Если зритель верит событию: Да, так оно и было на самом деле! – предлагаемые обстоятельства сработали.

В нетривиальных предлагаемых обстоятельствах может содержаться свежая и современная идея. Как-то Анатолий Васильевич Эфрос сказал:

– Вот бы поставить "Гамлета" во время непрерывного карнавала.

– Как это? – не понял я. Мрачность казалась неотделимой от трагизма и философии. – Какое там может быть веселье?

– Бурное! Король победил, убил брата и прикарманил страну. Всех надо ублажить, развеселить. Но главное – сам не может успокоиться.

Королева от него как от мужика умирает, и он ее все время тискает. Гуляет – пьет и пляшет. Здоровый, наглый, полный жизненных сил. Гамлет ведет свое расследование, мучается проблемами. А вокруг безумствует круглосуточная средневековая дискотека.

Вот вам зерно оригинального замысла, который доносится через необычные предлагаемые обстоятельства. Все эмоциональные контрасты могут усилиться оттого, что вырастают драматические перипетии между скорбью и бездумным весельем, сосредоточенной мыслью и бессмысленным балаганом ночного клуба в средневековом замке.

БРЕШЬ

ВЫБИРАЙСЯ ИЗ ПРОПАСТИ

Любой человек в жизни постоянно должен прыгать через маленькие пропасти или с трудом выкарабкиваться из больших:

не хватает денег до получки...

не хватает денег на шубу...

не хватает денег на "джип"...

не хватает биллиона, чтобы стать нефтяным магнатом...

хотел заработать побольше, но потерял все...

Хотел учиться, но между мной и институтом пропасть – брешь, которую вырыли еще 53 кандидата на одно место. На мое место! И все хотят его занять вместо меня. Я должен преодолеть эту брешь, чтобы сделать карьеру.

Есть роскошная работа референта в процветающем офисе у энергичного начальника, прущего в VIP. Но между мной и работой брешь – поступок, который мне противен! Брешь заставляет делать этический выбор, она открывает характеры.

Есть скромная, но перспективная работа. Там нужны мои знания. Я получу ее, потому что за спиной у меня брешь, которую я преодолевал пять лет: 50 экзаменов и сотня рефератов. Только в фильме мы показываем это за одну минуту.

Передо мной чудовище, с которым я сражаюсь. За мной – брешь, которую я одолел: 100 человек до того хотели убить меня, и где они все теперь?! Преодоление бреши укрепляет веру в победу героя.

Как правило, ничего не достигается так, как мы этого хотим или планируем. Путь к цели идет через бреши. Драма только комментирует эти узнаваемые моменты жизни каждого. В развитии энергии драмы бреши играют важную роль.

БРЕШЬ И ИСТОРИЯ ИЗ ЖИЗНИ

Фильм "Экипаж" известен в России каждому. Бесчисленные показы по телевидению, пародии в разных передачах, цитаты и заставки популярных программ... И это ничто в сравнении с обвалом успеха, когда он вышел на экраны. В маленьких городах России его смотрело больше людей, чем было жителей, потому что дети бегали на фильм по 3-4 раза. В больших городах очереди завивались вокруг кинотеатров кренделями...

Удивительно, но этот фильм должен был погибнуть в первые дни съемок. Брешь разверзла перед нами зияющую пропасть и практически поглотила нас.

В конце 70-х годов я решил снять первый советский фильм катастроф

"Экипаж". Денег было мало, но Аэрофлот нам помогал. Дал бесплатно огромный самолет ТУ-114, который отлетал все положенное ему время и встал на кладбище самолетов в конце аэропорта Домодедово. Двигаться он не мог. И я решил: построю прямо на аэродроме вокруг самолета декорацию аэровокзала и взорву вместе самолет и аэровокзал. Такого масштабного трюка тогда даже американцы не делали. Будет кадр века. А на фоне этого гигантского пожара сниму много увлекательных трюковых сцен.

Летчики позволили мне построить декорацию рядом с кладбищем самолетов прямо на взлетной полосе. Она, на наше счастье, стояла на ремонте и бездействовала 4 месяца.

Воодушевленные, мы бросились в работу. Но нам грозила брешь: в Москве этим летом планировались Олимпийские игры. На стройках хорошо платили, и все работали только там. А наша декорация строилась кое-как. На нее пригоняли пьяниц, посаженных на 15 суток. До 11 утра они что-то делали, а как только в магазинах открывались водочные отделы, напивались и лежали на траве.

Прошло 4 месяца, и брешь раскрыла пасть. Хозяева аэродрома пришли и сказали:

– Распишитесь, что через три дня ваше пребывание на взлетной полосе будет преступлением, вам грозит штраф или 6 месяцев тюрьмы. Взлетная полоса готова.

– А как же декорация?

– Мы ее разрушим.

– Но мы ее еще не достроили. А после нам надо снимать ее три недели.

– Три дня, и ни одного больше. Декорацию сроем, место закатаем асфальтом.

А мы вложили в эту декорацию все деньги фильма. Мечтали снять кадр века. Нам грозит полное поражение. Но эта угроза времени вызывает то, что называется регулировкой или приспособлением. Мы приспосабливаем свои желания к реальности, изменяем свое поведение.

Мы решили: начнем снимать сиену, когда огонь уже охватил всю декорацию. Кто там разберет: достроена она или нет? А на фоне пожара взорвем самолет. Это был ужасный компромисс, но другого выхода не было. Все-таки останется уникальный кадр: пылающий аэропорт и взрыв настоящего самолета.

Для этого нам необходимо 6 тонн горючего: зарядим 2 тонны в декорации, 2 тонны разольем по полю между аэродромом и самолетом, 2 тонны зальем в самолет, чтобы он взорвался.

Горючее должно было приехать в 3-х цистернах. С утра ждем, но приезжает только одна цистерна.

– Где остальные? – спрашиваю.

– Больше ничего не будет. Говорят – много просите. Но меньше нельзя. Пожар не получится. Счетчик времени тикает. Конфликт напрягается. Возникла новая брешь. Снова надо проводить регулировку, приспосабливать свои желания к реальности, менять поведение, чтобы преодолеть брешь.

Единственную цистерну залили в самолет, заперли двери, чтобы керосин не выветрился. А я кинулся на студию уговаривать начальников, чтобы выдали из фондов студии еще 4 тонны. Экономика-то была плановая, все было заранее распределено. Купить горючее на рынке – это было преступление. Потом уже оператор рассказывал мне:

– Я за тобой иду по кабинетам начальников, а они хохочут: "Тут ''твой" режиссер только что плясал, сценки разыгрывал. Насмешил".

Это я их убеждал, какие будут увлекательные съемки: кадр века. Но убедил. Обещали назавтра еще дать две цистерны из запасов.

Перепрыгнули эту брешь. Ожидаем счастливого итога. Ночью снимали сцены без огня. Днем я спать не могу. Чувствую – сегодня мы снимем кадр века.

Возбужденный, еду на аэродром, а сзади тяжело катят бензовозы. При въезде на аэродром встречает меня начальник охраны. Я ему говорю:

– Приходите на съемки. Будем взрывать самолет. Вы такого еще не видели!

– Еще один? – спрашивает начальник. – Обязательно приду. И жена тоже придет.

– Еще один? – не понял я. – У нас всего один самолет.

– А кто же только что взорвал другой? Очень было эффектно. У нас чуть стекла не посыпались.

– Этого не может быть. Мы по ночам снимаем...

– Шутник, – погрозил мне пальцем начальник. – Вон ваша съемка вовсю идет.

И я действительно вижу, в самом конце взлетной полосы что-то

вспыхивает и взрывается яркими звездочками, будто фейерверк. Хочу шоферу сказать "быстрее", а не могу, только рукой машу. И тут вижу, навстречу бежит администратор. Подбегает – лицо белое, как в муке.

– Не волнуйтесь! Не кричите, – говорит он, тяжело дыша. А я не то что кричать – мычать не могу. В горле ком. Рукой знак вопроса в воздухе рисую: "Что?"

– Самолет взорвался.

Хотите – верьте, хотите – нет, – от такого известия во мне будто что-то вырубилось, и я мгновенно заснул. Проспал, правда, всего несколько секунд, но хорошо помню, как проснулся от толчка – машина встала. Мне легко и радостно, будто я спал целую ночь. Прямо передо мной ослепительно ярко горит самолет. В шасси самолетов применяются магниевые сплавы. Их трудно воспламенить, но, разгоревшись, они сыплют фейерверки разноцветных искр.

Однако был день. К ночи, когда начнутся съемки, все прогорит.

– Что случилось?

Рано утром пиротехники открыли дверцу в самолет, салон был пропитан парами бензина, и от контакта с воздухом произошло самовозгорание. Такие случаи изредка бывают.

Все, что нам осталось, – недостроенная декорация, три ночи съемок. И много впустую подготовленных трюков. Все это выглядело, как пародия на мечту. Мы провалились в брешь. Надо снова провести регулировку и начать новое преодоление бреши. Приходят люди. Должна начаться работа. Значит, надо спрятать растерянность, надеть улыбку на лицо и выглядеть уверенным хозяином положения.

– Готовьте к съемкам декорацию, – говорю пиротехникам. – Будем снимать на фоне огненной стены аэропорта что удастся. Сожжем его в три приема.

По правилам персонаж еще раз привел ситуацию в порядок или приспособился. Теперь он предпримет новое действие. И он надеется, что окружающий мир на этот раз будет работать вместе с ним. Таким образом брешь будет преодолена.

Все ходили подавленные. Единственный, кто выглядел искренне довольным, был главный пожарный. Еще бы! Его пожарные окружили самолет кольцом воды, чтобы никакая искра не залетела на декорацию. Целый месяц на съемках дежурили три пожарные машины, и никакого Дела им не было. И вдруг такой случай – спас декорацию. Он сразу же почувствовал себя главным человеком, не отходил от меня – симпатичный, полный, румяный, просто светился радостью. Хочет придать лицу скорбное выражение, хмурит брови – все-таки у людей горе, – но никак не может удержаться от счастливой улыбки победителя огня. Надо бы похвалить его, сказать, как много сегодня зависит от пожарных.

– Спасибо вам, друзья пожарные. Сегодня мы надеемся на вашу помощь. Всю ночь на съемке будет, не утихая, полыхать огонь. Вы нам можете помочь, как никогда.

– Да-да, – кивает радостный пожарный.

– Мы разделим декорацию на три части. И каждую часть будем снимать по очереди. Это значит, что декорация будет гореть три ночи. – Я показал ему три пальца, и он закивал:

– Да-да! – И сам показал мне три пальца.

– На фоне огня мы будем снимать сцены с артистами и каскадерами. А вы, друзья-пожарники, с обратной стороны декорации поливайте водой остальную часть декорации, которая ни в коем случае не должна загореться. Пока мы снимаем на фоне первой трети, следите, чтобы другие две трети не загорелись. Потом мы начнем снимать вторую треть декорации. Она будет гореть, а в это время берегите от огня последнюю треть.

– Да-да! – кивает румяный пожарный.

Ближе к ночи вспыхнула огненная стена первой трети декорации. Началась съемка.

Первый кадр: пробив оконную раму, на площадь выехал переполненный людьми автомобиль.

Второй кадр: охваченный огнем каскадер пробежал, как живой факел, – один из летчиков накинул на него плащ, затушил огонь.

Третий кадр: летчик, укрывая от огня ребенка, выносит его из здания.

Я пригнулся к глазку киноаппарата, слежу за репетицией. Но чувствую, что-то в кадре не так, как должно быть. Как будто декорация вся изнутри подсвечивается.

– Горит, что ли, все? – спрашиваю пожарного.

– Да-да, – радостно кивает он.

– Что "да-да"? Я же просил поливать водой декорацию изнутри.

– Да, да, – соглашается пожарный.

– Воду, – ору, – лейте на декорацию!

– Какую воду?

– Вашу! Из пожарных машин.

– У нас нет воды, – пожимает плечами пожарный.

– Как нет?

– Так. Мы ее еще днем всю вылили, когда ваш самолет взорвался.

– А чего же новой не набрали?

– Никто не сказал.

– Весь вечер вам твердят, что надо защитить декорацию от огня. Вы меня слушаете, киваете...

Тут пожарный заулыбался еще шире и смущенно сказал:

– Да вы как-то быстро говорите. Слушать интересно, а понять нельзя.

И я вижу, что он до ушей залит спиртом – принял на радостях, что спас декорацию.

– Да вы не горюйте, – утешил меня пожарный. – Мы сейчас заправимся водой, вернемся и все потушим.

Действительно, три пожарные машины развернулись перед горящей декорацией и уехали. Минут через двадцать они вернулись с водой.

Декорация к этому времени полыхала, как Москва при Наполеоне. Через час от нее остались одни головешки.

Это была полная катастрофа. Потом мы собрались, подумали и стали все снимать по-другому. Но это другая история.

Эта история похожа на те, которые вам часто хотят рассказать первые встречные, узнав, что вы из кино:

– У меня есть потрясающий материал для фильма! Бери и снимай.

Нет. Не обманывайтесь. Это просто случай из жизни. Как будто похожий на то, что мы видим в фильмах. Но между ним и фильмом пропасть. История для фильма – это конструкция, которая в итоге становится похожей на жизнь. Когда все правила спрятаны внутри.

Дилетантские знания, когда вы что-то слышали, а что-то нет, мало помогут вам. Важно, чтобы все правила работали сообща.

Герою должен противостоять антагонист, превосходящий силой. История должна развиваться от события к событию. Каждое событие разворачивается в три акта, через поворотные точки.

Тема должна расти в непрерывном конфликте с контртемой. Среди всего этого герой растет, преодолевая бреши.

Это перечисление с непривычки выглядит как-то пугающе сложно – на самом деле нет ничего проще, когда привыкнешь. А конечный эффект настолько выразителен, что, освоив ремесло, вы не сможете вернуться к неграмотной самодеятельности.

В этой истории с пожаром не работает злая воля антагониста. Вместо него много разнообразных препятствий, не подчиненных единой сквозной сверхзадаче. Поэтому и герой не проявляет достаточно риска, мужества, отваги, чтобы преодолеть бреши.

Нет четкой "точки без возврата", нет кризиса перед кульминацией... Короче, нет многого, что должно быть спрятано в структуре, внутри истории для напряжения конфликта и развития темы. Все это, конечно, можно ввести в историю. В эту, как и в любую другую. Но для этого ее надо всю переписать. А факты можно взять эти. можно выдумать другие. Факты для истории не много значат. Все зависит от того, как мы работаем с этими фактами. Это просто история из жизни. Чтобы понять альтернативу этой истории из жизни, вспомните гениальный фильм Феллини "8 1/2".

Там тоже есть режиссер и перед ним множество непреодолимых проблем. И как будто нет антагониста. На самом деле он есть: ангел и дьявол борются в душе героя. И все бреши, которые возникают, все барьеры, которые вырастают, центрованы одной главной проблемой – темой фильма.