.

– Мне тоже очень грустно, Ави, – сказала она. – И прости меня. Простишь? Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю?

Я кивнул. Наша ссора казалась теперь глупостью и пустяком.

– До крови укусила? – спросил я.

– Нет, чуть‑чуть только прихватила. Вот тут. – Она показала на кончик своего большого пальца.

– Маме было больно?

– С ней все хорошо, Ави. Все в порядке.

Мама и папа вернулись домой через два часа. Как только они открыли дверь – одни, без Дейзи, – мы поняли, что ее не стало. Мы все сели в гостиной вокруг горы ее игрушек. Папа рассказал, как все было: врач сделал Дейзи рентген и взял анализ крови, а потом вернулся и сообщил, что у нее огромная опухоль в желудке. Ей уже было трудно дышать. Мама и папа не хотели, чтобы она мучилась, поэтому папа взял ее на руки, так, как обычно – ее лапы торчали в воздухе, – а мама целовала и целовала ее на прощание и шептала ей на ухо ласковые слова. Ветеринар воткнул иглу ей в лапу, и примерно через минуту она умерла на руках у папы. Умиротворенная, говорит папа. Ей уже было совсем не больно. Она как будто просто заснула. Пока папа рассказывал, у него несколько раз срывался голос, и он откашливался.

Я никогда раньше не видел, как папа плачет, но сегодня увидел. Я побрел в спальню к родителям – искал маму, чтобы она уложила меня в постель, – а там на краю кровати сидел папа и снимал носки. Он сидел спиной к двери и не заметил меня. Сначала мне показалось, что он смеется, потому что у него тряслись плечи, но потом он закрыл ладонями лицо, и я понял, что он плачет. Это был самый тихий плач на свете. Как шепот. Я собирался подойти к нему, но потом подумал, что он плакал шепотом, потому что не хотел, чтобы его услышали. Поэтому я вышел из комнаты и отправился к Вие и увидел, что рядом с ней на постели лежит мама и что‑то говорит ей на ухо, а Вия тоже плачет.

Тогда я пошел к себе, залез в кровать и надел пижаму – без всяких напоминаний – и включил ночник. И выключил большой свет, и забрался под груду мягких игрушек, в которой прятался этим вечером – хотя мне казалось, что это было тысячу лет назад. Я снял слуховой аппарат и положил его на тумбочку, натянул одеяло на голову.

Я представлял, как ко мне прижимается Дейзи, а ее большой мокрый язык лижет мне лицо, как будто это ее самое любимое лицо на свете. Так я и заснул.

 

Небеса

 

Когда я проснулся, была еще ночь. Я вылез из постели и пошел в спальню к родителям.

– Мама? – прошептал я. В темноте было не видно, проснулась она или нет. – Мама?

– Что случилось, сынок? – спросила она.

– Можно мне к вам?

Мама подвинулась к папе, а я прильнул к ней. Она меня поцеловала.

– Как твоя рука? – сказал я. – Вия сказала, Дейзи тебя укусила.

– Ерунда, даже царапины не осталось.

Я расплакался.

– Мам… Прости меня за то, что я сказал.

– Ш‑ш‑ш… Тебе не за что просить прощения, – сказала она еле слышно. Она прижалась щекой к моей щеке.

– Вия меня стесняется, да?

– Нет, милый, нет. Ты и сам знаешь. Она всего лишь приспосабливается к новой школе. Это непросто.

– Знаю.

– Я знаю, что ты знаешь.

– Прости, что назвал тебя вруньей.

– Засыпай, малыш… Я тебя очень люблю.

– И я тебя тоже люблю, сильно‑сильно.

– Спокойной ночи, мой хороший.

– Мама, а Дейзи сейчас с бабушкой?

– Думаю, да.

– На небесах?

– Да.

– А когда люди попадают на небеса, они выглядят так же, как на земле?

– Не знаю. Вряд ли.

– И как же они друг друга узнают?

– Не знаю, сынок. – Ее голос звучал устало. – Просто чувствуют. Для того чтобы любить, глаза не нужны, правда же? Ты чувствуешь любовь, и все тут. Вот так и на небесах. Если любишь человека, то это навсегда. И ты обязательно его узнаешь.

Она снова меня поцеловала.

– А теперь спи, сынок. Очень поздно. И я страшно устала.

Но я не мог заснуть даже после того, как заснула мама. Я слышал, как дышит папа и даже как дышит Вия в своей комнате, – или мне это казалось. Интересно, спит ли сейчас Дейзи на небесах? И если спит, то, может, видит во сне меня? И как это – попасть в рай, где никто, никто не обращает внимания на твое лицо? Как не обращала внимания Дейзи.

 

Дублерша

 

Через несколько дней после смерти Дейзи Вия принесла домой три билета на школьный спектакль. Мы больше ни разу не возвращались к той ссоре за ужином. В день премьеры, когда они с Джастином уходили пораньше, чтобы подготовиться к спектаклю, Вия крепко меня обняла и сказала, что любит меня и гордится тем, что она моя сестра.

Я в первый раз шел в новую школу Вии. Она была огромная: намного больше, чем ее старая школа, и в сто раз больше, чем моя. Коридоры широкие, потолки высокие. Единственный серьезный минус моего Лобот‑аппарата – поверх него нельзя надеть бейсболку, а бейсболка порой бывает очень полезна. Иногда мне хочется снова спрятаться под старым космонавтским шлемом, который я носил, когда был маленьким. Хотите верьте, хотите нет, но ребенок в шлеме удивляет людей намного меньше, чем ребенок с лицом, как у меня. Ну да ладно, в общем, я опустил голову пониже и потопал за мамой по этим длинным светлым коридорам.

Мы последовали за толпой к зрительному залу, у входа в который школьники раздавали программки. Нашли свои места – в пятом ряду, почти посередине. Как только мы уселись, мама принялась шарить в сумочке.

– Не может быть! Очки забыла! – воскликнула она.

Папа покачал головой. Мама всегда забывала очки, или ключи, или еще что‑нибудь важное – то одно, то другое. Такая уж она есть, и ее не переделаешь.

– Может, пересядем поближе? – спросил папа.

Мама сощурилась на сцену.

– Да нет, и отсюда нормально видно.

– Смотрите, Джастин! – Я показал им фотографию Джастина в программке.

– Хорошо получился, – кивнул папа.

– А почему тут нет Вии? – спросил я.

– Она дублерша, – ответила мама. – Но гляди‑ка: вот ее имя.

– Что значит дублерша?

Мама протянула программку папе:

– Ничего себе! Взгляни на фото Миранды. Я бы ее не узнала.

– Так что значит дублерша? – повторил я.

– Дублером называют того, кто замещает актера, если он почему‑то не может выступать, – ответила мама.

– Ты слышала, что Мирандин отец снова женился? – сказал папа.

– Да что ты! – воскликнула мама. – Откуда ты знаешь?

– Я встретил в метро маму Миранды. Сама понимаешь, она не в восторге. У его новой жены вот‑вот родится ребенок.

Мама п