Саммерхилл – воспитание свободой 21 страница

Я иногда думаю, что строгие школы отчасти обязаны своей популярностью тому, что их ученики мечтают о возвращении домой на каникулы. Родители видят на счастливых лицах детей любовь к дому, в то время как с тем же успехом это может означать ненависть к школе. Ненависть ребенка выплескивается на строгих учителей, его любовь щедро отдается родителям. Тот же психологический механизм использует мать, когда переадресовывает ненависть ребенка отцу, говоря: «Подожди, вот придет папа вечером с работы, уж он-то тебе задаст».

Часто я слышу, как врачи и другие специалисты говорят: «Я посылаю своих мальчиков в дорогую частную школу, чтобы они приобрели хорошую речь и познакомились с людьми, которые могут потом оказаться им полезными». Родители как само собой разумеющееся принимают, что наши социальные ценности из поколения в поколение будут сохраняться в неизменном виде. Бояться будущего вполне обычно для родителей.

Если в семье поддерживается строгая родительская власть, то детей, как правило, стараются отдавать в школы со строгой дисциплиной. Строгая школа сохраняет традицию унижения ребенка, ее идеал — тихий, уважительный, кастрированный ученик. Кроме того, школа обращается исключительно к разуму ребенка. Школа ограничивает его эмоциональную жизнь, творческие стремления. Школа тренирует его в послушании любым диктаторам и начальникам. Страх, возникший еще в детской, усиливается строгими учителями, чьи требования твердой дисциплины объясняются их собственными стремлениями к власти. Средний родитель видит только внешнюю сторону и радуется тому, как успешно обучают его дорогого сына: ребенок в школьной форме, у него превосходные манеры, он увлекается футболом и т. п. Трагично наблюдать, как юная жизнь кладется на допотопный алтарь так называемого образования. Суровая школа требует только подчинения — и напуганный родитель удовлетворен.

Как всякая эгоцентричная власть, эго учителя стремится привлечь ребенка к себе. Только представьте себе, что за оловянный божок этот учитель. Он — центр мироздания. Он приказывает, и ему подчиняются. Он вершит справедливость. Он говорит почти все время один.

В свободной школе все, связанное с властью, уничтожено. В Саммерхилле учительское эго не имеет ни одного шанса покрасоваться. Оно не может состязаться с более явным эгоизмом детей, так что вместо того, чтобы почитать, дети часто называют меня дураком или глупым ослом. В общем-то, это ласкательные слова. В свободной школе единственно важной становится стихия любви. Слова, которые при этом используются, второстепенны.

Мальчик приезжает в Саммерхилл из более или менее строгой и тревожной семьи. Здесь ему предоставляется свобода делать все, что он пожелает. Его никто не оговаривает, никто не напоминает ему о манерах, никто не требует, чтобы его видели, но чтобы слышно его не было. Школа, естественно, оказывается раем для мальчика, потому что для мальчика рай — место, где он вполне может выразить свое эго. Его восторг от свободы выражать себя довольно скоро связывается со мной. Я — человек, который предоставил ему свободу. Я — такой папа, каким его папе следовало бы быть. В действительности мальчик не любит меня, ребенок вообще никого не любит, он хочет, чтобы любили его. Его невысказанная мысль такова: «Я здесь счастлив, старик Нилл — очень славный малый, он никогда не лезет к тебе и все такое. Он, должно быть, очень любит меня, иначе давно поставил бы меня на место».

Приходят каникулы. Мальчик отправляется домой. Дома он берет отцовский фонарь и, уж конечно, оставляет его на пианино. Отец недоволен. Мальчик понимает, что дом — несвободное место. Один мальчик часто говорил мне: «Мои родители, знаешь, они не современные. Я дома не свободен так, как здесь. Когда я вернусь домой, я научу папу и маму». Полагаю, что он выполнил свою угрозу, потому что его перевели в другую школу.

Многие из моих учеников тяжело страдают от общения с родственниками. В данный момент я испытываю сильное желание крепко поговорить со следующими родственниками моих учеников: двумя дедами (религиозными), четырьмя тетками (религиозными и к тому же ханжами), двумя дядьями (не религиозными, но моралистами). Я строго наказал родителям одного мальчика, чтобы они не пускали его к дедушке, который обожает разглагольствовать об адском пламени. Но они ответили, что для них совершенно невозможно сделать такой решительный шаг. Бедный мальчик!

В свободной школе дети находятся в безопасности от родственников. Сейчас я их просто не пускаю. Два года назад приехал дядя одного из мальчиков и взял девятилетнего племянника на прогулку. Мальчик вернулся и начал бросаться хлебом в столовой.

Прогулка, похоже, огорчила тебя, — заметил я. — О чем говорил твой дядя?

А-а, — ответил он сразу, — он все время говорил о Боге, о Боге и Библии.

Он случайно не цитировал отрывок о разбрасывании хлеба по водам? — спросил я.

Паренек начал смеяться и, конечно, сразу перестал бросаться хлебом. Если этот дядя еще раз сюда заявится, ему скажут, что племянника сейчас нет.

В целом, однако, мне не приходится жаловаться на родителей моих учеников. Мы прекрасно ладим друг с другом. В большинстве своем они со мной до конца. Один или двое временами сомневаются, но продолжают верить. Я всегда откровенно рассказываю родителям о своих методах. И непременно добавляю, что они должны либо принять их, либо выйти из игры. Те, кто единодушен со мной во всем, не имеют поводов для ревности. Дети чувствуют себя дома так же свободно, как и в школе, они любят ездить домой.

Ученики, чьи родители не вполне верят в Саммерхилл, не любят ездить домой на каникулы. Родители требуют от них слишком многого, не понимая, что восьмилетнему ребеноку интересен только он сам. У него нет социальной ответственности, нет и настоящего представления о долге. В Саммерхилле он изживает свой эгоизм и со временем избавится от него, постоянно его проявляя. И однажды он станет настоящим членом общества, потому что уважение к правам и мнению других преобразует его эгоизм.

Для ребенка разногласие между школой и семьей — катастрофа. У него возникает конфликт: кто же прав, семья или школа? Для роста и счастья ребенка чрезвычайно существенно, чтобы семья и школа имели одну цель, согласованную точку зрения.

Одна из главных причин разногласий между родителем и учителем, как я полагаю, — ревность. Пятнадцатилетняя ученица рассказывала мне: «Если я хочу, чтобы папа заорал как резаный, мне достаточно сказать: «Мистер Нилл говорит то-то и то-то». Тревожные родители часто завидуют любому учителю, которого любит их ребенок. Это естественно. В конце концов дети — это имущество, собственность, часть родительского Я. Что касается учителя, то он тоже земной человек. Многие учителя не имеют собственных детей и поэтому бессознательно как бы усыновляют учеников. Они стремятся увести детей у родителей, не понимая, однако, что делают.

Совершенно необходимо, чтобы учитель время от времени проходил курс психоанализа. Анализ не есть панацея от всех болезней, у него ограниченные возможности, но он расчищает почву. Я думаю, что основная заслуга анализа в том, что он помогает человеку лучше понимать других, делает его милосерднее. Одной этой причины достаточно, чтобы рекомендовать анализ учителям, потому что в конечном счете их работа состоит в понимании других. Учитель, прошедший анализ, легко посмотрит в лицо собственному отношению к детям и, поняв, сможет его улучшить.

Если семья порождает страхи и конфликты, это плохая семья. Ребенок, которого беспокойные родители слишком быстро подталкивают вперед, скорее всего, запротестует. Бессознательно он станет действовать так, чтобы родителям это не удалось. А ребенок, которого не воспитывали в атмосфере, свободной от тревог и конфликтов, будет встречать жизнь как приключение.

Родительское понимание

Понимать значит быть свободным от предрассудков и от инфантилизма, вернее, свободным настолько, насколько это вообще возможно, потому что кто же может освободиться от условных рефлексов, приобретенных в раннем детстве? Понимание предполагает проникновение в глубинную сущность вещей, умение не обращать внимания на внешнее. Родителям это трудно из-за сильной эмоциональной причастности. Какой ужас! Что я натворил с моими детьми! Этот вопль доходит до меня из гор писем. Учитель, не связанный такой сильной эмоциональной привязанностью к своим ученикам, имеет гораздо большую вероятность сохранять понимание, ведя ребенка к свободе.

Сколько раз приходилось мне писать отцам, что их сыновья не будут иметь ни единого шанса решить собственные проблемы, если отец не изменит некоторые свои подходы. Например, я указывал, что, если Томми свободно курит в Саммерхилле, а дома его за курение бьют, это совершенно недопустимая ситуация. Вместо курения можете подставить купание, умывание, отлынивание от занятий, сквернословие и т. д.

Никогда в жизни я не настраивал ребенка против семьи. Эту работу делала свобода и, конечно, сама семья, не понимающая, что происходит. Семья просто оказывалась не способной принять вызов, не могла понять результаты свободного воспитания. Хочу на нескольких примерах продемонстрировать неправильный стиль взаимоотношений между родителем и ребенком. Дети, о которых я собираюсь писать, ни в коей мере не являются ненормальными, они просто жертвы среды, в которой не было понимания подлинных нужд ребенка.

Вот Милдред. Каждый раз после каникул она возвращается злобной, конфликтной, нечестной. Она хлопает дверьми, она недовольна своей комнатой, ей не нравится ее кровать и т. д. Требуется более полусеместра, прежде чем она снова становится достаточно уживчивым человеком. Она провела свои каникулы в постоянных взаимных придирках с матерью — женщиной, которая вышла замуж не за того человека. Вся школьная свобода в мире не может дать этому ребенку постоянной удовлетворенности жизнью. Практически всегда за чрезвычайно скверными каникулами дома следует мелкое воровство в школе. Осознание девочкой ситуации не изменяет домашней среды: все тот же уровень понимания, ненависть и постоянное вмешательство в ее жизнь. Даже в Саммерхилле ребенок порой не может избавиться от скверного домашнего влияния, лишенного необходимых ценностей, понимания подлинных мыслей и чувств ребенка. Увы! Ценности так легко не усваиваются.

Восьмилетний Джонни возвращается в школу с мрачным видом, он дразнит и задирает более слабых детей. Его мать верит в Саммерхилл, но отец — поборник строгой дисциплины. Мальчик должен всегда поступать так, как велит отец, и ребенок рассказывал мне, что иногда его били. Что можно с этим сделать? Не знаю.

Я пишу одному отцу: «Ни в коем случае не придирайтесь к сыну. Не злитесь на него и прежде всего никогда не наказывайте его». Когда мальчик приезжает домой на каникулы, отец встречает его на станции. И первое, что он говорит мальчику, — это: «Держи голову выше, парень, не сутулься».

Мать Питера пообещала давать ему пенни каждое утро, когда его постель окажется сухой. Я ответил на это, предложив ему три пенса за каждый раз, когда он обмочит постель. Но чтобы предотвратить конфликт между матерью и мной в душе ребенка, я убедил мать повременить с ее наградой, пока я не предложу свою. Теперь Питер гораздо чаще мочит постель дома, чем в школе. Один из элементов его невроза состоит в том, что он хочет остаться младенцем. Он ревнует к своему маленькому брату. Он смутно чувствует, что мать пытается его излечить. Я же пытаюсь показать ему, что мокрая постель не имеет никакого значения. Короче говоря, мое трехпенсовое вознаграждение поощряет его оставаться младенцем, пока он сам не изживет свой невроз и не будет готов отказаться от этого естественным образом. Наличие привычки указывает на что-то неизжитое. Попытки уничтожить ее дисциплинарными мерами или подкупом приводят к тому, что ребенок испытывает ненависть и чувство вины. Лучше мочиться в постель, чем стать высоконравственным занудой.

Маленький Джимми возвращается после каникул и говорит: «Я в этом семестре собираюсь не пропустить ни одного урока». Его родители всячески побуждали его сдавать экзамен «11+»^[61]. Он ходит на уроки неделю и потом не показывается на занятия месяц — еще одно доказательство того, что разговоры всегда бесполезны и, хуже того, могут задерживать развитие.

Как я сказал, во всех приведенных случаях речь идет не о трудных детях. При благоприятной обстановке и родительском понимании они были бы совершенно нормальными детьми.

Однажды у меня был трудный мальчик, пострадавший от неправильных методов воспитания, и я сказал его матери, что она должна исправить ошибку. Она поообещала это сделать. Когда после летних каникул она привезла его обратно, я спросил:

Ну что, вы сняли запрет?

Да, — ответила она, — сняла.

Отлично. Что вы ему сказали?

Я объяснила, что в игре с пенисом нет ничего плохого, но это очень глупо.

Она сняла один запрет и наложила другой. И конечно, бедный ребенок оставался асоциальным, нечестным, злобным и полным тревоги.

Мое обвинение против родителя состоит в том, что он не хочет учиться. Мне кажется, что моя работа в основном сводится к исправлению родительских ошибок. Я испытываю и сочувствие, и восхищение по отношению к родителям, честно признающим ошибки, которые они совершили в прошлом, и пытаются научиться обращаться со своим ребенком лучшие. Но как странно, что другие родители скорее будут держаться за свой бесполезный и даже опасный свод правил, чем попытаются приспособиться к ребенку. Еще более странно то, что они при этом завидуют любви ребенка ко мне.

Дети любят не столько меня, сколько мое невмешательство в их дела. Я для них — тот отец, о котором они мечтали, когда их настоящий отец кричал: «Прекрати этот грохот!» Я никогда не требую от них ни хороших манер, ни вежливых слов. Я никогда не спрашиваю, умывались ли они, я никогда не требую подчинения, уважения или почтения. Короче говоря, я обращаюсь с детьми так, как взрослые желали бы, чтобы обращались с ними. Я понимаю, что в конечном счете не может быть никакого состязания между отцом и мной. Его дело — зарабатывать для семьи на хлеб насущный, мое дело — изучать детей и отдавать им все мое время и все мои интересы. Если родители отказываются изучать психологию ребенка, чтобы лучше понимать развитие своих детей, они должны ожидать, что проиграют соревнование за душу ребенка. Чаще всего так и происходит.

У меня как-то был родитель, приславший ребенку письмо с фразой: «Если ты не можешь писать без ошибок, лучше не пиши мне вовсе». Эти слова были обращены к девочке, в отношении которой мы подозревали, что она, возможно, умственно неполноценна. Не раз приходилось мне рычать на жалующегося родителя: «Ваш мальчик — вор, он мочится в постель, он асоциален, несчастлив и страдает комплексом неполноценности, а вы приходите ко мне с претензиями, что он встретил вас на станции с грязным лицом и грязными руками». Я — человек, не скорый на ярость, но, когда я встречаю отца или мать, которые не желают или не могут обрести понимание того, что важно, а что пустяки в поведении ребенка, я сержусь. Может быть, поэтому и считают, что я терпеть не могу родителей. И как же я бываю рад, когда мама, приехавшая навестить ребенка, встречает своего замызганного и одетого в тряпье малыша в огороде, сияет и говорит мне: «Не правда ли, он выглядит совершенно счастливым и здоровым?»

И все же я знаю, как это трудно. У всех у нас существуют собственные стандарты ценностей, и мы измеряем других на свой аршин. Возможно, я должен извиниться за то, что я — человек, фанатически относящийся к детям и не имеющий никакой терпимости по отношению к родителям, которые не смотрят на детей моими глазами. Но если бы я на самом деле стал за это извиняться, я был бы лицемером. Правда такова: я знаю, что не заблуждаюсь в отношении ценностей, во всяком случае в том, что касается детей.

Родитель, который искренне хочет изменить свои плохие отношения с ребенком, может начать с того, чтобы задать себе самые простые и приземленные вопросы. Я могу придумать массу вопросов, имеющих отношение к делу: Не потому ли я сержусь на ребенка, что поссорился с женой (поссорилась с мужем) сегодня утром? А может быть, потому, что прошлой ночью секс не принес мне достаточного удовольствия? А может быть, потому, что соседка сказала, что я порчу моего отпрыска? Или потому, что мой брак неудачен?Или потому, что мой начальник отругал меня на работе? Может оказаться очень полезным задать себе такие вопросы. Но по-настоящему глубокие вопросы, определяющие всю жизнь, к сожалению, недоступны сознанию. Очень маловероятно, что раздражительный отец остановится и задаст себе такой каверзный вопрос: Не сержусь ли я на сына за сквернословие потому, что меня воспитывали в строгости, били и поучали, растили в страхе перед богом, в уважении к бесмысленным общественным условностям, в сильном сексуальном подавлении? Возможность получения ответа на этот вопрос предполагает такую степень самоанализа, которая недоступна большинству людей. И очень жаль, потому что ответ мог бы спасти многих детей от неврозов и несчаст- ливости.

Библейская фраза о том, что дети страдают за грехи отцов, на протяжении многих поколений понималась только в ее физическом смысле. Даже необразованный человек мог понять мораль ибсеновских «Привидений», где сын погибает из-за отцовского сифилиса. Но что почти никто не понимает, так это то, что дети гораздо более часто гибнут из-за психологических грехов отцов. Для ребенка существует только одна возможность выскочить из этого порочного круга разрушения характера — раннее руководство со стороны понимающего родителя в направлении саморегуляции.

Следует подчеркнуть, что саморегуляция требует большей отдачи, чем какая-либо установленная система правил. Родителям придется на протяжении по крайней мере двух лет положить немало времени на это, жертвовать своими интересами, и они не должны притворяться, чтобы добиться любви ребенка или его благодарности. Они не должны смотреть на ребенка как на какого-то вундеркинда, который раздает улыбки и исполняет фокусы, когда в гости приходят родственники. Саморегуляция предполагает большую родительскую самоотверженность. Я подчеркиваю это, потому что мне приходилось видеть молодые пары которые полагали, что они обеспечивают условия саморегуляции, тогда как на деле они заставляли ребенка приспосабливаться к их собственным удобствам — пытались, например, заставить ребенка принять такое время укладывания спать, которое соответствовало бы их желанию время от времени отправиться вечерком в кино. Или позже, давая ребенку для игры мягкие бесшумные игрушки, чтобы он не побеспокоил папу во время его «сорока мгновений» отдыха.

«Перестаньте, — кричат родители, — вы не можете так обращаться с нами, у нас тоже есть собственные права в жизни». А я говорю — нет. Не в первые два года. Или, может быть, в первые четыре года жизни ребенка. В первые годы необходимо проявлять наибольшую осторожность, потому что все окружение направлено против саморегуляции, за ребенка приходится осознанно бороться, причем весьма интенсивно.

У меня есть еще несколько советов родителям, которые жаждут дать своим детям хороший старт в направлении саморегуляции и свободы.

Оставлять ребенка в коляске в саду на целые часы — опасная практика. Никто не знает, какие ужасные чувства страха и одиночества может испытать ребенок, внезапно проснувшись и обнаружив себя одного в необычном месте. Все, кому приходилось слышать вопли ребенка в такой ситуации, имеют некоторое представление о жестокости этого идиотского обычая.

Если вы хотите, чтобы ребенок вырос без неврозов, вы не должны — не смеете — стоять от него в стороне. Вы обязаны играть с ним. Не только играть в его игры, но играть вместе с ним, как если бы вы тоже были ребенком, способным участвовать в его жизни и принимать его интересы. А вы не сможете это сделать из-за дурацкого чувства собственного достоинства или чего-нибудь еще в этом роде.

Всегда лучше, если это возможно, чтобы дедушки и бабушки жили отдельно, а не вместе с детьми. Обычно происходит так, что дедушки и бабушки настаивают на установлении жестких правил воспитания детей или же портят их другим образом, видя в них либо только хорошее, либо только плохое. В неправильных семьях у детей четыре начальника вместо двух. Даже в хороших семьях существует некоторое напряжение, потому что дедушки и бабушки большую часть времени не оставляют попыток внедрить свои собственные устарелые взгляды на детство. Дедушкам и бабушкам часто свойственно проявлять чересчур собственническую любовь к внукам. Обычно это случается, когда у бабушки нет настоящего интереса в жизни после того, как ее собственные дети выросли. Третье поколение предоставляет ей случай взяться за единственную знакомую ей работу. Под предлогом того, что ее дочь или невестка некомпетентны в качестве матери, бабушка берет дело в свои руки, и ребенка тащат в разные стороны. В результате он отдаляется от обеих сторон. Для ребенка ссоры означают отсутствие любви в доме, будь то ссоры между мамой и бабушкой или родителями. И даже если ссоры тщательно скрываются от ребенка, это никогда его не обманывает. Он неосознанно чувствует, что в доме нет любви.

Вопрос о школе тоже может быть трудным. Ваша жена, например, стремится отправить ребенка в совместную прогрессивную школу, а вы желаете поместить его в закрытую частную школу. В связи с этим может возникнуть конфликт. Вероятно, наихудших результатов следует ожидать в том случае, если кто-то из супругов принадлежит к католической церкви. Для таких ситуаций у меня нет совета. Идеологические или религиозные расхождения слишком часто бывают непреодолимыми. Могу лишь сказать, что некоторые из моих наиболее трудных учеников стали таковыми в результате разногласий в мнениях родителей о школе. Ребенок, чей отец был против Саммерхилла, но сдался ради мира в семье, никогда здесь существенно не менялся к лучшему, потому что знал, что отец на самом деле не одобряет эту школу. Подобная ситуация трагична для любого ребенка. Он никогда не чувствует постоянства в жизни, боясь, что отец в любой момент может перевести его в строгую школу.

Тем не менее определенного антагонизма между родителем и учителем всегда следует ожидать. Учителя это осознают, и некоторые из них много работают, стремясь установить между персоналом и родителями более тесный контакт. Учителя встречаются с родителями в школе. Отлично! Это следует делать повсеместно. Учителя должны понимать, что они не могут столь же существенно влиять на детей, как родители. Именно поэтому безнадежно пытаться излечить трудного ребенка, если в семье сохраняется та самая атмосфера, которая и сделала его трудным.

Родители должны понимать, что рано или поздно детям необходимо оторваться от них. Естественно, я не имею в виду, что дети должны покинуть своих родителей в том смысле, чтобы никогда больше их не видеть. Я подразумеваю психологический отрыв, избавление от инфантильной зависимости от дома. Для матери естественно пытаться сохранить исключительную привязанность детей. Я знаю много семей, где дочь осталась дома, чтобы ухаживать за престарелыми родителями. В большинстве случаев, как мне кажется, это несчастливые семьи.

Одна часть души дочери побуждает ее выйти в мир и жить своей собственной жизнью. Другая часть, которая отвечает за чувство долга, принуждает ее остаться с родителями. У нее не может не быть постоянного внутреннего конфликта, который проявляется обычно в раздражении: Конечно, я люблю маму, но она порой так меня утомляет!

Сегодня тысячи женщин имеют самую скучную работу на земле — готовить еду, мыть посуду, стирать одежду, гладить, делать уборку. Это бесплатные домработницы, и жизнь их бесцветна. Когда дети покидают гнездо, материнская служба кончается. Гнездо, из которого улетели птенцы, становится одиноким, и следует скорее посочувствовать матери, чем осуждать ее. Материнская тенденция состоит в том, чтобы сохранить свою работу на как можно более долгий срок, даже если она неумышленно причинит этим страдание ребенку. Все это указывает на тот очевидный факт, что замужняя женщина должна бы иметь ремесло или профессию, к которым могла бы снова вернуться, когда ее материнские обязанности будут выполнены.

Родитель — это бог, и к тому же ревнивый бог. Родитель имеет законное право сказать: «Я сделаю из своего ребенка то-то и то-то». Мать и отец могут бить ребенка, терроризировать его, делать его жизнь несчастной. Закон имеет право вмешаться только в том случае, если ребенку нанесены слишком уж большие телесные увечья. Однако он не вправе вмешиваться, какой бы вред ни был причинен душе ребенка. Трагедия заключается в том, что родитель считает, что он всегда действует во благо ребенка.

Великая надежда человечества состоит в том, что родители и впрямь станут действовать во имя добра. Они смогут это сделать, если осознанно примут сторону ребенка в его развитии в направлении к свободе, свободе во всем — в работе, знаниях и любви. Если эта книга помогла хотя бы одному родителю понять, какое огромное влияние, доброе или злое, оказывает родитель, она была написана не напрасно.

 

Часть 7. ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

Общие вопросы

Вы называете все человечество жизнеотрицающим. Что, собственно, вы имеете в виду? Я лично не отрицаю жизнь, и мои друзья тоже.

Мне довелось увидеть две ужасные войны, и я вполне могу дожить до еще более чудовищной третьей. Многие миллионы молодых людей полегли на полях этих двух войн. Когда я был мальчиком, мужчины погибали в Южной Африке за Империю. С 1914 по 1916 год они отдавали свои жизни на «войне, которая покончит с войнами». С 1939 по 1945 год они гибли, чтобы уничтожить фашизм. Завтра многие могут умереть, чтобы уничтожить или, наоборот, распространить идеи коммунизма. Это значит, что есть масса людей, готовых сложить собственную голову и головы своих детей по приказу властей за то, что не имеет никакого отношения к их личной жизни. Мы выступаем против жизни и за смерть, если остаемся рабами политиков, торговцев или эксплуататоров. Мы — рабы, потому что нас учили отрицательно относиться к жизни: тупо приспосабливаться к авторитарному обществу и быть готовыми умереть за идеалы наших хозяев. Это только в романтических книжках люди умирают за любовь, в действительности они умирают за ненависть.

Я говорил о том, что касается поведения толпы, но и отдельный человек в своем повседневном существовании отрицает жизнь. Занятия любовью по большей части не приносят ему удовлетворения, его удовольствия в основном вульгарны и убоги, с их помощью он пытается уйти от действительности. Он — моралист, т. е. человек, который считает естественную жизнь неправильной или — в лучшем случае — недостойной высшего образца, и соответственно этому он воспитывает своих детей. Ни одному жизнеутверждающему ребенку не нужны правила, касающиеся секса, уроков, бога или хорошего поведения. Ни один жизнеутверждающий родитель или учитель никогда бы не ударил ребенка. Ни один жизнеутверждающий гражданин не стал бы терпеть наше уголовное право, наши повешения, наказания за гомосексуализм, отношение к незаконнорожденным. Ни один жизнеутверждающий человек не стал бы сидеть в церкви и утверждать, что он — несчастный грешник.

Хотелось бы подчеркнуть, что я вовсе не сторонник распущенности. А тестом на жизнеотрицание может служить такой вопрос: приноситли кому-нибудь вред то, что делает мистер X? Если ответ — «нет», всякий, кто возражает против того, что делает мистер X, и есть жизнеот- рицатель.

В то же время нельзя не видеть, что молодые люди вроде бы говорят жизни «да»: они танцуют, ходят в походы, играют в игры, бывают в кино, посещают концерты и спектакли. И в этом рассуждении что-то есть, потому что юность стремится ко всему жизнеутверждающему, она так полна жизненных сил и оптимизма, что находит себе удовольствия, даже если задавлена властью. Это стремление сохраняется и впоследствии, так что человек становится амбивалентным, т. е. стремящимся к удовольствию и одновременно боящимся его.

Когда я использую слово «жизнеотрицание», я подразумеваю не желание смерти, а страх перед жизнью — больший, чем перед смертью. Быть против жизни не означает приветствовать смерть. Быть против жизни значит быть за власть, за официальную религию, за подавление, за угнетение — во всяком случае готовность подчиняться всему этому.

Давайте подытожим. Жизнеутверждение — это радость, игры, любовь, интересная работа, хобби, смех, музыка, танцы, сочувствие к другим и вера в человека.

Жизнеотрицание означает долг, послушание, наживу и власть. На протяжении всей истории жизнеотрицание побеждало и будет побеждать до тех пор, пока юных обучают принимать современные взрослые представления.

Верители вы, что большинство проблем человечества исчезли бы, если бы были решены экономические проблемы миллионов людей?

Не слишком приятно отдавать себе отчет в том, что наше семейное и школьное воспитание приводит большинство людей к скучной жизни. Да, конечно, скучная работа в магазинах и офисах неизбежна, но нет никакой необходимости в том, чтобы люди вообще не имели никакой жизни, ненавидели свои письменные столы и прилавки и были вынуждены утолять голод чувств банальными фильмами, собачьими бегами, журналами с комиксами и газетными сообщениями о сенсациях и преступлениях.

По своей внутренней жизни миллионеры в кадиллаках не счастливее железнодорожных грузчиков. Дело в том, что если душа человека отрицает жизнь и любовь, то он не может наслаждаться экономическими удобствами или безопасностью. Богатого и бедного роднит то, что оба они воспитаны в мире, который не одобряет любовь, боится ее, делает любовь объектом непристойных шуток.

Многие, согласные с тем, что люди в большинстве своем несчастливы, говорят, что жизнь начнет приносить удовлетворение, станет полной и свободной, когда все экономические проблемы будут решены.