Лекции.Орг


Поиск:




Dus manibus. VIvio marciano militi legionis si cundae augustae. Ianuaria marina conjunx pien tissima posuit memoriam. 22 страница




— Всё говорят жесты, — объяснял Лейб. — Распрямленный палец значит «десять», согнутый — «пять». Если охватить палец так, чтобы виднелся лишь кончик — «один», раскрытая ладонь символизирует «сто», а кулак — «тысяча».

В то утро, когда покинули Игдир, они с Лейбом ехали рядом, молча торгуясь на языке жестов, заключая сделки на несуществующие грузы товаров, продавая друг другу пряности и золото, даже целые государства, чтобы скоротать время в дороге. Тропа была трудная, заваленная обломками скал.

— Мы уже недалеко от Арарата, — сообщил Арье.

Роб окинул взглядом возвышающиеся вокруг недоступные вершины и голую сухую землю.

— Интересно, о чем думал Ной, когда покидал свой ковчег? — проговорил он. Арье лишь пожал плечами.

В следующем городе, Назике, им пришлось задержаться. Еврейская община там — восемьдесят четыре человека — занимала длинное узкое ущелье, турок же было раз в тридцать больше.

— В городе готовятся к турецкой свадьбе, — сказал им рабейну, тощий сгорбленный старик с решительностью во взоре — Они уже начали праздновать и пришли в сильное возбуждение, нехорошее. Мы не осмеливаемся выходить за пределы квартала.

Четыре дня хозяева продержали путников, не выпуская их из своего квартала. Еды было в достатке, а колодец полон чистой воды. Евреи Назика были люди вежливые и обходительные. Солнце пекло немилосердно, однако гости спали в прохладном каменном сарае на чистой соломе. Из города до слуха Роба доносились отзвуки потасовок и пьяного веселья, треск ломаемой мебели, а один раз на еврейский квартал с той стороны стены обрушился град камней, но никто, по счастью, не пострадал.

По прошествии четырех дней все стихло. Один из сыновей рабейну отважился выйти за ворота и выяснил, что турки после долгого и неистового веселья утомились и угомонились. На следующее утро Роб со своими тремя спутниками с радостью выехал из Назика.

Дальше им предстоял переход через края, где еврейских по селений не существовало, негде было искать и защиты. На чет вертое утро после выезда из Назика они выбрались на плато, на котором раскинулся огромный водоем, окруженный по всему периметру широкой полосой потрескавшейся белой глины. Путники спешились.

— Это Урмия[121], — сказал Робу Лонцано, — мелкое соленое озеро. По весне реки с гор приносят в него разнообразные минералы, но из озера не вытекает ни одной реки, так что летнее солнце выпивает из него воду и оставляет одну соль по берегам. Возьми щепотку соли, попробуй на вкус.

Роб осторожно последовал совету и тут же поморщился. Лонцано широко улыбнулся:

— Ты попробовал Персию.

Робу потребовалась долгая минута, чтобы понять смысл сказанного.

— Так мы в Персии?

— Да. Это граница.

Роб был разочарован. Так долго путешествовать... ради вот этого? Лонцано уловил его настроение.

— Не горюй, тебя непременно очарует Исфаган, это я твердо обещаю. А теперь давай снова в седло — нам еще не один день ехать.

Но Роб, прежде чем продолжать путь, помочился в озеро Урмия, добавив в персидскую соль английское Особое Снадобье «для особых пациентов».

 

36

Охотник

 

Арье не скрывал враждебности к Робу. В присутствии Лонцано и Лейба он следил за тем, что говорит, но когда этих двоих поблизости не было, говорил Робу всякие гадости. Правда, даже в разговоре с двумя другими он не отличался особой учтивостью.

Роб был выше, тяжелее и сильнее. И у него иной раз так и чесались руки поколотить Арье. Но Лонцано все видел и замечал.

— Не обращай на него внимания, — посоветовал он Робу.

— Арье — он... — Роб не знал, как на фарси «ублюдок».

— Арье даже дома был не самым приветливым, а к долгим странствиям у него душа не лежит. Когда мы уезжали из Маската, он был женат меньше года, у него только что родился сын и ему вовсе не хотелось уезжать. Вот он с тех пор и мрачный такой. — Лонцано вздохнул. — Что ж, у нас у всех есть семьи, и часто бывает очень нелегко странствовать вдали от дома, особенно по субботам и праздникам.

— А давно вы уже не были в Маскате? — поинтересовался Роб.

— Вот уж двадцать семь месяцев.

— Но если жизнь купца столь трудна и одинока, отчего же вы ведете такую жизнь?

— А как еще выжить еврею? — ответил Лонцано, глядя Робу в глаза.

 

***

 

Они по дуге обогнули северо-восточный берег озера Урмия и теперь снова оказались среди высоких скалистых гор. В Тебризе и Такестане ночевали в еврейских кварталах. Роб не увидел большой разницы между этими городами и теми поселками, через которые они проезжали в Турции. Угрюмые горные поселки, построенные на каменистой почве; жители дремлют в тени, а у общинного колодца бродят не привязанные козы. Похож на предыдущие был и городок Кашан, но там на воротах красовался лев.

Настоящий огромный лев.

— Это зверь знаменитый, от носа до кончика хвоста в нем сорок пять пядей[122], — гордо поведал Лонцано, словно это был его собственный лев. — Его добыл двадцать лет тому назад Абдалла-шах, отец нынешнего правителя. Лев в течение семи лет терроризировал стада скота, пока Абдалла не выследил его наконец и не убил. В годовщину той охоты в Кашане ежегодно устраивается празднество.

Теперь у льва вместо глаз были сушеные абрикосы, а вместо языка — полоска красного войлока, Арье же насмешливо заметил, что набит он тряпьем и сухой травой. Бесчисленные поколения мошкары местами проели некогда роскошную шерсть до голой кожи, однако ноги зверя были подобны столбам, а зубы оставались настоящими — огромные и острые, как наконечники копий. Роб потрогал, и по спине у него пробежал холодок.

— Не хотелось бы мне с ним повстречаться.

Арье высокомерно усмехнулся:

— Большинству людей за всю жизнь так и не удается увидеть льва.

Рабейну Кашана оказался плотным мужчиной с песочного цвета волосами и бородой. Звали его Давид бен Саули Учитель. Лонцано сказал, что этот человек — известный богослов, хотя годами еще молод. Это был первый виденный Робом рабейну, носивший тюрбан вместо традиционной еврейской кожаной шляпы. Когда он заговорил с ними, на лице Лонцано снова залегли морщины озабоченности и тревоги.

— Небезопасно ехать на юг обычной дорогой через горы, — предупредил рабейну. — Там на пути стоит многочисленный отряд сельджуков.

— Кто такие сельджуки? — спросил Роб.

— Кочевой народ, живущий в шатрах, а не в городах, — ответил Лонцано. — Убийцы, бесстрашные воины. Они совершают налеты на земли по обе стороны границы между Персией и Турцией.

— Нельзя вам идти через горы, — сокрушенно повторил рабейну. — Воины-сельджуки куда хуже разбойников.

Лонцано посмотрел на Роба, Лейба и Арье.

— Тогда мы должны выбирать одно из двух. Можно остаться в Кашане и переждать, пока улягутся эти хлопоты с сельджуками, а на это уйдут месяцы, быть может, и целый год. Либо же мы обойдем горы и сельджуков — через пустыню, потом лесами. Я через эту пустыню, Дешт-и-Кевир, не ходил, но бывал в других пустынях и знаю, как там страшно. — Он повернулся к рабейну. — Можно ее пересечь?

— Вам не придется пересекать всю Дешт-и-Кевир, упаси Господи, — медленно проговорил рабейну. — Только краешек вам надо будет пересечь, три дня пути — сперва на восток, потом на юг. Да, иногда мы вынуждены ходить и там. Мы вам расскажем, куда и как надо идти.

Четверо путников переглянулись. Наконец Лейб, самый немногословный из них, прервал тяжкое молчание.

— Я не хочу ждать здесь целый год, — сказал он от имени всех.

 

***

 

Перед выездом из Кашана они купили четыре вместительных меха из козьих шкур — для воды. Наполненные мехи оказались очень тяжелыми.

— Неужто нам на три дня нужно столько воды? — недоумевал Роб.

— Всякое может случиться. В пустыне мы можем пробыть и дольше, — ответил ему Лонцано. — А ведь животных тоже надо поить — у нас будут в Дешт-и-Кевир ослы и мулы, а не верблюды.

Проводник из Кашана на старой белой лошади доехал с ними до того места, где от тракта ответвлялась едва заметная тропка. Дешт-и-Кевир началась с гряды земляных холмов, преодолеть которые было куда легче, чем горы. Поначалу ехали довольно быстро, и настроение у путников стало подниматься. Ландшафт вокруг менялся так постепенно, что они ничего и не замечали, однако к полудню, когда солнце пекло нещадно, они оказались в море глубокого мелкого песка, в котором то и дело вязли копыта животных. Все спешились, люди и животные побрели вперед с одинаковым трудом.

Робу этот океан песка, простиравшийся повсюду, насколько хватало глаз, казался сном. Иногда песок образовывал холмы, подобные столь пугавшим Роба морским волнам в бурю, в иных местах песок расстилался ровно, похожий на гладь озера, подернутую легкой рябью от западного ветра. Никакой жизни здесь он не замечал: ни птиц в воздухе, ни жучков-червячков на земле, — но во второй половине дня путники набрели на выбеленные солнцем кости, сваленные в кучу, будто хворост для очага перед какой-нибудь хижиной в Англии. Лонцано объяснил Робу, что кочевые племена собирают останки людей и животных и сваливают в кучи, чтобы иметь ориентиры в пустыне. Такое упоминание о людях, для которых подобное место было родным домом, наводило страх. Путешественники старались успокоить животных, отлично сознавая, что ржание осла разносится в этой тишине и в безветрии далеко-далеко.

Пустыня была соляная. Время от времени они пробирались по пескам между разбросанных там и сям луж с коркой соли, как на берегах озера Урмия. После шести часов такого пути все были обессилены. Добрели до небольшого песчаного холма, который далеко отбрасывал тень от заходящего солнца, и сгрудились в этом колодце относительной прохлады — люди вперемешку с животными. Передохнув час в тени, пошли дальше и шли до самого заката.

— А может, лучше идти по ночам, а днем, по жаре, отсыпаться? — предложил Роб.

— Нет, — тут же возразил ему Лонцано. — Когда-то в молодости я шел по пустыне Дешт-и-Лут с отцом, двумя дядьями и четырьмя двоюродными братьями. Да почиют с миром ушедшие! Дешт-и-Лут — пустыня соляная, как и эта. Мы решили идти по ночам, и вскоре начались неприятности. Летом, по жаре, солевые озерца и болотца, образовавшиеся в дождливый сезон, быстро высыхают, местами оставляя на поверхности корку соли. Мы обнаружили, что корка не выдерживает тяжести людей и животных, а под нею может оказаться крепкий солевой раствор или зыбучие пески. Нет, по ночам идти слишком опасно.

На вопросы о том, что еще он испытал в юности в пустыне Дешт-и-Лут, Лонцано отвечать не пожелал, да Роб и не настаивал, поняв, что лучше всего эту тему не развивать.

Стемнело, они опустились на соленый песок — кто сел, кто лег. В пустыне, где днем они жарились на солнце, ночью стало холодно. Хворост собрать было негде, да они и не отважились бы развести костер, чтобы их не приметили чужие недобрые глаза. Роб так устал, что, несмотря на все неудобства, вскоре уснул глубоким сном и пробудился с первыми лучами зари.

Его поразило, как запасы воды, казавшиеся в Кашане столь внушительными, резко уменьшились в этих сухих и диких краях. Себя он ограничил скупыми глотками за завтраком, оставив большую часть для осла и мула. Им он наливал воду в кожаную шляпу и держал, пока они пили, а потом радовался влажной шляпе, которая холодила голову под палящими лучами солнца.

В тот день они с трудом, упорно продвигались вперед. Когда солнце достигло зенита, Лонцано стал нараспев читать стих из Писания: «Восстань, светись, ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою»[123]. Остальные подхватывали друг за другом, и так они шли некоторое время, славя Бога пересохшими глотками. Но вот они умолкли.

— Скачут всадники! — закричал Лейб.

Далеко на юге они увидели тучу пыли, словно оттуда шла целая армия. Роб с испугом подумал, что это те самые жители пустыни, которые складывают ориентиры из костей. Но по мере приближения стало видно, что это только туча песка.

Когда раскаленный ветер пустыни налетел на них, ослы и мулы, повинуясь мудрому инстинкту, уже успели развернуться к нему спиной. Роб, как сумел, скорчился за животными, а над ними ревел ветер. Первые порывы были подобны жару у больного, ветер нес с собой соль и песок, и они жгли кожу, словно раскаленный пепел. Ветер все усиливался, нестерпимо давил, а люди и животные держались, стараясь переждать бурю, которая вжимала их в землю, заносила слоем песка с солью толщиной в два пальца.

 

***

 

В ту ночь ему снова приснилась Мэри Каллен. Они сидели рядом, и Роб испытывал полный покой. Лицо у нее было счастливое, и он знал, что причина ее счастья в нем, и это наполняло его самого радостью. Мэри начала вышивку и непонятно как и почему вдруг превратилась в маму, а Роб ощутил прилив теплоты и чувство защищенности, которого не знал с тех пор, как ему было девять лет.

Потом он проснулся, откашлялся и попытался отплеваться от песка, только слюны почти не было. Рот и уши забились песком и солью, а когда он встал и сделал несколько шагов, то ощутил, как больно натирает кожу песок, забившийся между ягодицами.

Они встречали уже третье утро в пустыне. Рабейну Давид бен Саули наставлял Лонцано: идти надо два дня на восток, а на третий день — к югу. До сих пор они шли в том направлении, которое Лонцано считал востоком, теперь же повернули, как считал Лонцано, на юг.

Роб никогда не умел отличить восток и юг, север и запад. Он мысленно задавал себе вопрос: а что, если Лонцано ошибся с этим востоком или с югом, что, если указания кашанского рабейну были не совсем точными?

Тот уголок Дешт-и-Кевир, который они собирались пересечь, напоминал залив в бескрайнем океане. Сама же пустыня была огромной, им ее всю не пройти.

И что же, если они не переправляются через заливчик, а направляются прямо в глубь пустыни, в самое сердце Дешт-и-Кевир?

В таком случае надеяться им не на что.

Робу пришло в голову: а может, это еврейский Бог требует его в жертву — в наказание за устроенный им маскарад? Но ведь Арье, хотя и не вызывал симпатии, не был таким уж злым, а Лонцано и Лейб — вполне достойные люди. Казалось странным, что Бог хочет уничтожить их всех ради того, чтобы наказать одного грешника-гоя.

Не один Роб поддавался приступам отчаяния. Лонцано, видя общее угрюмое настроение, попытался снова подбодрить их пением гимнов. Но кроме голоса самого Лонцано ничей больше не подхватил святые слова, и Лонцано в конце концов умолк.

Роб аккуратно налил воду в шляпу и напоил обоих своих животных. В кожаном мехе оставалась совсем мало воды — наверное, на шесть глотков хватит. Роб рассудил: если они выходят из Дешт-и-Кевир, то запас воды уже не играет роли, а если движутся в глубь пустыни, то эта капля его не спасет.

Поэтому он решился допить воду. Заставил себя пить не торопясь, маленькими глотками, но все равно вода закончилась очень быстро.

Как только в мехе ничего не осталось, он стал страдать от жажды сильнее прежнего. Казалось, что выпитая вода жжет его изнутри, а к этому добавилась ужасная головная боль.

Он усилием воли заставлял себя двигаться дальше, но ноги начинали заплетаться. «Я не в силах идти», — с ужасом понял Роб.

Лонцано начал громко хлопать в ладоши.

— Ай, ди-ди-ди-ди-ди-ди, ай, ди-ди, ди, ди! — напевал он, пританцовывая, потряхивая головой, кружась, взмахивая руками, поднимая колени в такт пению.

— Замолчи, дурак! — закричал Лейб. В его глазах блеснули сердитые слезы. Но через мгновение он скривился и запел вместе с Лонцано, хлопая в ладоши, скачками двигаясь вслед за предводителем. К ним присоединился Роб. И даже всегда мрачный Арье.

— Ай, ди-ди-ди-ди-ди-ди, ай, ди-ди, ди, ди!

Они пели пересохшими губами и приплясывали на занемевших ногах. Наконец все утихли и перестали дико скакать, но теперь они могли идти дальше, подтягивая к одной занемевшей ноге другую, не допуская и мысли о том, что и впрямь заблудились.

Вскоре после полудня они услыхали гром. Он долго перекатывался где-то вдали, потом на них упали несколько капель дождя, а затем они увидели газель и пару диких ослов.

Их собственные животные вдруг зашагали бойчее. Ослы и мулы быстрее передвигали ноги, а потом по собственной воле перешли на рысь, уже почуяв запах того, чего еще не видели глаза. Люди вскочили в седла и верхом миновали последнюю границу песков, по которым так тяжко брели три дня.

 

***

 

Перед ними лежала равнина, вблизи поросшая редкими кустиками, но становившаяся чем дальше, тем зеленее. До сумерек они вышли к пруду; берега его поросли камышом, у самой воды носились ласточки. Арье попробовал воду и кивнул:

— Можно пить.

— Только нельзя животным пить сразу много, иначе им худо будет, — предупредил Лейб.

Путники осторожно напоили ослов и мулов, привязали к деревьям, потом напились сами, сорвали с себя одежды и легли в воду.

— А когда были в Дешт-и-Лут, вы потеряли кого-нибудь? — спросил Роб.

— Погиб мой двоюродный брат Кальман, — ответил Лонцано. — Ему было двадцать два года.

— Провалился сквозь корку соли?

— Нет. Он перестал подчиняться порядкам и выпил весь свой запас воды. А потом умер от жажды.

— Да почиет он с миром, — сказал Лейб.

— А как видно, что человек умирает от жажды?

— Не желаю вспоминать об этом, — с явной обидой отозвался Лонцано.

— Я спрашиваю не из любопытства, а потому, что собираюсь стать лекарем, — объяснил Роб, почувствовав на себе неприязненный взгляд Арье.

Лонцано помолчал, потом кивнул:

— Двоюродный брат мой Кальман от жары потерял голову и пил, сколько хотелось, пока у него не закончилась вода. А мы заплутали в пустыне, и каждый старательно берег воду. Делиться с другими никому не позволялось. Через некоторое время его стало тошнить, но жидкости-то не было, нечем было рвать. Язык у него совсем почернел, а небо стало белесого цвета. Он стал бредить, ему казалось, что он дома у матери. Губы потрескались и сморщились, обнажая зубы, на лице появилось что-то вроде волчьего оскала. Дышать было тяжело — то пыхтел, то хрипел. В ту ночь я под покровом темноты нарушил запрет: смочил тряпочку и просунул ему между зубами, только было уже поздно. Без воды он прожил всего два дня.

Полежали молча в коричневой воде.

— Ай, ди-ди-ди-ди-ди, ай, ди-ди, ди, ди! — пропел наконец Роб, посмотрел в глаза Лонцано, и они улыбнулись друг другу.

На щеку Лейба присел комар, тот хлопнул себя с силой.

— По-моему, животных можно поить еще, — сказал он. Они вылезли из воды и занялись ослами и мулами.

 

***

 

На следующее утро, прямо на заре, все снова были в седлах. К немалому удовольствию Роба, они теперь без конца проезжали маленькие озера в оправе чудесных зеленых лугов. Озёра приводили Роба в восторг. Трава вокруг них, благоухающая нежным ароматом, росла по колено высокому мужчине. В траве прыгали тысячи кузнечиков и сверчков, хватало и крошечных мошек, укусы которых жгли кожу, оставляя на них ранки, которые отчаянно чесались. Еще несколько дней назад он бы обрадовался, увидев любое насекомое, теперь же не обращал внимания на больших, сверкающих на солнце луговых бабочек, то и дело колотя себя по укушенным местам и призывая кары небесные на комаров и мошек.

— О Боже, это еще что? — воскликнул Арье. Роб проследил за его пальцем и увидел поднимающуюся на востоке громадную тучу. С нарастающей тревогой он смотрел, как она приближается, потому что очень уж это походило на тучу в пустыне, исхлеставшую их горячим ветром.

Из этой тучи, однако, был безошибочно слышен стук копыт, словно на них неслась целая армия.

— Сельджуки? — прошептал Роб. Никто ему не ответил.

Побледнев, они напряженно ожидали, а туча пыли все приближалась, грохот копыт становился оглушающим. Когда оставалось шагов пятьдесят, раздался резкий удар копыт, словно тысяча умелых всадников одновременно сдержала своих скакунов по приказу командира.

Роб поначалу ничего не мог разглядеть. Потом пыль поредела, и он увидел диких ослов в неисчислимом количестве, крепких и здоровых, выстроившихся ровными рядами. С большим любопытством ослы вглядывались в людей, а те удивленно смотрели на них.

— Э-ге-гей! — закричал Лонцано. Все стадо развернулось и помчалось на север, оставив им память о многоликости жизни.

Потом им встречались стада ослов поменьше, огромные стада газелей, которые иногда паслись рядом с ослами. Видно было, что на них редко охотятся, ибо на людей они почти не обращали внимания. Зато дикие свиньи, водившиеся здесь в изобилии, выглядели угрожающе. Время от времени Роб замечал щетинистую дикую свинью или кабана с его острыми клыками, а уж слышно их было все время — животные с громким хрюканьем и сопением пробирались в кустах или выкапывали что-то среди высокой травы.

Теперь, стоило Лонцано начать, путники дружно подхватывали песни — это предупреждало свиней об их приближении, благодаря чему те не пугались внезапной встречи и не нападали. У Роба мурашки бегали по коже, а длинные ноги, свешивающиеся по бокам невысокого ослика, задевали траву и казались такими незащищенными. Однако кабаны уступали дорогу громогласным людям и не причиняли им никакого вреда.

Дорогу пересек стремительный ручей, похожий на большую рукотворную канаву; поросшие диким укропом берега его обрывались почти отвесно, и как путники ни искали, поднимаясь вверх по ручью и спускаясь ниже по течению, все не могли отыскать места для переправы. В конце концов просто погнали животных в воду. Труднее всего было выбраться на противоположный берег: копыта мулов и ослов скользили в густой зелени, и животные сползали назад. Воздух звенел от ругательств, благоухал ароматом раздавленной копытами травы, но переправа отняла немало времени. За ручьем начинался лес. Путники въехали в него по дороге, так похожей на изъезженные Робом в родной Англии. Здесь, правда, места были девственные, в отличие от английских лесов. Кроны деревьев переплетались высоко вверху, не позволяя лучам солнца проникать сквозь свою завесу, но все же подлесок был густым и зеленым и кишел живыми существами. Роб узнал оленя, кроликов, дикобраза, а на ветвях деревьев ворковали голуби и какие-то птицы, которых Роб счел разновидностью куропатки.

Вот такая дорога Робу была вполне по вкусу. Подумав об этом, он задался вопросом: а как отреагировали бы евреи, если бы он затрубил в саксонский рог?

За поворотом лесной дороги Роб возглавил маленький караван (они менялись по очереди), и тут его ослик шарахнулся в сторону. Над головой, на толстом суку, приготовилась к прыжку дикая кошка.

Осел попятился, а шедший за ним мул уловил запах и громко заржал. Вполне возможно, что пантера почувствовала обуревавший его ужас. Пока Роб тянулся за оружием, зверь, казавшийся ему чудовищем, прыгнул.

Стрела — длинная, тяжелая и пущенная со страшной силой, вонзилась в правый глаз зверя.

Большущие когти царапнули несчастного ослика, а пантера свалилась на Роба, выбив его из седла. Миг, и он распростерся на земле, задыхаясь под тяжестью туши пантеры. Громадная кошка упала поперек его тела, и он видел в какой-нибудь пяди от своего лица ее хвост и бедра, отметив лоснящуюся черную шерсть, тусклое отверстие под хвостом и чуть-чуть не дотянувшуюся до лица огромную правую заднюю лапу — подушечки лап были тоже неправдоподобно большими, словно опухшими. Пантера недавно ухитрилась как-то лишиться когтя на втором из четырех пальцев — рана была совсем свежей, все еще кровоточила. Это напомнило Робу о том, что с противоположной стороны находятся глаза, а вовсе не сушеные абрикосы, и язык, сделанный отнюдь не из красного войлока.

Из лесу вышли люди. Их господин, не выпуская из рук большого лука, остановился перед путешественниками. Одет он был в простой красный плащ из ситца, подбитого ватой, грубые штаны, сапоги из недубленой кожи, а голову покрывал небрежно повязанный тюрбан. На вид ему было лет сорок — крепко сбитый, с горделивой осанкой; черная короткая борода, орлиный нос, а в глазах, которые следили за тем, как его загонщики стаскивают с Роба убитую пантеру, еще не погас охотничий азарт.

Роб не без труда поднялся на ноги, весь дрожа, стараясь справиться со сводившей живот судорогой.

— Догоните проклятого осла! — потребовал он, не обращаясь ни к кому конкретно. Ни евреи, ни персы его не поняли, потому что фразу он произнес по-английски. Как бы то ни было, осел и сам вернулся, испугавшись незнакомого леса, где могли таиться и другие опасности. Теперь животное стояло рядом с хозяином и тоже дрожало.

Лонцано подошел к Робу и пробормотал что-то, узнав охотника. Затем все пали на колени и простерлись ниц. Этот ритуал назывался, как позднее объяснили Робу, рави земин, то есть «лицом на землю». Лонцано без церемоний повалил Роба и, прижав руку к его затылку, удостоверился, что голова Роба склонена, как подобает.

Эта сцена наглядного воспитания привлекла внимание охотника. Роб услышал его шаги, а затем увидел сапоги из недубленой кожи, остановившиеся в полушаге от его низко склоненной головы.

— Вот большая мертвая пантера, а вот большой невоспитанный зимми, — произнес он с улыбкой, и сапоги зашагали прочь.

Охотник и его слуги, несшие добычу, удалились, не сказав ни слова более, а распростершиеся на земле путники через некоторое время встали на ноги.

— Ты не ранен? — осведомился Лонцано.

— Ничуть не бывало. — Кафтан был разорван, но сам Роб остался невредим. — А кто это был?

— Ала ад-Даула, шахиншах[124]. Царь царей.

Роб уставился на дорогу, по которой уехали охотники.

— А что такое «зимми»?

— Это значит «человек Книги». Здесь так называют евреев[125], — растолковал Лонцано.

 

37

Город мечты реб Иессея

 

Пути Роба и трех евреев разошлись через два дня, в Купайе, поселочке из дюжины покосившихся домиков на перекрестке дорог. Крюк, который они дали через Дешт-и-Кевир, завел их чуть дальше к востоку, чем надо, однако Робу остался лишь день пути на запад, в Исфаган, а его спутникам предстояли еще три недели нелегкого пути на юг, затем переправа через Ормузский пролив — и лишь после этого они окажутся дома.

Роб сознавал, что без этой троицы и без еврейских поселений, предоставлявших им убежище в пути, он ни за что не попал бы в Персию.

— Ступай с Богом, реб Иессей бен Беньямин! — воскликнул Лейб, и они сердечно обнялись.

— И ты, друг, ступай с Богом!

Даже вечно кислый Арье изобразил кривую улыбку — несомненно, он радовался этому расставанию не меньше самого Роба.

— Когда поступишь в школу лекарей, обязательно передай привет от нас родичу Арье, реб Мирдину Аскари, — сказал Лонцано.

— Передам. — Он взял Лонцано за обе руки. — Спасибо вам, реб Лонцано бен Эзра.

— Для человека, который почти не наш, — улыбнулся Лонцано, — ты был отличным спутником и вел себя достойно. Ступай с миром, инглиц!

— Ступайте и вы с миром!

Не переставая желать друг другу доброго пути, они разъехались разными дорогами. Роб ехал верхом на муле: после нападения пантеры он перенес поклажу на бедного перепуганного ослика и теперь вел его в поводу. В итоге он продвигался вперед медленнее, однако в душе нарастало возбуждение и ему хотелось проделать последний отрезок пути не спеша, наслаждаясь путешествием.

Оно и к лучшему, что он не спешил, ибо на дороге было весьма оживленное движение. Роб услышал столь приятный для его ушей звук и вскоре поравнялся с караваном звеневших колокольчиками верблюдов, нагруженных огромными двойными корзинами риса. Роб пристроился в самом хвосте каравана, наслаждаясь музыкой перезвона.

Местность понемногу повышалась; лес кончился, открылось широкое плато. Там, где хватало воды, созревал на полях рис, цвел опийный мак, но поля отделялись друг от друга сухими россыпями камней и скалами. Потом плато сменилось холмами белого известняка, а солнечные лучи и тени окрашивали их в разнообразные цвета. В нескольких местах в холмах виднелись глубокие выемки — следы регулярной добычи камня.

Незадолго до наступления вечера мул вывез его на очередной холм, и глазам Роба внизу предстали маленькая речная долина и — двадцать месяцев спустя после выезда из Лондона! — город Исфаган.

Первое и самое глубокое впечатление: слепящая белизна, кое-где тронутая густой синевой. Город был роскошным, изобилующим куполами и плавными обводами зданий и улиц. Сверкали на солнце огромные купола мечетей, вздымались ввысь рядом с ними минареты, подобные направленным в небо копьям, зеленели открытые пространства садов, поднимались над прочими деревьями старые кипарисы и могучие платаны. Южная часть города была окрашена в теплый розовый цвет — там солнечные лучи играли не на плитах известняка, а на песчаных холмах.

Вот теперь медлить было нельзя. «Э-ге-гей!» — подбодрил Роб мула и ударил пятками по бокам. Они вышли из цепи верблюжьего каравана и стали обгонять его; ослик цокал копытами вслед за мулом.

За четверть мили до города проезжий тракт перешел в великолепную дорогу, мощеную камнем — то была первая мощеная дорога, которую Роб увидел после Константинополя. Она была невероятно широкой, разделенной рядами высоких ухоженных платанов на четыре идущие рядом полосы. Замечательная дорога пересекала речку по арочному мосту, который был на деле плотиной, а за ней находилось водохранилище. Рядом с табличкой, возвещавшей, что река называется Заянде (Река Жизни), плавали и плескались голые смуглокожие ребятишки.





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2017-02-24; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 230 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни. © Федор Достоевский
==> читать все изречения...

817 - | 658 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.01 с.