Социогенетические истоки развития личности

В традиционных культурах преобладает социотипическое адаптивное поведение, объяснение которого укладывается в устоявшуюся в человекознании модель рационального разумного действия, т. е. действия, полезную цель которого можно предсказать с высокой вероятностью. Вместе с тем при изучении социогенетических истоков развития личности становится все более очевидной ограниченность взгляда на человека как на чисто рациональное приспосабливающееся существо даже на ранних этапах человеческой истории. Психологи и археологи убеждаются в том, что в модель «разумного действия» не вписываются, например, немотивированные поступки в жизни личности и неутилитарные проявления в истории человечества[147].

Палеопсихология личности могла бы сделать своим девизом слова У. Шекспира о том, что вряд ли человек чем-то отличался бы от животного, если бы ему нужно было только необходимое и ничего лишнего.

На обложке этой книги изображена ископаемая фигурка, относимая археологами ко временам неолита и вызывающая устойчивые ассоциации со знаменитой скульптурой О. Родена «Мыслитель». Эта загадочная фигурка в какой-то мере сама может служить символом пробуждающейся личности в истории человечества. Все больше исследователей антропосоциогенеза склоняются к мысли о том, что начертательная деятельность, искусство, специфически человеческая деятельность по освоению пространства и времени сыграли не меньшую роль в формировании человека, чем, например, изготовление орудий труда. Среди неадаптивных неутилитарных форм активности человека в антропосоциогенезе особое внимание привлекают такие проявления, в которых могут быть усмотрены истоки культурного освоения мира, расширение образа мира личности. К их числу относятся такие, образно говоря, первобытные музеи неандертальцев как «искусственные медвежьи пещеры» — особым способом уложенные конструкции из черепов и костей пещерных медведей.

«От «пещерных музеев» мустье до кабинета Э. Хемингуэя, украшенного его охотничьими трофеями, или в круглых цифрах на протяжении самое малое 50000—60000 лет... можно проследить историю, пожалуй, самого долговременного явления «духовной» культуры человечества...

Искусственные пещеры с медведем нельзя объяснять непосредственно полезным трудом неандертальцев, позволяющим им жить и продолжать себя в следующих поколениях»[148].

Не являются ли «искусственные медвежьи пещеры» одним из проявлений некоего запаса способностей, как бы ненужных человеческому виду в данный момент, но полезных для него в дальнейшем (Г. П. Григорьев), которые в критической для вида ситуации смогут приобрести решающее значение для эволюции? Не в таких ли проявлениях человека в антропосоциогенезе — истоки особого хода эволюции за счет умножения числа миров человека, в которых ему приходится не выживать, а жить?

Высказывая с позиции историко-эволюционного подхода сходные идеи, археолог Ю. А. Смирнов отмечает: «Трудно сказать, почему именно гоминидная линия выбрала, а род Гомо закрепил и развил именно орудийный тип приспособления к окружающей среде. Но, опираясь на теорию эволюционирующих систем, можно предположить, что новый тип локомоции, сложный комплекс манипуляционной активности... значительно интенсифицировали неадаптивную деятельность ранних представителей рода Гомо, что в конечном счете и привело к иному направлению развития... появлению уже археологически фиксированных форм неадаптивной активности: начертательная (изобразительная) деятельность...преднамеренные погребения»[149]. В начертательной деятельности, преднамеренных погребениях исследователи видят особый пласт феноменов культуры, позволяющих уже на ранних этапах антропосоциогенеза говорить о выделении человеком себя из окружающей действительности и тем самым о существовании автономного Я[150].

На разных этапах истории общества степень выраженности личностных вкладов в жизни социальной группы была различной, что иногда приводило исследователей к полному отрицанию существования индивидуального поведения члена первобытной общины.

Внешне поведение людей в раннепервобытных общинах могло казаться исключительно социотипичным, полностью определяемым системой сложившихся традиций и социальных предписаний. Порой подтверждение представлениям о преобладании социотипического поведения в раннепервобытных общинах некоторые этнографы находят в рассказах самих аборигенов Австралии. «Расскажи мне о своей жизни», — попросила однажды А. Уэлс пожилого аборигена по имени Дьилмин. «Нет, — сказал он после долгого раздумья, — не моя история тебе нужна. Моя история — это одно и то же каждый день. Сухой сезон следует за влажным, за сухим — опять влажный; один день похож на другой, как черепашьи яйца из одной ямки в песке похожи друг на друга»[151].

Если бы в действительности дни жизни человека в первобытной общине были похожи друг на друга как черепашьи яйца из одной ямки в песке, то развитие общества, скованного рамками традиций, сводилось бы к воспроизводству раз и навсегда унаследованных типичных моделей поведения. В действительности же отклонение от нормативного социотипического поведения на самых разных этапах социогенеза, выход за рамки общепринятых стандартов поведения присущи любым культурам. Например, в исследовании О. Ю. Артемовой на основе анализа австралийских этнографических данных показывается, сколь велика роль проявлений индивидуальности личности в раннепервобытной общине. В разных видах зарождающейся профессиональной деятельности индивидуальность личности проявляется в выборе средств, различных способов достижения цели. Не случайно среди аборигенов Австралии немало выдающихся охотников, артистов, мастеров и художников. Именно специализация деятельности выступает как движущая сила, определяющая развитие индивидуальных способностей и склонностей. Объективными предпосылками для отклонений от социотипического стереотипизированного поведения являются социальная неоднородность австралийской общины, включенность члена общины одновременно в разные социальные группы с разными требованиями. Обращаясь к многочисленным конкретным фактам, О. Ю. Артемова наглядно иллюстрирует зависимость возможности выбора индивидуальных решений от места в социальной и возрастной группах. Так, «лидеры» и мужчины, входящие в состав возрастной группы «старших», обладают большими возможностями для проявления своей индивидуальности. Из этнографических исследований образа жизни австралийских аборигенов вытекает та мысль, что изображение этого образа жизни как вечного, неизменного, скованного традициями, ритуалами и обрядами вступает в противоречие с конкретными фактами. Было бы точнее сказать, что власть традиций, большая жесткость и консерватизм социальных норм более выраженно проявляются у аборигенов в сфере духовной жизни, чем в зарождающейся сфере индивидуальной специализации в разных видах профессиональной деятельности. Важно также подчеркнуть, что уже в раннепервобытной общине член этой общины не только попадает в конфликтные ситуации, вынуждающие его принимать свои индивидуальные решения, не только оказывается из-за стечения внешних обстоятельств случайно поставленным в ситуацию выбора. В самой социокультурной системе содержатся активные механизмы по выработке неопределенности (Ю. М. Лотман), в буквальном смысле обрекающие члена общины на выбор.

На исторической оси социогенеза личности такие механизмы проявляются, например, в разных обрядах перехода, связанных с переменой социальной позиции личности и обретением своего Я. При этом особо показательным является тот момент, когда старая позиция члена общины уже оставлена, а новая еще не родилась. Это явление в этнографии получило название лиминальности. Оно детально описано в работах известного английского этнографа В. Тэрнера [152]. Лиминальность (limen — порог) личности может выступить в различных формах.

Одна из этих форм проявляется в ситуациях жизненных переломов, связанных с переходом индивида в другую возрастную категорию. В различных культурах это нашло свое отражение в обрядах жизненного цикла: рождении, достижении зрелости, вступлении в брак. Ярким примером лиминальности может служить обряд инициации, который по своей психологической функции выступает как обряд «посвящения в личность» и обретения самоидентичности. В этих обрядах социальная группа побуждает посвященного пройти через испытания, совершить деяния ради такого идеала, героя, уподобление с которым позволяет найти свое Я.

Другая форма проявления лиминальности обнажается в ситуациях жизненных переломов, связанных с изменением статуса личности в социальной общности. Например, вступление в должность нового вождя у африканского племени ндембу (Замбия) сопровождается следующим обрядом: новоизбранный вождь и его старшая жена без пищи и одежды с грубыми побоями и издевательствами препровождаются в жалкую хижину, где смиренно должны сносить все, что ниспосылается на их голову. Каждый, кто почитал себя обиженным в былые времена, считает своим долгом излить свое негодование на вождя и его жену: их заставляют выполнять самую черную работу, их морят голодом и т. д.

Подобные обряды являлись своеобразным «экзаменом на личность». Только вождь, сдавший такой экзамен, оказывался способным выполнять свои функции и осуществлять «вклады» в жизнедеятельность социальной группы и ее членов.

Лиминальность также проявляется в ситуации жизненных переломов личности, связанных с переходом ее в другую социальную общность — группу, сословие, тайное общество и др.

С усложнением общественно-экономической структуры общества, его стратификацией и усилением межэтнических связей увеличивалась возможность перехода индивида из одной замкнутой социальной группы в другую. Такие жизненные переломы в истории развития личности сопровождались не менее драматическими обрядами, чем те, которые были описаны выше. И если первые две формы отличаются тем, что в них член племени как бы испытывается на прочность среди родного племени, сдает экзамен на право быть индивидуальностью среди своих соплеменников, то в третьем случае в результате обряда перехода член племени должен суметь отстоять свое «Я» в новой социальной группе.

Описанные ситуации жизненных переломов личности и их выражение в обрядах, обычаях, ритуалах обладают рядом общих особенностей. Во-первых, для этих ситуаций характерна смена ролей «высших» и «низших», перевертывание статусов: находящиеся на самых низких ступенях общественной иерархии приобретают временную власть и право диктовать свою волю вождю; новопосвященные, новички низводятся в самый низкий ранг, фактически в этот момент оказываются лишенными какого-либо статуса. Как отмечает В. Тэрнер, переход от низшего статуса к высшему лежит через «пустыню бесстатусности». Во-вторых, в этих обрядах демонстрируется власть общности над индивидом. Общность буквально осуществляет «вклад» в индивида, строит его личность. В-третьих, в обрядах перехода происходит нивелировка и деиндивидуализация личности — ее родовых и статусных отличий. В-четвертых, с помощью этих обрядов осуществляется воспитательная функция общности.

Таким образом, исторически субъектом индивидуализации выступала в социогенезе социальная группа, которая побуждала члена общины пройти через пороговые лиминальные ситуации. Процесс индивидуализации опирался на внешние средства — «знаки», через которые субъект овладевал своим «Я».

Итак, на самых разных этапах человеческой истории в развитии культуры ведут между собой нескончаемый диалог социотипическое и индивидуальное поведение личности. Наличие этого диалога служит доказательством того, что в истории не было безличного периода существования общества. Менялась лишь степень выраженности влияния индивидуальных решений члена общества на судьбу исторического процесса.

Вряд ли было бы правомерным стремление разместить взлеты и падения степени выраженности индивидуальности, постулируя, как то вытекает из одностороннего эволюционизма, неуклонное возрастание проявлений индивидуальности от первобытности до современности. Так, например, в своих исследованиях по типологии культуры Ю. М. Лотман показывает относительную автономность конкретного человека средневековья от тех «общественных функций-ролей», которые этот человек выполняет. «Личностью, — пишет Ю. М. Лотман, — т. е. субъектом прав, релевантной единицей других социальных систем (религиозной, моральной, государственной) были разного типа корпоративные организмы. Юридические права или бесправие зависели от вхождения человека в какую-либо группу (в «Русской правде» штраф назначается за нанесение ущерба не человеку вне социального контекста, а княжескому воину (мужу), купцу, смерду... Чем значительнее была группа, в которую входил человек, тем выше была его личная ценность)». В средневековье личность как бы сливалась с группой, представляла группу как целое и тем самым прежде всего выражала социотипическое поведение, выражающее общую тенденцию социальной системы к сохранению. Особый интерес для понимания сложных взаимоотношений между социальной ролью как фиксированной в культуре формой передачи общественно-исторического опыта и индивидуальным поведением личности представляют те эпохи в истории культуры, в которых социальные роли как системные функциональные качества материализируются через определенную символику, получают своих носителей. В социальных системах с сословным делением функцию такого носителя роли фактически иногда выполняет одежда. При резком делении сословий, ограниченной мобильности личности человек, образно говоря, носит одежду, а одежда «носит» его социальную роль. Так, например, в древнем Китае чиновникам вменялось в обязанность носить головной убор с загнутыми вверх полями, а ученым — головной убор, сзади похожий на нечто вроде двух крыльев; в раннем средневековье сословные различия фиксировались не столько формой костюма, сколько законодательно закрепленным качеством самой ткани и набором ее украшений. В этом смысле высказывание «встречают по одежке» психологически означает, что личность встречают и воспринимают по той социальной роли, которая материализована в одежде, обозначающей позицию личности. Понимание жизни и функции социальных ролей в разных общественно-экономических формациях является одним из отправных моментов при изучении социегенеза личности. Без исследования появления ролей в социогенезе личности может возникнуть «ролевой фетишизм»: социальные роли начинают казаться доставшимися личности от рождения, как и индивидные свойства личности, смешиваемые с качествами ее индивидуальности.

В условиях социально-исторического образа жизни двадцатого столетия обостряется конфликт между ценностью «быть личностью», превращающейся в мотивообразующий фактор социального образа жизни, и социотипическими ролевыми проявлениями личности в разных социальных группах. Не случайно в западных странах остро переживается не как трагедия отдельной личности, а как трагедия общества кризис идентичности, связанный с нивелировкой «Я». Ведущий советский ученый В. А. Энгельгардт, обсуждая глобальные вопросы развития человечества на современном этапе, приводит модифицированную схему «кризисов идентичности» японского психолога Сакамото.

Схема