Лексико-стилистическая ИЗБЫТОЧНОСТЬ 1 страница

Автор приносит извинения за то, что снова вынужден обращаться к событиям, происходившим первого апреля. Но эти события происходили уже в другом месте — так что рассказывать о них в предыдущей главе было совсем не с руки. Трудно ведь говорить обо всем сразу.

В зале заседаний старого корпуса МГУ (проспект Маркса, 20, второй этаж) первого апреля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года было особенно много народу: по-видимому, у сегодняшних диссертантов недостатка в родственниках не наблюдалось. Родственники эти либо были занудами, либо очень уж хотели на банкет: они проявляли прямо-таки невиданную выдержку, почти целый час ожидая начала церемонии. Первая защита назначалась на пятнадцать ноль-ноль, однако к пятнадцати сорока в зале едва собралось двенадцать членов Ученого совета по журналистике и было совершенно неизвестно, где находились остальные члены упомянутого совета по упомянутой науке. Правда, к шестнадцати ноль-ноль двое из них по очереди позвонили ученому секретарю интересующего нас совета по интересующей нас науке и поставили его в известность о том, что жены их внезапно заболели одною и тою же болезнью, вследствие чего срочно потребовалось вызывать для них скорую помощь, однако эти два члена все таки обещали прийти. А третий член прислал с какой-то студенткой пространную записку о том, что в квартире данного члена унитаз вдруг начал функционировать посредством горячей воды — и это почему-то помешало обладателю унитаза прийти вовремя, однако с минуты на минуту должен был обнаружиться и он.

В половине пятого четыре члена, на явку которых никто давно уже не рассчитывал, неожиданно нашлись. Присутствовавшие члены затосковали: грозившее было сорваться заседание Ученого совета надвигалось, угрозы сорваться не выполняя. Тут уж и остальные члены не замедлили объявиться — включая и не обозначенного выше, который (по причине глубокой старости) просто забыл, что он член. Около пяти образовался кворум. Заседание следовало провести-в-темпе: никому не улыбалось задержаться здесь на ночь.

Первая защита в темпе и прошла. Немолодой человек с бойкими глазами говорил коротко и непонятно — по причине чрезвычайно сильного акцента. Однако на данном этапе защиты от него и не требовалось долгих речей, так что он правильно все делал: по-быстрому внес свой-большой-вклад-в-развитие-отечественной-науки, сделал свой-значительный-шаг-вперед в изучении проблемы-сверхфразовых-единств-на-страницах-молодежной-печати-Дагестана и сел. Совсем лысый ученый секретарь залпом прочитал все отзывы, в которых точно определялся экономический-эффект-от-внедрения-открытия-в-производство. Официальные оппоненты отбарабанили свое. Вопросов не задавалось — и диссертация, представленная на соискание ученой степени кандидата филологических наук, соискала своему автору желаемую степень. После блистательной-защиты новоиспеченный кандидат опять что-то говорил: все расценили это как благодарность-в-разные-стороны, поскольку на данном этапе защиты полагалось уже благодарить. В продолжение всей процедуры люди входили и выходили из зала, почему-то ужасно сильно топая ногами, но как до входящих, так и до выходящих дела никому не было.

Диссертация о сверхфразовых-единствах-на-страницах… была защищена в рекордно короткий срок — за двадцать пять минут.

После непродолжительной передышки, когда дагестанский ученый, сопровождаемый дагестанскими же друзьями-и-близкими, прямо из зала заседаний победоносно отправился в «Славянский базар», совсем лысый ученый секретарь оповестил присутствующих о том, что им предстоит обсудить еще одну диссертацию на тему «Лексико-стилистическая избыточность в газетно-журнальной публицистике конца семидесятых — начала восьмидесятых годов». На сей раз соискателем той же самой ученой степени был некто Продавцов Вениамин Федорович.

Внезапно в зале раздались аплодисменты. Все обернулись на рукоплещущую пару: он круглолицый и румяный, в бороде; она эдакая голландская молочница.

— В чем дело? — интеллигентно спросил председатель Ученого совета.

— Тема зашибенная! — охотно ответила молочница.

— Ах, вот как… — сконфузился председатель Ученого совета и кивнул совсем лысому ученому секретарю продолжать. Тот продолжал; с бешеной скоростью мелькали в руках его бумаги, из которых следовало, что Продавцов Вениамин Федорович не только талантливый ученый, но и председатель культурно-массового сектора где-то-у-себя-там, ответственный за проведение смотра-конкурса со странным названием, профорг кафедры, член общества «Знание», еще раз член, но активный, добровольной народной дружины по охране общественного порядка, руководитель кружка «Светоч», в третий раз член — теперь уже общества садоводов-любителей и, кроме того, выполняет многочисленные разовые поручения…

— Я выйду за него замуж! — разгоряченная перечнем подробностей молочница пожирала диссертанта глазами. Тот как бы даже исчез из виду.

Председатель склонился к одному члену и нашептал ему на ухо такое, от чего член только плечами пожал. Прочие члены насторожились.

— Девушка… — начал председатель, — я…

— Извините меня, пожалуйста! — алея щечками, произнесла молочница и волооко потупилась.

Лысый уже без перерывов дочитал бумаги — и на кафедру пригласили Продавцова-Вениамина-Федоровича-в-рост.

В рост он оказался человеком невысоким и серым, довольно здорово упитанным и весьма причудливо причесанным: волосы как бы просто-лежали-на-его-голове-сверху, образуя правильную дугу от одного уха до другого.

— Я позволю себе начать, — сказал он, но, видимо, все-таки не позволил, потому что не начал. Глазки его воровато забегали: создалось впечатление, что непосредственно перед защитой он обокрал всех присутствующих.

— Прошу Вас, — поощрил вора интеллигентный председатель.

И тут Продавцов понес такую ахинею и с такой скоростью, какой не удалось достигнуть даже совсем лысому ученому секретарю. Тот с восхищением глядел на говорящего, все шире и шире открывая рот.

— Помедленнее, пожалуйста! — раздался с галерки исключительно низкий мужской голос. — Некоторые слушают.

Диссертант опять распустил глаза в разные стороны, потом собрал воедино и несколько сбавил темп.

— Все равно слишком быстро! — не унимались сзади. — Вы что, себе это все рассказываете?

— Молодой человек! — вмешался было вышеупомянутый член, которому что-то нашептали на ухо, но, вспомнив, видимо, о нашептанном, примолк.

— Непонятно же ничего! — обиженно произнес тот же голос.

Продавцов, даже не собирая уже окончательно разбежавшихся глаз воедино, заговорил совсем медленно и очень тихо.

— Теперь не слышно… Погромче, пожалуйста! — вежливо потребовали с галерки. И добавили: — Такое впечатление, будто Вы хотите что-то скрыть! — то слишком быстро, то слишком тихо.

Продавцов увеличил громкость без увеличения скорости. Теперь можно было слушать, но сделалось очень тоскливо.

— Простите, Вы не хотели бы как-нибудь разнообразить интонации? Скучно очень, — признались сверху.

— Молодой человек! — опять возбудился уже-дважды-вышеупомянутый член.

Однако председатель беззвучно отчитал его одними губами, и стало понятно, что «молодой-человек» — это не-просто-молодой-человек…

— Но если скучно! — голос явно немножко-обнаглел.

И тогда Продавцов начал нести свою ахинею медленно, вразумительно и прочувствованно. Румяный бородач — все искоса поглядывали на него — внимательно слушал.

По окончании выступления было предложено задавать диссертанту вопросы.

— Нет вопросов? — обрадовался совсем лысый ученый секретарь.

— Много вопросов. — Бородач оказался безжалостным. — Можно уже спрашивать?

— Спрашивайте, пожалуйста. — Лысый гневно улыбнулся.

— Я вообще-то очень интересуюсь этой самой избыточностью и хотел защищаться по той же самой теме — причем довольно скоро. Вот откуда у меня такой интерес к выступлению товарища Продавцова… чтобы присутствующие не сочли мое поведение странным. Я ведь, прошу заметить, не требовал от докладчика невозможного. Любой слушатель вправе рассчитывать на то, что речь говорящего будет достаточно внятной, — иначе какой же смысл слушать? Вы согласны со мной? — в упор спросил он у трижды-упомянутого-члена.

Тот нервически дернул головой — в крайнем случае, эту судорогу можно было понять как согласие.

— Так вот… Внимательно слушая докладчика, я подготовил довольно много вопросов — и мне кажется, что в ходе их обсуждения мы еще глубже постигнем сущность лексико-стилистической избыточности в газетно-журнальной публицистике конца семидесятых — начала восьмидесятых годов. Конечно, все члены Ученого совета с радостью примут участие в дискуссии, поскольку в настоящее время трудно представить себе человека, который не интересовался бы этой проблемой. Кстати, мое заявление довольно легко аргументировать. Пусть, например, сейчас поднимут руки те члены Ученого совета, которые считают данную проблему чепухой…

Члены затаились — руки не поднял никто. Продавцов вздохнул — настолько облегченно, что чуть не вылетел в широко открытую форточку. А румяный бородач незамедлительно возликовал:

— Вот видите! Значит, все считают проблему эту исключительно важной. Так давайте же спорить, товарищи! Давайте же открыто и без обиняков высказывать свои мнения! Надо разобраться наконец с лексико-стилистической избыточностью в газетно-журнальной публицистике конца семидесятых — начала восьмидесятых годов. Ведь сказал же товарищ Продавцов, что его занимают — цитирую! — «лишь отдельные аспекты этой чрезвычайно интересной и многоплановой проблемы». Заметьте: не вся проблема, а лишь отдельные ее аспекты! Поможем же товарищу Продавцову увидеть значимость его исследования на широком фоне данной проблемы в целом!

— Простите, — прервал говорящего интеллигентный-до-смерти председатель Ученого совета. — Высказаться по поводу проблемы, обсуждаемой в диссертации, каждый сможет потом. Сейчас пока задаются вопросы. У Вас, позвольте узнать, нет вопросов?

— Да что вы! — рассмеялся румяный бородач. — Уйма вопросов! Только я пока к ним еще не подошел. Это я сделал такое вступление, своего рода трамплин построил… чтобы заострить важность проблемы. Потому как многие, — тут он сурово обвел зал заседаний всевидящими глазами, — должным образом не оценили, по-моему, ответственности момента. Особенно вот Вы!

Бородач кивнул в сторону уже задетого им однажды члена. Член заметался — мелко: на миллиметр туда — на миллиметр сюда. Его с трудом остановили соседи.

— И еще Вы! — теперь бородач кивнул в сторону совсем лысого ученого секретаря.

Недолго подождал реакции и, не дождавшись, всем корпусом развернулся в сторону удивительно тихого члена, сидевшего на отшибе.

— Я уж не говорю о Вас! — воскликнул он. — Я заметил, что пока диссертант никак не мог выбрать верный тон речевого поведения, Вы, дорогой товарищ, спали все время. Без четверти восемь Вы проснулись, взглянули на товарища Продавцова и снова уснули. Однако Вы не подняли руки, когда я попросил, чтобы это сделали те, кто считает данную проблему чепухой. Как прикажете понимать Вас?

И тут председатель Ученого совета встал. Он сказал:

— Я не потерплю… — и не успел досказать, чего не потерпит, потому что на этом месте кто-то из членов Ученого совета — на вид заурядная, между прочим, личность — перебил его репликой:

— Пусть говорит! Он дело говорит — значит, пусть говорит!

Реплика возымела страшные последствия: присутствовавшие принялись оскорблять друг друга в довольно-таки основательных выражениях — только председатель (интеллигентный-в-доску!) пытался, правда безуспешно, напомнить о необходимости соблюдать академическую манеру дискуссии. Наконец отчаялся и он, стукнул кулаком по столу и возопил:

— Хорош орать, не на базаре!

Беснующиеся оцепенели. Сделалось покойно.

— Позвольте мне все-таки задать вопросы, — любезным голосом напомнил о себе бородач.

— Давай, борода! — поддержал его заурядная-между-прочим-личность.

— Лексико-стилистическая избыточность — это, я не понял, хорошо или плохо, по-Вашему, Вениамин Федорович? — бородач был вежлив, как мертвый профессор.

— Это?.. Это и хорошо, и плохо, — затравленно улыбнулся Продавцов.

— Здорово сказано! — Голландская молочница, о которой почти уже забыли, снова напомнила о себе. — Это все равно, что вы спросите врача: доктор, у меня повышенная температура? А он вам ответит: и повышенная и пониженная.

В зале засмеялись.

— Нет, я что хочу сказать, — попытался объяснить Продавцов, — на избыточность можно по-разному смотреть…

— Можно-то можно, — миролюбиво согласился бас, — да вот хотелось бы понять; именно Вы — как на нее смотрите?

— А и так, и эдак, — Продавцов загадочно хихикнул, — в том-то все и дело…

— Во хитрец! — восхитился удивительно-тихий-член-сидящий-на-от-шибе.

— Вы кончайте там… крутить! — заурядная-между-прочим-личность со всей очевидностью сильно не любила диссертанта.

— Да я не кручу, не кручу… — карасем на сковородке запрыгал Продавцов, и его глаза убежали за спину. — Просто такое сложное явление, как избыточность, не должно рассматриваться однобоко, поймите же!

— А вот этого здесь не надо, — отчеканила борода. — Давайте не будем спекулировать на сложности. Ваша диссертация как раз и призвана устранить сложность… — он помолчал и взревел, — разрубить этот гордиев узел лексико-стилистической избыточности к чертовой матери! Раскр-р-рошить его! Р-р-растолочь: вот так, вот так, вот так!.. — и румяный бородач грузно затоптался на одном месте, как бы давя ногами множество незримых врагов, потом упал в кресло, расслабился и затих.

— Ну что ж, — тонко улыбнулся интеллигентный-до-умопомрачения председатель Ученого совета. — Наш молодой коллега вложил в свое выступление, пожалуй, слишком много эмоций, но давайте надеяться, что усилиями таких вот молодых, самостоятельных умов интересующая нас всех проблема уже в ближайшее время будет решена.

— Да фигня это, проблема ваша! — равнодушно брякнула голландская молочница и засмеялась противоестественным смехом.

— А что вообще не фигня? — взорвался неожиданно вроде-бы-бывший-тихим-Продавцов. — Я на днях защиту одну слушал — про формы повелительного наклонения с нулевой флексией в многотиражной печати, так там вообще ничего, кроме жуй, клюй, плюй, блюй и прочее… а прошла единогласно!

— И то и другое — фигня, — обобщил с места бородач.

Члены Ученого совета, давно уже обалдевшие, привстали со своих кресел и вытянулись в направлении галерки — с целями явно не миролюбивыми.

— Вы извините, — холодным голосом сказал тот, у которого дома остался горячий унитаз, — но фигня эта, как Вы изволили выразиться, представляет собою серьезнейшую филологическую проблему…

— Какую именно фигню Вы имеете в виду, — перебил бородач, — про жуй-плюй или про избыточность? Первую фигню или вторую?

— Первую фигню! — возопил член. — Про жуй-плюй… тьфу, про формы повелительного наклонения с нулевой флексией! А Вы, — обратился он вдруг к Продавцову, — шантрапа!

— Я? — изумился Продавцов, теряя цвет лица.

— Вы, Вы! Пришли сюда и оскорбляете почтенных людей!

— Что я ему сделал? — Продавцов глазами призвал в свидетели всех присутствующих. — Я про Вас ни слова не сказал!

— Сказали! Вы крайне непочтительно отозвались об отличной диссертации: я руководил этой диссертацией, я! Вот. — Член демонстративно отвернулся от Продавцова. Правда, тут же повернулся и напомнил: — А вы со своей избыточностью — шантрапа! — после чего отвернулся уже окончательно.

— Давайте все-таки держаться в рамках… — неуверенно предложил председатель Ученого совета.

— Да какие тут могут быть рамки! — Бородач не унимался. — Пусть дорогой товарищ Продавцов в двух словах изложит суть дела. Если весь смысл его диссертации в том, что чем больше человек повторяет, тем лучше его понимают, — так это, извините, чушь собачья. Сколько бы раз я ни повторил, что я папа римский, вы же никогда не согласитесь со мной!

— Да уж, — ввернул кто-то из членов.

— Но моя диссертация, — заверещал Продавцов, — отнюдь не сводится к объяснению избыточности как таковой! Я предлагаю же еще и пути увеличения избыточности!

Шум, возникший было в зале, смолк…

— То есть, — тихо прокомментировал бородач, — Вы предлагаете увеличить то, что и так избыточно?

— Да, — проговорил совсем убитый Продавцов. И тут его понесло: — Нужно достичь еще большей надежности и гораздо более прочной усвояемости информации. Нужно придать прессе действенный характер, активизировать ее вмешательство в жизнь, дать зеленую улицу… — Он бросил эту мысль и начал другую. — Есть ведь очевидные вещи! И я имею право судить о них: мною было найдено четыреста сорок два факта лексико-стилистической избыточности… я работал с материалами газет «Советская культура» — триста один случай, журналов «Театральная жизнь» — сто двадцать восемь случаев, и «Рыболов-спортсмен» — три случая.

— Отпа-а-ад! — восхитилась молочница. — Он все сосчитал!

— Да! — с вызовом и достоинством произнес диссертант. — В моем распоряжении тысяча карточек — они, между прочим, здесь, если кто желает убедиться…

— Когда же вы жили? — ужаснулась девушка. — Жена у вас есть?

— Девушка, позвольте просить вас не задавать… — это опять председатель вмешался, но молочница, не останавливаясь, продолжала:

— Интересно же, когда он жил! Я бы загнулась с таким мужем! А Вы мозжечок проверяли?.. Я расскажу один случай, можно? — И она затараторила с такой скоростью, что было бы самоубийством бросаться ей наперерез: — Известен эксперимент, в ходе которого проверялось, здоров у испытуемых мозжечок или нет. Людям предложили лист бумаги в клетку и попросили ставить в каждой клетке по одной точке. Нормальным это сразу надоедает, а у кого мозжечок поврежден, те весь лист точками утыкали. Им уже говорят: довольно, прекратите, а им хоть бы что, им даже нравится, у них двигательная функция нарушена. У Вас, товарищ Продавцов, тоже, наверное, с мозжечком не все в порядке, если Вы такую нудную работу — да еще с удовольствием! Тысяча карточек! Милый, Вы больной человек… Вас стационировать надо, амбулаторно уже нельзя.

— Да не тарахти ты! — прервал ее румяный бас. — Ты лучше посмотри на него: у него и мозжечка-то нет никакого — не видишь разве?

— Я в последний раз требую! — опять возник председатель…

— Подождите вы! — просто-таки грубо оборвал его субъект с галерки. — Тут не до этики, тут человека лечить надо! А вот скажите, у Вас при ходьбе голова не кружится последнее время?

Совсем уже сбитый с толку Продавцов пальцами левой руки потрогал голову — то место, где, по его представлениям, должен был находиться мозжечок.

— Мозжечок не пальпируется, — предупредительно заметила молочница. — Он заключен в черепе… если, конечно, вообще имеется.

— Я не могу защищаться в такой обстановке! — завизжал Продавцов — и, кажется, его нетрудно было понять.

Под общий шум выступил представитель ведущего учреждения и зачитал невнятный отзыв о предложенной-на-рассмотрение-Ученого-совета-диссертации.

— Слово имеет официальный оппонент, доктор филологических наук профессор Илья Семенович Кузин, — благушей заорал вдруг отключавшийся на время совсем-лысый-ученый секретарь.

Продавцов уселся на место, придерживая на голове прядь, перекинутую от уха до уха.

А на кафедре возник плоскоголовый какой-то крокодил, который хорошо поставленным голосом запел:

— Рецензируемая диссертация посвящена исключительно важной и чрезвычайно актуальной теме в ней ставится вопрос на который наша научная общественность давно уже ждет недвусмысленного ответа автор умело подходит к решению интересующей его проблемы работа глубока по содержанию и интересна по форме в ней открываются новые горизонты для комплексных исследований вклад диссертанта в разработку данной темы трудно переоценить в основу диссертации положены новые и оригинальные идеи методы ее выполнения также весьма и весьма новы…

Все это Илья Семенович Кузин пел совершенно обворожительно, в лучших традициях бельканто, то есть демонстрируя только голос — и ничего больше. За время пения он ни разу не изменил позы, да что там позы — пальцем не пошевелил и даже не моргнул ни разу. Сонная одурь накатила на зал: утихомиренные, убаюканные члены немели от удовольствия.

— Таким образом, — заканчивал уже крокодил, — мне кажется что рассматриваемая диссертация является серьезным научным трудом и позволяет ходатайствовать о присвоении ее автору ученой степени кандидата филологических наук.

Когда он допел свою песнь, сонные члены один за другим вернулись к неприглядной яви и насупились. Крокодил сел, не дождавшись ни аплодисментов, ни цветов, на которые, судя по угрюмому теперь выражению его лица, он явно рассчитывал.

— Вениамин Федорович, ответьте, пожалуйста, Вашему оппоненту. — Лысый включился в работу вовсю.

Продавцов поднялся на кафедру, как на гильотину.

— Во-первых, я хотел бы поблагодарить моего глубокоуважаемого оппонента за то, что он внимательно прочел мою диссертацию, и за ценные замечания, сделанные им. Я согласен, первая глава действительно немного длиннее второй, и учту это замечание при переработке диссертации в книгу…

— О-о-ох, — застонали на галерке, — он еще и книгу опубликует!

— Простите, пожалуйста, — не дав никак отнестись к стону голландской молочницы, изумительно вежливо обратился к крокодилу бородач, — Вы действительно внимательно прочли диссертацию?

— Почему этот человек позволяет себе… — начал крокодил, но тут же и умолк от следующего вопроса сверху.

— И пересказать можете? — усомнились там.

— Все, больше нет сил терпеть! — трагически запел Кузин. — Кто он такой? Кто знает этого… этого человека? Скажите, Вы кто такой в самом деле?

— Я папа римский, — смиренно ответили с галерки, — и представляю здесь Ватикан.

— Он же издевается, я сейчас покину зал заседаний. — Кузин вскочил и побежал покидать.

— Вам укол сделать надо, транквилизатор какой-нибудь! — неслось вслед.

Кузина перехватили у дверей и тоже вложили ему в ухо сведения, от которых ему пришлось остановиться и присесть на краешке первого ряда.

— Выведите этих наглецов! — заорал вдруг спавший до этого член, но другой член, бодрствовавший, взял на себя обязанность нашептать ему на ухо все необходимое — и нашептал. Заоравший пожал плечами и нахмурился.

— Садитесь, Продавцов, поблагодарили и — ладно! — взмолился председатель. — Слово предоставляется второму официальному оппоненту — Слепокуровой Глории Викторовне, кандидату филологических наук.

Слепокурова Глория Викторовна, робкое существо лет четырнадцати, боязливо переступила в сторону кафедры. На носу ее были квадратные темные очки с темными же стеклами, занимавшими большую часть поверхности лица и тем самым оказывавшими лицу неоценимую услугу. Человек, раз взглянувший на Глорию Викторовну, мог не опасаться, что ему захочется это повторить.

На кафедре официальная-оппонент сразу же сильно изменилась, себя-в-коня-преобразив. Она раздула мощные ноздри и направила свои телескопы сначала на галерку, а потом в сторону наиболее прытких членов.

Зал превратился в относительно-братскую могилу.

— Я надеюсь, — тихо-тихо сказала Слепокурова Глория Викторовна, — что у присутствующих хватит деликатности не перебивать женщину, чтобы мне не зачитывать одно и тоже по многу раз?

Испугав всех таким образом, она еще тише продолжала — и, между прочим, каждое слово было отчетливо слышно… наверное, даже на улице: вот как умела заставить себя слушать эта Слепокурова Глория Викторовна!

— Итак, мы имеем дело с диссертацией, актуальность которой несомненна. Несомненна, — повторила она, строго взглянув сразу на всех окружающих. — Лексико-стилистическая избыточность в газетно-журнальной публицистике конца семидесятых — начала восьмидесятых годов была предметом внимания двенадцати советских и одного зарубежного, а именно восточногерманского, исследователя. — Слепокурова упомянула их фамилии, имена, отчества, названия книг и статей, место и год их издания, издательства и количество страниц с указанием тех, на которых речь шла именно об этих материях. — Однако я заметила, — телескопы опять поблуждали по залу, — что диссертанту известно лишь десять исследований, — и это сразу внушило мне опасения. Выяснилось следующее: опасения отнюдь не беспочвенны. Я полностью не принимаю интерпретации фактов лексико-стилистической избыточности на страницах 45, 46, 47, 48, 49, 108, 114, 145, 146, 147 и 163; факты заимствованы автором из газеты «Советская культура» за номерами 18, 32, 39. 47, 58, 116, 291 и из журнала «Театральная жизнь» за номерами 1, 4 и 6. Я также не принимаю интерпретации всех фактов, заимствованных из всех номеров журнала «Рыболов-спортсмен». В каждом из упомянутых случаев мы имеем дело не с избыточностью, а с дополнительными новыми и интересными сведениями. Чтобы не быть голословной, разберу каждый из упомянутых мною примеров.

И Слепокурова Глория Викторовна начала анализ, длившийся ровно полтора часа.

— Теперь позволю себе перейти к примерам, в интерпретации которых мое мнение лишь частично расходится с мнением диссертанта.

Она опять начала называть цифры, которых автор, щадя и без того утомленных читателей, здесь приводить не станет, указав лишь, что официальная-оппонент высказала замечания по тридцати четырем случаям, касающимся всех газет и журналов. На это ушло еще два часа с минутами…

Где-то далеко пропикало одиннадцать.

Три раза приходил вахтер. Измордованные члены сонно вращали глазами: у многих были видны одни белки. Четверо храпели, и один свистел. Председатель держал голову в руках. Диссертант расстегнулся весь. Кто-то из его родственников не то скулил, не то пел во сне… На галерке молчали.

Проанализировав все спорные случаи, Слепокурова Глория Викторовна злобно оглядела сильно поредевшие ряды:

— Я позволила себе читать с листа, чтобы сэкономить ваше время и не подбирать нужных слов в процессе анализа прямо на ходу. За исключением упомянутых моментов, диссертация в целом произвела на меня хорошее впечатление: она вполне заслуживает высокого звания диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук.

— Вязать ее! — раздался на этом месте оглушительный вопль с галерки, заставивший содрогнуться тех, кто спал, и тех, кто из последних сил не спал. — Несите веревки!

Под страшные эти слова голландская молочница принялась топать ногами и улюлюкать, что произвело на всех совершенно жуткое впечатление: вскочила — и улюлюкает. И топает ногами — очень сильно… что там у нее на ногах?!

Борода засвистел в два пальца.

Слепокурова Глория Викторовна уничтожила их телескопами и робкой походкой отправилась к двери — хлопнула ею, как недюжинный молодец, и покинула помещение.

Члены зажали уши и полегли под столы, а один из них, ничего не понявший со сна, мелкими перебежками начал тоже продвигаться к двери.

— Стоять! — крикнул Продавцов, и член замер, прижав к брюху лакированный портфельчик, ибо голос Продавцова и весь-его-задумчивый-вид сделался страшен: еще бы — кворум рассыпался на глазах!..

А надо всем этим гремел уже бас румяного бородача:

— Нет, вы вдумайтесь только — на минутку вдумайтесь! — что здесь происходит! Это же сумасшедший дом, глубокоуважаемые члены… Я медик, я случайно оказался на защите — и цель-то у меня была глупая… похохмить, сколько получится, — и убраться восвояси, но, товарищи-члены, вы же шизофреники тут — все как один! Я гарантирую вам точность диагноза, шизофрения — моя специальность.

— Ах-так-вот-что… никакой-он-не-сын… и никакой-он-не-зять… это-вообще-человек-с-улицы… нет-ну-подумайте-какой-хам… нашел-кого-учить-понимаете-ли…

Шепотки поползли, поползли — расползлись, как муравьи, по всему залу, защекотали, рассмешили и тут же обозлили всех, но бас гремел густо:

— Какой тут мозжечок, к чертовой матери! Тут распад уже пошел, прямо на глазах распад, я теряюсь как врач… Я не взялся бы лечить никого из вас, это все какие-то запущенные формы, застарелые: синдромы на благоприятной почве развивались, понимаете?

Никто почти уже не слушал его: сами по себе — без команды — престарелые члены выстраивались в круг, создавая оцепление; прочие — во главе с Кузиным — блокировали дверь, но румяный бас не замечал опасной передислокации: он гремел, гремел, гремел…

— Профессиональный кретинизм — вот как называется ваша общая болезнь, а защита сегодняшняя — массовый психоз на почве профессионального кретинизма. Что тут можно посоветовать? Для начала — никогда больше не собираться вместе: коллектив — это питательная среда для психов, именно в коллективе актуализируются наиболее болезненные проявления профессионального кретинизма. У всех вас, видите ли, иллюзия общего дела — такую иллюзию, поверьте мне, можно подавить лишь в одиночестве, когда очередные бредовые идеи оказывается некому сообщить. И второе — смена рода деятельности. Поскольку для какой бы то ни было интеллектуальной работы никого из вас уже нельзя использовать, вам лучше приняться за такие виды работы, которые не требуют участия интеллекта, — например, уборка-садов-и-парков-нашего-города и тому подобное. Больше ничем помочь не могу. Пойдем, — кивнул бородач голландской молочнице.

— Стойте! — крикнул председатель.

— Давайте на прорыв! — взревела заурядная-между-прочим-лич-ность. — Я прикрою вас! — Она (а это был он) бросилась к двери.

— Мы сейчас милицию вызовем, вы не выйдете отсюда, — заорал удивительно-тихий-член-на-отшибе.

Заурядную между-прочим-личность выпустили наружу, за ней выскользнул кто-то из членов, прочие члены завалили своими телами дверь. Четверо страшных аспирантов завели бородачу руки за спину. Голландская молочница смотрела на все это глазами-полными-ужаса.