Воспоминания Анастасии Цветаевой.

Толстенная мемуарная книга, от которой чрезвычайно трудно оторваться. Читать эти воспоминания интересно даже в том случае, если цветаевские стихи «о-если-б-знали-из-какого-сора» тебя мало волнуют. Москва, Петроград, Таруса, Коктебель, великие люди и величайшие потрясения. И да, если сравнивать не творческую силу, а человеческие качества, Анастасия приятнее Марины.

«Быт, окружавшие её люди — всё было вдали. Всё было только помехой к чтению. Лишь вконец устав, она выходила из своей комнаты, близоруко щурясь на всех и вся, с минуту смотрела, слушала, уж вновь готовая уйти в себя и к себе».

2. «Письма из деревни», Александр Энгельгардт.

Ироническая рассудительность, честный разговор с читателем, простительное многословие, свойственное XIX веку, масса любопытных житейских и бытовых подробностей (не только о тонкостях севооборота, качестве и количестве навоза!). Впрочем, о сельском хозяйстве и тяжёлой (для крестьян) деревенской повседневности, как доказывает Энгельгардт, тоже можно писать увлекательно!

«Выпив водки, я ужинаю и во время ужина учу кошек терпению и благонравию, чтобы они сидели чинно, не клали лапок на стол».

«Неурожай — плохо. Урожай — тоже плохо...».

3. «До свиданья, мальчики», Борис Балтер.

Предвоенная Евпатория, запах цветущей акации и выброшенных на берег водорослей, бурты добытой соли, толпы беспечных курортников. Отлично описан конфликт комсомольцев, которых горком направляет в военное училище, с «мелкобуржуазными» родителями. Запоминающиеся эпизоды — игра в шахматы на деньги и прополка необъятных колхозных полей.

«Каждый из нас готовился стать в жизни значительным человеком. Об этом мы никогда не говорили, но это подразумевалось».

4. «Возвращение Сэмюэля Лейка», Джен Вингфилд.

К литературе американского Юга я испытываю сложные чувства (за исключением «Унесённых ветром»). Например, многократно расхваленные «Жареные зелёные помидоры» не вызвали у меня ничего, кроме брезгливого отвращения, а классический роман «Убить пересмешника» просто не запомнился. Самое неприятное в «Возвращении...» — отражение глубоко чуждой мне одномерной американской религиозной морали и провинциального уклада.
Книге — скорее «нет», чем «да».

«Электрический провод, даже не под напряжением, всё равно опасен. Проводом можно связать. Или задушить».

5. «Никто не умрёт. Убыр», Наиль Измайлов.

Первый «Убыр» — блеск, второй — так себе, чувствуются поспешность и ледяная хватка невидимой руки рынка. Ушло ощущение новизны, рассосалась вся жуть, маловато стало «татарскости». Одним словом, страшилка получилась зауряднейшая (и нестрашная). А ещё я не люблю, когда любимые персонажи взрослеют/стареют/резко меняются.

«Какой-нибудь герой в игре или фильме из траблов и страшных переживаний в шрамах выходит, наполовину седым или морщинистым хотя бы. А у меня ямочка на щеке появилась. Позорище».

6. «Высокий замок», Станислав Лем.

Каким был довоенный Лемберг-Львов, населённый в основном поляками, немцами и евреями? Воспоминания знаменитого писателя, который рос в Лемберге в период между двумя мировыми войнами, действительно способны заинтересовать. Россыпь деталей и первых впечатлений — истинное сокровище. Вот маленький СтанИслав воровато пожирает засахаренный аир (мне захотелось попробовать, да), вот украдкой разглядывает медицинские атласы отца и полупорнографические книжонки, вдыхая характерный запах книжной пыли, вот любуется панорамой Лемберга, вот подпаивает свою репетиторшу по французскому. Очень хороши и рассуждения Лема о природе современного искусства. Ключевая (для меня) фраза: «...острота желаний гораздо важнее их осуществления».

7. «Мальчик из Уржума», Антонина Голубева.

Хорошая пропаганда, нужная. Детство советского государственного деятеля Сергея Кирова как оно есть. Уржум, расположенный на юге Вятской губернии, в те годы был особенно захолустным. Меня поразило, что аптекари учитывали лютейшую неграмотность населения: «лекарства с белыми хвостами можно пить, а те, что с жёлтыми, пить нельзя — ими можно только натираться».

Описана деятельность тайных типографий, выпускавших запретную большевистскую «Искру», а также борьба ссыльных с царским режимом. Мытарства с гектографом и листовками — отдельная песня.

 

8. «Лето кончится не скоро», Владислав Крапивин.

Пожалуй, одна из самых грустных крапивинских книг, я даже не уверена, что когда-нибудь захочу её перечитать. Год написания в данном случае имеет значение — 1994-й. Со всеми вытекающими. Надежды на не то что на светлое — даже просто на нормальное человеческое будущее — не было совсем. И это чувствуется.

«А в Югославии перемирие нарушилось, снова палят по городу Сараеву из миномётов».

Судьба планеты висит на волоске, но воздушный змей всё парит над безлюдными пустырями...

9. «Кафедра», И.Грекова.

Работа на научной кафедре советского вуза с математическим уклоном – это серпентарий или «жить можно»? И то, и другое! Повседневная нелёгкая работа, соперничество, чахлые тройки вместо заслуженных двоек, кропотливое «выращивание кадров» и личная жизнь, остающаяся в тени. Пожалуй, самое ценное в книге — это неявный призыв не делать скоропалительных выводов ни об одном человеке.

«Доброта всего важней в человеке. Важней, чем способности, эрудиция. Знания всегда можно приобрести, а доброту нет».

10. «Обитель», Захар Прилепин.

Можно ли написать о Соловецком лагере без надрыва и налёта чернушности? Вот Прилепин смог. Он вообще умеет говорить о страшном (о приближающейся смерти, об унижениях, о запредельном холоде, о непосильной работе, о жалкой баланде) так, что читать его рассказы и романы может любая нервная барышня. Образ лагерного начальника Эйхманиса интереснее и многограннее образа главного героя – заключённого. Больше всего я люблю прилепинскую публицистику (типа «Писем из Донбасса»), но и «нацболовский» роман «Санькя» в своё время меня впечатлил. «Обитель» тоже заставила задуматься, но перечитывать её я буду вряд ли.

«Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел».

11. «Дума про Опанаса», Эдуард Багрицкий.

Ужасы гражданской войны на Украине, изложенные в свойственной Багрицкому романтической манере. Холодок по спине, холодок узнавания, ибо в наши дни происходит практически то же самое.

«Украина! Мать родная! Молодое жито! Шли мы раньше в запорожцы, а теперь — в бандиты». «Полетишь дорогой чистой, залетишь в ворота, бить жидов и коммунистов — лёгкая работа!».

12. «Синий город на Садовой», Владислав Крапивин.

Крапивинские мальчики (и даже девочки) меня никогда не разочаровывают. Умные, талантливые и ответственные не по годам герои по одну сторону и взрослые, но инфантильные читатели моего типа — по другую. В детстве Крапивина не читала (кроме «Островов и капитанов»), сейчас самое время. «Синий город на Садовой» — вещь душевная, хотя и полная детско-юношеского максимализма (в этом весь автор).

«Были тайны тогда неоткрытыми,

Мир земной был широк, неисхожен,

Мастерили фрегат из корыта мы

С парусами из ветхой рогожи,

Мы строгали из дерева кортики,

Гнули луки тугие из веток —

Капитаны в ковбойках и шортиках,

Открыватели белого света».

13. «У них что-то с головой, у этих русских», Анна-Лена Лаурен.

Свежий взгляд и на нашу повседневную, и на нашу парадную жизнь. Финское восприятие (и кросс-культурная коммуникация как таковая) мне по душе, выплески типичного либерального мировоззрения — нет. Лаурен с уважением говорит о том, что русские любят застольные беседы о философии и религии, но осуждает наших женщин за подчёркнутую «декоративность». Главы о политике устарели (книга написана в 2004-м), кроме того, там ничего хорошего: демократия в опасности, Путин плохой, воевали русские всегда неправильно. А ещё авторша как-то уж слишком скучновата, добропорядочна и законопослушна.

«Как финка, живущая в России, я считаю своим долгом научиться принимать все проявления русской культуры. Однако должна признаться, что свадебные конферансье заставили меня осознать, где границы моего терпения».

 

 

14. «Люди, которые всегда со мной», Наринэ Абгарян.

Осторожно, побочный эффект: после прочтения этой книги хочется поехать помогать армянам отвоёвывать Арарат. О нескольких поколениях большой армянской семьи, члены которой в разные годы пережили много бед (в том числе – погром в Кировабаде (Гянджи), но сохранили лучшие качества. Ненависти к туркам/азербайджанцам почти не чувствуется. Чувствуется любовь к жизни и к её частностям: к знакомым горам и рекам, к запаху свежевыпеченного хлеба, к вкусу нагретых солнцем помидоров...

Господь-джан, пошли мне ещё много-много таких же ярких и тёплых книг! Прекрасная вещь, человечная и искренняя. И да, вряд ли есть на свете армяне, которые стыдились бы своей родины.

«Часть незрелых орехов уйдет на варенье. Другая часть созреет до маслянистых сладких ядрышек. Ореховые перегородки затолкают в стеклянные толстодонные бутыли, зальют тутовкой, оставят на месяц в темных погребах, а потом будут лечить этой настойкой желудочную боль. Скорлупа пойдет на растопку дровяных печек. В этом каменистом, скупом на урожай краю ничего не выбрасывают. Всему своё место и предназначение. И время».

15. «Луна, луна, скройся», Лилит Мазикина.

Вампирщинки не хотите ли? В топку примитивные книги Стефани Майер! Цыганское фэнтези, в котором автор смело перекраивает историю Европы XX века, поистине завораживает. Иногда даже возникает чувство, что ты бродишь в темноте по собственной спальне, в которой без твоего ведома переставили вещи. Фанаты кофе и несчастные «совы», чувствующие себя утром совершенно разбитыми, у автора для вас плохие новости (или хорошие – как посмотреть!). Автор «Луны, луны…» — самая известная современная интернет-цыганка Лилит Мазикина, особа талантливая и экстравагантная. «Цыганская» линия в данном случае кажется мне значительно интереснее линии «вампирской» (кровяная колбаса — буэ).

«Луна, луна моя, скройся, тебя украдут цыгане! Они возьмут твоё сердце и серебра начеканят!».

 

16. «Нулевые на кончике языка», Гасан Гусейнов.

Тенденциозно и ядовито о некоторых языковых нюансах 2000-х. Втиснуть упоминание дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в книгу о лингвистике? Автор и не на такое способен! Меня, например, взбесило то, что он является противником идеи использования буквы «ё» на письме и расстановки ударений в «ошибкоопасных» словах. По его мнению, любой приличный образованный человек и без письменной подсказки должен знать, что, где и как. Например, я, по мнению господина Гусейнова, являюсь типичным выходцем из социальных низов («такому до конца жизни будут понятны только книги, печатаемые для младших классов нерусских школ») — с ударениями у меня изрядные проблемы. А ещё книга слишком злободневна, поэтому устареет очень скоро.

 

17. «Адриан Моул и оружие массового поражения», Сью Таунсенд.

Местами — противно, хотя необычно и талантливо, местами — смешно. Невероятный британский юмор нивелирует неприятности, всю жизнь преследующие главного героя.

«Послушай моего совета, держись подальше от страдалиц. Они засосут тебя в свой жалкий мир».

Видно, что автор привязана к своему проблемному герою-недотёпе, поэтому-то он выживает во всех передрягах. Мои любимые персонажи этой части — великолепная Пандора Брейтуэйт и адский лебедь сэр Гилгуд.

«Кстати, вы знали, что лебедь может сломать человеку руку?».

18. «Поэтка», Людмила Улицкая о Наталье Горбаневской.

Советские диссиденты как явление. Сердцевина книги — описание участия поэтессы Натальи Горбаневской в акции «За вашу и нашу свободу» (1968-й, Красная площадь). От меня — ни симпатии, ни сочувствия. Диссидентский (позднее — правозащитнический) мирок затхл и замкнут, а лидеры разномастных «протестов» традиционно вызывают только раздражение и неприязнь. Естественно отображена только обыденная часть жизни Горбаневской, хотя она практически не интересовалась бытом. Кстати, в казанской тюремной спецбольнице диссидентка содержалась одновременно с ещё более одиозной Валерией Новодворской.

19. «Прислуга», Кэтрин Стокетт.

Все мы расисты, не забывайте. Белые герои этой книги (время действия – 1960-е, место — городок американского Юга) испытывают по отношению к цветным брезгливость (вплоть до требования пользоваться отдельным туалетом) и желание отделаться, но зависимость в бытовых вопросах их всякий раз останавливает. Чернокожие пытаются бороться за свои права с помощью энергичной и сострадательной белой девушки-журналистки. Книга неплохая, но не думаю, что корень проблемы именно в цвете кожи. Отношение к белой прислуге может быть точно таким же враждебным и несправедливым.

«Запрещённые книги я всегда заказываю у книготорговца в Калифорнии, рассудив, что, если штат Миссисипи запретил их — книги наверняка стоящие».

20. «Посторонним В.», Наташа Апрелева.

Нарушать нежную ткань этого повествования своими комментариями мне кажется неуместным. Книга очень женская, в хорошем смысле слова, передать её изменчивое настроение в нескольких предложениях слишком сложно. Житейские проблемы, маленькие повседневные трагедии, замужество, дети, работа, воспоминания о большой любви.

«Подозреваю, что просто они видят во мне Дуньку-С-Мыльного-Завода, а не роковую, допустим, женщину, la femme fatale, опасную соперницу, инфернальную сумрачную красавицу».

«Точка бифуркации это называется (как я люблю это слово – ооооо, ооооо), когда после каких-то очень незначительных событий система перестает быть прежней, а становится вообще неизвестно чем, другой системой, и не совсем понятно, что и как с ней делать, да и делать ли вообще».

«У каждого в шкафу» того же автора в разы хуже, как ни странно.

21. «Сестра», Петра Хаммесфар.

Об ужасах сестринской любви, о том, что сильные чувства — вещь крайне опасная и непредсказуемая. Сумасшествие главной героини кажется заразным, её маниакальной подозрительностью пропитываешься с каждой страницей.

«Она снова уставилась на меня, как будто хотела загипнотизировать своим взглядом. На что намекала эта мерзавка?».

Триллер как триллер, словом. Ничего хорошего. Книга оставила тягостное впечатление, если честно, да и скачала я её только ради того, чтобы ознакомиться с популярной современной немецкой литературой.

22. «Член общества или Голодное время», Сергей Носов.

Гротеск гротескнейший. Нарастание абсурда по мере развития действия — приём не новый, но в данном случае довольно неожиданный. Немного веган-пропаганды в непривычном ключе: «Мы едим мясо, не изменяя нашим вегетарианским убеждениям. Едим без всякого удовольствия, с отвращением».

Эпоха, которая служит фоном этой странной повести, тоже заслуживает внимания: начало девяностых. Безнадёга, распродажа скарба, жизнь впроголодь — и здесь же беспредел, громкие речи с экрана, дурацкие переименования и первые иностранные вывески на Невском. «Общность интересов испытывалась в очередях — всем ясно стало: стало как-то не так».

 

23. «Полианна вырастает», Элинор Портер.

Сентиментальненько, вяло, предсказуемо, не слишком интересно, местами явно притянуто за уши. Кажется, никто из нас ни разу не Полианна. Первая часть была куда трогательнее и достовернее, так как для маленькой упрямой девочки наивная позиция «сдохну-но-увижу-хорошее-в-чём-угодно» более естественна.

«Если думать о пончике, а не о дырке в нем, хуже не станет, а может стать лучше».

«Она здесь только четыре дня, но не потеряла ни минуты зря и уже может причислить к своим друзьям мусорщика, участкового полицейского, разносчика газет, не говоря уже обо всей моей прислуге».

24. «Мой Дагестан», Расул Гамзатов.

Великолепный Гамзатов о прекрасном Дагестане в переводе талантливого Солоухина. Теперь-то я знаю, почему аварцы непохожи на лезгин, кумыков и даргинцев, а лакцы — на татов, табасаранцев и ногайцев. Ещё недавно отличить представителей этих народов можно было «по одному только искажению русского языка».
Кстати, тема до сих пор актуальнейшая: «...болгарский и русский языки — родные братья, а наши языки — даже не четвероюродные».
Любовь к своим горам, к своему народу, каноничный образ имама Шамиля, непреложные законы гостеприимства. «Гость в горах всегда появляется неожиданно, но он никогда не застаёт нас врасплох, потому что гостя мы ждём всегда, каждый день, каждый час и каждую минуту».
Непростые взаимоотношения с русскими тоже отражены у Гамзатова: «Сначала мы узнали русских солдат, а потом уж русских поэтов».

 

25. «Фелiкс Австрiя», София Андрухович.

Автор отдала дань Станиславу (современный Ивано-Франковск) и щекотливому национальному вопросу (немцы, поляки и богатые евреи — господа, западные украинцы — прислуга). Ушедшая в прошлое Австро-Венгрия, здравствуй. Главные героини — выросшие вместе неженка Аделя (немка) и практичная Стефа (украинка), почти сёстры. Почти. На самом деле — госпожа и служанка. Над этой неоднозначной книгой витает и аромат традиционной венской выпечки и вонь невынесенного вовремя горшка.

На русский книгу не переводили, кажется.

«Мені не зимно. Холодний вітер не проймає. Будинки — єврейські, вулиці — польські, а все місто, небо з хмарами, зорями, дощем — моє» («Мне не зябко. Холодный ветер не пробирает. Дома — еврейские, улицы — польские, а весь город, небо с облаками, звёздами, дождём — мои»).

«Українцям завжди бракувало згуртованості — і як тут не захоплюватись прикладом наших німців чи євреїв» («Украинцам всегда не хватало сплочённости — и как тут не восторгаться примером наших немцев или евреев»).

26. «Неделя как неделя», Наталья Баранская.

О нелёгкой доле советской женщины-горожанки, вынужденной одновременно рожать и воспитывать детей, зарабатывать деньги наравне с мужчинами и вести научную работу (а ещё — регулярно посещать партсобрания!). Убийственно тяжёлый быт, выматывающие будни, испорченные рутиной выходные. Минимум радостей, максимум тягот, но жизнь не останавливается, ощущения «мы все несчастны» нет.

«Я лично увлекаюсь спортом — бегом. Туда бегом — сюда бегом. В каждую руку по сумке и… вверх — вниз: троллейбус — автобус, в метро — из метро».

27. «Частный случай», Юрий Слепухин.

Чёрно-белый роман о бдительных чекистах и неудачливом советском литераторе, сдуру решившем опубликоваться на Западе. Опасность «голосов из-за бугра» нисколько не преувеличена, к сожалению, пропаганда такого рода была и есть, но с литературной точки зрения вещь так себе. Говорят, у автора есть романы в разы лучше.

«Я прикинул — если эту вещь отретушировать, получится потрясающая сатира. Там, например, есть такой старшина — ну типичный служака-сверхсрочник, простой, грубоватый, а в роте у него этакие современные мальчики, некоторые из интеллигентных семей, — отсюда всякие смешные ситуации. Всему этому можно придать совсем другой оттенок, и тогда…».

28. «Мой белый, белый город», Илья Штемлер.

Интернациональный Баку в годы войны — это не город-праздник, а тёмные слухи, постоянная нехватка еды, многочисленные беженцы, которые, впрочем, чаще всего переправлялись по Каспию в Среднюю Азию. Автору особенно запомнились голоса муэдзинов и запах сырой нефти.

«К вечеру дом наполняется, как таз водой. Постепенно. С первого этажа по четвертый. А к семи часам во дворе стоит шум, как на базаре. Люди перекликаются друг с другом не покидая комнат, прямо через окна. Располагаются обедать на галереях — в комнатах душно. Среди простыней, сохнущих на протянутых от балкона к балкону верёвках, люди напоминают матросов на палубе парусника».

29. «Жонглёры», Глория Му.

Замечательная вещь, необычная, яркая, душераздирающая. О любви, дружбе и дружбе-любви, о человечности, о жизни и смерти. Столько слёз я проливала только над «Оводом», андерсеновскими «Дикими лебедями» и поздними письмами Льва Толстого брату и сестре. Богемный стиль и стиль милитари, шелковицы во дворах, костры на берегу моря, бамбук под снегом в зимней Ялте, милое сердцу южнорусское «скучаю за» вместо литературного «скучаю по».

Кое-что уже в прошлом, например, Курский вокзал теперь не бьёт в лицо «распяленной пятернёй вони», а Крым больше не заграница.
А многое неизменно. «Человек человеку — только повод для иллюзий», но «есть связи, которые не рвутся».

30. «В поисках Одри», Софи Кинселла.

Софи Кинселла хороша не только одой шопоголизму. Книга о девочке, которой страшно выходить из дома и общаться с людьми после глубокой моральной травмы, но которая храбро борется со своими фобиями. Один шаг вперёд, два шага назад, как-то так. Интересно подано вечное противостояние отцов и детей, но читать в аннотации про «глубочайший психологический роман» очень-очень забавно.

«Объяснять это маме смысла нет, потому что тут дело завязано на логике, а мама в неё не верит. Она верит в гороскопы и зеленый чай».

31. «Щелчок», Лидия Чарская.

У меня надуманно-слезливые опусы Чарской вызывали и продолжают вызывать исключительно негодующее бульканье. Эта книжка вообще расистская. Девочка, выросшая у цыган (но этнически — русская), видите ли, отличается от окружения (не хочет и не умеет красть и т.д.) чисто генетически. До измерения черепов г-жа Чарская не додумалась — и на том спасибо.

«Маленькая, с белокурыми, как лён, волосами, она резко отличалась от смуглых до черноты цыганских детей своею внешностью и белой кожей, слегка тронутой налетом загара и пыли.

— Отпустите меня! Отпустите! — молила она со слезами на глазах, протягивая вперед худенькие ручки».

32. «Космотехнолухи», Ольга Громыко.

Ольге Громыко удивительным образом удаётся создавать на одном уровне целые серии книг (редкий дар!). «Космотехнолухи» — продолжение доброго, задорного и смешного цикла о дружной разношёрстной команде космолётчиков-«мозгоедов». Лучше всего, пожалуй, получились рыжеволосый киборг, неравнодушный к сгущёнке, и вредная, но везучая кошка Котька. Инструкции, переведённые с шоаррского, вызывают истерический смех (привет, товары из Китая!). Самая первая книга тетралогии (написанная в соавторстве) в своё время мне не слишком-то пришлась по душе — как раз из-за вмешательства соавтора. Далее — всё отлично, ноль претензий. Жаль, что история закончилась. «…олухи» особенно нравятся мне благодаря отсутствию любовной линии.

«— Спасибо за оперативность, очень приятно, что вы для нас так расстарались...

— Ну что вы, уважаемый! — искренне удивился авшур. — Это ничуточки не из-за вас, а только ради наживы!».

33. «Breakfast зимой в пять утра», Илья Штемлер.

Честно-пречестно о США 1990-х в жанре «дорожный роман». Удивительные контрасты, простые люди с простыми желаниями, разные судьбы, разные истории, поезда, едущие по направлению к Калифорнии, многочисленные эмигранты из Советского Союза, встречающиеся на пути автора.

«Эмиграция — не только физическое перемещение в пространстве, эмиграция — иное состояние души. Тяжесть эмиграции заключается в ломке душевного состояния. Но если душа привыкла к перемене мест, к постоянной кочевой жизни, то эмиграция — чистая условность».

 

34. «Звонок в пустую квартиру», Илья Штемлер.

Спорное, крайне спорное произведение. Совестливость и рукопожатность местами зашкаливают. Например, автор считает, что следует вернуть Финляндии отдельные наши территории. Интересно было читать о деятельности Анатолия Собчака на посту главы Петербурга.

«Драматизм ситуации обусловлен ещё и тем, что на Собчаке не висели вериги прошлого: чины, регалии. Он был просто юристом, профессором — и не более того. В то время как его коллеги «по карьере» несли в себе успешный опыт прошлой жизни».

35. «Леди Сьюзен», Джейн Остин.

Коварной и циничной лицемерке леди Сьюзен я сочувствовала изо всех сил, а это значит, что положительные герои у Остин на сей раз оказались картонными и безжизненными. Редкий случай! С «Гордостью и предубеждением» этот роман и сравнивать нечего.

«Мне надоело потакать чужим капризам, надоело изменять своим принципам в угоду тем, перед кем у меня нет никаких обязательств и к кому я не испытываю никакого уважения».

36. «Маленькая печальная повесть», Виктор Некрасов.

Характерный образчик эмигрантской литературы 80-х. Трое советских мужиков мечтают свалить в «свободный мир» к доступным джинсам, к вожделенной «Лолите» и к бесчисленным кафешкам. Им это удаётся: Саша не возвращается с гастролей, Ашот женится на француженке, Роман периодически выбирается в Париж с советскими киношниками. И что же? И ничего. Новая жизнь ничем не лучше старой, только дружба утрачена.

«Выяснилось, что самое важное в жизни — это друзья. Особенно когда их лишаешься».

 

37. «Между мной и Богом всё кончено», Катарина Масетти.

Недурной экскурс в шкуры обыкновенных шведских подростков, рассуждающих о взрослых проблемах (например, о непропорциональности Стокгольма на фоне малонаселённой Швеции). Кстати, герои книги добровольно и не без удовольствия пьют российское шампанское (надеюсь, не продакт плейсмент).

«Мы заперлись в её комнате, самой странной из всех, что я когда-либо видела. Там были лишь кровать, ночник и табуретка с книгами. «У меня внутри такой бардак, пусть хотя бы снаружи будет порядок», — как-то раз сказала она».

38. «Меж двух времён», Джек Финней.

Скучно, граждане. Книга увлечёт тех, кто хотел бы жить на Манхеттене, остальным сие творение не советую. Тема путешествий во времени раскрыта неплохо, но вязнуть в бесчисленных малозначительных деталях из жизни Нью-Йорка не хочется абсолютно. Герои не понравились и не запомнились, сопереживать им не хотелось ни капли, а это характерный симптом.
«— Вы бывали в Гарлеме?

— Ну, конечно.

— Вам нравится там?

— Еще бы нет — там очаровательно. Я всегда любила деревню».

39. «Векфильдский священник», Оливер Голдсмит (перечитанное).

Читая книги из века XVIII, начинаешь верить в то, что раньше люди были немного другими. В центре событий — наивный и добродушный доктор Примроз, скромная и честная семья, терпящая бедствие за бедствием, ловля состоятельных женихов, роковая ошибка, богач инкогнито, низость и великодушие… Сентиментально, но не раздражает, поучительность не выглядит навязчивой, а благополучный финал не кажется глупым и нереалистичным.

«О чувствах других людей не следует судить по себе. Каким бы мрачным не представлялось нам жилище крота, сам зверёк, в нём обитающий, находит свои хоромы достаточно светлыми».

40. «Крушение республики Итль», Борис Лавренёв (перечитанное).

Как минимум три раза перечитывала эту вещь, считаю её остроумнейшей политической сатирой. Описание взаимоотношений блистательной империи с бедной и негордой квази-демократической страной, возглавляемой шайкой алчных трусов, — сущий трагифарс. Книга написана в 1928 году, почти девяносто лет назад, но актуальна и сейчас.

«…раскрыв футляр, президент Аткин с помощью министра внутренних дел возложил на генерала Орпингтона знаки ордена [Демократической Свободы].
Сэр Чарльз принял дар республики с должным уважением и благодарностью и проводил ее сановников. Вернувшись в каюту, он с облегчением вздохнул, снял ленту, уложил её в футляр и сел писать письмо жене:
...
«По возвращении у меня будет чем развлечь вас и его величество. Поцелуйте Роберта и расскажите ему, что сегодня я получил от здешних властей орден, который страшно пойдёт шимпанзе Аяксу».