Послесловие к первому изданию

 

Эта книга написана в форме "я-рассказа", что не случайно. "Мы" не стоит за строками данной работы, хотя у О.М.Фрейденберг были и единомышленники, и учителя, и ученики. Тем не менее "рассказ" этот очень личный, и может быть, именно благодаря такой несводимости ни к одной научной школе, сколько бы веяний, в том числе далеких от научной строгости, ни затрагивало автора настоящей книги, благодаря "личному", не объяснимому целиком состоянием научной мысли определенного времени характеру исследований работы О.М.Фрейденберг оказываются современными. И вместо того чтобы, читая труд тридцатилетней давности, с благожелательным любопытством отмечать в нем мысли, отдаленно предвосхищающие сегодняшний день, поражаешься странностям терминологии и как бы анахронизмам1 во вполне современном сочинении. Между тем год рождения автора, Ольги Михайловны Фрейденберг, - 1890-й.

 

"Родилась в 1890 г. в семье первого русского изобретателя наборной буквоотливочной машины и первого европейского изобретателя автоматического телефона М.Ф.Фрейденберга. Среднее образование получила в гимназии Гедда, высшее - в Петроградском университете, который окончила в 1923 г. по классическому отделению, имея руководителями акад. С.А.Жебелева и акад. Н.Я.Марра" - так начинается автобиография О.М.Фрейденберг.

 

Первые две значительные работы были написаны под руководством С.А.Жебелева. Это "Этюды к.Деяниям Павла и Феклы"" (нач. 20-х годов) и "Происхождение греческого романа" (1923). В "Этюдах" содержится перевод и комментарий славянского и греческого текстов апокрифа, а в анализе сюжета и доистории персонажей, т.е. истории носителей имен Фальконилла, Фекла, Фамирид (или вариантов этих имен), связанных с культом или мифологической традицией, выясняется, что рассказ о "страстных" божествах наподобие Адониса или Озириса может принять в себя мировоззрение и житийной литературы, и авантюрно-любовного романа; апокрифы при этом яснее обнаруживают генетическое родство жанров, так далеко разошедшихся по своей духовной направленности. В работе о романе О.М.Фрейденберг указывает на восточную родину такого повествования и датирует его появление на греческой почве II-I вв. до н.э. Папирусные находки и исследования языка романа2, как известно, подтвердили такую датировку. О.М.Фрейденберг же исходила из того, что именно эллинистическая эпоха могла создать этот псевдореалистический жанр, "метафорический реализм", в котором древняя мифологема страстей богов плодородия ассимилирована в виде человеческих страстей. Четыре года спустя вышла известная книга К.Кереньи, пришедшего к сходным выводам3.

 

Диссертацию, работу над которой О.М.Фрейденберг начала в семинаре Жебелева, она защитила как магистерскую через год после окончания университета при активной поддержке Марра. Эта поддержка имела тем большее значение в судьбе молодого ученого, что научная общественность, до того как был получен похвальный отзыв на работу такого авторитета в христианистике, как Гарнак, относилась к концепции О.М.Фрейденберг отрицательно. С этого времени О.М.Фрейденберг стала сотрудничать с Марром и получила репутацию его последователя.

 

В своих "Воспоминаниях о Марре" О.М.Фрейденберг пишет, что в "восхищении [Марром] самой высокой пробы был для меня самой, однако, опасный момент". Эта опасность заключалась и в принятии на веру положений "яфетической" теории, и в опоре на выводы "палеонтологического" языкознания как на несомненную истину, что можно видеть в некоторых статьях Фрейденберг начала 30-х годов. Но и кроме того, в исследованиях О.М.Фрейденберг, как и во многих других работах того времени, научный скептицизм заметно потеснился, дав место пафосу построения совершенно новой науки на совершенно новых основах. Насущной становится проблема "происхождения" жизни, языка, человека, и решена она должна быть незамедлительно. Выдвижение гипотез крайне непопулярно, выдвигаются "истинные положения", наука не предлагает, а вещает. Марр был ярким представителем такой авторитарной науки, и О.М.Фрейденберг вспоминает, что был момент, когда она "готова была совершенно добровольно заглушить в себе все интересы и отказаться от самостоятельного взгляда на вещи", но работа над "Поэтикой сюжета и жанра", как она выражается, "взяла свое".

 

Не следует, однако, и преувеличивать зависимость концепций О.М.Фрейденберг от "нового учения о языке". С Марром и вокруг Марра в 20-е годы объединялась группа ученых, чьи интересы можно было бы охарактеризовать как культурологические; как пишет Ю.М.Лот-ман, "объектом их исследования являлась культура как таковая, а не какая-нибудь ее частная сторона"4. Среди трудов, по которым можно судить о характере марровской школы культурологии, можно назвать серии "Яфетический сборник" и "Язык и литература", коллективный труд "Тристан и Исольда (от героини любви феодальной Европы д0 богини матриархальной Афревразии)". Л., 1932, созданный секцией семантики мифа и фольклора при Институте языка и мышления, отчасти сборник "Академия наук СССР академику Н.Я.Марру", Л., 1935, и др.

 

Итак, шесть лет (1926-1932) О.М.Фрейденберг сотрудничала с названной выше секцией, где, исключая И.И.Мещанинова, тогда еще близкого археологии, не было ни одного лингвиста; руководил секцией В.Ф.Шишмарев. Здесь была подготовлена "Прокрида" - первая редакция "Поэтики сюжета и жанра". Со временем, однако, марровцы, по словам О.М.Фрейденберг, "обратились в касту", и работа усложнилась. Покинув "яфетический институт", О.М.Фрейденберг в 1932 г. возглавила первую в СССР кафедру классической филологии в ЛИФЛИ (впоследствии филологический факультет ЛГУ), сотрудничая параллельно в научно-исследовательских учреждениях (ИЛЯЗВ-ИРК-ЛНИЯ). В 1935 г. Фрейденберг защитила докторскую диссертацию, изданную годом позже как "Поэтика сюжета и жанра (период античной литературы)", в 1936 г. вышла под ее редакцией книга "Античные теории языка и стиля", в 1939 г. при кафедре было открыто первое отделение визан-тинистики. Для публикации результатов научных исследований возможностей в те годы было немного. О.М.Фрейденберг удалось опубликовать одну монографию и более 20 статей, в то время как в ее архиве сохранилось три десятка статей и 8 монографий. За четверть века научной деятельности Фрейденберг прочитала более 50 докладов. -О.М.Фрейденберг пережила осаду Ленинграда. В тяжелейших условиях, о которых нет нужды напоминать, она продолжала работу. В годы блокады были написаны лекции "Введение в теорию античного фольклора", а также два "Гомеровских этюда". По возвращении университета из эвакуации О.М.Фрейденберг снова заведует кафедрой. В 1950 г. она уходит на пенсию, пишет "Образ и понятие", приводит в порядок свой архив. 6 июля 1955 г. О.М.Фрейденберг скончалась.

 

В какой же области работала О.М.Фрейденберг? По образованию и "по должности" она - филолог-классик. Однако и сегодня интерес к ее работам пробудился скорее в среде фольклористов и культурологов, нежели среди собственно античников, и в свое время, работая долгие годы рядом со многими из крупных отечественных классиков, О.М.Фрейденберг находилась как ученый в известной изоляции. То, что она делала, представлялось и не классической, и не филологией, и это несмотря на то, что классическая филология - "комплексная" наука. Проблематично даже то, что, собственно, является предметом исследования: литература? мифология? фольклор? обряды? первобытное мышление? театр? язык? религия? Но, как писала сама О.М.Фрейденберг, "занимаясь литературой не формально, а по содержанию, мы обязаны учитывать все новое, что стало известно в тех областях знания, которые вскрывают факты, прямо или косвенно определяющие это содержание"5. Вряд ли тут следует говорить о "комплексном подходе", ибо тем самым признается незыблемость и "естественность" границ научных дисциплин, которые лишь по особому случаю объединяются для решения "комплексной" проблемы, между тем как в действительности сами по себе изучаемые явления ничего не знают об этих границах. В вводной главе к "Поэтике" О.М.Фрейденберг говорит о направлении в изучении поэтики, зародившемся в середине XIX в. и изучающем не готовые формы питературы, но историю представлений, обрядности, мышления и порождаемые ими формы обычая, сказания, религии, языка, мифа. Наука эта безымянна и теоретически чрезвычайно разношерстна. По мнению О.М.Фрейденберг, "семантическое" направление представлено в отечественной науке мифологической школой, А.Н.Веселовским6, А.А.Потебней и школой Н.Я.Марра. В зарубежной науке О.М.Фрейденберг выделяет тех же мифологов, английскую антропологическую школу, Г.Узенера, французскую социологическую школу и Л.Леви-Брюля, указывает также на Ф.Боаса и З.Фрейда. Особое внимание уделяется Э.Кассиреру. Мы остановимся здесь только на отношении концепций О.М.Фрейденберг к учению Марра и философии Кассирера, взятым только с точки зрения трактовки мифа и первобытного мышления.

 

Марровская школа и сам Марр, подобно английской антропологической школе, рассматривали греко-римскую культуру в ряду прочих культур "на том же уровне развития". Такая сознательная нивелировка исторической и культурной специфики, отрицание "уникального" в истории было вполне естественной реакцией на казенную, "готовую" античность, чье положение родоначальницы культуры исследователя, т.е. европейской культуры, сразу же ставило античность "выше" всяких сравнений и уподоблений "чужим", в особенности "примитивным", культурам. Со стремлением показать эллина не в противопоставлении варвару, а как того же варвара связан и интерес к догреческой средиземноморской культуре. В то же время О.М.Фрейденберг отдает себе отчет в том, что, хотя семантическая система первобытного общества имеет к античности прямое отношение, однако, "вбирая в себя предшествующую культуру, делая эту культуру своей, органичной, античность обращает ее в новое качество, порывающее с какой бы то ни было первобытностью" ("Введение..."). Сопоставление культур ведет за собою сопоставление классических и малоазийских языков, языков негреческого населения Эгеиды, что сегодня, разумеется, на иной лингвистической основе, стало весьма плодотворным направлением классической филологии. Марр и его школа предвосхитили изучение духовной культуры, отправляющееся от данных лингвистики, поскольку, по принятому Марром тезису, в языке, верованиях, эпосе, сюжете, мифе откладывается одна и та же семантика. Так как сам лингвистический инструмент оставался непригодным, плодотворен данный тезис был в тех случаях, когда понимание культурных феноменов влекло за собой освещение языкового материала, а не наоборот. Некоторые разумные этимологические сопоставления О.М.Фрейденберг лишний раз подтверждают существенную роль мифологической семантики для этимологических разысканий, ибо объясняются такие верные этимологии не чем другим, как только чутьем к мифопоэтической языковой образности (условие необходимое, но не достаточное). Роль догреческого культурного субстрата О.М.Фрейденберг расценивает следующим образом: традиция не складывается благодаря заимствованиям - при всей важности, это внешний фактор, - она идет изнутри народа, но, "подобно всему живому, складывается в результате соединения исконного с чужеродным"; и культура и этнос разносоставны и разнокачественны по происхождению: "достаточно сказать, что греки не были рождены греками, а греками стали в результате того, что состояли из различных этнических и культурных групп" ("Введение...").

 

К Марру восходит и чрезмерная эксплуатация понятия "тотемизм". Неоправданная широта значения слов "тотем", "тотемизм", "тотемическое мышление", несмотря на все оговорки автора, мешает пониманию концепций О.М.Фрейденберг, относящихся к первобытному мышлению. Очень часто слово "тотем", прибавляемое то к одному, то к другому - вещь-тотем, слово-тотем, - означает только то, что данный объект берется в исследовании не стороной своего "реального бытия", но в системе мифологической картины мира наиболее архаического образца. Пара "тотем-нетотем" описывает ее дихотомичность, наличие "прямого" и "противительного" планов. Здесь можно также видеть одну из первых попыток различать "отмеченное-неотмеченное" (т.е. "отмеченное" - это и "тотем" и "нетотем"). Что же касается некоторых грубых приурочении явлений духовной культуры к фактам и закономерностям социально-экономического развития, встречающихся в "Поэтике" и некоторых статьях О.М.Фрейденберг, то они являются даже не столько данью времени, сколько данью публикации. В этом можно убедиться, сличая рукописный и печатный варианты "Поэтики", а также в целом архивные и опубликованные работы. Следует отметить также, что автор сам говорит о своем нежелании опираться на социально-экономическую историю для объяснения тех или иных мифологических или литературных фактов, но не потому, чтобы это почиталось ненужным, а потому, что нет доверия результатам современной О.М.Фрейденберг исторической науки об античности. То, что О.М.Фрейденберг называла "стадиальным", нетрудно сегодня осмыслить как типологическое, и читателю легко убедиться в том, что топорная стадиальность развития, как она представлена, например, в сборнике "Тристан и Исольда", становится во "Введении..." сменой типологии, трансформацией фольклорной традиции, которая получает известную самостоятельность, вместо того чтобы тенью следовать за матриархатом, патриархатом и т.п.

 

К Марру восходит и известная жесткость научного почерка, постоянно грозящая редукционизмом и забвением самого объекта ради его "происхождения", отождествлением развитой культуры с гипотетической первобытной мифологической системой. Мы оставим открытым вопрос, являются ли эти пороки принципиальными свойствами "семантического" направления или же научного такта и чувства меры довольно, чтобы их избегнуть, и приведем только следующие слова О.М.Фрейденберг: "Культура Шекспира так же относится к культуре дикаря, как солнечная система к системе электрона, однако не следует поэтому требовать "переходов" миллиардов тысяч лет истории усложнения от электрона до солнца" ("Введение"). Хотя названные выше опасности существуют, тем не менее, например, глава о "Трахинянках" в "Образе и понятии" ("Эстетические проблемы. 16") демонстрирует и тонкое понимание художественной постройки греческой драмы, и известное писательское дарование самого исследователя.

 

Что касается Кассирера, то ему О.М.Фрейденберг обязана отчасти учением о мифологическом мышлении, метафоре, зарождении понятий (хотя, может быть, правильнее считать, что Г.Узенер послужил источником и тому и другому ученому). Как и Кассиреру, О.М.Фрейденберг представляется неудовлетворительной трактовка мифов, исходящая из их буквального содержания и не уделяющая внимания присущей им форме, связанной с особой структурой первобытного мышления. Для Кассирера сознание, взятое абстрактно, оформляет воздействие воспринимаемого явления, для О.М.Фрейденберг коллективные представления оформляют восприятие. Перед тем и другим исследователем стоит одна проблема: как общие родовые и видовые понятия, лежащие в основе научных построений, возникают на почве единичных языковых понятий, что побуждает языковое мышление выделять из потока впечатлений определенную совокупность представлений и, дав ей обозначение в речи, отграничить ее как нечто единое. Марра, Фрейденберг и Кассирера объединяет представление о диффузном, или комплексном, характере первобытного мышления, восходящее к Леви-Брюлю. Такое представление, видимо, односторонне. Если бы имело место только нарекание одним словом вещей, с нашей точки зрения разнородных, это было бы справедливо, но так как известно, что в языках "экзотических" народов существует детальное именование таких предметов и явлений, которые в языке европейцев выражаются только суммарно, то легко себе представить, что и европейское мышление можно описать, как "диффузное".

 

Говоря о метафоре, Кассирер утверждает, что те "школьные" метафоры, при которых родовые понятия заменяются видовыми, часть - целым, восходят туда же, куда восходит само метафорическое мышление, т.е. к мифотворческому сознанию. Мысль об аналогии языковой и мифологической метафоры не нова. Решалась она двояко: 1) язык получает метафору от мифа; 2) миф вырос из метафористики языка. Для Кассирера этот спор бессодержателен, ибо он считает метафору конституирующим элементом языка и мифа. Оба процесса - формирование мифологических представлений и языковых понятий - не приурочиваются к определенному историческому моменту, но берутся лишь с точки зрения структуры языкового и мифологического сознания. Итак, отождествляя вслед за Узенером структуру первичного языкового сознания на стадии словотворения и мифотворческого сознания, Кассирер полагает, что установление связи между явлением и звуковым комплексом, его обозначающим, так же как между мифическим образом и обозначенным тем же звуковым комплексом языковым понятием, есть уже "перенос", хотя, разумеется, не осознается как такрвой. Когда звуковой комплекс одновременно и неразличимо обозначает то, что мы называем по отдельности тем или иным явлением и тем или иным мифическим образом, Кассирер говорит о "радикальной метафоре" ("до-метафора", по терминологии О.М.Фрейденберг), предшествующей разделению языка и мифа как самостоятельных областей. Кассирер указывает также на так называемую "палингенесию мифотворческого слова" в поэтическом языке: использование комплексности, слитности звучания и значения, неразличение знака и предмета, отсутствие грани реального и фантастического.

 

По сути дела, в работах Фрейденберг нет разворачивания мысли, нет дискурсивности, но нет и описательства. У ее работ есть центр - центральная в прямом смысле этого слова мысль. Для первого периода (20-30-е годы) центральной мыслью можно считать мысль о превращении содержательной стороны в формальную, о мифологично-сти формы первой литературы, т.е. мысль о том, что и сюжет и жанр есть миросозерцание в генезисе. Для второго периода (40-е - начало 50-х годов) эта мысль уточняется как проблема понятийного переписывания мифа и роли понятийных процессов в становлении поэтических категорий - литература, тем самым, берется как материальная теория познания, т.е. акцент смещается с поэтики на эстетику.

 

Но неизбежная последовательность изложения всякой мысли как бы портит все дело. Для работ О.М.Фрейденберг нужна какая-то другая пространственная организация текста, при которой эта "центральная мысль" так бы и помещалась в центре, подобно источнику света, а материал, который она "освещает", располагался "кругом". Вся притягательность научного поиска для О.М.Фрейденберг заключена в этой игре света и тени, которую производит освещение одной мыслью совершенно непохожих, далеких, чуждых друг другу вещей. Метод науки она уподобляет стоглазому Аргусу, который должен все и всюду видеть одновременно. Конечно, такой метод должен опереть себя на идеи всемирной связи, которые О.М.Фрейденберг называет "простыми и кроткими". И вот в самом этом "личном" методе, видимо, уже заложено то, что автор сможет увидеть в своем материале, в способе исследования - обнаруженный им способ организации исследуемого. Выделение "центральных мыслей" О.М.Фрейденберг так же делает их бедными и условными, как и обнажение семантики мифа, уплощает миф и лишает его глубины. "Семантика" настолько же поражает нас своим однообразием, насколько дивит пестротою ее оформление. И если центральный образ мифа невидим, но живет в разновидных формах метафор, и его можно вскрыть и вытащить на свет лишь искусственно, и он существует, когда его нет, но, появляясь, теряет свою сущность, то такую же неформули-руемость можно видеть и в работах О.М.Фрейденберг, хотя к концу жизни она и освоилась с "неудобной" последовательностью изложения. И повествование есть также помеха анализу. Установка на парадигматику мифа совершенно заслоняет в работах О.М.Фрейденберг его синтагматический аспект, который как бы "прячет" смысл. Когда О.М.Фрейденберг говорит о языке форм как о языке дипломата, созданном для сокрытия мыслей, она, разумеется, заостряет одну сторону проблемы. Эта заостренность понятна как реакция на тот взгляд, согласно которому смысл мифического текста слагается из, так сказать, словарного смысла его компонентов. Но, не учитывая миф как повествование, О.М.Фрейденберг тем самым под мифом понимает почти только одно мифическое мышление.

 

Кажется, что О.М.Фрейденберг интересуют "стадии", "происхождения" и "истории возникновения", но мы напрасно стали бы искать в теоретической работе историческое содержание, указание на то, что тогда-то, в такую-то "эпоху", "было" то-то и то-то. Особенно фальшиво выглядел бы такой историзм в применении к первобытности, времени доисторическому. О.М.Фрейденберг признавалась, что глаголы, связывающие временем, она насильно вводит в текст: "Обобщающая мысль не мыслит в конкретном прошлом, уж лучше тогда praesens, но и он сковывает, к земле гнет мысль" (архив).

 

Этому praesens atemporale - вневременному настоящему - соответствует и отношение автора к своим концепциям: здесь нет ни следа пропедевтического скептицизма, ни намека на гипотетичность, неполную доказанность или полную недоказуемость тех или иных положений. Автор не принимает во внимание ни относительности наших знаний, ни собственной ограниченности тем временем, в которое ему выпало жить. Парадоксальным образом эта авторитарность и является основной приметой времени в трудах О.М.Фрейденберг, тогда как по своей сути и по своей судьбе они ему не принадлежали, но принадлежали будущему.

 

Две книги - "Введение в теорию античного фольклора" и "Образ и понятие"7 - естественно объединяются в данном издании. Первая работа не касается вопросов, связанных с литературой, это именно вводный курс, в котором описывается та "система семантической мысли" родового общества, на которой и вопреки которой вырастает античная, собственно греческая, литература. Вторая работа касается уже самой проблемы становления литературы, художественного сознания. И наконец, технику разработки конкретной проблемы из области мифологической семантики демонстрирует статья в Приложении, снабженная тем научным аппаратом, который необходим в работах такого рода.

 

Чтение и восприятие данной книги затруднено двумя обстоятельствами. Первое из них состоит в том, что недостатки работ О.М.Фрейденберг чрезвычайно трудно отделить от их достоинств, так органично одно продолжает другое. Вторая же трудность связана с "жанром" исследований. Автор предполагает читателя, который хорошо помнит сюжеты греческой драмы, знает, что такое эпиррема, недавно перечитывал Лукиана и т.д. Сокращение рукописи, шедшее за счет пересказов сюжетов и вообще "информативного", а не концептуального материала, усилило это свойство книги. Работа О.М.Фрейденберг "лична" еще и потому, что здесь нет "общего курса", популярного обобщения достижений науки, несмотря на широту проблем, это исследование специальное и оригинальное. Есть еще одна особенность, отличающая данную книгу от работ по классической филологии, ^ отсутствие необходимого аппарата и ссылок на научную литературу, что также связано с "жанром". Для "Введения..." такое положение объясняется уже тем, что это лекции, а для второй работы - тем, что это жанр вывода к целой жизни ученого. Вся монография (в несокращенном виде 27 листов) - это один развернутый вывод и итог. Скрупулезный подбор материала, знакомство с различными точками зрения и полемика позади. "Поэтика" испещрена примечаниями, а в "Образе и понятии" даже цитаты даются без отсылок. О.М.Фрейденберг никогда не была чужда полемике, но в данной книге демонстрируется скорее доверие к истории, кото-

 

7 Этим работам посвящено несколько страниц (136-141 и др.) книги "Поэтика мифа" (М., 1976) Е.М.Мелетинского, ознакомившегося с ними в рукописирой все предстоит "поставить на свое место". Даже на свои неопубликованные работы О.М.Фрейденберг ссылается следующим образом: "как я уже говорила..." - так, словно где-то всем словам ведется счет...

 

Пользуемся случаем выразить горячую признательность прежде всего наследнице Ольги Михайловны Фрейденберг, хранительнице ее архива, Русудан Рубеновне Орбели как за предоставление для публикации рукописного материала, так и за многообразную деятельную помощь, оказанную нам при подготовке к печати данной книги; Сергею Юрьевичу Неклюдову, которому принадлежит идея издания трудов О.М.Фрейденберг; Галине Владимировне Брагинской за помощь в оформлении рукописи; Сергею Сергеевичу Аверинцеву, помогавшему нам, несмотря на живое обаяние мысли Ольги Михайловны Фрейденберг, взглянуть критически на ее работы.