Основные тенденции в русской прозе 1920-1930-х годов. 4 страница

Примечательно то, что в цикле философско-исторических историческая действительность выглядит почти иллюзорной, мнимой, стираются границы между правдой и вымыслом, реальное смешивается с нереальным, живое с мертвым, великое с малым и т.д. Погружая читателя в некий призрачный мир (несуществующий подпоручик, восковое подобие царя, сотворенная легенда о «малолетнем»), Тынянов показывает, что происходит, когда государство действует методом приказа и насилия: государственный механизм становится самодовлеющим, реальный человек теряется и исчезает, жизнь деформируется до абсурда. В этом смысле исторические повести Тынянова приобретают значение обобщенно-пародийной «формулы самовластья».

О замысле романа «Пушкин» (ч.1 и 2, 1936; ч. 3 не закончена, 1943) Тынянов писал: «Свой роман я задумал … как эпос о рождении, развитии, гибели национального поэта. Я не отделяю в романе жизни героя от его творчества и не отделяю его творчества от истории его страны». Биографической основой для первой части романа послужил план автобиографии Пушкина «Программа записок» (1830). Роман описывал жизнь Пушкина до его высылки на Юг, в последней части подтверждалась высказанная Тыняновым в статье «Безыменная любовь» (1939) версия о любви поэта к Е.А.Карамзиной. Поэтическое творчество и любовь поэта становятся единой темой романа. В тыняновском тексте различимы реминисценции из текстов пушкинских произведений – от конкретных деталей до муз и мотивов его лирики.

В новом романе экспериментальная форма предыдущих произведений явно отступает перед классическим стилем, однако ярче проявляется принцип фрагментарности сюжета, эклектики мотивов. Тыняновское повествование композиционно ориентировано на пушкинскую «формулу русского романа» (Ю.Лотман), второстепенные персонажи, предыстории, самостоятельные и замкнутые сюжетные ситуации входят в текст романа так же, как и лирические отступления и вставки в текст «Евгения Онегина», сопутствуют основной сюжетной линии, не предопределяя и не мотивируя ее развитие, не вступая с ней в причинно-следственную связь. Экстенсивности повествования соответствует и введение в роман вставной главы «Тетрадь Александра Петровича Куницына» благодаря которой в повествование входят многочисленные персонажи(А.И.Тургенев, Сперанский, Малиновский, Кошанский и др.) и воссоздается неповторимая атмосфера русской жизни в канун явления Пушкина.

Следует подчеркнуть, что в историю литературы Тынянов вошел как создатель особой формы «исследовательского романа», который относится к области художественного творчества, но покоится на прочном фундаменте научного знания.

 

К середине 1930-х годов историческая романистика стала одним из ведущих жанров русской литературы, но развитие исторического романа1930-х годов в отличие от предыдущего периода протекало в русле социалистического реализма, под явным давлением внешних факторов и идеологических установок. В отличие от исторической прозы 1920-х годов, создавшей тип героя-бунтаря, в литературе 1930-х широко представлен герой-созидатель. Идея созидания – составляющая критериев социалистического реализма и пролетарского гуманизма – была сформулирована в статье М.Горького «Пролетарский гуманизм» (1930): задачей времени выдвигалось создание «новой общечеловеческой культуры социализма, которая незыблемо установит в мире братство и равенство трудового народа»[29]. А.Толстой в докладе «Четверть века советской литературы»(1942) определил типичного героя советской литературы как «человека идеи и действия, раскрывающегося через историческое дело своего народа», не сосредоточенного на рефлексии[30]. Темы созидания, формирования государственности стали приоритетными в историческом романе, что согласовывалось с политическими задачами дня. Наиболее рельефно воздействие критериев социалистического реализма проявляется в исторических произведениях А.Н.Толстого (1883-1945), концепция истории претерпела у него не протяжении нескольких десятилетий существенное изменение, трагедийное видение истории сменилось оптимистическим взглядом на нее.

До революции А.Толстой почти не затрагивал исторические темы, в 1917 году он интуитивно почувствовал их огромную актуальность. В 1918 году появился рассказ «День Петра», главный герой которого станет впоследствии как бы главным героем всего творчества А.Толстого. Трактовка образа Петра и его исторических реформ, отчасти сюжет рассказа говорят о явном влиянии романа Д.Мережковского «Антихрист (Петр и Алексей)». В позднейших произведениях это влияние будет значительно меньше, но все-таки скажется на сюжетостроении и особенностях повествования (использование разных точек зрения, формы писем, дневников – подлинных, отредактированных или вымышленных)[31]. В «Дне Петра» совершенно одинокий царь-реформатор принимает на себя непосильную ношу, радея за Россию, он невероятно жесток к ее народу. Варлаам, которого Петр пытает на дыбе, испытывает жалость к своему мучителю, вызывающему мысли об Антихристе: «Страшные казни грозили всякому, кто хоть наедине или во хмелю задумался бы: к добру ли ведет нас царь, и не напрасны ли все эти муки, не приведут ли они к мукам злейшим на многие сотни лет?». В «Дне Петра» Россия была представлена антибольшевистски настроенным писателем (Февральскую революцию А.Толстой встретил с энтузиазмом, а к Октябрьской отнесся отрицательно) окровавленной и обезумевшей от ужаса страной, а Петр - одиноким и одержимым антихристовой волей сломать старый уклад. В 1928 году появилась пьеса «На дыбе», идейно и сюжетно довольно близкая к раннему «Дню Петра». Колорит пьесы мрачен, против Петра все: и бояре, и попы, и купцы, и мужики; приближенные воруют и не думает о «петровом деле», в финале возникает символическая картина: наводнение в Петербурге угрожает всему созданному Петром. «Страшен конец» - последние слова пьесы. В пьесе «На дыбе» так же, как и в рассказе «День Петра» был сделан акцент на бесплодности петровских усилий, его идеологической, психологической изолированности от народа. Но уже в 1929 году Толстой приступил к роману «Петр Первый», в котором радикально пересмотрел свою концепцию и отношение к царю-преобразователю. Еще будучи в эмиграции, Толстой в 1920-е годы заявил о себе как о стороннике русской государственности и великодержавности, человеке, проделавшем «весь скорбный путь хождения по мукам» («В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых») и желающем теперь «помочь последнему фазису русской революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго и справедливого и утверждения этого добра, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления нашей великодержавности». «Все, мы все, скопом, соборно виноваты во всем совершившемся. И совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра»[32]. Интуитивно Толстой сумел угадать эволюцию большевизма от максимального интернационализма и космополитизма к русской великодержавности. Сторонник российской великодержавности, он почувствовал, что в 1930-е годы основной идеологический критерий классовости будет заменен критериями «народности» и исторической прогрессивности, пафосом укрепления государства. Петровская эпоха в его сознании давала определенный аналог тем решительным, и далеко не бескровным преобразованиям, которые бурно развернулись в СССР. Сходство этих эпох проявлялось в том, что власть «сверху» проводила политические и экономические реформы, которые коренным образом изменили жизнь государства и народа; в такие исторические периоды появляются личности, которые самовластно решают судьбу нации.

Сюжет исторического романа «Петр Первый» (ч.1, 1930; ч.2, 1934; ч.3, 1943-1944) построен на описании жизни главного героя с раннего детства до первых побед русской армии в Прибалтике в начале Северной войны (последняя четверть XVII века и начало XVIII века). Первая книга романа охватывает период с 1682 года, когда Петру 10 лет, до 1698 года. В этой части Толстой подробно рисует детство и раннюю молодость царя на фоне широкой исторической картины русской жизни. Эта книга заканчивается рассказом о первом заграничном путешествии Петра и о стрелецком бунте 1698 года. Вторая книга показывает реформаторскую деятельность молодого царя и начало Северной войны. Здесь автор особое внимание уделяет Нарвской битве 1700 года, которая сыграла важную роль в последующей истории России. Обидное поражение под Нарвой заставило Петра предельно напрячь собственные силы и силы всей страны, чтобы в конце концов победить Швецию в Северной войне. События второй книги заканчиваются первыми маленькими, но такими важными для Петра победами над шведскими крепостями в Прибалтике и закладкой Петербурга в 1703 году. В третьей, незаконченной, книге Петр предстает как зрелый государственный деятель, блистательный полководец, мудрый человек. Последний эпизод – взятие Нарвы – не только раскрывает талант Петра- полководца, но и определяет концентричность композиционной структуры: Нарвским поражением началась Северная война, Нарвская победа предвещала другие, более блистательные победы Петра.

Образ Петра складывается в романе постепенно на фоне важнейших исторических событий конца XVII века. Толстой изображает сонную, нищую, неповоротливую допетровскую Русь, над которой висят «столетние сумерки – нищета, холопство, бездолье». В связи с актуальной для советской литературы 1930-х годов идеей противопоставления старого и нового миров Толстой преувеличил нищету и невежество допетровской России, акцентировал всеобщее недовольство жизнью, но в целом верно показал объективно-историческую необходимость преобразований России. Россия существует в мире не изолированно, ее отсталость становится угрожающей; даже перед Крымским ханством она в униженном, почти зависимом положении. Франц Лефорт говорит юному Петру, что хотя бы и вопреки его воле ему придется многое предпринимать заново и заниматься европейской «политик»: «Не сам – голландцы заставят…». Писатель показывает, как рождаются и переплетаются личные и социально-исторические мотивы поступков будущего царя-реформатора. В душе Петра появляется и укрепляется неприятие старого уклада русской жизни, старых порядков. Сначала властолюбивая сестра Софья олицетворяет для него старозаветную Россию, и Петр вынужден бороться с сестрой буквально не на жизнь, а на смерть; постепенно страх за свою жизнь в душе Петра перерастает в осознанную ненависть не к отдельным людям, но вообще к старым порядкам.

В этой эволюции важны несколько эпизодов, например, сцена в Архангельске, когда Петр посещает иноземный торговый корабль: «Уж до того жалки показались домодельные карбасы, когда проплывали мимо высоких бортов кораблей… Стыдно! Все это почувствовали и помрачневшие бояре, и любезные иноземцы на берегу, и капитаны, и выстроившиеся на шканцах матерые, обветренные океаном моряки…». По возвращении из Архангельска Петр решает, что должен ближе познакомиться с Европой, и поэтому отправляется туда под именем Петра Алексеева в свите Великого посольства, он хочет своими глазами увидеть европейскую жизнь и научиться строить корабли.

Петр как государь описывается в сравнении с князем Голицыным (всесильным фаворитом царевны Софьи), с Карлом XII (шведским королем) и Августом Великолепным (польским королем). Василий Голицын в трактовке А.Толстого задумывал государственные реформы, но ему недостало воли, настойчивости, а, может быть, и власти, чтобы воплотить в жизнь свои планы. Петр не только понял веление времени – необходимость преобразований, но и проявил в борьбе за эти реформы весь свой темперамент борца и одновременно терпение, столь характерное для русского человека. Петр не останавливается ни перед чем, не жалеет ни себя, ни других, но осуществляет многие проекты, о которых Голицын только мечтал, сочиняя «прожекты» в своем роскошном московском дворце.

Отличительной чертой шведского короля Толстой считает поглощающее все стремление к личной славе. Мечтой Карла является слава непобедимого полководца, второго Цезаря; при этом его мало заботит благополучие собственной страны, она должна дать средства для ведения европейской войны, а все остальное не имеет для Карла никакого значения. От Карла XII Петра отличает высокое патриотическое чувство: во всех делах русского царя прослеживается не столько желание личной славы, сколько стремление вывести Россию из «тьмы невежества и запустения». Для этого Петр, ломая всякие традиции, занимается любой, даже «черной» работой. Толстой изображает его в Воронеже на строительстве очередного корабля. Работая в кузнице с мастером Жемовым, Петр выполняет обязанности подмастерья и неловко тащит лапу якоря, за что Жемов кричит на него. Царь спокойно относится к этой ситуации и никак не наказывает кузнеца, которого уважает за его мастерство и глубокое знание кузнечного ремесла.

Польского короля Августа писатель изображает как человека безответственного, легкомысленного, считающего, что королевская власть дана ему для того, чтобы он удовлетворял все свои желания и прихоти. Это отчетливо проявляется в образе жизни Августа и его двора во время Северной войны. Польский король колесит по своему королевству, спасаясь от преследования Карла XII, но думает только о балах и флирте с прекрасными дамами, среди которых оказалась и Санька Бровкина-Волкова. От Августа Петра отличает чрезвычайная личная скромность и благородное убеждение, что царь обязан служить своему Отечеству, а не Отечество – царю.

Характер Петра раскрывается в романе и через отношение к своим приближенным. В людях его привлекает верность, живость ума и характера, деятельное, созидательное начало. Самые близкие друзья царя (Меньшиков и Лефорт) обладают этими качествами. В Меньшикове Петру нравятся делова энергия, неутомимость, веселый нрав: «Ловок был, бес, проворен, угадывал мысли: только кудри отлетали, - повернется, кинется и – сделано. Непонятно, когда спал, - проведет ладонью по роже и, как вымытый, - веселый, ясноглазый, смешливый». При этом царь знает и недостатки своего «сердечного друга» - вороватость, хвастливость, но ценит в нем главное – преданность «государеву делу». В Лефорте Петр нашел тактичного наставника и любезного друга, который ненавязчиво направляет деятельность молодого царя. В Архангельске после посещения гостиного двора иноземных купцов Петр выслушивает совет именно от Лефорта – отвоевать у Швеции балтийские земли: «Ты спросил меня, отвечаю: замахивайся на большее, а по малому – только кулак отшибешь…», - учит Лефорт. Во время пира, накануне смерти, Лефорт строит проекты преобразований в России, которые совершенно совпадают с планами самого Петра, поэтому царь так тяжело переживает смерть Лефорта: «Другого такого друга не будет. Радость – вместе, заботы – вместе. Думали одним умом…».

Толстой не идеализирует Петра и не скрывает отрицательных черт характера и страшных поступков царя-реформатора. В романе есть сцены, где Петр мудро решает государственные вопросы (заседание Боярской думы), где он самозабвенно работает (строительство флота в Воронеже), где он весело дурачится (сватовство Саньки Бровкиной). Одновременно автор описывает ситуации, в которых главный герой испытывает панический страх (трусливый побег в Троице-Сергиев монастырь), изображает жестокие сцены казней (стрелецкая казнь), пыток (допросы сторонников Софьи). В романе достаточно сцен, где Петр проявляет жестокость, подозрительность, несправедливость. При этом писатель опирается на принцип исторического детерминизма, не спешит судить своего героя, но пытается разобраться в негативных, с точки зрения просвещенного человека ХХ века, поступках Петра. Одну из причин жестоких поступков Петра автор видит в самой русской средневековой жизни. Так, английский купец Сидней ужасается древнему русскому обычаю закапывать по плечи в землю женщину, убившую мужа, а после ее мучительной смерти вешать труп на виселицу за ногу. Петр сначала не понимает сэра Сиднея: «А что? Она же убила…Так издавна казнят…Миловать разве за это?» Но, прервав пир, царь едет на площадь и приказывает солдату-охраннику застрелить закопанную убийцу, чтобы разом прекратить ее мучения. В этом эпизоде Толстой рисует царя человеком своего времени, выросшим среди жестоких обычаев, когда человеческая жизнь, а тем более человеческое достоинство мало ценились и в государстве, и в семье. Как царь не жалеет каторжников на строительстве Петербурга, так и раскольники, вдохновленные старцем-проходимцем Нектарием, предпочитают сгореть в церкви вместе с детьми, но не сдаться государевым солдатам.

Итак, Толстой создал сложный многоплановый характер первого русского императора, писатель изобразил своего героя в самых разных жизненных и исторических ситуациях, из текста романа понятно, что автор выделяет положительные черты характера Петра, показывая царя-созидателя, царя-чернорабочего, но не скрывает и отрицательные. Если в рассказе «День Петра» и пьесе «На дыбе» Толстой ориентируется на историософскую концепцию романа Д.Мережковского «Антихрист (Петр и Алексей)», в котором Мережковский сосредоточил внимание лишь на одном позднем эпизоде петровского царствования (деле царевича Алексея) и изобразил Петра исчадием ада, жестоким властолюбцем, то в романе «Петр Первый» трактовка образа царя-реформатора меняется радикальным образом. «Петр Первый» написан Толстым в противовес образу Петра в романе Д.Мережковского, писатель показал Петра в развитии (с самого раннего детства), на широком фоне русской жизни, поэтому реалистический образ Петра, созданный А.Толстым, обладает большей убедительностью, чем мистический образ Петра у Мережковского. Толстой сделал главным героем своего романа крупнейшего исторического деятеля России, но показал его и великим человеком в решительные моменты истории, и неповторимой личностью, понятной читателю ХХ века.

 

Историческая романистика русской эмиграции первой волны во многом продолжила традиции исторического жанра, сложившиеся в русской литературе в начале ХХ века. Прежде всего это проявилось в концептуальности исторического видения: в романах, повестях, рассказах на историческую тему авторы-эмигранты стремились представить собственную систему историософских взглядов, предложить свое понимание логики и смысла исторического движения. Литература русской эмиграции была свободна от необходимости идеологически соответствовать официально принятым в Советской России взглядам на роль личности и масс в истории, на ее движущие силы.

Проблемно-тематический спектр исторической прозы эмиграции весьма широк: это и становление российской государственности, и русские революционные процессы, и пути европейской истории, и зарождение современных конфликтов в Древней истории.

Свою метафизическую концепцию истории выразил в романах эмигрантской поры Д.С.Мережковский (1865-1941). Увлеченный идеей Третьего Завета, он искал в истории тип пассионарной личности, способной воплотить эту идею на земле. Неохристианским взглядам писателя соответствовали его политические воззрения. Большевизм для него – метафизическое зло, антихристова сила. Особые надежды в борьбе с большевизмом он возлагал на литературу. Осознавая себя идеологом царства Третьего Завета и стремясь освободить Россию от большевиков, Мережковский искал лидера, способного воплотить его религиозные и политические идеалы. Стремясь создать образ мирового вождя, харизматической личности, он написал произведение «Наполеон» (1929).

«Наполеон» - интеллектуальная проза эссеистского характера, в которой представлена попытка Мережковского мыслить как Наполеон, в которой изложение исторических фактов и гипотетических ситуаций прослоено цитатами из многочисленных источников.

Версия Мережковского противоположна той, которую предложил Л.Н.Толстой в «Войне и мире», и во многом являлась интерпретацией романтического взгляда на Наполеона, который в трактовке Мережковского, увлеченного вопросами влияний Атлантиды на современный мир, - человек или Атлантиды, или Апокалипсиса. Он исключителен, «иного творения тварь, человек иного космического цикла». Ему присущи романтизм и рыцарство, чувство военного братства, он «слишком правдив», но он же – раб случая, «слепого дьявола»; «звездная связь» соединила его с фатализмом, воспринятым Востоком от Вавилона, Вавилоном от Атлантиды. Рок повлёк его в Россию, и роковая случайность погубила его. Он мог бы победить Россию на Бородинском поле, но – «не захотел», понял, что «игра не стоит свеч»; после победы под Дрезденом он мог бы уничтожить всю прусско-русскую армию – «но вдруг заболел», после разгрома под Лейпцигом он, «самый могущественный монарх в Европе», мог бы поправить свои дела, но опять не захотел: «Стоит ли хотеть?» Война представилась ему «мерзостью», и он сам «захотел конца, как солнце в знойной крови заката хочет знойной ночи».

Мережковский видит в пути Наполеона путь всего человечества. Герой задает человечеству вопрос, ключевой в философских воззрениях самого автора: удалось ли европейское христианство, спасется ли человечество с Христом или погибнет без него, как вторая Атлантида? Наполеон, по версии Мережковского, - последний герой Европы.

Истоки христианства и авторские версии его истории – темы историософских романов Мережковского «Тайна трёх: Египет и Вавилон» (1925), «Тайна Запада: Атлантида – Европа» (1930) и «Иисус Неизвестный» (1932-1934). Проблематику романов обусловили неохристианские взгляды писателя, его скептическое отношение к историческому христианству и ортодоксальной церкви. Историко-философские произведения Мережковского явили его попытку познать истинного Христа и истинное, с его точки зрения, христианство.

В историософском романе ««Тайна трёх: Египет и Вавилон» Мережковский отверг общепринятую концепцию эволюции человечества, его непрерывного и постоянного развития от мрака к свету: движение истории от Древнего Египта – это движение от великого света Атлантиды. Он видел «свет рая на лицах египтян». В вавилонской цивилизации писатель усмотрел гибельную дисгармонию, за которой последует наказание и искупление. Современников ожидает трагический конец, который настиг Атлантиду: они возвеличены той же титанической гордостью, что и человеко-боги, сыны Божии атланты. В своем историософском романе Мережковский пришел к заключению, что «конец времен совпадает с началом в размыкающемся круге вечности». В итоге он приходит к версии третьего мира: «Конец Атлантиды, начало Египта – конец первого мира, начало второго; Апокалипсис –конец второго мира, начало третьего, ибо в трех мирах Тайна Трех совершается». И Египет, и Вавилон, по версии Мережковского, дали миру истины, соотносимые с истинами христианства.

Неохристианские взгляды Мережковского с точки зрения ортодоксального христианства были еретическими. Резкой критике подверг неохристианские искания писателя философ И.Ильин, в своей лекции 29 июня 1934 года для слушателей Русского института в Берлине он поставил историософскую прозу Мережковского в контекст русской «лжефилософии». Доктрины Мережковского представлялись ему несостоятельными: «Вся жизнь Мережковского, - писал И.Ильин, - стоит под знаком странствия, блуждания – и пространственно, и духовно»[33].

В эмиграции Мережковский также написал историко-биографические и одновременно философские произведения, образующие цикл «Лица святых от Иисуса к нам»: «Павел – Августин» (1936), «Св.Франциск Ассизский» (1938), «Жанна д´Арк и Третье Царство Духа» (1938). В Брюсселе было опубликовано исследование «Данте» (1939). Уже посмертно были напечатаны эссе «Испанские мистики. Св.Тереза Иисуса» (1959), «Св.Иоанн Креста (1961-1962), «Маленькая Тереза» (1984), трилогия «Реформаторы. Лютер, Кальвин, Паскаль» (1990).

 

Со своей концепцией исторического процесса выступил в серии созданных в эмиграции романов и повестей один из самых творчески активных писателей среднего поколения М.А.Алданов (наст.фамилия Ландау, 1886-1957). Его литературное наследство, по подсчетам литературоведов, составляет около 40 томов, книги его переведены на 24 языка. Всю свою жизнь М.Алданов писал по-существу одну грандиозную книгу о месте России в европейской истории. Как вспоминает Г.Кузнецова в «Грасском дневнике», он категорически не принимал распространенное среди значительной части эмиграции мнение, что «на Западе все было по-светлому, а у нас было рабство, дикость». «Что вы роете этот ров между Западом и нами – «Азией»… Мы не Азия, а только запоздавшая Европа», - утверждал Алданов, неизменно находя в этом вопросе поддержку И.Бунина.

В 1921 году Алданов определился как автор исторической прозы, он создал цикл романов, в которых описал жизнь России и Европы с 1762 по 1948 г. Среди персонажей его произведений Екатерина II, Павел I, Александр I, Наполеон, Робеспьер, Ленин, Ломоносов, Суворов, Миних, Нельсон, Гамильтон, Байрон и т.д. При достаточной самостоятельности каждого романа или повести они объединяются в трилогии и тетралогии, проникнутые той или иной единой мыслью.

Первую такую тетралогию составляют романы, объединенные под общим заголовком «Мыслитель»: «Девятое термидора» (1921-1922), «Чертов мост» (1924-1925), «Заговор» (1926-1927), «Святая Елена, маленький остров» (1921). Смысл заглавия тетралогии объяснен М.Алдановым в предисловии к первому изданию романа «Девятое термидора»: «Мыслитель», или «Дьявол-мыслитель» - химера, находящаяся на вершине собора Парижской Богоматери. В фигурке «дьявола с горбатым носом, с хилыми руками, с высунутым над звериной губой языком», описанной в видении Наполеона из последней части тетралогии, скрывается символ истории, всегда насмешливой и развивающейся без всяких законов, волей дьявола-случая. Эта мысль отчетливо прослеживается уже в романе «Святая Елена, маленький остров», посвященном последним дням жизни Наполеона Бонапарта.

Однако в центр повествования автор выдвигает не фигуру поверженного императора, а историю Сузи Джонсон, падчерицы английского губернатора острова Св.Елены, и Александра де Бальмена, преуспевающего русского дипломата, комиссара императора Александра при плененном Наполеоне. Так, уже в первом своем произведении, уравновесив «обыкновенных» людей и «великого» императора, Алданов утвердит свой интерес к человеку, а не к его месту в исторической иерархии. Выбор в качестве повествователя обычного человека восходит к пушкинской традиции изображения истории «домашним образом» (глазами дворянского недоросля Петра Гринева), к толстовскому взгляду на историю через призму судеб множества весьма далеких от принятия исторических решений людей. Алданова-романиста интересуют кулисы, а не фасад истории, история важна для него не сама по себе, а лишь поскольку она отражается на судьбе людей, и в первую очередь людей «неисторических».

В судьбу английской девочки из родовитой, но не слишком знатной семьи император Наполеон, покоритель мира и кумир романтической молодежи, вошел как «злой Бони», лишивший ее и других английских девочек традиционного обеденного десерта – сладкого пудинга, потому что «злой Бони» устроил доброй старой Англии континентальную блокаду. Создаваемая автором ироническая тональность направлена на ограниченное обывательскими рамками восприятие истории, но она не мешает Алданову в целом доброжелательно показать саму девушку. Такое же отношение у писателя и к Александру де Бальмену. С одной стороны, автор по достоинству оценивает ум этого человека, присущую ему совестливость, с другой – любовные дела дипломата, его интерес к деланию карьеры вызывает столь же ироничное отношение Алданова, как и поведение людей из окружения опального Наполеона: каждый из окружения поверженного императора преследует личные мотивы: стать биографом великого человека, поймать луч отраженного света его славы или попросту унаследовать часть его богатства. Однако в меньшей степени ирония Алданова относится к самому Наполеону.

Созданная Алдановым фигура ссыльного императора резко отличается и от трагического Наполеона, вошедшего в русскую и европейскую романтическую поэзию; и от эгоиста, лицемера и ничтожества, каким запечатлел Бонапарта Л.Толстой в романе «Война и мир». Наполеон в романе «Святая Елена, маленький остров» обладает феноменальной памятью и колоссальной работоспособностью, это человек с громадным человеческим и политическим опытом; важно отметить, что данный образ впитывает авторские мысли о феномене революции – главной теме всего творчества Алданова. Свидетель революционных катаклизмов ХХ века, писатель искал прообраз революции в разных столетиях, в том числе и в Великой французской революции. Алдановский Наполеон говорит, что революция – страшная, но большая сила, так как ненависть бедняка к богачу не знает предела. Но еще важнее другой вывод Бонапарта: «Революция всегда ведь делается ради бедных, а бедные-то от нее страдают больше других. Я и после Ватерлоо мог бы спасти свой престол, если б натравил бедняков на богачей. Но я не пожелал стать королем жакерии... Я наблюдал революцию вблизи, и поэтому ее ненавижу, хотя она меня родила. Порядок – величайшее благо общества».

Стремление найти параллели между русской и Великой французской революциями вызвало на свет следующий роман Алданова «Девятое термидора». За ним последовали романы из русской истории конца XVIII-XIX веков: «Чертов мост» (смерть Екатерины II, итальянский поход Суворова с его знаменитым переходом через Альпы), «Заговор» (история убийства Павла I).

Данные произведения отличает единство исторической концепции, общность исторической эпохи, а также эти книги объединены присущими Алданову композиционно-сюжетными решениями: основу сюжета составляют жизни вымышленных персонажей, волей случая вовлеченных в исторические события, к которым стягиваются нити повествования; даются портретные очерки исторических лиц. Во всех романах тетралогии, кроме последнего («Святая Елена, маленький остров»), основным героем выступает «обычный» молодой человек из России, по фамилии Шталь, оказывающийся то свидетелем падения Робеспьера («Девятое термидора»), то невольным участником убийства Павла I («Заговор»).