Дьявол собственной персоной 6 страница

Каких ближайших? Я поискала фразу в интернете на своем телефоне – это юридический термин о том, кому переходит право на ваше имущество, после вашей смерти. Порядок таков: дети–родители–внуки–братья и сестры. Это означало, что для доступа к файлам Эльзы потребуется подпись моих родителей, не моя.

И как будто этого было недостаточно, примерно через час зазвонил мой телефон. Офис декана университета был поставлен в известность о моей попытке получить записи и, вместо того, чтобы ждать моего запроса, они сами связались со мной.

– Теа, до нашего сведения дошло то, что Вы являетесь сестрой… – Мужчине пытался найти правильное слово, чтобы описать плачевную ситуацию с Эльзой. В голове пронеслась мысль: «Просто скажи это: сестра той бедной девушки, труп которой был похищен из нашего кампуса пятнадцать лет назад.» – … мисс Эльзы Славин. Боже, какая трагедия! При таких странных обстоятельствах… по крайней мере, мне так рассказывали, поскольку эти события произошли до того, как я начал свою работу в Принстоне. Без сомнения, это должно быть тяжело для вашей семьи.

– Да, эта боль навсегда останется с моими родителями, но что касается меня, я совсем не помню Эльзу.

– Не удивительно, учитывая разницу в возрасте. И все–таки замечательно, что вы решили поступить в тот же университет. Я предполагаю, что это было не единственным вашим приглашением от учебных заведений подобного класса, и многие на вашем месте держали бы обиду на Принстон.

– На самом деле я была рада, что Принстон не настроен против меня.

– Совсем наоборот. Наш колледж будет в вечном долгу перед вашей семьей. Это конечно не означает, что произошедшее было виной Принстона, но принять вас в качестве студента – это наименьшее, что мы можем сделать для вашей семьи.

Мне не понравилось, как это прозвучало.

– Вы хотите сказать, что меня приняли в Принстон из–за того, что случилось с моей сестрой? Своего рода… наследие?

Под «поступление по наследству» имеется в виду существующая в Америке противоречивая практика: абитуриенты, которые были в родстве с выпускниками, особенно если эти выпускники жертвовали деньги или сделали что-то другое для университета, имели в два раза больше шансов быть зачисленными в него.

– Послушайте, Теа… – на этот раз он тщательно подбирал слова для ответа. – Я видел ваше дело и у вас более чем предостаточно положительных рекомендаций для поступления. Все, что я хотел сказать, это то, что мы должны быть крайне деликатны к ранее произошедшей истории. Что приводит нас к причине моего звонка. Я хочу удостовериться, что, если вам что-то понадобится или вы столкнетесь с любого рода препятствиями, вы сообщите об этом лично мне. Нет смысла в запросах или беседах с администраторами, которые не знают ситуации и не могут помочь. Как та леди в регистрационном офисе.

– Но она должна была знать, раз сообщила Вам о моем визите.

– Не знала, пока не провела обыденную проверку имени, которое вы ей дали, после вашего ухода. В следующий раз просто позвоните мне, хорошо? Это многое упростит. – Я была уверена, что этим я упрощу ему присмотр за мной. – Что касается табеля успеваемости вашей сестры – это не проблема. Я пришлю вам его копию на электронную почту.

– А как насчет остальных файлов, могу ли я получить к ним доступ?

– Я не думаю, что что-то осталось. Все было передано в рамках расследования в окружное отделение полиции Принстона. Могу я дать вам совет?

– Конечно, пожалуйста. – Если мне отказывали в информации, всегда прилагался совет.

– Вы начали новую главу своей жизни. Приехали в Америку, в Принстон. Не портите это гонкой за тем, что только расстроит вас и приведет в никуда. Попробуйте похоронить прошлое и … – Это прозвучало настолько похоже на «похороните мертвых» – единственное, что мои родители никогда не смогут сделать – что я почти почувствовала его смущение. – В любом случае, я думаю вы поняли, что я имею в виду. О, и еще кое-что. Я попросил службу социальной помощи позвонить вам.

– Помощи?

– Да, из нашего центра здоровья в МакКоше. Конечно, вы не обязаны с ними говорить, но я бы вам все–таки посоветовал это сделать. Это неофициально, всего лишь договоренность, чтобы перестраховаться. Конечно же, это конфиденциально.

Что, как я уже знала, строго соблюдалось в Принстоне. Я лишь не знала в чем он хотел «перестраховаться».

– Неужели мой интерес к жизни Эльзы в Принстоне настолько… проблематичен?

– Ваш интерес сам по себе – нет. Проблемы может создать интерес других. Несмотря на то, что прошло довольно много времени, могут появиться последствия.

– Например?

– Ну, этот случай, кажется, был главной новостью в то время. И люди не забывают такие вещи, особенно в таком тихом месте, как Принстон. Рано или поздно это всплывет в каком-нибудь разговоре.

– Даже если и так. Мне нечего стыдиться.

– Конечно нет. Но я полагаю, что смерть вашей сестры довольно щепетильный вопрос. Мы хотим, чтобы вы были полностью готовы к тому, чтобы справиться с этим, вот и все. Наша задача – обеспечить каждому студенту плавное привыкание к жизни в университете, и мы стараемся устранять все преграды на пути к этому.

Я была уверена, что, в тот момент, его работа состояла в том, чтобы заглушить мои подозрения и направить меня к консультанту. Но у меня тоже были свои планы. И, как и он, я не собиралась позволять чему-либо встать на моем пути.

 

УЧЕБА ЗАСАСЫВАЛА МЕНЯ, словно зыбучие пески. Я продолжала пытаться распутать этот загадочный клубок, успевая при этом выполнять все задания, стремительно приближающиеся к дедлайну, что было возможно только при отсутствии сна и с зашкаливающим пульсом. И все же не было смысла обращаться к кому-либо за помощью. Дома я видела такое решительное выражение жизни или смерти на лицах людей, только когда приезжала скорая помощь или пожарники.

В довершении всего я должна была начать работать в кампусе – те смены в кафетерии, о которых меня предупреждала Доннелли. Офис Финансовой помощи назначил меня на работу в обеденном зале Магистерского Колледжа, вероятно из–за его близости к Форбсу. До меня доходили слухи об этом месте, о его снисходительной красоте, созданной почти век назад во время разгоревшейся известной вражды между деканом Эндрю Вестом и тогдашним президентом Принстона Вудроу Уилсоном. Вскоре должно было начаться строительство Магистерского Колледжа. Уилсон хотел его построить на территории главного кампуса, где все могли бы смешаться, и магистры могли бы послужить примером для шумных первокурсников. Однако у Веста были другие планы. Он предложил построить богатую академическую обитель, мини–копию Оксфорда и Кембриджа, в котором он мог бы руководить своими стажерами и возвращать старые европейские традиции, вдали от толпы первокурсников и вне досягаемости Уилсона. Вскоре последовали деньги, и Вест смог осуществить свою мечту, возведя готические стены кампуса, которым будут завидовать и подражать конкуренты, такие как Дьюк и Йель.

Мой первый рабочий день пришелся на среду. Мне так не терпелось увидеть творение Веста, что я решила срезать путь через поле для гольфа. Конечно это означало, что я нарушила правила, поскольку гольф–клуб был закрытым, и его членам не нравилось, что во время игры на него вторгались студенты. Но на то, чтобы пройти по университетской дороге потребовалось бы намного больше времени, а на праздные прогулки у меня его не было.

Через несколько безукоризненно скошенных холмов карта кампуса привела меня через резную каменную арку на задний двор, который заканчивался настежь открытыми массивными деревянными дверьми. На мгновение я подумала, что по ошибке попала в церковь. Затем я увидела стулья, длинные столы, солонки и перечницы, стоящие на них на идеально ровном расстоянии. Гигантский обеденный зал был пуст. Я попыталась осмыслить все это и представить, как я буду работать, а другие обедать, в месте, которое всем своим видом и ощущением напоминало готический собор.

Все в Проктер Холле было огромным, средневековым и красивым. Тяжелые двери, открытые в вестибюль, были отделены от других тонкими деревянными брусками. Сам зал был абсолютно ошеломляющий. Его стены были обшиты богатыми дубовыми панелями, на которых висели портреты уже умерших академиков. Над ними возвышались неразрывные белым камнем арочные окна, позволяющие свету изливаться на столы в абстрактных причудливых формах. Еще выше с резных балок куполообразного, как внутренняя часть перевернутого корабля, потолка низко свисали двенадцать люстр, со скалящимися горгульями на каждой из них. На противоположном конце доминировал над всем залом роскошный витраж, щеголяя замысловатой мозаикой своих пронзительных, ярких цветов. И царствовал над всем этим, стоящий перед входом орган – самый величественный, из всех мною виденных.

Сама работа не имела ничего общего с красотой. Вооружившись резиновыми перчатками, я забирала разносы у закончивших свою трапезу. Столовое серебро – направо. Грязная посуда – налево. Еда отправлялась в одно мусорное ведро, салфетки и мусор в другое. Сначала мой желудок сжимался от вида того, что люди оставляли на подносах. Потом я уже этого не замечала.

– Магистры – странное сборище, – предупредила меня одна из девушек из моей смены. – Большинство из них довольно милые, но попадаются и социально–опасные элементы, и это пугает. Просто игнорируй их. Ты не должна потакать их глупым попыткам флиртовать.

– Например?

– Например, дешевым фразам пикапа. Сегодня, к примеру, основное блюдо – запеченная курица. Если ты будешь стоять в конце раздаточной линии, то должна будешь спрашивать, что они хотят – ножку или грудку. Этот вопрос вызывает очень странные ответы у некоторых из ребят. И так каждую среду! Та же запеченная курица, те же ребята, те же ответы. Это даже жалко.

К счастью, возня с разносами не включала в себя разговор о частях тела. Несколько студентов остались, чтобы завязать со мной разговор. Да, в основном это были парни, но все они были довольно дружелюбны. Единственный вопрос, который чуть не пересек границу, был о моем акценте, да и не о самом акценте шла речь, а о том, что Болгарское происхождение приобретало слегка иное значение, когда я убирала за другими людьми, вместо того, чтобы сидеть за одним столом со всеми.

На протяжении всей смены мой взгляд падал на накрытое фортепиано в другом конце зала. В Принстоне было много фортепиано, большинство из них находились в крошечных кабинетах или в зонах общего пользования, где столпотворение не прекращалось. Это же было идеально: когда обеденный зал закрывался на ночь, ничто не могло встать между мной и моей музыкой.

Позже, в тот же вечер, я захватила несколько нотных листов из своей комнаты и выскользнула в окно. Короткая дорожка, усыпанная гравием, вела меня к полю для гольфа, где пруд отделял собственность гольф–клуба от собственности Форбса, а фонтан издавал ностальгическое звучание, поднимая в небо свои брызги – это был тот же звук, который я слышала в первую ночь из своей комнаты. Минуя пруд мне пришлось подняться на холм по газону к Магистерскому Колледжу и его Кливлендской башне, четыре белых турели которой насквозь пронзали тишину в мечтательной попытке поднять все здание в воздух.

В воздухе витало ощущение захватывающего дух умиротворения, о котором можно только мечтать, но представить его в полной мере невозможно, пока не окажешься в самой его сердцевине. Ни один листочек не шевелился на разбросанных по территории деревьях. Полная луна полировала каждую травинку жидким серебром, ее изумительный шар завис низко над башней, такой большой и осязаемый, словно кто-то подкатил его настолько близко, насколько только осмелился.

Мне не пришла в голову мысль, что Проктер Холл может быть закрыт, но так и было. Я повернулась, чтобы уйти, смирившись с мыслью, что мне снова придется играть в переполненном холле Форбса...

… и в этот момент я услышала шаги. Громкие и тяжелые. Они эхом отдавались от каменной лестницы, ступени которой начинались сразу за дверьми обеденного зала и исчезали под землей, в одном из многочисленных коридоров Магистерского Колледжа. Первыми показались темные беспорядочно торчащие волосы, а вслед за ними появился коренастый мужчина средних лет.

– Вечер добрый. Вы случаем не нимфа?

Кто? Я посмотрела в сторону выхода, жалея, что вообще покинула свою комнату.

– Прошу прощения, я напугал вас? – Его огромные глаза продолжали смотреть в мою сторону, постоянно моргая. – Конечно, напугал, ведь сейчас такой зловещий час. Пожалуйста, не обращайте внимания на мой странный юмор. Мне показалось, вам необходима помощь?

– О нет, спасибо, я уже собиралась уходить.

Его веки наконец-то замерли, когда его взгляд остановился на нотных листах в моей руке.

– Позвольте... – Он прошел мимо меня и вставил большой ключ во входную дверь обеденного зала, провернув его один раз. – Никакой замок не должен мешать, когда ночь требует музыки.

Что-то в его голосе, возможно нотки смеха в его тембре, было странно успокаивающим. Я спросила, не побеспокоит ли кого-нибудь моя поздняя игра.

– Побеспокоит? Нисколько. Звуки не покидают этих стен, к моему сожалению. – Звук его голоса отбивался от потолка. – Происходит это только раз в несколько голубых лун, от музыки истинной нимфы.

– Я уж точно не нимфа.

– Едва ли вам судить об этом. – Он почесал голову, вытаскивая и убирая в карман несколько одиноких листьев, которые своей формой напоминали мне плющ. – Поистине неловко. Растительность здесь нуждается в постоянной обрезке. На самом деле, это часть моей работы.

Я постаралась не рассмеяться. Что в действительности нуждалось в стрижке – и серьезной – так это его голова. Грива, брови, борода – слились будто бы в облако сахарной ваты, где сахар заменил деготь. Казалось, Принстон был полон таких странных типов: небрежно одетые магистры, растрепанные преподаватели, слишком занятые или отвлеченные, чтобы позаботиться о своем внешнем виде. Они напоминали Эйнштейна. Более века назад в Принстоне доказали, что не только время и пространство, но и вид гения – относительны.

– Так вы тот самый невидимый садовник? Вы сотворили чудо с этим местом.

Сетка морщин покрыла его глаза, когда он начал смеяться.

– Я всего–навсего привратник. Хранитель ключей. Главным образом этой башни.

– Вы храните ключи от Кливлендской башни?

– Кому-то необходимо этим заниматься. Нахождение наверху в ночи уже соблазнило одну или две души на прыжок.

– Самоубийство? В Принстоне?

Мое любопытство расстроило его.

– Такого уже не происходит.

– А когда произошло последнее?

– Последнее? – он заколебался. Либо что-то вспоминая, либо анализируя свои слова. – Скорее всего оно произошло давно. Задолго до того, что происходит сейчас.

Его ответ смутил меня, но он был единственным, который я могла получить. Кивнув в сторону Проктер Холла, он напомнил мне, что я пришла сюда играть, а не обсуждать самоубийства с незнакомцем.

– Спасибо за то, что открыли дверь. Мне повезло, что вы проходили мимо.

– Мне крайне приятно. Как вас величать?

– Теа.

– Теиа… – Новая гласная буква проскользнула между двумя другими, как будто давно утерянный звук завершил музыкальную гармонию. Глаза привратника закрылись, запечатлевая в памяти мое имя.

– А ваше имя?

– Сайлен. Как Сайлент, лишь буква «Т» немая.

Он достал странный инструмент из своего кармана (две соединенные между собой флейты с одним мундштуком), прижал к своим пухлым губам и исчез в лестничном проходе, оставляя за собой отголоски мелодии, чьи неуверенные, воздушные звуки отдаленно напоминали Дебюсси.

Не в силах избавиться от ощущения, что этот человек мне приснился, я потянулась к ручке двери. И на этот раз она послушно поддалась, впуская меня в тишину огромного обеденного зала.

 

СЛАБЫЙ СВЕТ ТАБЛИЧКИ «выход» освещал фортепиано; остальной зал был скрыт темнотой. Музыка медленно унесла меня в воспоминания: сначала в гостиную моего дома, где я играла точно так же как здесь – в одиночестве, затем в Александр Холл и к силуэту, который я видела там. Твой Шопен – роскошен! Эти слова не покидали мой разум, вызывая в памяти и другие сказанные им мне краткие фразы. Я хотела снова играть для него. Представляла, как он сидит в нескольких метрах от меня, вслушиваясь…

Должно быть я провела там несколько часов. Мои запястья были слишком истощены, чтобы оставаться над клавишами, а мое тело было невероятно, несказанно уставшим. Но я не хотела возвращаться в Форбс, пока нет, поэтому я закрыла крышку фортепиано и опустила на нее свою голову, чтобы немного передохнуть.

Я заснула, поэтому, когда я вновь открыла глаза, мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить где я нахожусь. Снаружи уже был рассвет. Большая часть темноты рассеялась, уступив место окутавшему все туману.

Я направилась обратно через поле для гольфа, едва проснувшаяся и вновь убаюканная – даже на ходу – неожиданно плотным воздухом.

– Почему ты так быстро пытаешься исчезнуть?

Паника и желание сбежать появилось на долю секунды раньше, чем понимание, что побег может только усугубить ситуацию – парень появился рядом со мной. Беспокойные глаза. Взъерошенные волосы. Покрасневшее от бега лицо. Увлеченная своими собственными мыслями, я не заметила приближающуюся сквозь туман фигуру. Но он заметил меня. И теперь он улыбался мне, зная, как и я, что мы были далеки от мира. Наедине. Невидимые. Что никто не услышит крик с поля для гольфа. Не в таком тумане и не так рано.

Почему ты так быстро пытаешься исчезнуть? Я должна была сказать что-то. Хоть что-нибудь.

– Почему бы и нет?

– Потому что я тебе этого не позволю.

Снова эта улыбка. Я отступила на шаг. Потом еще на пару шагов. Он следовал за мной, будто какая-то скрытая сила влекла его в моем направлении. Я встала в ступор, наблюдая за его движениями. Он был безупречен. Сплошная энергия. С грациозной походкой дикой кошки, важно осматривающей свои владения.

– Ты боишься меня? – Эта мысль казалось обеспокоила его, и на сей раз он добавил более мягко. – Не стоит.

Внезапно я узнала этот голос. Этот силуэт. Больше не скрываемый тенью, движущийся на свету с решительностью, которой я не заметила прежде. Мы наконец-то встретились – мой преследователь и я. Не издалека, не в анонимной темноте и не в музее с охраной, готовой выскочить в любую секунду. При свете дня он был еще более поразительным – прекрасный, с совершенной красотой, достойной журнальных разворотов, красотой, которая, я могла поклясться, постоянно ретушировалась, но сейчас он стоял прямо передо мной взъерошенный и настоящий. В его лице сочетались сила и хрупкость. Напряженные, выпуклые скулы. Полные губы, вызывающие озноб при малейшем изгибе улыбки. Небесно–голубые глаза, которые казалось было легко обидеть и в то же время они мгновенно, с такой же легкостью, могли обернуться льдом.

– Прежде я не видел тебя в тумане. – сказал он все еще улыбаясь.

– Такие существа как я выходят только на рассвете. – Я тоже прикрылась шуткой.

– Тогда зачем сейчас делать исключение?

– Возможно это счастливое исключение.

Было невозможно отвести взгляд от его лица. Но я уже видела все остальное и прекрасно помнила его. Сильная, гладкая шея. Обнаженная грудь, поскольку его расстегнутая рубашка свисала над джинсами. И его кожа – прекрасная, почти прозрачная, заставляла его казаться уязвимым и все же стойким.

– Твое исключение поймало меня в плен. – Его глаза изучали мои, как будто ожидая узнать какую реакцию он на меня произвел. – Чем ты занята сегодня?

– У меня занятие фортепиано.

– Пропусти его. Проведи день со мной.

– Не думаю, что смогу.

– Почему нет?

Потому что я не останавливаю свою жизнь ради совершенно незнакомых людей. Я прикусила язык.

– Все не так просто.

– Мы можем сделать это простым. – Он скользил своим настойчивым голубым взглядом по моему лицу, вниз к моим губам, как будто он меня уже целовал. Я не могла двигаться. Не могла пошевелиться. Сердце готово было выскочить, подойди он еще на несколько сантиметров. Но он передумал.

– Ты живешь в Форбсе?

Я кивнула. Тень скользнула по его лицу.

– Я буду ждать тебя в девять. В Кливленде.

– Не сегодня. Возможно если...

– Я буду ждать тебя. – Его пальцы едва коснулись моей щеки, как будто убедившись, что я не иллюзия, которую навел на него туман. – Я рад, что нашел тебя.

Как он и обещал. Но он не нашел меня. Даже не искал. Он всего лишь наткнулся на меня по случайности.

Прежде чем что-то сказать, я убрала из своего голоса упрек, и заявила, констатируя факт.

– На это ушло некоторое время.

– Да, слишком много. Едва ли не целая жизнь.

Затем он скрылся в тумане.

 

ДЖИНСЫ И СЕРАЯ ФУТБОЛКА – обыденный вариант для остальных – вполне меня устраивал. Я хотела прийти к Кливлендской башне и сказать ему, что не собираюсь прогуливать занятия. Если он действительно намеревался пригласить меня на свидание, то выходные наступят всего через два дня. Но он не был похож на парня, который принял бы отказ, поэтому последнее, что я хотела – это выглядеть так, будто я собралась к нему на свидание.

– Это искусство, Тэш. – объяснила мне Рита пару дней назад, когда мы готовились к вечеринке («это» значило искусство одеваться, соблюдая баланс между гламуром и повседневностью). – Ты должна выглядеть на миллион баксов, но также нельзя заставлять парня думать, что ты слишком стараешься.

– Парни могут думать все, что хотят.

– За исключением одного из них, верно?

– Все они. – Я не могла поверить, что она все еще отпускает намеки на счет парня с концерта. – И все же, что значит «слишком»?

– Это. – Она указала на дальний конец моего шкафа, куда я повесила пару бальных платьев.

– МЧП? Я не думаю. По крайней мере не на улицу.

– М… что?

– Маленькое черное платье.

В уме я добавила эту аббревиатуру к своему тайнику сокращений, рядом с БЛТ[4], которое я узнала в тот день за обедом. Указательный палец Риты продолжал скользить по вешалкам.

– Тоже самое касается блесток. Кожа – возможно, но на этом все.

– Значит, практически половина моей одежды никуда не годиться?

– Прости, но да. Тут тебе не Европа, где люди разодеты в пух и прах. Ты должна производить впечатление, будто бы только что вылезла из канавы, но быть сексуальнее, чем все остальные, кто вылез оттуда же.

– Так, ну и что мне тогда одеть? – Меня уже бросало в пот. Тот кто сказал, что собираться на вечеринку это уже половина всего удовольствия, явно не делал этого в Принстоне.

– Давай глянем… покажи–ка мне твои джинсы.

Я бросила три пары джинсов на кровать, с лейблами, названия которых она даже не знала.

– Те, что в середине слишком обычные, ты можешь одевать их на занятия. Так что либо темно–серые, либо облегающие. Я бы одела облегающие. Так сексуальнее.

– Неужели здесь действительно все постоянно носят джинсы, даже на вечеринки?

– В основном. – Рита достала из шкафа черную майку и босоножки на высоких каблуках. – Бесподобно! Только если ты не хочешь использовать все свои сорок процентов на свои ножки. Хотя, будь у меня такие ноги, я бы не стала их скрывать.

На сей раз я полностью потерялась, а Рита начала смеяться.

– Убийственное правило: не открывай больше сорока процентов кожи. Джинсы идут с декольте. К мини–юбке требуются кофточки по крайней мере с рукавом.

Искусство одеваться начинало казаться мне сродни оригинальности. Я и сейчас все еще ощущала это, собираясь отправиться в Кливлендскую башню, разложив на кровати те же три пары джинсов.

Безбашенная, думала я про себя, глядя в зеркало и решая, станет ли черная подводка для глаз перебором. Безбашенная Болгарская Бомба.

Часы на кровати показывали восемь сорок утра.

Я надела облегающие джинсы и несколько секунд спустя вышла за дверь.

 

ИДТИ К МАГИСТЕРСКОМУ КОЛЛЕДЖУ так рано, это как будто плыть против течения бурной реки: все остальные спешили в противоположном направлении, стремясь добраться до аудиторий вовремя. Я решила пройти не по полю для гольфа, а по Колледж Роуд, чтобы проветрить свою голову перед встречей с ним. Это не сработало. Длинная дорога лишь заставила меня нервничать. Я говорила себе, что возможно он не покажется, возможно его желание провести этот день со мной рассеялось вместе с утренним туманом. Но он был там вовремя. Так же, как и во время исполнения двух сонат Шопена.

Легкой походкой он подошел ко мне за считанные секунды. Я никогда не видела такой походки, как у него – он владел каждым движением, будто контролировал не только свое тело, но и каждый сантиметр земли, которая его окружала.

– Доброе утро, странное создание.

– Доброе утро, пленник.

– Я? – Он наклонился к моему уху, – Я собираюсь пленить тебя, что делает пленницей тебя.

– А что это дает тебе?

– Это вызывает у меня желание прямо сейчас начать твое пребывание в моем плену.

Я попыталась отвести взгляд от его лица. Сосредоточиться. Придумать способ сообщить ему, что я не могу остаться. Что я уже опаздываю на занятия.

– Пойдем. – Он потянулся за моей рукой, но я одернула ее обратно.

– Куда?

– Увидишь.

– Почему ты не можешь сказать мне?

Он достал из кармана пульт для управления сигнализацией, и открытый кабриолет просигналил со стоянки для автомашин у Кливлендской башни.

Теперь я понимала, да. Неудивительно, что он вел себя как хозяин мира, как и те студенты, о которых предупреждала меня Доннелли, которые никогда не подавали никому еды. Возможно накануне он обедал в Проктер Холле, возможно даже я, не подозревая этого, убирала за ним разнос. А теперь я должна все бросить и исчезнуть на день просто потому, что так сказал парень с крутой машиной.

– Прости, но я должна уйти.

– Так быстро?

– Я не могу пропускать занятия. Я уже тебе сказала.

– Не можешь или не хочешь?

– И то, и другое.

– Понятно. – Ни грамма нерешительности. – Это милые игры, но я в них не играю. Не надо ломать со мной комедию. Мы оба знаем, что занятия подождут.

– А ты не подождешь?

– Я не хочу ждать. Я не прекращал думать о тебе все утро.

Все утро? Я не прекращала думать о тебе всю неделю!

– Ты вообще здесь учишься? – Я так предполагала, но большинство моих предположений о нем оказывались ошибочными.

– А что если нет?

– Тогда я понимаю, почему это для тебя не важно.

– Забудь про причину. Пойдем со мной. – Он снова посмотрел на мои губы, не скрывая этого, как и прежде. – Если придется, я дождусь выходных. Но я предпочел бы продолжить наше общение сейчас. Не обязательно весь день, я могу вернуть тебя раньше.

Его голос смягчился. Или возможно его слова о том, что он предпочел бы продолжить наше общение сейчас, заставили меня передумать. Они звучали как обещание. Обещание, о котором я мечтала с тех пор, как увидела его в Александр Холле.

Он взял меня за руку и направился к машине. Это оказался Порше, черный и блестящий.

– Я не знала, что мой плен будет таким… высококлассным.

Он пожал плечами.

– Это просто колеса.

В Болгарии лишь немногие избранные ездят по улицам столицы на дорогих машинах. У моих родителей были такие друзья, и даже у моих друзей выпадала возможность одолжить у своих отцов такую машину, чтобы куда-то съездить. Большинство из этих друзей любило играть на том, что поражало других, «обычных» людей, в частности дорогущие машины были для них просто «колесами». Но в отличие от тех, кто водил такие машины в моем окружении, он действительно имел в виду то, что говорил.

– Куда мы едем?

– Завтракать. – Он открыл для меня дверцу. – Это слишком далеко для того, чтобы идти. Уж поверь мне.

Поверить ему? На каком основании? Но я проигнорировала свой страх и села в машину. Только накануне вечером я провела несколько часов за фортепиано, мечтая об этом моменте, и теперь была близка к тому, чтобы испортить его. Что случится, если я пропущу несколько занятий? Он, вероятно, поступает так же. Или он пропускает работу, что в любом случае гораздо важнее.

Щелкнули автоматические замки. Я попыталась думать о чем-то еще, вести себя так, будто бы я не уезжала с парнем, которого едва знала. Ох уж эта Рита и все ее разговоры о преследовании! Это же Принстон, и все знают, что здесь безопаснее, чем в полицейском участке. Кроме того, если я хотела защищенности и безопасности то, что я делала в чужой стране совершенно одна?

Мы проехали несколько улиц, на которых старые извилистые деревья создавали туннель над нашими головами. Он ехал так же легко, как и ходил, каждое его движение было рассчитано для того, чтобы достичь того эффекта, к которому он стремился. Я посмотрела на его руки на руле – ногти были обкусаны, являя собой поразительный изъян в противовес его прекрасной внешности – и я поняла, что у него тоже, вероятно, бывали плохие дни. Стресс. Напряжение. Вещи, которые его беспокоили или стояли на его пути.

Не успела я заметить, как дома сменились лесами. Зеленые пятна сопровождали нас по обе стороны дороги.

– Куда ты меня везешь?

Он улыбнулся – медленно, наслаждаясь произведенным эффектом. На пару мгновений, пока мое сердце панически билось в моей груди, я подумала о том, что же могло произойти дальше. О вещах, которые этот парень мог сделать со мной. О вещах, которые я видела лишь в кино.

Он нажал на тормоза и завернул на лужайку. Я посмотрела в боковое зеркало – дорога была абсолютно пуста.