Мне всегда говорили, что смерть — это веч­ный сон, но я на самом деле не убежден, что это правда. Я хотел бы быть убежденным — это было бы для меня утешением.

Убеждения мало помогают, потому что убеждение просто означает, что кто-то заставляет умолкнуть твои сомнения и подавляет твои сомнения; кто-то другой ста­новится для тебя авторитетом. Может быть, логически он более аргументирован, может быть, у него лучший, более рациональный ум, и он может тебя убедить, что смерти нет, и ты можешь замолчать, и замолчат твои сомнения. Но даже сомнения, которые заставили замол­чать, рано или поздно вернутся, потому что они не ис­чезли — они были только подавлены логическими аргу­ментами.

Убеждения помогут мало; сомнения будут продолжать­ся подспудно. Один человек — убежденный христианин, другой — убежденный индуист. И я видел всех возмож­ных людей — все они полны сомнений, все они — хрис­тиане, индуисты и мусульмане. Фактически, чем более человек полон сомнений, тем более он упрям. И тем более он пытается верить, потому что эти сомнения бо­лезненны. Он говорит: «Я твердо верю в Гиту, в Ко­ран, в Библию. Я непоколебимый католик».

Зачем католику быть «непоколебимым»? Ради чего? Наверное, ты страдаешь от огромных сомнений. Если у тебя нет никаких сомнений, нет и никаких верований.

Сомнения — это болезни, а верования — лекарства, но все эти лекарства аллопатические — они просто подавляют симптомы, и все они ядовиты. Все верования ядовиты. Да, на время они могут дать тебе ощущение, что никакой проблемы больше нет, но вскоре сомнения утвердят себя; они будут только выжидать правильного момента. Однажды они взорвутся со страшной силой. Они извергнутся, как вулкан; они возьмут своё. Поскольку ты их подавил, они накопили много энергии. Однажды, в какой-то момент слабости, когда ты потеряешь бди­тельность, они отомстят. Все ваши так называемые свя­тые страдают от огромных сомнений.

Настоящей трансформацией будет твой собственный опыт; тогда сомнения могут никогда больше не вернуть­ся. И, узнав, ты будешь удивлен тем, что все, что тебе говорили поэты: что смерть — это сон, глубокий сон, вечный сон, — было ложью. Утешительной ложью, кра­сивой ложью, полезной ложью, но ложь есть ложь, и мо­жет помочь только на время.

Точно так же, когда ты слишком встревожен и на­пряжен, ты принимаешь алкоголь. Да, на несколько ча­сов ты забудешь все свои проблемы и напряжения, но алкоголь не может удалить тревоги навсегда; он не мо­жет их решить. И пока ты топишь себя в алкоголе, эти тревоги растут, становятся сильнее; ты даешь им время расти. Когда ты вернешься в чувство на следующее утро, и к твоим тревогам прибавятся похмелье и голов­ная боль, ты будешь удивлен: они стали больше, чем были, когда ты их оставил.

Тогда это становится образом жизни: снова и снова опьянять себя, чтобы забыть, — но снова и снова тебе придется обращаться лицом к жизни. Это не разумный способ жить.

Весь мой подход — подход экзистенциального опыта. Я не хочу, чтобы вы были верующими, я хотел бы, чтобы вы переживали опыт сами. Я не хочу вас убеждать. То, что я говорю, — мой опыт: никакой смерти нет. Я не говорю тебе: «Верь, что смерти нет». Я просто выражаю и делюсь опытом, что смерти нет. Это вызов, это не по­пытка тебя убедить. Это вызов — приди и исследуй.

Ко мне часто приходит страх смерти, интенсивный и сильный, и страх того, что придется покинуть всю эту красоту, эту дружбу и любовь. Как возможно рассла­биться в этой определенности смерти?

Во-первых, расслабиться можно, только если смерть определенна. Расслабиться трудно, потому что все не­определенно. Если ты знаешь, что умрешь сегодня, весь страх смерти исчезнет. Какой смысл терять время впус­тую? У тебя есть только один день, чтобы жить: жить как можно более интенсивно, жизнь как можно более тотально.

Смерть может не прийти. Смерть не может прийти к людям, которые живут очень интенсивно и очень то­тально. И даже если она придет, те люди, которые жили тотально, приветствуют ее, потому что это огромное об­легчение. Они устали жить, они жили так тотально и интенсивно, что смерть приходит как друг. Точно как за целым днем тяжелой работы следует ночь, и приходит глубокое расслабление, прекрасный сон, так и смерть следует за жизнью. В смерти нет ничего уродливого; нельзя найти ничего чище ее.

Если приходит страх смерти, это означает, что есть какие-то зазоры, незаполненные жизнью. Поэтому эти страхи смерти очень показательны и полезны. Они по­казывают, что твой танец может быть еще немного бо­лее быстрым, что ты должен зажечь факел своей жизни одновременно с обеих сторон. Танцуй так быстро, чтобы танцор исчез и оставался только танец. Тогда невоз­можно, чтобы к тебе приходил страх смерти.

«И страх того, что придется покинуть всю эту красо­ту, эту дружбу и любовь». Если ты тотально здесь и сейчас, кто заботится о завтра? Завтра позаботится о себе само. Иисус прав, когда молится Богу: «Господи, пошли мне ежедневный хлеб». Он даже не спрашивает о завтра, сегодня достаточно самого по себе.

Тебе придется научиться тому, что в каждом мгно­вении есть собственная законченность.

Страх того, что тебе придется покинуть все это, су­ществует лишь потому, что ты не полностью живешь в этом мгновении; иначе времени нет, и нет ума, и нет пространства.

Одного купца спросили:

— Сколько тебе лет?

— Триста шестьдесят, — ответил он. Человек не мог этому поверить. Он сказал:

— Пожалуйста, повтори. Может быть, я не расслы­шал.

Купец закричал:

— Триста шестьдесят лет!

— Прости меня, — сказал человек, — но я не могу в это поверить. Ты выглядишь так, словно тебе не боль­ше шестидесяти!

Купец сказал:

— Ты тоже прав. Что касается календаря, мне шесть­десят. Но что касается моей жизни, я прожил в шесть раз больше, чем кто-либо другой. За шестьдесят лет мне удалось прожить триста шестьдесят лет.

Все зависит от интенсивности.

Есть два способа жить. Первый — способ буйвола: он живет горизонтально, по линии. Другой — способ будды. Он живет вертикально, в высоту и глубину. Тог­да каждое мгновение становится вечностью.

Не трать время на ерунду, но живи, пой, танцуй, люби так тотально и переполняюще, как только возможно. Ни­какие страхи не будут в тебя вмешиваться, и тебя не будет беспокоить, что случится завтра. Сегодня достаточ­но самого по себе. Прожитое, оно так полно; оно не остав­ляет никакого пространства, чтобы думать о чем-то еще.

Мне угрожает смерть. Я это принимаю, или мне кажется, что принимаю, но потом многие люди болеют и попадают в больницу, и случается смерть, и тогда у меня в животе возникает ог­ромный узел страха. Я так боюсь смерти и умира­ния; это так выводит меня из равновесия.

Смерть — это проблема. Ты можешь ее избегать и откладывать, но не можешь ее полностью рассеять. Ты должен с ней столкнуться. Только пройдя через нее до самого конца, ты можешь ее рассеять, — до самого кон­ца. Это очень рискованно, и это вызовет в тебе сильный страх: все твое существо начнет дрожать и трястись. Сама идея умирания неприемлема. Это выглядит таким несправедливым и таким бессмысленным. Если чело­век должен умереть, какой тогда смысл в его жизни? Тогда зачем я живу, для чего? Если, в конце концов, происходит только смерть, почему бы не совершить са­моубийство прямо сейчас? Зачем вставать каждое утро, тяжело работать, ложиться спать, снова вставать, тяжело работать, ложиться спать — ради чего? Просто чтобы умереть в конце?

Смерть — это единственная метафизическая про­блема. Именно из-за смерти человек начинает думать. Именно из-за смерти человек становится созерцающим, медитирующим. Фактически, именно из-за смерти роди­лась религия. Вся заслуга принадлежит смерти. Смерть взволновала сознание каждого. Такова проблема; ее нуж­но решить. В этом нет ничего плохого.

«Мне угрожает смерть» — смерть угрожает каждо­му. Мартин Хайдеггер сказал: «Человек — это бытие, движущееся к смерти». И это прерогатива человека. Животные умирают, но не знают, что умирают, не знают, что умрут. Деревья умирают, но у них не бывает никако­го столкновения со смертью. Это прерогатива человека: знать, что он умрет. Поэтому человек может вырасти за пределы смерти. Поэтому есть возможность проникнуть в смерть и преодолеть ее.

«Я это принимаю, или мне кажется, что принимаю» — нет, принять невозможно. Ты можешь обманывать себя; ты можешь думать, что принимаешь, потому что так про­блематично даже смотреть на это. Даже думать так про­блематично, что человек решает: «Да, ладно, я умру — ну и что? Я умру, но не нужно поднимать этот вопрос. Лучше об этом не говорить». Человек держится от этого подаль­ше и продолжает откладывать смерть в сторону, чтобы она не попадалась на пути. Человек удерживает ее в бессознательном.

Принять невозможно. Тебе придется посмотреть смерти в лицо, и когда ты посмотришь ей в лицо, необ­ходимости ее принимать не будет, потому что тогда ты узнаешь, что смерти нет.

«Но потом многие люди болеют, и происходит смерть, и госпитализация, и у меня в животе образуется огром­ный узел страха». Именно там нужно решить эту про­блему. Этот огромный узел в животе — именно то мес­то, где происходит смерть. Японцы называют это харой.

Точно под пупком, на два дюйма ниже пупка, находит­ся точка, в которой соединены тело и душа. Именно там происходит рассоединение, когда ты умираешь. Ничто не умирает, потому что тело не может умереть, тело уже мертво. И ты не можешь умереть, потому что ты — сама жизнь. Исчезает только связь между тобой и телом. Этот узел — именно то место, где должна быть проделана ра­бота, поэтому не пытайся избегать этого узла.

Я хотел бы тебе сказать, что каждый раз, как ты чувствуешь этот узел, — это такой ценный момент. За­крой глаза и иди глубоко в этот узел. Это хара. Чувст­вуй ее и позволяй это: в этом есть для тебя какое-то послание, это хочет тебе что-то сказать. Если ты это позволишь, это даст тебе послание. Если ты в этом расслабишься, если ты в это пойдешь, то мало-помалу увидишь, что узел исчез и вместо него возник цветок лотоса, что-то расцвело. Это очень красивый опыт. Если ты пойдешь еще глубже, то увидишь, что это мост, этот цветок — это мост. На этой стороне — его тело, на другой — твоя реальность, твоя душа. Этот цветок со­единяет то и другое; цветок — это мост. Корни этого цветка — в теле; аромат этого цветка и его лепестки — в душе. Это связь. Но если ты боишься и не идешь туда, это чувствуется как узел, напряжение и стресс.

«Я так боюсь смерти и умирания. Меня это так выво­дит из равновесия». Нет никакой необходимости выхо­дить из равновесия. Войди в равновесие! Так естествен­но, когда снова и снова кто-то умирает, или кого-то кладут в больницу, — снова и снова ты вспоминаешь собствен­ную смерть. В этом нет ничего неправильного. Это не проблема; просто иди и смотри этому в лицо!

Ты избегаешь смерти. Ей нужно смотреть в лицо. Это часть работы жизни; это один из величайших уро­ков, которому можно научиться. Нет необходимости вы­ходить из равновесия; это не поможет. Иди и смотри ей в лицо. Помни, что да, однажды, в тот или другой день, и ты попадешь в больницу; в тот или другой день, и ты заболеешь; в тот или другой день, и ты умрешь. Поэтому нет смысла это откладывать. Лучше это по­нять, пока еще не слишком поздно.

Мулла Насреддин заболел и в беспокойстве поспеш­но послал за священником и настоял, чтобы он заходил к нему каждый день, чтобы привести в порядок для мира иного, его ранее пренебрегаемую душу. Однажды, когда священник пришел со своим ежедневным визи­том, Мулла Насреддин был в прекрасном расположе­нии духа.

— Я иду на поправку, сэр, — заявил он торжествую­ще. — Мой доктор говорит, что я проживу еще десять лет, и поэтому некоторое время вам не стоит возвра­щаться. Но как насчет того, чтобы заглянуть ко мне через девять лет, одиннадцать месяцев и двадцать де­вять дней?

Однажды с этим придется столкнуться. Не будь глу­пым; не откладывай этого, потому что, если ты отклады­ваешь до самого конца, будет слишком поздно. Неизвест­но точно, когда именно случится последний день. Он мо­жет быть сегодня, он может быть завтра: он может слу­читься в любой момент. Смерть очень непредсказуема. Мы живем в смерти, поэтому она может случиться в любой момент. Смотри ей в лицо и сталкивайся с ней, и этот узел в животе — правильное место, чтобы с ней столкнуться. Именно это дверь, через которую ты вхо­дишь в жизнь, и именно оттуда ты уходишь из жизни.