II. И вот эти два поэта, которые когда-то были в Париже любовниками устраивают пикник около туалетов.

 

Филу Хенрейду сейчас семьдесят восемь, а Паулине Энслин семьдесят пять. Оба они тощие. Оба они носят очки. Их волосы, седые и редкие, колышатся на легком ветру. Они остановились в придорожной зоне отдыха на шоссе 95 около Фэйрфилда, что за двадцать миль к северу от Огасты. Помещение зоны отдыха вагончатое, а примыкающие к нему туалеты кирпичные. Миловидные туалеты. Благопристойные. От них нету запаха. Фил, который живёт в Мэне и прекрасно знает эту зону отдыха, никогда бы не предложил устроить здесь пикник в летнее время. Когда движение на шоссе разрастается благодаря курортникам с других штатов, дорожное управление ставит целый ряд пластиковых биотуалетов, и эта славная травяная площадка страшно воняет. Но сейчас биотуалеты где-то на складе, и зона отдыха хороша.

 

Паулина раскладывает клетчатую скатерть на, усеянном высеченными инициалами, столе для пикника, который стоит в тени старого дуба, и придавливает её плетёной пикничной корзиной от лёгкого тёплого ветерка. Из корзины она достаёт сендвичи, картофельный салат, дольки дыни, и два куска пирога с кокосовым кремом. Также у неё есть большая стеклянная бутылка красного чая. Кубики льда весело позвякивают внутри.

 

– Если бы мы были в Париже, то пили бы вино. – говорит Фил.

 

– В париже нам не приходилось ехать шестьдесят миль по магистрали, – отвечает она. – Этот чай холодный и свежий. Тебе придётся довольствоваться чем есть.

 

– Я не пытался придраться, – говорит он, и ложит, опухшую от артрита, руку сверху на её (тоже опухшую, правда немного меньше). – Это просто пиршество, дорогая.

 

Они улыбаются друг другу в изношенные лица. Несмотря на то, что Фил был женат трижды, (и разбросал за собой пятерых детей, словно конфетти) а Паулина дважды была замужем (никаких детей, зато десятки любовников обоих полов), у них всё-таки есть довольно много общего. Гораздо больше нежели искра. Фил вроде как удивлён, и не удивлён. В его возрасте – поздний, но ещё не последние дни – ты берёшь, что можешь и радуешься тому, что получил. Они направляются на фестиваль поэзии в кампусе Университета штата Мэн в Ороно. Поскольку у него есть счёт служебных расходов, Фил не поскупился и арендовал Кадиллак из «Хертца» в аэропорту Портланда, где он встречал её из самолёта. Паулина съязвила по этому поводу, сказала, что она всегда знала, что он пластиковый хиппи, но она сказала это нежно. Он был не хиппи, а истинным самим собой, и она знает это. Так же, как и то, что его остеопорозные косточки насладились этой поездкой.

 

Теперь, пикник. Сегодня, им подадут ужин, но еда будет еле тёплым, политым соусом, непонятным месивом, предоставленным им в буфете одной из столовых колледжа. «Пресная еда», так её называет Паулина. Еда приезжих поэтов всегда пресная, и в любом случае её подадут не раньше, чем в восемь часов. С каким-нибудь дешёвым желтовато-белым вином, судя по всему созданным для того, чтобы врезаться в нутро почти уже ушедшим на покой и злоупотребляющим алкоголем лицам, вроде их самих. Этот обед получше, и чай со льдом хорош. Фил даже предаётся фантазии о том, как он ведёт её за руку в высокую траву за туалетами, как только они закончили есть, как в той старой песне Ван Моррисона, и…

Но уж нет. Поэтам преклонного возраста, чьё половое влечение теперь уже неизменно застопорилось на первой передаче, не стоит пробовать такое, само по себе нелепое, место любовной встречи. Особенно поэтам с долгим, богатым и разнообразным жизненным опытом, которые уже знают, что каждый раз зачастую бывает весьма неудовлетворительным, и что каждый раз вполне может стать последним. Кроме того, думает Фил, у меня уже было два приступа. Кто знает, что насчёт неё?

 

Паулина думает, Только не после сендвичей и картофельного салата, не говоря уже о кремовом пироге. Но возможно сегодня. Это совершенно не исключено. Она улыбается ему и достаёт последнее из плетёной корзины. Это газета «Нью Йорк Таймс», купленная в том же магазинчике, где и остальные принадлежности для пикника, включая клетчатую скатерть и бутылку чая со льдом. Как и в старые времена, они подбрасывают монетку, чтобы определить, кому достанется раздел газеты об искусстве. В старые времена, Фил – который выиграл Национальную книжную премию за «Горящих слонов» в 1970 – всегда выбирал решку и выигрывал куда больше раз, чем согласно вероятности был должен. Сегодня, он выбирает орла…и опять выигрывает.

 

– Ах ты нахал! – восклицает она и передаёт ему листы.

 

Они едят. Они читают поделенную газету. В какой-то момент, она смотрит на него поверх вилки с картофельным с салатом и говорит: Я всё ещё люблю тебя, ты, старый жулик.

 

Фил улыбается. Ветер развевает его волосы, словно разлетающийся на семена одуванчик. Сквозь них, кожа на его голове, просвечиваясь, блестит. Он уже не тот молодой парень, что однажды уехал из Бруклина, дабы предаться разгулу, широкоплечий, как портовой грузчик (и такой же сквернословный), но Паулина по-прежнему видит тень того мужчины, что был полон злости, отчаяния и веселья.

 

– И я тебя люблю, Паули. – говорит он.

 

– Мы две старые развалины, – говорит она, и пускается в хохот. Когда-то, она в одно и то же время занималась на балконе сексом с магнатом и кинозвездой, в то время как на граммофоне играла «Мэгги Мэй»* и Род Стюарт пел по-французски. Теперь же, женщина, которую «Нью йорк Таймс» когда-то назвало величайшей современной поэтессой Америки, живёт в доме без лифтов в Куинс*. – Читаем на публику стихи в захолустных городках за бесчестные гонорары и едим на открытом воздухе в зонах для отдыха.

 

– Мы не стары, – говорит он. – Мы молоды, ма бебе*.

– О чём это ты говоришь?

 

– Глянь-ка сюда, – говорит он, и протягивает первую страницу раздела об искусстве. Она берёт её и видит фотографию. На ней высушенный, худой как щепка, улыбающийся мужчина с соломенной шляпой на голове.

 

Девяностолетний Вук издаст новую книгу

Автор статьи: Мотоко Рич

К тому времени, как большинство писателей достигают возраста девяносточетырёх лет – если достигают – они уже являются давно отошедшими от дел. Но только не Герман Вук, автор таких известных романов как «Восстание на “ Кейне ”» (1951) и «Марджори Морнингстар» (1955). Многие из тех, кто ещё помнят показ телевизионных мини-сериалов по его всеобъемлющим романам о Второй мировой войне – «Ветры войны» (1971) и «Война и память» (1978), теперь уже и сами приближаются к социальному обеспечению. Вук же получил право на пенсионную надбавку ещё в 1980.

 

Вук, тем не менее, ещё не собирается уходить. Он выпустил, собравший множество отзывов, роман-сюрприз «Дыра в Техасе», всего за год до своего девяностого дня рождения, и в следующем году рассчитывает выпустить эссе в книжном формате под названием «Язык, на котором говорит Бог». Окончательное ли это его слово?

 

«Так или иначе, я не готов рассуждать на эту тему», с улыбкой сказал Вук. «Идеи не прекращаются, только потому что кто-то уже стар. Тело ослабевает, но слова никогда.» На вопрос о его

 

Продолжение на стр. 19

В тот момент, как Паулина смотрит на это старое, морщинистое лицо под залихватски заломленной соломенной шляпой, она ощущает внезапный порыв слёз.

– Тело ослабевает, но слова никогда. – говорит она. – Это прелестно.

 

– Ты когда-нибудь читала его? – спрашивает Фил.

 

– «Марджори Морнингстар», в молодости. Это раздражающая хвалебная песня девственности, однако наперекор себе, я была в восторге. А ты?

 

– Пробовал читать «Янгблад Хоук», но не смог закончить. Тем не менее…он всё ещё не покладает рук. И годиться нам в отцы. – он складывает газету и ложит её в корзину для пикника. Внизу, редкое дорожное движение на шоссе продвигается под высоким сентябрьским небом, заполненным ясными облаками. – Прежде чем мы вновь отправимся в путь, хочешь, почитаем стихи друг друга? Как в старые времена?

 

Она раздумывает над этим, и затем кивает. Прошло много лет с тех пор, как она слушала, как кто-то другой читает одно из её стихотворений, да и впечатления всегда немного пугающие, – словно впечатления от внетелесного путешествия – но почему бы и нет? Зона отдыха целиком в их распоряжении.

– В честь Германа Вука, который всё ещё не покладает рук. Моя рабочая папка в переднем кармане сумки.

 

– Ты доверяешь мне шариться в твоих вещах?

 

Она одаряет его своей старой косой улыбкой, и затем, с закрытым глазами, вытягивается к солнцу. Наслаждаясь теплом. Скоро дни станут холодными, но сейчас ещё тепло.

– Можешь шариться в моих вещах сколько хочешь, Филип. – она открывает один глаз, мигая в обратном направлении, что забавно соблазнительно. – Обыскивай сколько душе угодно.

 

– Буду иметь это ввиду. – говорит он, и обратно идёт к Кадиллаку, который он для них арендовал.

 

Поэты в Кадиллаке, думает она. Само определение абсурдности. Какое-то время она наблюдает за тем, как мимо проносятся автомобили. Затем, она поднимает листы газеты с разделом об искусстве, и вновь смотрит на узкое улыбающееся лицо старого писаки. Всё ещё жив. Возможно, в этот самый момент, смотрит вверх на высокое голубое сентябрьское небо, с раскрытым блокнотом на столике во дворе и бутылкой «Перье» (или вина, если его желудок всё ещё его выдержит) под рукой.

 

Если Бог существует, думает Паулина Энслин, то порой она может быть весьма великодушной.

Она ждёт, пока вернётся Фил с её рабочей папкой и одним из заметочных блокнотов, которым он отдаёт предпочтение за то, как они составлены. Они по очереди будут читать стихи друг друга. Сегодня, они, может быть, займутся и другими делами. В очередной раз она говорит себе, что это совершенно не исключено.