Основная проблема психокатарсиса 10 страница

В.: Да. Конечно.

П.: Кстати, Пьеро и до декадентов нес в себе некоторый потенциал облика печального любовника, во всяком случае, в том смысле, что любовником был, но в анальном смысле неудачливым: его подруги стандартно покидали его ради проходимца Арлекина — злого и беспринципного жулика, появлявшегося на сцене в новеньком костюме, сплошь сшитом из цветных треугольников и квадратов…

В.: Запоминающийся костюм. Привлекающий внимание.

П.: Да. В веках менялся не только образ Пьеро, но и образ Арлекина. Поначалу, в XVI веке, Арлекин был как бы прообразом Пьеро, который появился позднее, в следующем веке. Они были похожи не только характером, но и одеждой: цветные треугольники тогда несли совсем другой смысл — это были заплаты, подчеркивавшие бедность хозяина. Так вот, у Арлекина-Пьеро в те времена был еще один аналог! Буратино! Да-да! То самое имя! Это уже много позднее у Шарля Перро он стал мальчиком, да еще деревянным, да еще с длинным носом — символом его порядочности, из-за которой он поначалу часто оказывался обманутым: ему “натягивали нос”. Того самого Буратино, которого в своей каморке оживил папа Карло. Да-да, в каморке папы Карло! Вот и получается, что если я, как многие говорят, похож на толстовского Пьера (Буратино?), а окончательно ему уподобился судьбой, только встретившись с тобой в твоей булгаковской полуподвальной комнатке с печкой, комнатке, которую ты при нашем знакомстве сама же, не осознавая причин, назвала каморкой папы Карло, то выходит, что добрый папа Карло это — ты!

В.: Ну, спасибо! Занятный вывод. А может это ты?

П.: В таком случае, кто из нас Пьеро? В каком-то смысле, конечно, — оба. Но согласись… Ведь из десятков, если не сотен, возможных имен этой комнаты ты выбрала только одно.

В.: Разумеется, если рассуждать только логически, то раз комната моя, и я сама ее так назвала, то… То, получатся, что я он и есть. Только не называй меня так, пожалуйста.

П.: Хорошо. Не буду. Так что если говорить об Иванушках-дурачках, всякий Пьеро, в какие бы переделки его обманом ни завлекали, все равно в конце концов получает самое лучшее. Пьер, Пьеро, Буратино, Иванушка-дурачок… Посмешище в некрофилогенной культуре. Пьер, который так не нравился Софье Андреевне. Освобождающийся от нее и получающий в жизни все самое лучшее. Как бы его ни обманывали.

В.: Но ты, я надеюсь, убедился, что обмануть я тебя никогда даже и не пыталась.

П.: Ты удивительная. И хочется идти с тобой, все время взявшись за руки и никогда твою руку не отпуская. Вот будет здорово вспомнить, когда будем старенькие? Правда?

В.: Ты уже сейчас об этом думаешь?

П.: Да нет, это я так, к слову. Но ты не думай, что раз мы с тобой так легко всякую заразу собираем — что это так уж абсолютно плохо. Это, между прочим, можно назвать проявлением дружелюбия.

В.: Чего?

П.: Дружелюбия. Ты понаблюдай, как себя люди ведут, когда разговаривают. Стоят в симметричных позах. Скажем, если стоят у перил, а один облокотился, то другой, если дружелюбно к собеседнику расположен, тоже на перила или на стенку облокачивается. Один снимет пиджак — другой тоже, если один закурит, то и другой, если курящий, — тоже. В уподоблении попытка больше понять собеседника, потому что разговор — это не только произнесенные слова. И этим дружелюбным уподоблением злоупотребляют: именно в этом положении легче нанести травму. Поэтому и говорят, что самые главные враги человеку — его друзья. Потому они все и внушают, что они наши друзья. И так повторяется, пока не появляется иммунитет.

В.: Но ведь не просто перешагнуть этот порог освобождения от “лучших подруг” и “лучших друзей”!

П.: Да, конечно, это большой плод души. Для многих неподъемный. Но есть плод еще больший — когда происходит освобождение от с детства заякоренного в душе семейного кумира. Если не Наполеона, то все равно окруженного восхищенными взорами Анатоля. Освобождение и обретение в своей жизни Пьеро…

В.: Главный из которых, как выясняется — Христос.

Глава сорок седьмая.

ЧТО РАССКАЗАЛА ЖЕНА БРАТА

(Возможно, здесь, как ни в какой другой главе этой книги важен не столько текст, сколько подтекст, то, что можно угадать между строк. Кроме того, считаю полезным сообщить читателю факт, нашему П. ко времени нижеприведенного разговора не известный: жена брата В., Ольга /отец — крупный в строительном деле начальник, мать — учительница/, несмотря на свои 22 года, — дипломированный экстрасенс-целитель. Это от П. почему-то все дружно скрывали: сама В., ее брат, сама Ольга. Но заработки ее с целительством не связаны — она получает ошеломляюще большую зарплату за простенькую, в сущности, работу пишбарышни в банке. И еще, чтобы не запутаться: в тексте упоминаются три сестры и три брата — В. /Галя/ и ее брат Сергей; Ольга, вторая жена Сергея, и ее странно погибший брат; “дорогой экстрасенс” и его сестра, тоже практикующий целитель и провидица, с ней мы впервые познакомились, когда В. вытаскивала из себя после нее спицу.)

… Ольга: Не могу больше. Надоело — хоть разводись!

П.: Подожди. Ты мне лучше скажи: ты знаешь, что там, в Центре, групповухи организовывали?

Ольга: А что это такое?

П.: Что?

Ольга: Групповуха.

П.: А ты не знаешь?

Ольга: Нет.

П.: Это когда не двое, так сказать, занимаются, а, скажем, одновременно десять.

Ольга:!..

П.: Разве, не знала?

Ольга: Я? Откуда?

П.: Значит, тебя не привлекали…

Ольга: А кто их знает, может, и занимались. От этого деятеля можно вообще чего угодно ожидать. И ведь убедит, что все так и надо. Это просто удивительно, насколько легко ему удается всех убеждать! Скажет: так — и все!

П.: А это и называется: гипноз.

Ольга: Разве?

П.: Да. Или, что то же самое, сильные подавляющие способности. Итак…

Ольга: Групповой массаж они, видела, устраивали.

П.: В обнаженном виде?

Ольга: Когда среди своих оставались, может и в обнаженном. От него все что угодно можно ожидать. Я же говорю: он на этом помешан! Я однажды туда двух девиц привела лечиться…

П.: И ты… Ничего-ничего, продолжай.

Ольга: Так они выходят и говорят: ну и что такого? Обыкновенный бабник, только и думает, что под юбку заглянуть. Целитель фигов. Смешно даже.

П.: Но тогда ты же во все это верила?!

Ольга: Верила. А я не виновата: меня мать настроила. Она, перед тем, как меня туда отвести, так все расписала, что я уже ничего не могла сделать. А что сейчас смеюсь — просто настроение хорошее. После того, как ты со мной позанимался. Спасибо. Теперь бы еще от этих гнойников избавиться…

П.: Помнится, он и тебя тоже домогался.

Ольга: Да. У меня тогда женские дела болели. Лежу я там на кушетке, сеанс значит, в голове все плывет, ничего не соображаю — и в этот момент он меня начинает целовать! И все такое. А я — все, ничего от меня не осталось, только ноги осталось раздвинуть — и пожалуйста. Не знаю, как с силами собралась, оттолкнула его и говорю: все, еще немного, и мы отсюда не выйдем. Поднялась — и ушла.

П.: А лечение?

Ольга: А мне его сеансы все равно не помогли. А теперь, как выяснилось, даже наоборот.

П.: Да, железа повытаскивали много.

Ольга: Да. А потом, ты что думаешь? После того, как выяснилось, что я его могу на фиг отправить, он тут же ко мне всякий интерес потерял. О каком тут лечении говорить? К тому же меня почти сразу и вылечили.

П.: Кто?

Ольга: А там в этот Центр женщина одна ходила полы мыть — она и вылечила.

П.: Уборщица? Она тоже из этой команды?

Ольга: Нет. Там в соседней комнате или вообще в этом помещении депутат, что ли, принимал — так вот там. Знали, конечно, что она тоже практикует, но к себе не звали. Да и она, вроде, тоже не стремилась. У них своя практика, у нее — своя. А полы — подрабатывала… Кстати, он же меня к ней и послал. Говорит, я не помог, может быть, она поможет.

П.: Значит, вылечила…

Ольга: Во всяком случае, боли прекратились. За два сеанса. Надо мной молитвы отчитала — и все. Это у нее особый дар. Из поколения в поколение передается. Еще какая-то там у нее прабабушка этим, говорит, занималась.

П.: А как же так получилось, что ты перед ним устояла?

Ольга: А на фиг он мне такой нужен? Хорошо еще, если бы по возрасту мне подходил, а то разница-то какая! Я же соображаю. Да, хорошо бы… Вот бы… О чем это я? Ах, да! А вот Гале он еще туда-сюда. Сколько ему? 45? Или больше?

П.: Если столько было тогда, то сейчас больше. Минимум 12 лет с Галей разницы.

Ольга: Да и потом, бабника, что ли, не видно? Зачем он нужен? Я и Гале говорила, что он и ко мне приставал… А она: а я зна-а-аю, он мне расска-а-азывал, это у него ме-е-етод такой… А что он ей рассказывал? Что лечил? Или что? Мы ей: вот он с той-то и с той-то. А она: а я зна-аю, в этом-то и е-есть благоро-одство — зна-а-ать и не обра-а-ащать внима-а-ание.

П.: А мне Галя говорила, что он — импотент.

Ольга: Разве??!

П.: Да. Не удивляйся: распространенное, между прочим, среди гипнотизеров явление. Взять того же Месмера. Или еще кого-нибудь из известных… Этого пытались лечить многие, но вылечила — Галя. Поэтому-то он, как она объясняет, наконец, и женился.

Ольга: Импотент? Да у него семья вроде есть. В Прибалтике.

П.: Так он еще и приезжий?

Ольга: Да. Сюда на заработки приезжает.

П.: Так он — приезжий …

Ольга: Да.

П.: Приезжий …

Ольга: А почему это так для тебя важно?

П.: Нет-нет, все в порядке. (Ох, как больно… Больно-то как… Приезжий… Это очень важно…) Нет-нет, неважно. Значит, говоришь, семья… Что, и дети есть?

Ольга: Наверное. А хотя кто его знает — все это, может быть, вранье, и никаких детей нет. Или не от него. От него все что хочешь можно ожидать… Импотент, значит?.. Он же там с какой-то лестницы упал, позвоночник, говорил, повредил — может, у него после этого? А может, дело не в лестнице, а просто внутри весь насквозь гнилой. Он же весь гнилой! Почему бы и не это тоже? А Гале: помоги мне, несчастненькому… Какая гадость, какая гадость!

П.: Галя мне говорила, что она не его одного в Центре от импотенции вылечила.

Ольга: Она? Исцеляла кого-то? Что-то я сомневаюсь! Нет, не может быть!.. Хотя… Знаю, у одной на работе горло вылечила. Точно. Но импотентов? Нет, не знаю. Ничего не могу сказать.

П.: А как же он мог жениться, если, говоришь, у него семья?

Ольга: А ну и что? С него и это станется. А может, никакой семьи и не было никогда…

П.: А как долго это у них продолжалось?

Ольга: Сколько встречались? С год, наверное. Или полгода. Я точно не знаю.

П.: А как ты думаешь, кто из них был инициатором отношений?

Ольга: Он, конечно. Я же говорю: ни одной юбки не пропускал. И в любви объяснялся. И Гале тоже. Хотя, в сущности, она ему ни на минуту не была нужна.

П.: (Больно, очень больно… Опять приезжий… Почему именно приезжий? Что-то здесь не то… Сталин — с Кавказа, Гитлер — из Австрии, Наполеон — с Корсики…) Так… А закончилось по чьей инициативе?

Ольга: По его же. Очень некрасиво, причем, все это сделал.

П.: Как?

Ольга: Так. Некрасиво — и все. Даже не хочется рассказывать. Ему же нужно было жениться. В Москве обосноваться.

П.: Галя, знаю, в дом свой его не ввела.

Ольга: Да.

П.: А почему?

Ольга: А ты спроси: ему нужно было это? Нужды ему не было — вот она и не ввела. А если бы была, то, наверное, сделала бы, как ему нужно…

[П. не случайно обратил внимание на ту деталь, что “дорогой экстрасенс” был приезжим. В который уже раз в его жизни воспроизводилось одно и то же положение. Любая его более или менее продолжительная связь заканчивалась однотипно: после того, как очередная дама предавала, у нее вскоре (!) случалась страстная, до лихорадки, любовь. Начиналась она грязно, заканчивалась и вовсе омерзительно. Так что же тут важного? То, что женщины предают — это не новость, то, что страстная любовь случается — тоже, то, что вскоре и после — занятно, но поразительно то, что объектом страсти всякий раз оказывался приезжий. Или история приключалась на выезде. Причем объект вовсе не был интеллектуалом из какой-нибудь другой столицы, вовсе нет, они были, на удивление, даже не из провинции, а из самой что ни на есть тупорылой глубинки. Принюхивающиеся — да, но выраженных говнюков сотни тысяч и в городах, тем более в столицах, почему же непременно — глубинка? Наш П. и раньше обратил внимание на эту закономерность, еще до того, как стал писать, и даже прежде, чем стал углубленно изучать психологию. Но заметить закономерность — одно, осмыслить ее — нечто иное. Обратил внимание — и правильно сделал: в этой закономерности отражался способ существования и его самого, и тех женщин, которые оказывались рядом с ним… И вот — снова пример страстной любви, грязное начало, омерзительный конец, и опять, опять приезжий!! Правда, есть и отличие: у Гали не после, а до. Расширение пространства для размышления… В чем же разгадка? Приезжий, неважно откуда, отличается от местных немногим: манерой говорить, манерой кивать, манерой не соглашаться, и т. д. Таким образом, те, кто привык, скажем, визуально (по мимике, жестам и т. п. — это во многих случаях надежный способ) определять скрываемые за потоком слов истинные намерения собеседников, не давая себя провести своим, с приезжими могут обмануться.

Людей можно разделить на три типа: визуальных, аудиальных и кинестатических. Женщина визуального типа скажет про свою неудавшуюся прическу: мне кажется (видится), что не получилась. Аудиального типа скажет: я слышу, все говорят — не получилась. А кинестатического: чувствую — не получилось. Люди разного типа по мировосприятию существенно друг от друга отличаются. Очевидно, что женщине кинестатического типа безразлично — приезжий перед ней или нет. Злобу она все равно чувствует как злобу. А вот женщине визуального типа — не безразлично. Она оценивает намерения оказавшегося рядом зрительно. Оценивая именно внешние проявления, она определяет необходимый уровень защиты от поползновений ее поработить. Но у приезжего мимика и жесты иные; пытаясь по движениям неизвестного оценить внутренние его побуждения, ее логический, и без того женский, ум перегружается, отключается, и она впадает в гипнотический транс. В этом ее состоянии, если любой, даже среднепринюхивающийся индивид скажет “я тебя люблю” — для нее это приказ. В бессознательном смысл фразы теряет исходный смысл и превращается в приказ к определенному поведению — изображать по отношению к нему любовь. “Я” — для нее это она, “люблю” — как это делается, она видела, “тебя” — это его. Да, таковы свойства языковых безыменных перевертышей в устах подавляющих: они, минуя критическое мышление, фиксируются непосредственно в подсознании. И потом ритмически лязгают изнутри ржавым металлом: “Я тебя люблю… Я тебя люблю… Я тебя люблю… Я тебя люблю — я его люблю!..” Таким образом, приезжий, только потому, что он приезжий, обходит местных как гипнотизер, целитель, император, жулик, проповедник… Вспомним, хотя бы, Сталина. Вождь русских — нерусский, с Кавказа. Вождь немцев — Гитлер, хоть и немец, но из Австрии, другая культура, быт… Наполеон не из Франции, а с Корсики. Русские цари по крови — немцы, англичане…

То, что предававшие П. женщины влюблялись страстно, причем именно в приезжих, выявляет, что все они, эти женщины, относились к визуальному типу. Естественно, что и наш Психотерапевт сам относится к тому же типу — на разных языках долго не поразговариваешь. Двое должны или видеть, или чувствовать, или слышать. Так уж устроена жизнь, что “тайна двоих” — тайна только для несведущих, все рассчитывается, и лучше это понимать, чем недопонимать — и смириться. К визуальному типу, безусловно, должна относиться и Возлюбленная — она и относится. Отсюда и потенциальная опасность подпасть под феномен “страсти к приезжим” — что и произошло. То, что Возлюбленная — экстрасенс среди экстрасенсов, не должно вводить в заблуждение: она здоровая женщина, целителей превосходит и в чувствительности, визуальные же способности еще выше.

В закономерностях “страстной любви” есть и другие аспекты. То, что предававшие П. женщины вскоре расплачивались за свое предательство страстной любовью, и именно вскоре, тоже закономерно. Наш Психотерапевт в поисках себя от заблуждений и зависимостей пытался защититься логическими построениями. Скажем, его пилят за разбитый сервиз — он как дважды два доказывает, что он в этом виноват быть не мог, хотя бы потому, что дома его в это время не было, да и сыпался сервиз не из его рук, а из ее. Люди вообще, а женщины в особенности, свою неправоту осознать не в состоянии. Женщине согласиться с собственным несовершенством — это все равно, что от самой себя отказаться, поэтому, следуя гордости, отказываться им приходится от логики как таковой. От защищающей, заметьте, логики. А это — подверженность внушениям. Следствие — психоэнергетическая травма, она же, если исходит от мужчины подходящего возраста — страстная любовь. Вообще говоря, любое предательство порождает ложное самооправдание, а это — разрушение целостности логической защиты бессознательного, за что следует расплата в виде “любви”. Предательство — это отказ от верности, нарушение первой заповеди: “Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим…” Но расплата — страх и страсть — следует вообще за нарушение любой заповеди. Или, если вам угодно, за отсутствие живой связи с Господом. Но это уже математика высшая… Так что, очень правильно отреагировало цепкое восприятие П. — приезжий… Очень важно…]

… Ольга: А я ей говорила — нашла, из-за кого расстраиваться. Тоже мне, сокровище… Фигня… Но ведь она, если что в голову себе вобьет — хоть кто ей что объясняй, бесполезно… А все равно, я не хочу верить, что это из-за него брат мой погиб.

П.: Но ведь ты же сама пришла к этому выводу? Что авария произошла уж слишком неестественно?

Ольга: Да, сама. Но теперь верить… не хочу.

П.: Мне Галина дочка говорила, что они клали твоего брата и над ним колдовали. А потом сказали, что жить будет долго.

Ольга: Да. А потом он почти сразу погиб.

П.: Галя участвовала?

Ольга: Нет. Но… не может быть, чтобы из-за них…

П.: И, тем не менее, это возможно. Делается, к примеру, внушение не видеть красных машин. Человек пропускает машины всех цветов, вообще осторожен, но странным образом оказывается под колесами именно красной. Отрицательная галлюцинация называется. А у Гали были положительные.

Ольга: Что?!!

П.: Не знаешь? Она же в этом Центре галлюцинировала. Наяву. Часто прямо в помещении. К примеру, к ней приходила Божья Матерь и говорила, что на все, что в Центре происходит — высшая воля. Надо помогать всеми силами. Она что, разве не рассказывала?

Ольга: Нет. Странно, мне казалось, что она мне рассказывает все.

П.: Понятно. Она вообще насчет женщин не заблуждается… Так… Видения были разные. Ангелы приходили… В вышний град приглашали… Разные видения. Но, в сущности, на одну тему. Это мы сейчас, совсем недавно выяснили, что ее на них кодировали, ржавые рельсы и так далее, а раньше она всего этого знать не могла. Представляешь, как ей трудно было выпутаться?

Ольга: Наверное… Да… Подсвечник! Подсвечник!!. Мне кажется, что тот ржавый подсвечник, который мы никак не можем у меня из сердца вытащить, это мне они поставили.

П.: В каком смысле?

Ольга: В таком. Не можем. Не могу. Это их работа.

П.: Как это случилось?

Ольга: Он и с Галей в храм ходил, свечку за нас с Сергеем ставили — так подсвечник тогда и появился.

П.: Они ходили в храм? Вместе?

Ольга: Да.

П.: Когда это?

Ольга: Да была одна вечеринка…

П.: Рассказывай, рассказывай!

Ольга: Мы с Галиным братом поссорились, разбежались в разные стороны, времени много прошло — я про него и думать забыла. Другим человеком занялась. Словом, все. А тут Галя мне звонит и говорит: приходи, посидим. Она будет, этот ее, “дорогой”, а еще ее Сергей — то ли будет, то ли нет. В общем, свести захотели… Я прихожу в эту ее комнату — а там тогда чья-то мебель хранилась, что-то вроде склада было, это уж потом оттуда все вывезли, — а Сергей к стеночке прижимается — несчастный-несчастный такой. Согнулся весь. Таким влюбленным я его никогда не видела. Посидели… Они меня напоили…

П.: Напоили? Разве… Галя?.. Она же не… Ей же одной рюмки — на весь вечер!..

Ольга: Н-н… Не помню. Ничего не помню. Я же говорю: меня — напоили. Сергея тоже. А напоив, собрались и пошли в храм — свечку за нас поставить. А нас с Сергеем оставили.

П.: В храм?..

Ольга: А как же? Для него свечку, к священнику каяться — первое дело. И вообще, чувствуется, что это — его. Мы с Сергеем, соответственно, остались ночевать. А потом, никуда не денешься… — нужно жениться. А этот целитель фигов еще говорил, что только я к нему впервые на прием пришла, он за мной сразу же образ увидел. Симпатичного такого молодого человека — ну в точности Сережа. Что мы друг для друга созданы… Воля, дескать, Божья. Муть все это! Но как не верить, если он себя ведет ну чисто отец родной!

П.: Мать!

Ольга: Как?

П.: Его роль — мать.

Ольга: Как же мать, если он мужчина?

П.: Он достаточной силы гипнотизер, чтобы регрессировать сознание объекта до слоя детских взаимоотношений с матерью. Ассоциации с отцом такого глубокого транса не дают, отец позднее в жизни ребенка появляется. А мать — это конец всему. Соответственно, его начинают воспринимать как мать. В особенности, если мать подавляющая. И слушаться. И его такого рода взаимоотношения — восприятие его как женщину — устраивают. Такого рода они были и с Галей. Мать.

Ольга: Ну, это все твои штуки. Я их не понимаю. А они…

П.: Кто они?..

Ольга: Да этот экстрасенс с сестрой. Муть это — все ихнее!

П.: Почему ты так решила?

Ольга: А они даже между собой договориться не могут.

П.: В чем?

Ольга: Он говорит: друг для друга созданы, а его же сестра так отговаривала, так отговаривала, что ты, говорит, делаешь? Она хотела, чтобы я за другого вышла.

П.: За этого деятеля из банка? С мертвенной нижней половиной лица?

Ольга: Да. Мать моя тоже хотела, чтоб я с ним жила. Да они разное говорят. Правильно мама после смерти брата их выгнала. Она теперь себе другого экстрасенса нашла!.. Я говорю, муть все это!

П.: Но тогда же ты верила?

Ольга: А кто не верил? Галя верила, мать моя верила, я… И кругом тоже. А потом он сам во все это так верит, так верит … что невольно передается. Муть. Но тогда верила.

П.: Но ты же рассказывала, что тебе и до встречи с Сергеем его образ снился?

Ольга: Да, снился. Темненький и фигура очень похожа… А теперь что ж поделаешь, дочка родилась… А потом храм. Ведь сколькие стали с его подачи в храм ходить! И какие истовые православные стали! А куда денешься — Божье дело… Или ты не согласен? Божье… Никуда не денешься… А еще у меня такое ощущение, что этот с того дня ржавый подсвечник все и определил. То, что свадьба произошла, я имею в виду… И почему только я его не могу вытащить?.. И ведь чего только прежде из себя не вытаскивала, а это — нет…

П.: Ты знаешь, я против всех и всяческих внушений. Железных в особенности. Давай попробуем еще.

Ольга: Нет-нет!! Не надо!!! Нет!!! Я… Я… Я не могу сделать этого… Может, потому, что устала?..

П.: Так… Не можешь … Вот значит, как все происходило… А как ты скажешь, кто был над кем: этот деятель над сестрой или она над ним?

Ольга: Он, конечно. Они вообще вместе работать не могли. Она рядом с ним сникала. Как трава вяла. Да и он рядом с ней был не тот. Я теперь понимаю: они все друг о друге знали, всю правду — и не могли распрямляться… Или давили один другого. А когда она одна была, то такую вокруг себя ауру создавала — прорицательница, да и все тут! А почему ты об этом спрашиваешь?

П.: Сравниваю силу травм. Чем определялась их интенсивность. Их вес. От него более сильные из-за Галиного к нему особого отношения, или просто все зависит от степени некрофиличности. Сестра, оказывается, рядом сникала… Получается, скорее, от степени…

Ольга: Да. Многое у нее рядом с братом переставало получаться.

П.: А рядом с Галей, соответственно, наоборот… Скажи, а она со мной изменилась?

Ольга: Да совершенно! Другой человек! Совершенно!

П.: В лучшую сторону? Или худшую?

Ольга: Конечно, в лучшую!

П.: А конкретно? В чем конкретно изменилась?

Ольга: Распрямилась. Самостоятельная женщина стала. Уверенная в себе — все сама. Мать вообще пустила побоку. Да что тут говорить — самостоятельная, уверенная в себе… Наглая.

П.: Наглая? В каком смысле?

Ольга: Приезжает в гости — учит. Как то, как это. Утомила уже. Мало мне того, что Сергей мне все время тычет, что я на Галю не похожа, не такая работящая. А тут еще она, когда приезжает помогать, учит. Убиралась бы себе спокойно и молчала.

П.: Значит, изменилась…

Ольга: Да. Раньше ведь она как жила? К примеру, звонок в дверь. Открываем. Стоит в проеме с дочерью. Шаг в квартиру — вдруг валится вперед, на пол. Вот как есть, в пальто — так и валится. Истерика.

П.: Почему?

Ольга: Этот не любит. Так среди грязной обуви и катается. Дочь смотрит: мама, ты чего?

П.: (Больно… Как же больно… А куда денешься?.. Женщина только через своего мужчину жизнь постигает… Не разберусь… еще будет кататься… если не разберусь. И только из-за того, что кто-то чаще к р о д н о м у принюхивается, да когда “я” говорит, сопровождает телодвижениями иными, чем те, которые она видеть привыкла… Как же больно…) Так, значит, дочери вся эта история известна?

Ольга: Конечно. Мне вообще это никогда не нравилось, что она дочь во все подробности посвящает. Ей говоришь: подымайся, а она…

П.: Чем объясняла? Свои падения?

Ольга: Он не любит. Так она только из-за этого фигова…

П.: Значит, дочь в курсе всех подробностей… Не из-за любви Галя каталась. У нее депрессия была — она вообще умереть хотела. С ней было бы то же самое, если бы в Центре даже одного мужчины не было. Все равно бы падала, как ты говоришь, как есть. Только иначе бы объясняла.

Ольга: Не знаю, что ты там такое говоришь. Она была влюблена, и такое, как с Галей, бывает сплошь и рядом.

П.: Это не любовь. Это результат своеобразного кодирования.

Ольга: Так он же ее не раскодировал. Так оставил. Вот она…

П.: А он и не мог. Такого типа людям раскодирование не по силам.

Ольга: И все равно, она говорила… Опять же — каталась…

П.: Это следствие, но не любви, а того, что она позволила себе оказаться в обществе некрофилов. С ней было бы то же самое, если бы она просто в Центр ходила, а не, как ты выразилась, “встречалась”. Женщины Гитлера тоже все кончали самоубийством. Долго объяснять. Галя очень чувствительна, к тому же конституционально — сомнамбула, истероид, а истерики…

Ольга: А у меня тоже истерики стали случаться. Все ничего-ничего, а потом как грохнусь на пол! Раньше я такая не была. А вот вышла замуж… и началось. Да у меня и мама так же. И бабушка. Но мама еще не так, а вот бабушка такого жару давала, что только держись! И по полу, и как угодно!

П.: Постой-постой… Ты говоришь, Галя звонила в дверь, вы открывали, она перешагивала порог и падала?

Ольга: Да.

П.: А в других местах она падала?

Ольга: Не знаю. Нет, наверное.

П.: А почему, как ты думаешь?

Ольга: А все ясно. Здесь самые близкие ей люди. Я — лучшая ее подруга, а Сергей — ее брат. Это ее тусовка. Может быть сама собой. Расслабляется — и падает… А Сергей… он очень от нее зависит. Очень. О…

П.: У меня какая-то странная ассоциация…

Ольга: Какая?

П.: Она же дома всю жизнь просидела, только раз уехала на месяц в Крым пионервожатой. Возвращалась на самолете, подлетают к Москве, ей плохо стало, причем так плохо, что когда самолет сел, вещи бросила и пошла… Хорошо, говорит, Сергей встретил. Без вещей, как сомнамбула…

Ольга: Да, она такая.

П.: А ведь это странно! Ведь когда она ехала из Москвы, ничего с ней такого не происходило… Все было в порядке, контроль над собой не утрачивала, вещей не бросала… Свое состояние она объясняет тем, что дорога утомила. Но… Что же получается? Приближается к Москве — и сомнамбулизм! И тут — тоже: перешагивает порог — и падает. Здесь, объясняет, падает потому, что экстрасенс не любит. Но ведь когда она возвращалась из Крыма, с экстрасенсом она еще не встретилась! Да и тебя в ее жизни еще не было…

Ольга: Не бери в голову. Все бывает.

П.: Бывает, действительно, все… Но все равно странно… Какая-то закономерность?.. Так ты остановилась на том, что истерики у тебя начались, как только ты вышла за Сергея замуж?..

Ольга: Да-да. У нас это семейное.

П.: Кстати, у жены Толстого тоже нечто подобное происходило. Я сейчас в архиве музея Льва Николаевича работаю. Разные разности узнаю. Его жена Софочка его в три недели окрутила. А ей всего 18 лет было. Первую сцену она ему в первую же неделю закатила. Выкрутасничала, противостояла ему разве что не во всем, а потом стала ударять за Танеевым. Слыхала такую фамилию?

Ольга: Да. Я же музыкальную школу окончила. Рассказывай. Интересно.

П.: Идеальный стал для нее мужчина. Но соблазнить ей его не удалось по той простой причине, что он, как оказалось, был гомиком. А вот имя своего мужа, здорового мужчины, отца ее 13 детей, трепала повсюду, обвиняя в гомосексуализме. Представляешь? Здоровый мужчина с естественными желаниями для нее нечто грязное и неприемлемое, гомосексуалистом обзывает, а действительный гомик — идеал мужчины!