Языковой знак и теория речевой деятельности

В основу параграфа положен текст доклада «Языковой знак как проблема психологии» на симпозиуме «Язык как знаковая система особого рода» (Москва, сентябрь 1967 г.).

Понятие знака вообще (и языкового знака в частности) совершенно чуждо лингвистике и привнесено в нее извне. Как мы уже отмечали, «в рамках «собственно лингвистики», так сказать, в языке, взятом «в себе и для себя», понятие знака не является необходимым. Лингвистическая значимость этого понятия покрывается понятием слова как глобальной единицы; из всех характеристик знака лишь эта (глобальность) оказывается релевантной в лингвистическом анализе» (СНОСКА: А. А. Леонтьев. Слово о речевой деятельности. М., 1965, стр. 21).

Если не ограничиваться рамками лингвистики, то понятие знака (и соответственно знаковой системы) оказывается разрабатываемым в современной науке в трех различных и достаточно противоречивых аспектах.

Первый из них связан с феноменологической философской традицией и прежде всего с идеями Гуссерля и Пирса. Позже тот же подход был свойствен Ч. Моррису, а в наше время он характерен для тех специалистов по семиотике, которые по своей основной профессии являются философами, например для Д. П. Горского. С этой точки зрения, как определяет ее В. В. Мартынов, «всякий воспринимаемый нашими органами чувств объект является знаком в той мере, в какой он «сигнализирует» о некотором прямо не наблюдаемом явлении. В результате знаками оказываются положение флюгера, след ноги зверя, гром, дым... рисунок, фотография, географические карты... и, наконец, не обусловленные свойствами обозначаемого объекта знаки — символы, к которым, в частности, относится большинство собственно языковых знаков. При таком универсальном определении понятия «знак» мы оказываемся живущими в мире знаков живой и неживой природы, а семиотика превращается в суррогат теории познания» Подобное направление разработки, безусловно, бесплодно для конкретной исследовательской работы, и остроумная попытка А. Л. Зиновьева (СНОСКА: См.: А. А. Зиновьев. Об основах абстрактной теории знаков. В сб.: «Проблемы структурной лингвистики 1963». М., 1963) формализовать такой подход не может быть признана удачной.

Второй аспект исследования образует то, что В. В. Мартынов удачно назвал эмпирической семиотикой. Это попытки исследовать отдельно взятые семиотические системы исключительно в их внутренней обусловленности, безотносительно к общей теории знака и знаковых систем; ср. исследование этнографических знаковых систем у П. Г. Богатырева, мифологических и религиозно-культовых систем у А. М. Пятигорского, В. В. Иванова, В. Н. Топорова и др. (СНОСКА: Между прочим, этот «эмпирический» характер указанных работ вступает в известное противоречие с общей концепцией, высказанной в предисловии к сборнику тезисов «Симпозиум по структурному изучению знаковых систем» (М., 1962), где многие из них как раз напечатаны). А сюда же относится — mutatis mutandis — исследование естественного языка как знаковой системы, восходящее к Ф. де Соссюру. Понятие языкового знака в этом плане сформировалось и закрепилось в лингвистике, по-видимому, потому, что оно позволяло удобным образом поставить проблему «Язык и мышление», выделить и определить минимальную языковую единицу, эквивалент которой заведомо можно найти в «плане содержания». Такой подход тоже не может привести нас к постановке общесемиотических проблем или, по крайней мере, сведет эти проблемы к проблемам метаязыка, что явно не исчерпывает семиотической проблематики.

Третий аспект исследования представляется единственно плодотворным в исследовании знаковых систем. Это анализ не самих знаков или систем знаков in abstrac-to, а знаковой деятельности, т. е. таких специфических видов деятельности, которые предполагают употребление знаков (и невозможны без такого употребления). Философскую интерпретацию понятия знака под таким углом зрения дал Э. В. Ильенков (СНОСКА: См.: Э. В. Ильенков. Идеальное. «Философская энциклопедия», т. 2. М., 1962); см. также цикл работ Г. П. Щедровицкого и его школы, во многом разделяющих эту точку зрения (СНОСКА: Например, ряд публикаций Г. П. Щедровицкого и В. Н. Садовского в сборниках «Новые исследования в педагогических науках» под общим названием «К характеристике основных направлений исследования знака в логике, психологии и языкознании»). Главное отличие подобного подхода от описанных ранее заключается в том, что наряду с внешней, так сказать, общественно-функциональной стороной знака я знаковой системы (которая, сразу же оговоримся, сводится сторонниками первых двух подходов исключительно к разным формам коммуникации или регуляции поведения) он предполагает учет внутренней, психологической стороны знака и знаковой системы, трактовку знаковой системы как орудия формирования и средства функционирования специфически человеческой формы отражения действительности — социально-психологической, или сознательной, формы отражения. Такую интерпретацию понятия знака дал впервые Л. С. Выгодский, на которого мы и опираемся в нашем понимании знака (СНОСКА: См. также; А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности, стр.21—3).

При описанном (третьем) подходе к понятию знака круг знаков сильно сужается по сравнению с первым подходом. Знаками при этом понимании будут считаться только такие предметы или явления действительности, которые: 1) или генетически обусловливают формирование психики человека (языковые знаки, мимические знаки глухонемых); 2) или выступают как разного рода вспомогательные средства при функционировании человеческой психики, не будучи выводимы из более элементарных знаков и сводимы к ним (мнемонические средства, планы и карты, чертежи и схемы); 3) или, будучи сводимы к более «элементарным» знакам (т. е. функционально равнозначны им), выступают как эквиваленты этих «элементарных» знаков (например, знаков языка) в той или иной отдельной функции (знаки уличного движения, флажковый код, азбука Морзе). Знаки второго и третьего типов имеют ряд общих черт. И те и другие вторичны, они выступают как своего рода заместители знаков первого типа. Однако если знаки второго типа являются лишь функциональными эквивалентами знаков первого типа (мы не можем дать полного словесного описания карты, хотя можем воспользоваться для ориентации на местности не только картой, но и словесным описанием), то знаки третьего типа являются и их формальными эквивалентами (вообще говоря, вместо знака запрещения остановки можно просто написать «остановка воспрещена», а каждый знак азбуки Морзе имеет свою совершенно точную и однозначную расшифровку в виде буквы алфавита).

Специфика знаков первого типа по отношению к знакам других типов может быть описана, следовательно, следующим образом. Во-первых, это знаки, связанные некоторой императивной связью с психофизиологическим устройством мозга человека, знаки, актуализирующие при их усвоении некоторые имплицитные биологические свойства человеческого организма. Человек, не усвоивший по тем или иным причинам знаки первого типа, остается человеком по строению своего тела, но не является человеком по своему поведению. Во-вторых, это знаки потенциально (а чаще всего и актуально) полифункциональные. В-третьих, как уже отмечалось, это знаки, ни в какой форме не поддающиеся кодовому преобразованию в направлении сверху вниз; если можно написать «остановка воспрещена» вместо соответствующего знака уличного движения, то произвести аналогичную замену со словом «остановка» невозможно.

Учитывая, что неязыковые знаки первого типа встречаются в деятельности человека лишь в крайне редких случаях, обычно возмещая невозможность овладения языковыми знаками, можно смело сказать, что указанные специфические черты знаков первого типа относятся к языковым знакам и образуют главнейшие отличия языка от других знаковых систем, делающие его знаковой системой sui generis.

До сих пор мы оперировали понятием «знак» так, как если бы это понятие исчерпывалось некоторым предметом или явлением действительности, включаемым в деятельность человека. Однако такое употребление этого понятия некорректно. Во-первых, потому, что материальная оболочка, «тело» знака, иррелевантна для его употребления или, точнее, обусловливает его лишь генетически; по Марксу, функциональное существование знака поглощает его материальное существование. Во-вторых, материально один и тот же предмет может функционально выступать в совершенно различных качествах, входить в различные системы отношений пли занимать в одной и той же системе различное место.

Из сказанного видно, что знак не есть реальный пред:мет или явление действительности. Это модель, обобщающая функциональные свойства данного предмета. Нам безразлично, какой именно материальный предмет употребляется, скажем, для запоминания (как мнемоническое средство): если десять совершенно различных предметов способны, скажем, в одинаковой мере опосредствовать одну и ту же операцию запоминания, не включаясь при этом никакими другими своими свойствами в какую-либо другую деятельность, то они соответствуют одной знаковой модели.

Ранее мы уже ввели понятие знаковой операции, виртуального знака и реального знака. Под знаковой операцией мы понимаем такой компонент деятельности (операцию или даже действие; в последнем случае целесообразно говорить о знаковом действии), который связан с употреблением знака (как стимула-средства или стимула-объекта). Под реальным знаком мы понимаем знак как элемент конкретной знаковой операции. «Виртуальный знак — это известные особенности деятельности, отвлеченные от конкретных знаковых операций и атрибутированные соответствующему материальному объекту, т. е. закрепленные в знаковой форме, это— деятельность, опредмеченная в знаке» (СНОСКА: Л. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности, стр. 26).

Предполагается, что двусторонность знака есть его исконное свойство. С нашей точки зрения, эта двусторонность лишь отражает тот факт, что знак имеет, помимо чисто функциональной характеристики, некоторую иную характеристику, связанную с возможностью сознательных действий над знаком (а не только с ним). Если бы он не имел этой последней характеристики, то естественным образом изображался бы как односторонний. Именно так обстоит дело, по-видимому, с уже не раз упомянутыми мнемоническими средствами. Если подходить с этой точки зрения к языковому знаку, то ввиду присущей ему полифункциональности, причем иерархически организованной полифункциональности (более сложные функции не вытесняют более элементарные, а надстраиваются над ними), целесообразно, по-видимому, изображать его в виде не «двухэтажной», а «многоэтажной» модели. Что представляют собой «этажи» этой модели? Это, если пользоваться математической аналогией, своего рода поля векторов, причем каждый последующий вектор прилагается к концу предыдущего. В таком представлении знака мы присоединяемся к Г. П. Щедровицкому.

Наконец, необходимо ввести понятия простого и сложного знаков. Сложный знак есть любая организованная совокупность простых знаков, функционально отличная от каждого из этих знаков и от их простой суммы. Для языковых знаков различие простых и сложных знаков в общих чертах соответствует различию слова и высказывания.

Теперь можно ввести понятие знаковой системы. Природа такой системы будет принципиально различной для разных типов знаков.

Начнем с языковых знаков. Они группируются по двум признакам: а) общность диакритических элементов, т. е. тех элементов, из которых состоит «тело» знака (на самом деле мы имеем здесь дело не с самим материальным «телом», а с моделью, но этим можно сейчас пренебречь); б) общность функции знаков. Первый признак не является специфическим для знаковости; можно представить себе знаковую систему того же типа, не характеризуемую конечным набором диакритик (к этому типу близка спонтанная мимическая речь). Что касается второго признака, то функциональная общность знаков может быть различного характера.

Во-первых, это может быть «этаж» или «порядок»; ср. использование слова «стоп» как условного знака на улице и как обычного речевого высказывания, использование палки в обычной игре — как коня и в ролевой — как, допустим, Донкихотова Роосинанта.

Во-вторых, это может быть узуальная близость знаков. В свою очередь, такая узуальная близость может быть тоже различной, в частности ситуативной (возможность полной или частичной взаимозамены знаков в конкретной знаковой операции), контекстной (в сложных знаках типа высказываний: возможность взаимозамены простых знаков внутри сложного) и т. д.

Однако, хотя мы и можем установить функциональную близость отдельных знаков друг к другу, правомерность их объединения в систему остается под вопросом, пока мы не обратим внимания на тот факт, что у любого человека существует некоторая психофизиологическая структура, сложившаяся и закрепившаяся под влиянием усвоения языковых знаков и, безусловно, представляющая собой замкнутое целое с единой внутренней организацией. Вот эта-то психофизиологическая структура и объединяет в систему отдельные знаки и обусловливает феномен функциональной общности знаков. Мы имеем здесь дело с тем, что Л. С. Выгодский назвал «системной организацией сознания».

Системность знаков других типов есть уже системность чисто узуальная (если отвлечься опять-таки от общности диакритических элементов).

Моделируя системность знаков, мы, по-видимому, должны опираться на выделение в ней тех факторов, которые, обусловливая деятельность, образуют своего рода инвариантные характеристики, которые можно атрибутировать объекту или орудию деятельности (знаку). Это прежде всего те факторы, которые определяют развитие функционального аспекта знака в том или ином направлении или необходимость создания нового знака. Это факторы, обусловливающие взаимоотношение простых и сложных знаков. Проблема системности языка и ее моделирования может и должна быть рассмотрена как часть проблемы знаковой системы.

Из сказанного выше ясно, что чисто лингвистическое или любое другое не связанное с теорией деятельности рассмотрение знака и знаковой системы не перспективно. Если мы хотим вскрыть не феноменологию, а сущность знака и знаковых операций, мы должны обратиться к психологическому анализу (психология здесь понимается как синоним теории деятельности). В этом смысле нельзя не согласиться с Ф. де Соссюром, писавшим о семиотике: «Такая наука явилась бы частью социальной психологии, а следовательно, и общей психологии... Точно определить место семиологии — задача психолога».

Соответственно анализ специфики языкового знака является частью проблематики теории речевой деятельности (психолингвистики), а само понятие языкового знака должно быть включено в число базисных понятий этой дисциплины.