Методические предпосылки проверки

Андрей Добролюбский Великое перерождение народов

«Вся беда в том, что мемуаристы и историки (вне зависимости от степени их честности) являются или художниками, фантастически преобразующими наблюдаемую жизнь, или посредственностями (более частый случай), бессознательно искажающими реальность, подгоняя ее под свои банальные и примитивные представления».

Владимир Набоков. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

 

Постановка вопроса

В последние два десятилетия А. Т. Фоменко и его школой была предложена и ныне разрабатывается гипотеза, названная авторами «новой хронологией». Согласно этой гипотезе все исторические события, происходившие на протяжении едва ли не двух тысячелетий до Х века н. э., являются «фантомными» и относятся на самом деле к периоду Х-ХIV вв. и позднее — вплоть до XVII века [ см. библ.: 12:714–718 ]. Образно говоря, это означает, что эпоха Возрождения «выдумала» всю античную (и не только) эпоху, отодвинула ее в глубь времен и, дабы это закрепить, оставила нам в наследие имеющуюся хронологическую систему Скалигера-Петавиуса, которая с XVII в. и поныне является общепризнанной. В этой системе содержатся очевидные эпохи-дубликаты, отстоящие от реальных дат происходивших событий с основными периодами смещений на 1778 лет, 1053 года, на 333 года, а также на 854 года [ 12:191,261 ]. Поэтому последствия системы Скалигера-Петавиуса оказались просто катастрофическими для всей системы современного восприятия истории.
«Новая хронология», безотносительно ее эмоциональной оценки [ см. об этом: 12:674–713 ], несомненно, требует проверки независимыми научными средствами. Естественно, что такая проверка может оказаться продуктивной лишь в том случае, если она будет проведена на источниках, которые ранее не использовались как опорный материал для хронологических построений.

 

 

Выбор материала

Для такого рода «экспертизы» нами здесь избраны археологические сведения о погребальных памятниках кочевников Северо-западного Причерноморья — степной зоны от Южного Буга до Дуная. Эта территория является западным окраинным участком Великого степного пояса Евразии Именно здесь кочевой мир вступал в непосредственный контакт с европейской цивилизацией: на Нижнем Дунае, в Карпатах и в лесостепной зоне, примыкающей к степям с севера и северо-запада [ 6; 9:2–3 ]. Такой контакт исторически и хронологически отражен в письменных источниках европейских народов. В памятниках же кочевников он отражен лишь археологически, а потому и может изучаться соответствующими и независимыми источниковедческими приемами классификационно-типологическими [ 10 ]. В этом смысле такие памятники — «независимый» археологический материал, который пригоден для самостоятельных классификационных заключений.
Это — общее научное соображение. Другое соображение личное — автор этих строк посвятил занятиям классификацией, культурной атрибуцией и периодизацией кочевнических древностей едва ли не всю свою научную жизнь [ б: библ; 8; 9:30–34 и др. ]. Поэтому позволю себе кратко сформулировать свои впечатления об особенностях этих занятий, а также и об особенностях научной ситуации, сложившейся к нашему времени в археологическом номадизме Северного Причерноморья.
Основная масса кочевнических древностей этого региона попала в научный оборот сравнительно недавно, примерно в последние два-три десятилетия. Поэтому и научная традиция их изучения также довольно коротка и носит, во многом, самостоятельный характер — как бы в отрыве от общеевропейской хронологии. Памятники накапливались за счет извлечения их из старых архивов и фондов (Дела археологической комиссии в Петербурге и др.) либо в процессе массовых раскопок курганов 1960–1980-х гг. на юге Украины и в Молдове. Поэтому ни Скалигер, ни его последователи не могли знать об этих материалах. Не имея опорных и надежных хронологических аналогов, археологи оказались вынужденными датировать и атрибутировать погребальные памятники кочевников, исходя лишь из внутренних, типологических соображений, которые лишь потом механически «привязываются» к общепринятой хронологической схеме. Вне этой привязки они предстают в археологическом сознании как бы «взвешенными во времени» — и типологическими сериями, и поодиночке. Честно говоря, мы их до сих пор достаточно часто путаем друг с другом.
Надо сказать, что затрачено немало классификационных усилий по этнокультурному определению кочевнических погребений и их относительной хронологизации. Разработаны и «эталонные» образцы [ см. об этом: 6:15–22, 31–46; 9; 15; 16; 17:5–130 и др. ]. В целом, такие усилия можно признать успешными — вплоть до того, что сейчас мы едва ли не сразу можем «уверенно» распределять эти памятники по культурным группам и «на глаз», по «эталонным» образцам, отличать скифов от сарматов или печенегов от половцев или татаро-монголов. Это умеет делать, пожалуй, каждый опытный полевой археолог — классификационным «сервисом» он обеспечен. Таким образом, эти памятники постепенно обрели в нашем восприятии как бы самостоятельную, внутреннюю «эталонную» атрибутику и хронологию. Она (если не вдаваться в детали) считается общепризнанной едва ли не всеми специалистами, которые причастны к занятиям этими научными сюжетами и проблематикой. Иными словами, мы разработали собственные классификационные «инструменты».
(Погребальные памятники кочевников являются едва ли не единственными археологическими источниками, которые представляют в Причерноморских степях ю эпоху кочевого скотоводства — от киммерийского времени (Х-XII вв. н. э.) до «крымско-татарского» (ногайцы XVI–XVIII вв.). В целом (по «внутренним» — стратиграфическим и иным соображениям) они создают впечатление последовательного проживания сменяющихся кочевых народов на этой территории. Нанесение же этих памятников на хронологическую схему дает совершенно иную картину.

Хронологические сомнения

Если «скифо-сарматская» эпоха (по «эталонным» образцам) представляется заполненной соответствующими памятниками довольно равномерно, то начиная с конца IV века н. э. многочисленные погребения кочевников в Причерноморье внезапно исчезают. Затем, примерно с рубежа IX–X вв., они столь же внезапно появляются, причем тоже в большом количестве. Далее, ближе к нашему времени они продолжают во множестве существовать перерывом во второй половине XIII в.), вплоть до середины XIV в. А затем снова исчезают. Навсегда. Ногайские кочевые орды археологически выделяются лишь по крупным могильникам XVI–XVIII вв. — впрочем, такое выделение их совокупности кочевнических древностей было предложено нами лишь в последние годы [ 8:178–201 и др. ].
Таким образом, при формальном распределении «эталонных» кочевнических древностей по «эталонной» же хронологической схеме образуются два немалых сменных разрыва. Один из них (V–IХ века включительно) соотносится с эпохой Великого переселения народов, которая при этом обильно и обстоятельно освещена в письменных источниках. Последние в совокупности создают яркую историческую панораму — степь в эту эпоху была «переполнена» многочисленными кочевыми ордами. Между тем никакие классификационные ухищрения позволяют нам убедительно выделить погребения гуннов, аваров, кочевых болгар или венгров и пр. — ничего не получается. Это факт — таких памятников Северо-западном Причерноморье нет. Видимо, здесь не место комментировать различные объяснения, которые этому факту предлагаются — они носят характер лишь общих соображений и рассуждении [ см. обзор в: 8:41–70; 13; 16 и др. ], м потому не слишком удовлетворительны. Впрочем, ими приходится довольствоваться, и мы все к этому привыкли.
Другой временной разрыв (с середины XIV–XVI вв. и далее) археологи объяснить даже не пытаются. Просто этим никто серьезно не занимается. К тому же «есть мнение», что компетенция археологии на этом времени вообще заканчивается. Достаточно заглянуть в любой учебник по археологии — изложение материала после XIV века просто прекращается [ напр.: 5, кн.2 ].
Снова подчеркнем: упомянутые временные разрывы образовались в классификационных схемах, которые созданы археологами-норманистами совершенно независимо. Они слишком бросаются в глаза и очень невнятно объясняются. Такое ощущение «источниковедческого вакуума» вряд ли может столь остро испытать, например, историк западноевропейского средневековья, имеющий дело с обилием разнообразных и многочисленных источников для любой эпохи. А наш археологический материал вполне обозрим.
Как бы там ни было, классификационно-типологическое изучение погребальных памятников кочевников I тыс. до н. э. — II тыс. н. э. привело к созданию самостоятельной и внутренне независимой системы периодизации кочевнических древностей. Ее соотнесение с общепринятой хронологической системой явно неудовлетворительно и исторически не слишком объяснимо. Такие соображения естественно побуждают нас сопоставить «нашу» археологическую периодизации с «новой хронологией», содержащей конкретные предложения по соответствующим «смещениям» исторических периодов [ 12:191, 261 ].

Методические предпосылки проверки

Если рассуждать сугубо формально применительно к нашему материалу, то с точки зрения «новой хронологии» все археологические памятники степей между Южным Бугом и Дунаем, начиная с киммерийского времени, в принципе должны переместиться в наше тысячелетие в хронологический диапазон после Х века н. э. В таком случае мы методически обязаны просто проигнорировать их установленные ранее хронологические привязки к имеющейся общепринятой схеме. Это же нас обязывает изначально рассматривать все известные памятники в совокупности, как единый массив и применить к ним соответствующие средства классификационного анализа, которые для таких случаев разработаны чрезвычайно обстоятельно [ см. напр.: 10 ], в том числе и для изучения погребальных памятников.
Конкретная методика подобного рассмотрения была в свое время нами предложена [ 7:27–30 ] и публичных возражений не вызвала. Эта методика заимствована из разработок по исследованию мифологических и фольклорных текстов. Ведь обрядность — это всегда «текст». В частности, наша методика предусматривает упорядочивание и составление классификационной системы обрядное в диапазоне от «максимального инварианта» (гипотетический обряд, содержащий все элементы, встретившиеся хотя бы в одном варианте) до «минимального инварианта» (обряд, содержащий в себе только те элементы, которые встретили во всех вариантах). Конкретная обрядность при таком подходе всегда располагается как бы «между» указанными инвариантами — она всегда включает в се элементы максимального, но почти никогда не совпадает с минимальным. Подобная постановка вопроса дает возможность независимого выделения в обрядности конкретных и сходных типологических серий-совокупностей. И лишь после этого судить, оказываются ли такие серии-совокупности индивидуальны или же дубликатными.