Но колокол уже не зазвонит никогда 2 страница

Я вытащила свой Омни. Контактные линзы для интерфейса сушили глаза, но все уверяли меня, что со временем я привыкну. Но сейчас всё равно перед глазами стояла пелена из-за того, что я недавно плакала.

Как только я его включила, я услышала голос Шоны позади.

— Билли?

Я выключила Омни. Она, конечно же, писала мне, когда проснулась. Она забеспокоилась и пошла искать меня, точно зная, где сможет найти. Это показатель того, насколько хорошо мы друг друга знали.

К тому же, Балбригган не такой уж и большой городок.

Она спросила:

— Ты в порядке?

Трусость овладела мной.

— Всё прекрасно, любимая, — сказала я, протягивая руку, чтобы она села рядом. — Я думала о тебе.

Она устроилась рядом со мной и поцеловала меня, длинные пряди волос обрамляли её лицо.

Я была самым ужасным человеком на земле.

 

* * *

Мой отец уже проснулся, когда я пришла домой. Он всегда старался создать видимость пунктуальности, старался придерживаться графика, словно у нас была работа. Он говорил, что так легче распределить дела на день, и когда я сравнивала его с отцами и матерями моих друзей, которые весь день проводили в пабе или спали до обеда, я признавала, что он прав.

Мимо проплывали облака, вытянутые и изодранные, в воздухе пахло дождём. Я смотрела, как ветер скручивал листья ивы в саду, пока отец спускался по ступеням, чтобы встретить меня.

— Тебя искала Шона, — сказал он.

— Она меня нашла, — сказала я и поцеловала его в щёку. Он выносил мешок компоста. Я взяла мешок из его рук и отнесла в мусорный ящик на углу сада.

— Она волнуется за тебя, — сказал он. — Как и я.

Я замерла, одной рукой держась за крышку мусорного бака. Ленивое жужжание ветряной мельницы доносилось до моего уха. Бело-чёрная сорока прыгала вокруг, явно положив глаз на разноцветные съестные отходы. Я хлопнула крышкой мусорного ящика перед её клювом.

— Нет причин для беспокойства, — сказала я. — Можешь стереть эти мысли.

Он вздохнул. Я прекрасно знала, что моему отцу совсем не нужно было ничего стирать. Он был одним из самых стойких людей, которых я встречала в своей жизни, и он строго управлял своими эмоциями. Но в любом случае, эмоции начинали лучше поддаваться контролю только после двадцати лет и старше, я много слышала, что у подростков довольно трудно выровнять гормональный фон, и совершенно не важно, какую хирургию, исследования или химию пытались для этого применить.

Я подумала, что когда окончательно научились бы управлять мыслями, только тогда я смогла бы оставить свою мечту о путешествии по морю.

Но я решила, что мне бы не хотелось такого развития событий. Считалось, что моя психика тоже находилась под контролем, и судя по всему, именно поэтому я могла разумно разговаривать с отцом. Нам рассказывали в школе, что когда-то молодые люди то и дело проявляли эмоциональную неустойчивость.

— Ну же, Билли, — сказал он. — Ты же знаешь, я просто хочу, чтобы ты была довольна жизнью. А не как...

— Не как мама? — спросила я.

Его лицо побледнело.

Это было жестоко с моей стороны, подумала я. Возможно, контролировать свою психику было не так-то просто.

Но он смог разглядеть мою боль за этой жесткостью.

— Ты не твоя мама, Билл, — сказал он. — У меня и мысли такой не было. Ты бы не оставила того, кого любишь.

В его словах звучала нежность. Он коснулся моей руки.

Меня переполнил стыд, меня выворачивало наружу. Разве я не собиралась сделать как раз то, о чём он сказал?

 

* * *

Я поднялась наверх, чтобы лечь в кровать, моя сводная сестра Кэти только что встала, а значит, не пришлось бы терпеть крики её вечно недовольного ребенка в комнате, и проспала шесть часов, проснувшись к обеду. Когда я спустилась, папа и Кэти уже ушли. Я подумала, что отец, должно быть, пошёл на свои занятия по живописи (он просто ужасен) и, кажется, я смогла припомнить, что сын Кэти, Дэвид, сегодня должен был пройти обследование психики (ему два года). Я подумала о том, что могла бы принять душ, но вместо этого решила поработать в саду. Сидя в гостиной, я съела два тоста с маслом, обдумывала дела по дому и рассматривала пыльную гитару, которая висела над старым камином.

Мы жили в типичном доме в ирландском стиле с террасой и садом, площадь которого составляла шесть на пять метров. Дом был окружён серой высокой стеной, из-за которой трудно было что-либо увидеть. По обоим углам сада росли розы, а красные соцветия фасоли карабкались по их стеблям вверх на стену. У нас росли кабачки, кулинарные травы, подсолнухи, из которых мы добывали масло. Две коричневые курицы-несушки бродили по участку. Каждый раз приходя в сад, я первым делом отыскивала их свежие яйца коричневого цвета.

Мы построили дом ещё до закона об озеленении, но на нашей крыше уже был маленький огород, где росли зелёные травы, сладкие помидоры, картофель и листья салата. У нас росла яблоня и была мелиоративная система, которая работала от солнечной энергии.

У нас было всё, что нужно. То, что мы не могли вырастить, покупали в магазинах. Любой разумный, здравомыслящий человек был бы тут счастлив.

Но у нас не было иных целей, кроме как существовать.

Стремянка хранилась в общем сарае: никому из наших соседей не пришло бы в голову забрать её в такую рань, к тому же никто не собирался ею пользоваться до пяти вечера, судя по отсутствию записей в журнале. Я решила, что буду работать в саду на крыше, и вытащила лестницу, докатила её на колёсиках до дома, прочно установила и забралась наверх. Экран моего Омни помогал мне отличать сорняки, которые я вырывала, от ростков будущих растений. Розовые и белые соцветия валерианы могли заполнить всё, если их не прополоть. Они были красивыми, но как мне показалось, их запах понравился бы только кошкам. Я оставила цветы только в трещинках стены, где им и место.

Работая, я пыталась навести порядок в своих мыслях, но не получалось. Снова и снова я думала о том, почему ушла моя мама.

Первая жена папы, мама Кэти, умерла от рака, медицина была бессильна. Через какое-то время он встретил мою маму и женился на ней, но она исчезла после моего пятилетия, она никому не сказала, куда уехала, и не прислала ни одного письма, чтобы мы хотя бы знали, что она жива.

Долгое время меня не могли убедить ни люди, ни сеансы внушения, что я не была причиной её ухода. Позже я стала думать, что что-то произошло внутри неё, и это заставило её сбежать. Осознание пришло приблизительно в то же время, когда в моей голове стали возникать похожие мысли.

Я вырвала последний росток календулы среди помидор: я была настоящим борцом с вредителями, и спустилась вниз по лестнице. Я сложила её и отнесла обратно в общий сарай.

Я слишком много думала о прошлом, представляла себя в том времени. Я вообразила, что бы было, если бы у каждого из нас была своя лестница. Тогда не пришлось бы ждать своей очереди или записываться за месяц, чтобы просто поработать на крыше.

Я представила, что у каждого в доме есть своя стремянка. Своя газонокосилка. Свой секатор.

У меня даже голова закружилась. Много вещей. Где же их всех хранить?

Расточительство. Так же, как и самолёты, которые везли еду издалека, или использование двигателя внутреннего сгорания, чтобы просто прокатиться по улице. Теперь это можно было увидеть только в старых фильмах, которые люди покупали на дисках из полимерных материалов, в коробочках из тех же полимерных материалов, а затем это всё просто пылилось на полках.

Пусть лучше всё это оставалось бы в мыслях. Так было бы проще. Лучше использовать только то, что тебе нужно, а затем возвращать на место, где другие смогли тоже этим воспользоваться.

В чём смысл проживать комфортную, но никчёмную жизнь? Для чего люди в старых фильмах разъезжали на яхтах, которые волновали море, или летали на самолётах, которые гневали небо?

Они не были похожи на меня. Все они словно куда-то постоянно двигались.

Я отправилась в душ, думая о том, что заслужила эти литры растраченной воды. Тем более, если начался бы дождь, то ёмкость на крыше быстро заполнилась бы. У нас пока что всё ладилось.

Тем более, мне всегда было противно ощущение грязи и сальность на волосах.

 

* * *

Душ — хорошее место для принятия решений. Горячая вода словно оживляла клетки мозга, а если ты заплакал бы, никто не увидел бы. Даже ты сам. Я, кажется, превысила расход воды, но решила, что смогу восполнить его позже.

После душа я приготовила себе чашку чая, то, что следовало бы импортировать даже в наши дни, выключила все раздражители, кроме обязательного канала, который начинал вещать в случае чрезвычайной ситуации, и занялась интерфейсом телефона. Я собиралась серьёзно взяться за поиски.

"Найти работу" — вбила я запрос в Омни. "Как стать матросом дальнего плавания?"

И через пятнадцать минут я всё узнала. Существовала целая школа, но судя по комментариям, большинство людей учились судоходству просто на практике. Вот только нужно было найти капитана, который взял бы трудиться неопытного новичка и обучил бы основам.

Ещё я узнала, что зарабатывали матросы не лучше, чем те, кто получали пособие по безработице. А ещё это было крайне опасно.

Но теперь я знала, что хотела этого больше всего на свете.

Я закрыла все окна поиска плавающие на периферии зрения, снова окунулась в реальность, заварила ещё одну чашку чая, на этот раз с ромашкой, которую мы вырастили сами, и пыталась понять, какое же письмо я хотела написать Шоне. С отцом и Кэти дело обстояло проще: просто расскажу им всё за ужином.

— Я буду писать, — сказала я. — Будем общаться по видео связи. Вы даже не заметите моего отсутствия.

Отец встал и взял мою тарелку.

— Кто помоет посуду сегодня? — спросил он, но я поняла, что так он пытался сказать, что будет по мне скучать.

— Я помою, — сказала Кэти. — Ну по крайней мере, будем мыть на одну тарелку меньше.

Солнце зашло только около десяти вечера.

 

* * *

Днём я начала собирать вещи. Летом лучше, чем зимой, хотя летом никогда толком не высыпаешься, но зимой всегда нужно было рано ложиться спать, чтобы экономить электричество. Кэти была внизу с Дэвидом, который дремал в тенистой части парка. Мне показалось, что они старались не обращать внимания на мои сборы, не хотели, чтобы я их беспокоила.

Пока я рассматривала разложенные на кровати толстовки, я услышала, как папа поднимался по лестнице.

Он замешкался в дверном проёме моей комнаты. Я не стала оборачиваться, лишь поймала его изучающий взгляд в зеркале. Я была на него похожа: те же рыжие волосы и веснушки, правда, его волосы выгорели с годами, вот только скулы и заостренный подбородок у меня был в точности, как у мамы.

Он молчал и смотрел на меня любящим и печальным взглядом. Я старалась выдержать его взгляд, как можно дольше, но сдалась и опустила глаза.

Мне было интересно, узнал ли он во мне сейчас черты мамы или, быть может, сейчас они были заметны, как никогда?

— Папа, прости, — сказала я.

С собой он принёс два бокала вина, которое когда-то привёз огромный корабль из Франции. Он приберегал его на особый случай. Он вручил мне один бокал, затем сел на кровать, сдвинув мою одежду, чтобы расчистить место. Он взглянул на меня и сжал губы. Мне не было тяжело слышать его серьёзный и тихий голос.

— Только не говори Кэти, — сказал он. — Когда я был твоего возраста, я хотел уехать в Дублин и стать музыкантом.

Я подумала о пыльной гитаре в гостиной. Я знала, что он умел играть на ней, и, наверное, даже видела, как он играл, но никак не могла воскресить в своей памяти образ отца с гитарой в руках. Я всегда удивлялась, зачем она нам нужна, когда никто в доме ею не пользуется, просто бесполезная трата материала, хлам, который нужно хранить.

Теперь я знала, зачем.

— Прости, — сказала я.

— Не нужно просить прощения, — сказал он. — Я сделал свой выбор, и у меня появилась ты, Кэти и Дэвид.

Я кивнула, но мне было нелегко понять смысл его слов. Таким и должен был быть выбор взрослого человека? Почему во мне появилось чувство опустошения из-за того, что я ничего не могла сделать?

Я не буду скучать по психическому контролю. Ограничители мозга, возможно, были хороши для моего отца, помогали ему не чувствовать боль. Но они же и заставили мою маму уйти.

— Звони каждый день, — сказал он. — А если не будет связи, присылай сообщения.
Он приподнялся, и я уловила, что он говорил, как типичный ирландец, выделяя ударением слова.

— Не бойся просить помощи, если она тебе понадобиться. Помни, неважно, в какой точке мира ты будешь находиться, у тебя всегда будет дом.

— Я люблю тебя, папа, — это всё, что я могла сказать.

Он встал. И поцеловал меня в лоб, выходя из комнаты.

Дорогая Шона,

Не знаю, как начать это письмо и надеюсь, что ты не решишь, что я совсем отвратительная, потому что поступаю так. Хотя, знаешь, я действительно считаю себя отвратительной, но мне хотелось бы не быть для тебя такой. Но я в любом случае тебя пойму, если такой для тебя стану.

Я уезжаю. Если получится, получу работу на корабле и увижу мир.

Я уезжаю не потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя очень сильно. Но я не могу поступить так, как мой отец когда-то.

Я не прошу тебя ждать меня, тем более я не знаю, когда вернусь. Но я буду ждать тебя всегда, до тех пор, пока ты мне не запретишь, и когда я вернусь, я привезу тебе камешки из каждого порта, в котором побываю.

Я люблю тебя,

Билли.

 

Я отправила письмо Шоне рано утром, когда уже собралась и была готова отправиться на станцию. Я не взяла с собой много: пару брюк, футболок, тюбик крема от загара. Мой Омни. Я надела ту толстовку, которую вчера перекладывал папа.

Я шла пешком по Бридж Стрит к железнодорожной станции, справа от меня текла река Бракен, запертая в своём каменном канале, сквозь камни которого там и сям прорастали цветы валерианы, папоротники и плющ. Тропа вела вверх, поднимаясь выше волноотбойной стены, вся покрытая цветами, а справа от неё тянулись деревянные рельсы. Я прошла сквозь узкий каменный проход, железнодорожная станция была по правую сторону от меня. И тут я услышала, как кто-то бежал позади меня, а затем запыхавшийся голос произнёс:

— Билли Родс, остановись немедленно!

Я остановилась, потому что просто не могла поступить иначе. Сжимая ручку рюкзака, я сказала:

— Шона, ты не должна была приходить.

Я не оборачивалась, чтобы не смотреть на неё. Просто не могла. Но она кинулась ко мне вверх по тропе, положила руку мне на плечо и развернула меня. Её щёки пылали от бега. Она была в джинсах и в майке от пижамы, босая. Она немного хромала, наверное, повредила правую ногу о камни.

— Ох, Шона, — сказала я.

Она уткнула руки в бока, ветер трепетал её спутанные волосы, кидал их ей в лицо. Она встала в проход из серого камня и выпалила:

— О чём ты вообще думала?

— Шона...

Мне нечего было сказать, на самом деле, нечего. Ничто не могло улучшить ситуацию. Воздух был полон резких запахов: душный аромат валерианы и острый запах моря. Дождь прекратился, но её волосы ещё были сырыми, а разорванные облака собирались в кучи позади неё.

Я вздохнула и сказала:

— Мне жаль.

— Тебе жаль. Это всё, что ты можешь сказать?

Я пожала плечами. Я не ненавидела себя за это. Но всё же я это уже сделала.

Она наклонила голову. Она не плакала, но только потому что слишком злилась. Непролитые слезы блестели в уголках её глаз.

— Ты хотя бы объяснишь мне, почему? Что там такого важного, что важнее меня?

— Я хочу делать что-то действительно важное, — сказала я.

Что-то в её лице изменилось. Оно смягчилось, гнев угасал. Она начала говорить:

— И ты не можешь делать это здесь?

Она стала говорить, но запнулась, проглотила ком в горле и снова продолжила:

— Я для тебя не важна?

— Ты для меня важнее всего на свете. Но мне нужно что-то делать, любимая. Ты принадлежишь себе. Ты личность. Но что же мне остается ещё делать, чтобы получить желаемое?

— Сотри эти мысли из памяти, — сказала она так быстро, что я поняла: она уже думала об этом.

— Но я хочу быть собой.

— Но тебе же больно. И мне больно. — Покачала она головой, не понимая. — А если тебе больно...

— Ты могла бы пойти со мной, — ответила я.

Она отпрянула назад.

Я кивнула.

— Я так и думала. Ты этого не хочешь. Но ты могла бы всё изменить.

Она смотрела в землю. В безысходности.

— Значит, ты меня покидаешь.

— Не тебя, — сказала я. — Я покидаю Ирландию. Я покину тебя только в том случае, когда стану тебе не нужна. Мы будем переписываться, посылать сообщения. Может, пока меня не будет, ты найдёшь занятие по душе.

Свет карабкался по стене позади меня. Вдали я услышала свисток поезда, работающего на солнечной энергии. Когда-то поезда ходили чуть ли не каждую минуту, но сейчас, если я опоздаю, мне пришлось бы ждать до полудня, да и билеты были дорогими. Но это было не важно. Я приблизилась к ней и заключила в объятия.

— Мы всегда были в одной и той же клетке, — сказала я. — И мы могли всегда положиться друг на друга. Не хочешь проверить, сможем ли мы остаться прежними на свободе?

Она положила голову мне на плечо. Её тело словно онемело, вес не ощущался.

— Мы должны... выбрать друг друга.

— И бороться за выбор, — согласилась я.

Она отодвинулась. Она смотрела на меня своими тёмными глазами, и я осознала, что её предки прибыли в Ирландию из какого-то далёкого места и подарили ей этот прекрасные цвет кожи и прямые чёрные волосы. Она была американкой по матери, но я никогда не задумывалась о том, что это могло значить.

Мои предки тоже прибыли сюда из Дании, привнеся с собой рыжие волосы и бледный цвет лица тысячу лет назад. Они были путешественниками, исследователями.

— Мы сможем сделать это, — сказала я.

Она поцеловала меня.

Элизабет Бир

 

§ 3. “На полянке”

Яркий свет ослепил меня после того, как сняли повязку с глаз. Я зажмурилась и, прикрывшись рукой, огляделась, одновременно пытаясь выяснить, в каком окружении нахожусь.

— Твою мать, Дилан, о чем ты думал? — сказал кто-то. В комнате было полно людей, больше, чем я могла себе представить, готовых жить в месте, подобном этому. Часть меня шепнула ''бойся'' и, только подумав об этом, я почувствовала, как кровь начала стыть в жилах.

— Она видела меня, — объяснил мой похититель. — Я был вынужден забрать ее.

— Ты, должно быть, шутишь, — сказал мужчина. Его поза выдавала в нём лидера. — Они уже знают, что мы здесь. Её похищение ставит нас под угрозу.

Мой похититель, Дилан, покачал головой.

— Я не знаю, что на меня нашло. Я не знал, что делать. Мне жаль, Джесси.

Другие в комнате перешептывались. Кто-то смотрел на моего похитителя со стыдом, другие же с жалостью. Одна женщина средних лет с ребенком на руках разглядывала меня. Она пыталась успокоить меня своим добрым взглядом.

— Она как будто дрожит, — сказал кто-то позади и, как только он сказал это, я почувствовала легкую дрожь в теле.

— Ей, возможно, нужно поесть, — предложил другой неизвестный мне.

Джесси кивнул.

— Она не сможет справиться с этим. Дай ей что-нибудь, Дилан.

Я смотрела на похитителя Дилана, который подошел к своей тяжело нагруженной сумке и вытащил одну из упакованных закусок, которые он украл из моего дома.

— Что случилось? — цинично спросила я, стараясь казаться равнодушной. — Что-то не так с вашей едой?

Эти Отшельники были бичом нашего общества. Сейчас, казалось, все было так спокойно. Но время от времени можно было услышать, что была украдена одежда или зубная щётка, или что-то вроде этого. Но не человек! Я никогда не понимала, почему они решили жить в убогом жилище, загнанные, как крысы в угол, а не на длинных улицах города.

Дилан ухмыльнулся.

— Поверь мне, с нашей едой все в порядке. Давай, ешь.

Я ударила его по руке, чего не делала уже много лет. Все, казалось, были в шоке. — Я ничего не хочу от вас.

Дилан будучи жадным мошенником, который вломился в мой дом, теперь проявил несвойственное ему добродушие, наклонился и тихо прошептал:

— Это не мое, помнишь? Это твое. Ешь.

Я вздохнула и открыла пакет. Откусила немного и почти мгновенно почувствовала себя лучше. Я даже не подозревала, что так голодна.

Девушка спросила раздраженным голосом:

— Ты знаешь, кого похитил, верно? — все повернулись посмотреть на нее. — Это Маккензи Шепард. Дочь мэра.

Почти все взгляды в комнате были обращены на меня. Для них было даже страшно подумать, что такая, как я, оказалась среди них. Я не знала, кто больше испугался: я или они.

— Хорошо, — сказал Джесси. — Думаю, лучше держать ее где-нибудь поблизости.

 

* * *

Я гордился тем, что не совершал ошибок. Несколько лет назад, когда такие парни, как я, начали проникать в города, старшие были не в восторге. Но они не остановили нас. Никто не пытался отрицать преимуществ наших усилий. Кроме того, все эти прекрасные дома с незапертыми дверями притягивали взгляд.

Но сегодня я совершил ошибку. Ужасную. Я всегда был осторожен, когда выбирался в город, и еще больше, когда забирался в дома. Я был великолепным вором. Я наблюдал за людьми, их ежедневными заботами. Она не должна была находиться там.

Когда она повернула за угол, мы столкнулись лицом к лицу, посмотрели друг другу в глаза и замерли. Я видел, как ее взгляд скользил по мне. Моя одежда была похожа на ее одежду, но моя явно более грубая и теплая, моя кожа была загорелой, что уже выдавало мою непринадлежность к одному с ней классу. Я также знал, что выглядел как человек, не живущий в стерильном скучном обществе. Она сделала вдох, и я был уверен, что она собиралась закричать. Вместо этого, она потеряла сознание и упала мне на руки.

Я хотел оставить ее, но не смог. Похитил ее, но не знаю зачем. Я завязал ей глаза, перекинул через плечо и принес сюда.

И теперь похищенная девушка должна вернуться к приему пищи, а все остальные — к работе.

— Дилан, какого черта происходит с тобой? — спросил все еще злой Джесси. — Похищение кого-либо в любом случае плохо, но дочь мэра..? Они придут за нами сейчас же. Будь уверен.

— Я думаю... я думаю, она может помочь нам, — пробормотал я. Это было ложью, но я не мог сказать ничего другого.

— Поможет нам? Как?

— У нее есть доступ к штабу. Я выяснил это однажды, когда ее не было, она захочет нам помочь. Она должна знать что-то.

Джесси покачал головой до того, как я успел что-либо сделать.

— Посмотри на нее. Ее взгляд тусклый. Если мы продолжим с ней так обращаться, она сойдет с ума. Она не выдержит этого.

— Если мы будем о ней заботиться, может, она могла бы...

Джесси снова покачал головой, он почти не верил мне. Черт, я не верил самому себе.

— Послушай, Дилан, ты лучший налетчик, который у нас есть. Ты мне нужен, и я верю тебе. Каждый верит. Но ты не можешь совершать ошибок, подобных этой.

— Я знаю.

— Я не знаю, какого черта делать с ней. Я не уверен, сможем ли мы вернуть ее обратно. В любом случае не сейчас. Пока мы не выясним это, ты отвечаешь за нее.

Я почувствовал раздражение и занервничал. Какого черта мне полагалось быть ответственным за девушку?

Не сказав ни слова, я оставил Джесси и пошел в восточный лес. У меня была обязанность лесоруба. Я прошел несколько домов на своем пути и пытался игнорировать обращенные на меня взгляды.

Наша коммуна ютилась в незаселенных лесах, где мои родители помогали строить дома. Это было до того, как их арестовали. Нас не могли обнаружить из-за одной географической особенности — горы. Джесси был единственным, кто знал о пещере и о том, что она ведет к широкому зеленому лугу. С вершин наших блокпостов мы видели Регуляторов, которые искали нас, но никто не мог найти тайный вход в пещеру.

Я направился к дальней стороне леса, где Гейб и Эндрю рубили стволы деревьев на дрова. Я молча поднял запасной топор и начал рубить рядом с ними.

— Кто-то сегодня не в духе, — сказал Гейб. Эндрю засмеялся, это было его обычной реакцией на все. У него редко возникали оригинальные мысли в голове.

Я фыркнул.

— Я не знаю, почему ты в таком плохом настроении, чувак. Но мы благодарны, — продолжил Гейб.

— Точно, — добавил Эндрю.

— Благодарны за что? — спросил я в перерыве между ударами. — За то, что я навлёк на нас ещё больше забот? За то, что вся еда, которую я добывал для Доктора Сары уйдёт на девчонку? За то, что наши поставщики теперь станут ещё более осторожными? — Я снова замахнулся топором. — Определённо, все должны меня благодарить.

— Она великолепна, — выплюнул Эндрю. Это прозвучало так, словно он её оценивал, но не как комплимент. — Я пренебрегу едой ради шанса повидаться с ней.

— Да, — согласился Гейб. — Я так устал пялиться на наших девушек, что хочется кричать. А Маккензи? Она милая.

Я обернулся и схватил Гэйба за его рубашку, если выбирать из них двоих, он был реальной угрозой.

— Держи свои руки подальше от нее. Она не одна из твоих игрушек.

Гейб стал дёргаться, чтобы ослабить мою хватку, но продолжал при этом рубить дерево. Он знал, что я мог действительно сильно его покалечить, если я захотел бы. Понимая, что я сегодня натворил достаточно глупостей, я решил уйти.

— Иди-ка перекуси, Дилан, — позвал меня Гейб, но я проигнорировал его слова.

Спустя пару секунд все утренние события удивительным образом прояснились. Долгие годы я крал вещи для группы людей, уверенный, что каждый получил бы то, в чем нуждался бы. Сегодня впервые я украл что-то для себя. И это было наиглупейшим поступком, который я когда-либо совершал. Не было никакой возможности держать ее здесь долгое время, и, даже если бы мы могли, девушки не влюблялись в парней, которые похищали их.

 

* * *

Женщина с малышом на бедре проводила меня до хижины стоящей рядом с ещё одним зданием, которое было почти такого же размера, что и хижина. Правда хижина казалась более опрятной, по крайней мере, снаружи.

— Куда вы меня ведёте? — спросила я. Страх неизвестности охватил меня, и я даже не могла предположить, что меня ждёт.

— Не волнуйся, милая. Никто здесь не причинит тебя вреда.

— Вы говорите это каждому, кого похищаете? — спросила я, но не так сердито, как хотелось.

— Мы никогда не принимали никого раньше. И Дилан обычно бывает умнее. — Она вздохнула и покачала головой. — В то же время, ты могла бы познакомиться с другими девушками.

— Что? — спросила я.

Без каких-либо объяснений она поднялась по деревянным ступеням на крошечное крыльцо и постучала в дверь. За дверью раздался сердитый голос девушки:

— Ты серьёзно?

— Куда еще мы могли ее привести? — сказала моя проводница мягким, умоляющим голосом.

Сердитая девушка неохотно открыла дверь. Моя проводница подтолкнула меня ко входу, и я зашла в маленький домик, который был действительно не больше коробки.

— Здесь комната девушек, — объяснил мой проводник. — Это Моника, — сказала она, указывая на злую девушку. — А это Алисия и Таня.

Я оглянулась и увидела двух улыбающихся девушек, они стояли рядом со своими койками. Было ясно, что они вовсе не против моей компании. Женщина показала мне, где находилась ванная комната, вытащила простыни, которые, очевидно, были украдены, и сложила их на одну из кроватей, которая предназначалась для меня.

— Будь паинькой, — сказала она и ушла. Я осталась в обществе трех незнакомых девушек. Я оглядела комнату и села на краешек своей кровати, не зная, что еще сделать.

— Итак, — начала Алисия, — тебе уже нравится здесь?

Она серьезно? Кому понравиться быть похищенной из собственного дома?

— Я смотрю, мода вообще не изменилась, — добавила Таня, осматривая меня с ног до головы. Справедливо. Сколько себя помню, я всегда носила однотипные широкие брюки тёмных расцветок и свободные майки. Девушки были одеты в одинаковую одежду, которую они украли, бог знает где. Но они украшали свои майки, оставляли травяные пятна на них или что-то вроде этого. Делалось это специально. — Ну, я-то не такая смелая, как Моника или Дилан, не могу пойти и увидеть всё своими глазами.

Я стояла и перебирала простыни, пытаясь прислушиваться к их разговору, но это было трудно. Они говорили слишком быстро. Все здесь всё делали слишком быстро. Куда не посмотри, везде мелькание рук, фраз. Меня это сбивало с толку даже больше, чем осознание того, что меня похитили.

— Моника такая ловкая. Она точно никогда не попадётся, — сказала Алисия, и её голос был полон восхищения.

Я взглянула на Монику, которая вязала узлы из веревки, выглядела она польщенной вниманием своих поклонниц. Я на секунду представила, что если бы я сейчас увидела своё отражение в зеркале, я бы увидела себя высокой, худощавой, угрюмой и очень сосредоточенной. Я была слишком мягкой, хрупкой, неактивной, чтобы жить здесь.

Я встряхнула головой. Она была туманной, со мной такое случалось время от времени. Я начала заправлять кровать. Сейчас не было смысла сопротивляться. Даже если был бы какой-то способ что-то предпринять, я не уверена, что смогла бы справиться.

Я продолжала застилать постель в своём уголке, внезапно кто-то схватил мою руку и заломил за спину. Я взвыла от боли.