О старых и новых скрижалях часть 1 11 страница

Почему человек остается пигмеем, в то время как потенциально он — великан? Почему человек остается маленьким кустиком, в то время как может стать кедром ливанским, достающим до небес, уходящим на простор и свободу? Почему человек цепляется за самое низкое вместо того, чтобы освободиться от всего, что делает его посредственным, уродливым, насильственным, завистливым? Почему он не может вырасти до высот любви, сознательности, блаженства и осыпать все вокруг цветами благословения? Должно быть, существует нечто, что тянет его вниз и не позволяет подниматься.

Заратустра называет это очень точно: Дух Тяжести. И нужно быть очень осознающим, чтобы избежать этой гравитации. Это притяжение действует на человека, только если он бессознателен; чем более он бессознателен, тем сильнее хватка тяжести. Чем он сознательнее, тем более он свободен, подняться над собой. А пока человек не поднимется над собой, дальнейшая эволюция невозможна.

Тысячи лет человек оставался бесплодным. Все другие животные другие виды, более высшие. Человек постоянно воспроизводит самого себя; от него не родилось ничего сверхчеловеческого.

Единственная, исключительная забота Заратустры - рождение сверхчеловека. Он пытается приблизиться к нему со всех направлений, устранить все препятствия, все помехи и бросить вам любой вызов, как угодно разбудить вас, чтобы вы не успокаивались самодовольно такими, какие вы есть. И чтобы в вас родилось огромное неудовлетворение и страстное желание, которое уводит вас за пределы самих себя, которое дает вам крылья и открывает вам небеса, которое позволяет вам стать гражданином бесконечности и вечности. Вот что он имеет в виду под сверхчеловеком.

Заратустра говорит: Враждебен я Духу Тяжести, поистине, смертельна, непримирима, исконно вражда моя! — все мистики таковы. Мистицизм можно определить как борьбу против Духа Тяжести.

Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь песню для собственных ушей.

Есть, конечно, другие певцы, у кого только в полном доме голос делается мягким, жест — выразительным, взор — красноречивым, сердце — бодрым: но я не похож на них.

Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни; сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю — именем "легкая".

Для начала нужно составить некоторое представление о том, из чего складывается в вас Дух Тяжести.

Любая собственность делает вас тяжелым, не позволяет летать; она отнимает у вас крылья. Я не против пользования вещами. Пользуйтесь, сколько хотите, но не обладайте вещами, потому что в тот момент, когда вы начинаете владеть чем-либо, вы, не зная этого сами, становитесь собственностью этих вещей. Человек, который желает только денег, вскоре обнаруживает, что стал пленником своего собственного состояния. Он по привычке считает себя собственником, но, в конце концов, обнаруживает, что он — собственность.

Есть одна суфийская история. В маленькой хижине, совсем крохотной, жил один суфийский мистик со своей женой. Среди ночи — шел дождь, было это в темном лесу, диком и опасном — кто-то постучал в дверь. Жена была у двери, она спала. В хижине было не так уж много места, его едва хватало для двоих.

Муж сказал:

— Открой дверь. Ночь темна, в лесу полно диких зверей. Кто-то сбился с пути. Ему нужно убежище. Жена рассердилась. Она ответила:

— Но в нашей хижине нет места! Мы с тобой здесь едва помещаемся!

Мистик засмеялся и сказал:

— Это не королевский дворец, — каким бы большим он ни был, дворец всегда меньше хижины бедного мистика. Двое могут спать, а трое прекрасно усядутся. Мы будем сидеть, разговаривать, рассказывать истории и петь. Ночь так прекрасна и тиха; и даже в дожде есть своя музыка. Открой дверь!

Жена открыла. Насквозь промокший человек вошел и сказал:

— Мне неловко беспокоить вас. Я заблудился, и нигде не видно никакого света, кроме огонька в вашей хижине. Я понимаю, что она слишком мала, но у меня не было другого выхода. Снаружи очень опасно. Лес полон диких зверей.

Мистик сказал:

— Ничего страшного; здесь достаточно места. Двое могут спать, трое могут сидеть. Мы редко выходим и не слишком много знаем о мире. Мы рады вам. Вы расскажете нам то многое, что знаете о мире, а мы будем слушать. Мы умеем петь песни — мы подарим их вам, и ночь пролетит быстро; почти полночи уже прошло. Пожалуйста, закрывайте дверь и будьте как дома; не волнуйтесь о том, что причиняете нам неудобства. Вы удостоили нас большой чести; вы дали нам возможность принять гостя; вы сделали нас богаче. Мы очень бедны — гости никогда не стучат в нашу дверь. Наши сердца взволнованы.

Человек сел. Мистик запел песню; она была так прекрасна и так созвучна дождю, так гармонировала звучащей тишине леса. И тут еще кто-то постучал в дверь. Мистик сказал гостю:

— Вы сидите у двери, откройте, пожалуйста. Кому-то нужен приют; ночь опасна.

Но человек, который сам всего несколько минут назад просил убежища, рассердился. Он сказал:

— Что вы хотите сказать? Здесь нет места. Мистик ответил:

— Это не королевский дворец, в котором всегда недостает места. Это маленькая хижина бедного мистика. Мы сидим; трое могут сидеть свободно. Четверым придется сесть потеснее, поближе друг к другу. И это настоящая радость — чувствовать тепло и любовь другого человека: ведь ночь холодна. Это желанный гость. Откройте же дверь! Вспомните, несколько минут назад вы сами были в таком же положении.

Первый гость нехотя открыл дверь. Второй человек тоже потерял дорогу в лесу; он сказал:

— Простите меня, я ничего не мог поделать; иначе я не постучался бы к вам. Я видел, что места очень мало, и здесь уже сидят трое.

Мистик ответил:

— Ничего особенного. Мы сядем чуть поближе. Между троими оставались промежутки; между четверыми их не будет. Чувствовать любовь друг друга, чувствовать тепло друг друга, чувствовать жизнь друг друга — такая радость! Мы вам рады. Закрывайте дверь и садитесь.

Теперь хижина была полностью занята. Мистик запел другую песню, и когда он кончил, в дверь снова постучали, и этот стук был совершенно не похож на обычный. Все вздрогнули. Они знали, что мистик впустит любого, кто стучит в его дверь. Мистик сказал:

— Откройте дверь. Это один из моих друзей — осел, живущий поблизости, дикий осел.

Оба гостя и жена были в гневе; они закричали:

— Ну, это уж слишком! Это невыносимо. Здесь нет места даже для того, чтобы сидеть удобно, а ты хочешь пустить еще и осла?

Мистик сказал:

— Сколько раз я должен вам повторять, что это — хижина бедного мистика? Здесь всегда есть место, нужно только поискать. Мы сидели; теперь мы будем стоять. Да и ночь уже почти на исходе. Скоро рассвет. Откройте дверь и впустите гостя — неважно, человек это или осел. По-моему, нужно приветствовать любого, кто нуждается в приюте. И вы прекрасно знаете: несколько минут назад вы были в таком же положении.

С большой неохотой второй гость открыл дверь. Вошел осел, с которого стекали потоки воды, и мистик сказал:

— Бедный ослик, ему нужна наша помощь. Давайте пропустим его в середину, а сами встанем вокруг. Он немного согреется. Вы, наверное, не знаете, что он любит мои песни. Я спою особую песню в его честь. Закройте дверь.

Все были в замешательстве. Он запел песню, и осел слушал очень внимательно.

А утром... они разошлись. Когда они собирались уходить и благодарили хозяина за гостеприимство, он сказал:

— Дело не в этом — вы оказали мне честь. Вы заставили меня почувствовать себя хозяином дворца. Простите же меня: я не мог предоставить вам достаточно места, ведь одновременно пришло так много гостей. Но всегда помните: пространство — вопрос вашего духа. Дело не в физическом пространстве; это вопрос духовной вместимости.

Этот мистик неподвластен закону притяжения, который тянет людей вниз. Его отношение к проблеме показывает, что у него есть крылья. Дух Тяжести не может вмешаться в его жизнь.

Всякий раз, когда вы чувствуете, что делаете нечто вредное, когда вы делаете что-то только из лицемерия, когда вы делаете что-то такое, что есть лишь игра, притворство, неподлинное, неискреннее, когда вы не правдивы, — вы падаете вниз, вы теряете высоту. Когда вы чувствуете ревность, когда вас наполняет ненависть, насильственность, гнев, ярость, вы можете даже почувствовать это — вы становитесь тяжелыми. Ревность делает вас тяжелыми, гнев делает вас тяжелыми, эгоистические претензии делают вас тяжелыми.

Это можно почувствовать и почти точно разделить — что делает вас тяжелыми и что делает вас легкими. Любовь делает вас легче, доброта делает вас легче, сострадание делает вас легче, безмолвие делает вас легче, радость делает вас легче. Все, что делает вас легкими и невесомыми, помогает вам освободиться от плена.

Но человек настолько слеп, что порой ведет себя невообразимо. Я слышал: двое мужчин ехали работать на далекую Аляску. Вот и последняя деревня; вполне возможно, что дальше им не встретится ни один человек. Они покупали все, что им может потребоваться на три-четыре месяца работы на Аляске. Это были неординарные люди: оба — ученые-исследователи, они отправлялись в научную экспедицию.

Хозяин маленькой лавки, где они покупали все необходимое, предложил им:

— Может быть, вы думаете, что не мое дело — советовать вам, но я знаю Аляску; мне известно, что вы не встретите там ни одной живой души. Это последний населенный пункт. Вы отправляетесь в глубокое безлюдье. Очень возможно, что вы начнете скучать по своим женам, но вы не сможете найти там женщин. Как раз для людей, которые отправляются на работу в безлюдные места, у меня есть резиновая женщина, надувная. Это произведение искусства. Вам нужно только надуть ее; насос прилагается. Вы будете приятно удивлены: вы никогда не видели такой красивой женщины, с таким прекрасным пропорциональным телом. Один мужчина заявил:

— Все это ерунда. Не слушай этого человека — это просто глупо.

Но второй ученый заинтересовался. Он сказал:

— Я куплю ее, — и добавил своему другу: — запомни, это моя женщина, и я не потерплю, чтобы кто-нибудь увивался вокруг моей женщины.

Первый ученый сказал:

— Никогда не думал, что ты так глуп. Это же просто резиновый мешок. Но тот ответил:

— Хочу предупредить тебя заранее. Я не буду смотреть спокойно, если ты попытаешься завести какие-нибудь отношения с моей женщиной.

— И не подумаю... — сказал его приятель.

Но это трудно себе представить: жить четыре месяца одному... Да еще когда тебе каждый день говорят об этой женщине: "Она такая миленькая, такая хорошенькая. Знаешь, я даже боюсь, что не смогу любить настоящую женщину. Ни одна настоящая женщина не может быть так красива и послушна".

Мало-помалу другой ученый тоже стал чувствовать, что ему нужна женщина. Однажды, когда друга не было дома, он решил воспользоваться случаем. Он надул резиновую женщину и воскликнул:

— Боже мой! Она гораздо красивее любой Софи Лорен!

Он не смог устоять и занялся любовью с этим резиновым мешком. И на этом дело не кончилось: играя с ее резиновой грудью, он прокусил ее, и женщина улетела в окно! Воздух вышел так неожиданно, что она вылетела в форточку. И как раз в этот момент вернулся его друг. Он сказал:

— Ну, все. Я предупреждал тебя, но ты не слушал. — И он застрелил предателя.

Через четыре месяца он вернулся в деревушку, чтобы купить кое-что. Продавец спросил:

— Как вам нравится женщина? Да, я что-то не вижу вашего друга.

Ученый ответил:

— Не говорите мне о нем. Он мне не друг. Мне пришлось пристрелить его.

— Пристрелить? За что?

— Он заигрывал с моей женщиной. Я за нее заплатил. Мало того, он испортил мою женщину, и я пришел за новой.

Продавец не мог поверить, что ревность может быть так тяжела — и по такому банальному поводу.

Но ревность держит вас внизу. Гнев делает вас тяжелыми. Конкуренция, жажда собственности сделали вас пигмеями; иначе вы тоже были бы великанами, подобно Заратустре или Гаутаме Будде.

Заратустра говорит: Враждебен я Духу Тяжести. Вместо того чтобы перечислять все, что делает вас тяжелыми, он просто пользуется словами Дух Тяжести. В них содержится все, что отягощает вас.

...Поистине, смертельна, непримирима, исконно вражда моя!

Я могу теперь спеть об этом, и хочу петь: хотя один я в пустом доме, и придется петь песню для собственных ушей.

Есть, конечно, другие певцы, у кого только в полном доме голос делается мягким, жест — выразительным, взор — красноречивым, сердце — бодрым: но я не похож на них.

Эти певцы — не настоящие. Песня приходит не спонтанно. Их песня — товар. Им нужна публика — покупатели; они не могут петь в одиночестве. Они не могут быть цветами, что цветут в одиночестве глухого леса, куда никто не заходит. Но цветок цветет всеми своими красками и отдает ветрам свое благоухание — не заботясь о том, достигнет ли оно чьих-нибудь ноздрей, увидят ли чьи-нибудь глаза его прекрасные краски. Это внутренний рост. Он не будет ждать прохожих, толпы, которая станет оценивать и аплодировать.

Заратустра говорит: "Есть другие певцы, очень искусные, очень красноречивые, но они будут петь только при полном зале; я не из них. Песня — моя душа. Она не продается; это не товар. Я пою ее не для того, чтобы развлечь кого-нибудь, я пою ее из чистой радости. Для меня радость — петь. Совершенно безразлично, похвалит ее кто-нибудь или осудит".

Тот, кто научит людей летать, сдвинет все пограничные камни — моя песня абсолютно свободна, она посвящена свободному духу человека; она хочет сдвинуть все пограничные камни — сами эти камни заставит он воспарить, и новым именем назовет землю — именем "легкая". Моя песня не принадлежит Духу Тяжести; моя песня — начало вознесенного существования.

Страус бежит быстрее самой резвой лошади, но в тяжелую землю еще прячет он голову свою: так и человек, который не умеет еще летать. Большинство людей тысячи лет ведет себя подобно страусам. Их логика одинакова: выкопайте яму в песке и суньте в нее голову. Это помогает страусу. Это называется "страусиной логикой". Это помогает ему не видеть врага; а если он не видит врага, он делает вывод, что его нет. Он может бегать быстрее любой лошади, но становится жертвой своей идиотской логики — его может убить любой.

Как только он видит приближающегося врага, он тут же закрывает глаза и засовывает голову поглубже в песок. И тогда он совершенно спокоен: он не видит врага, значит, его нет. Но на самом деле он становится более уязвимым. Если бы он не закрывал глаза, он мог бы убежать, он мог бы драться, он мог бы спастись.

Заратустра говорит: "Человек, который еще не может летать, в точности как страус. Он способен летать, но вырыл в земле глубокую нору; он привязан к земле. Он боится потерять свою собственность, он боится потерять толпу, боится потерять свою семью, боится тысячи и одной вещи. Из-за своего страха, абсолютно необоснованного — это всего лишь проекции ума — он стоит на месте; он не движется. Он не пускается в странствие по неведомым землям, он не начинает восхождение к неведомым вершинам.

Это самое главное: быть странником, как чужой в чужих землях, и быть альпинистом, восходящим к вершинам. Это первые упражнения для полетов в небо. Просто так не взлетишь.

Вам будет любопытно узнать, что почти сто лет альпинисты всего мира приезжали в Гималаи и совершали невероятные усилия, связанные с огромным риском, чтобы покорить еще незавоеванный пик, Эверест. До Эдмунда Хиллари погибли сотни альпинистов; не нашли даже их костей. Самое любопытное то, что эти альпинисты приезжали со всего света, но ни один индиец даже не пошевелился — это было слишком рискованно, слишком опасно.

Даже группа женщин-альпинисток из Японии... а после Эдмунда Хиллари это стало еще более опасно, потому что Эдмунд Хиллари выбрал наименее рискованный путь к вершине Эвереста. Группа молодых японок выбрала самый опасный путь, который никто еще не пробовал, и они достигли пика. Их победа гораздо более велика, чем успех Эдмунда Хиллари, поскольку его путь был хорошо известен, все альпинисты ходили по этому пути, самому легкому.

С другой стороны, со стороны Китая, подъем на Эверест очень крут. Хотя они были вторыми, по моему мнению, их восхождение на Эверест было гораздо более высокого качества.

Во-первых, это были женщины; во-вторых, они выбрали нехоженый путь, который был известен как очень опасный, и все же им это удалось. Но до Эдмунда или после Эдмунда - хотя Гималаи и находятся в Индии, ни один индийский альпинист даже не подумал взбираться на Эверест.

Это объясняет, почему эта страна две тысячи лет была в рабстве. Она не умеет жить опасно. Она не умеет жить, она умеет только выживать. А пока вы не живете опасно, вы не можете петь песен. У человека, который едва-едва выживает, нет энергии на песню или танец. И его можно сделать рабом без всякого труда, поскольку у него не хватает энергии оказать какое-нибудь сопротивление.

Тяжелыми называет он землю и жизнь, ибо так хочет Дух Тяжести! Но тот, кто жаждет стать легким, стать птицей, тот должен любить самого себя, - так учу я.

Первая заповедь для того, кто хочет избавиться от плена тяжести — это любить себя. Ни одна религия этому не учит. Фактически, все религии учат как раз обратному — ненавидеть себя. Они не говорят об этом так ясно, но это следует из всего, что бы они не говорили. Вы недостойны; вы грешник; вы должны доказывать, что вы достойны — должны быть моральными, религиозными, святыми. Они дают вам идеалы, а вы должны в точности копировать эти идеалы — тогда они вас уважают. Но копия есть копия; это не ваш настоящий дух — это не вы!

Вы можете стараться стать Гаутамой Буддой. В течение двадцати пяти веков миллионы людей на Востоке пытались стать Гаутамой Буддой, но ни один не достиг этой вершины. В большинстве своем они оставались буддистами, последователями Будды, и то весьма прохладными, всячески лицемеря — ни искренности Гаутамы Будды, ни подлинного поиска Гаутамы Будды.

Я был в Бодхгайе, месте, где Гаутама Будда стал просветленным. В память о его просветлении там стоит храм. Эти камни до сих пор сохранены на том самом месте, где он ходил — поскольку у него было два вида медитации. Одна из них — сидячая медитация, випассана, которую он выполнял сидя под деревом бодхи. Но целый день сидеть невозможно, поэтому он выполнял ее двумя способами: час он медитировал сидя, час медитировал с ходьбой. Камни, по которым он ходил, лежат рядом с храмом на прежнем месте. Дерево тоже растет на прежнем месте. Это не то самое дерево, но это его далекий потомок.

Я видел буддийских монахов из Японии и Тибета, которые приезжали отдать дань уважения, потому что это их величайшая святыня, но я не видел, чтобы они ходили по этим камням, медитируя. И также я не видел, чтобы они сидели под деревом бодхи и медитировали. Я видел, как они поклонялись дереву, молились внутри храма перед статуей Будды. Будда никому не молился — он занимался поисками собственной души. Поклоняясь, вы не найдете ее; чтобы ее найти, вы должны пойти внутрь себя. И никто другой не может сделать это за вас. Вам придется в полном одиночестве пойти туда, где вы никогда не бывали.

Это одно из самых опасных переживаний — быть одному внутри самого себя, оставив ум далеко позади, оставив сердце далеко позади. Вы слегка знакомы со своим умом и немножко — со своей любовью, со своим сердцем, но вы абсолютно не осознаете своего существа, своего сокровенного центра.

Люди, которые пытаются стать Гаутамой Буддой, в лучшем случае могут стать актерами. Возможно, в спектакле они могут точно повторить то, что делал Гаутама Будда. Но в реальной жизни вы можете быть только собой, вы не можете быть никем другим.

Дух Тяжести учит вас, что жизнь тяжела, но Заратустра говорит: "Это зависит от вас. Вы выбираете, будет ли жизнь тяжелой или легкой. Если вы не цепляетесь за толпу, если вы не держитесь за собственность, жизнь может быть абсолютно легкой". Первое основание для этого — любить себя. Не нужно никого копировать, ибо именно здесь все сбиваются на ложную дорогу.

Любите себя такими, какие вы есть. Это не мешает вашему росту. На самом деле, чем больше вы любите себя, тем больше вы совершенствуете себя. Чем больше вы любите себя, тем изящнее вы становитесь. Чем больше вы любите себя, тем более самобытной и подлинной становится ваша индивидуальность. А только самобытная индивидуальность может быть легкой как птица, так что небо внутреннего сознания целиком открыто для ее полетов. Тогда ничто не помешает ей.

Конечно, любить не любовью больных и немощных. Религии всегда учили вас: "Любите больных, любите немощных. Идите в больницы, стройте больницы, служите бедным". Такое впечатление, что все религии сосредоточены на больных, немощных, бедных. Никого не интересуете вы с вашим богатством, величием и славой.

Я говорю вам: пока вы не любите себя, пока вы не открыли свои собственные богатства, свои вершины, вы ни с кем не сможете поделиться своей любовью. Конечно, больным и немощным нужна забота, но им не нужна любовь. Это необходимо понять, потому что христианство сделало почти повсеместно принятой истиной, что величайшая религиозность, величайшая духовность заключается в любви к больным и немощным. Но это абсолютно противоречит психологии и природе.

Когда вы любите больного, вы не помогаете ему выздороветь, поскольку в тот момент, когда он здоров, его никто не любит. Болезнь — прекрасный предлог заставить других любить его.

Возможно, вы видели это, но не задумывались об этом. Жена работает целый день, абсолютно здоровая, но к приходу мужа, увидев его в окно, она быстренько укладывается в постель. У нее болит голова — ведь если у нее не болит голова, муж не показывает никакой любви. Но если у нее болит голова, муж поневоле садится рядом с ней, гладит по голове, демонстрирует некую фальшивую любовь, говорит сладкие и красивые слова. Несколько месяцев он не называл ее "дорогая", но если у нее головная боль, ему приходится говорить ей "дорогая". Именно это она и хочет услышать: "Я люблю тебя. Я люблю не только сегодня, я буду любить тебя вечно".

Странно, что вы показываете детям свою любовь, когда они больны. Вы не понимаете простой психологии ассоциаций — любовь становится связанной с болезнью. Когда ребенку нужна ваша любовь, он заболевает. Кто заботится о здоровом ребенке, кто заботится о здоровой жене, кто заботится о здоровом муже? Любовь кажется чем-то вроде лекарства; она нужна только больным.

Я хочу, чтобы вы уяснили: ухаживайте за больными, но никогда не показывайте им любви. Забота о больном — совершенно другое явление. Будьте безразличны, ведь головная боль не что-то сверхъестественное. Заботьтесь, но избегайте пустых нежностей; ухаживайте очень прагматично. Дайте ей таблетку от головной боли, но не показывайте любви, потому что это опасно. Когда ребенок болеет, заботьтесь о нем, но будьте абсолютно индифферентны. Дайте ребенку понять, что своей болезнью он не сможет вас шантажировать. Все человечество шантажирует друг друга. Болезнь, старость, немощь стали почти требованием: "Вы должны любить меня, потому что я болен, я стар..."

Один из крупнейших советских психологов, Павлов, открыл условный рефлекс: нужно быть очень осторожным и не связывать две вещи, если вы не хотите, чтобы они ассоциировались. Он всю жизнь работал с собаками. Он давал собаке еду и звонил в колокольчик. Так вот, колокольчик не имеет ничего общего с едой, но собака каждый день одновременно слышала колокольчик и ела. Она ела, а Павлов звонил в колокольчик. Через пятнадцать дней Павлов просто звонил в колокольчик, и собака начинала облизываться, у нее начинала течь слюна.

Нет никакой естественной связи между звоном колокольчика и слюной, звоном и высовыванием языка, но они стали взаимосвязаны. Звон колокольчика немедленно вызывает готовность всего тела к приему пищи, хотя никакой пищи нет.

В процессе этих экспериментов Павлов обнаружил замечательное явление. Однажды он попробовал провести тот же опыт по-другому. Он положил перед собакой еду, но собака не стала есть. Павлов не мог в это поверить; ему пришлось звонить в колокольчик! Как только он начал звонить, собака стала есть.

Он сказал: "Боже мой, теперь мне придется тяжело".

У него было семьдесят собак, и правительство заботилось о них даже во время коммунистической революции, когда люди умирали от голода. Они жили с комфортом в дни революции, когда ни один человек не жил так комфортно, потому что Павлов был великим ученым. Он пишет в автобиографии: "Я был поражен, когда собаки отказались есть. Они были голодны, но нужно было позвонить в колокольчик. Лишь тогда... так глубоко проник рефлекс".

Когда кто-то болен, и вы проявляете любовь... и именно так заведено у людей. Вы не показываете больному своего гнева, даже если вы сердиты. Вы показываете больному любовь, даже если не чувствуете никакой любви; если вы не можете изобразить любовь, то по крайней мере показываете сочувствие. Но это опасно и очень противоречит законам психологии.

Заратустра прав: Конечно, любить не любовью больных и немощных.

Так учу я: надо учиться любить себя — любовью здоровой и святой, чтобы оставаться верным себе и не терять себя.

Вы должны любить себя, не задумываясь, заслуживаете ли вы или нет. Вы живы — это достаточное доказательство того, что вы достойны любви, точно так же, как вы достойны дышать. Вы не думаете, заслуживаете ли вы право дышать или нет. Любовь тонким образом насыщает душу, как еда питает тело. И если вы наполнены любовью к себе, вы сможете любить других. Но — любовью здоровой, любовью сильной.

Заботьтесь о больных, заботьтесь о старых; но забота - совершенно другое дело. Разница между любовью и заботой — это разница между матерью и сиделкой. Сиделка заботится, мать любит. Когда ребенок болен, даже матери лучше стать просто сиделкой. Когда ребенок здоров, осыпайте его всей любовью, на которую способны. Пусть любовь ассоциируется со здоровьем, силой, разумностью; это поможет ребенку на его долгом жизненном пути.

Такая потеря назвала себя "любовью к ближнему". Людям говорили: "Любите ближнего", и никто не говорил вам: "Любите себя". Ваш первый ближний — вы сами! Все остальные дальше. И если вы не можете любить себя, как вы можете любить своего ближнего?

Иисус говорит: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". Но во всем его учении нет ни единого слова о том, как любить самого себя. А если вы собираетесь любить ближнего так же, как любите себя, вы будете ненавидеть его, поскольку ненавидите себя. Никто не нравится самому себе: нос коротковат или длинноват, глаза не такие красивые, как могли бы быть, тело не так хорошо сложено, как у других. Вы непрерывно сравниваете себя, и в этом сравнении всегда получается, что кто-то лучше вас. Как вы можете любить себя?

Всякое сравнение необходимо прекратить. Вы должны принять себя такими, какие вы есть — именно такими вы нужны существованию. И именно такими вы должны любить себя — не нехотя, но с радостью. Тогда, возможно, ваша любовь начнет изливаться также и на ближних. Это определенно. Когда вы так переполнены любовью, она непременно начинает литься через край; а в противном случае любовь к ближнему — самая трудная вещь на свете.

У Иисуса два высказывания. "Любите врагов ваших, как самих себя". Это легче, ведь враг далеко, он не досаждает вам постоянно. Но ближний... "Возлюби ближнего своего, как самого себя" — это самое трудное дело; он постоянно досаждает вам. Но если вы умеете любить себя, ваша любовь даст вам огромное понимание других. Если вы приняли себя, вы сможете принять людей такими, какие они есть. Это не их вина — существование дало вам определенную индивидуальность, и точно так же существование дало им определенную индивидуальность. Они за это не отвечают. И если вы можете любить себя, вы можете любить весь мир. Да, и даже ближнего.

С помощью этого слова до сих пор лгали и лицемерили больше всего, и особенно те, кого с трудом выносил весь мир.

И поистине, это вовсе не заповедь на сегодня и на завтра - учиться любить себя. Напротив, из всех искусств это самое тонкое, самое мудреное, самое высшее и требующее наибольшего терпения. Это не заповедь, это искусство, дисциплина; вы должны научиться. Возможно, любовь — величайшее искусство в жизни. Но все думают, что способность любить - врожденная, поэтому никто не совершенствует ее. Она остается грубой и примитивной. А ее можно очистить до таких вершин, с которых вы сможете сказать: любовь — это Бог.

Едва ли не с колыбели дают нам в наследие тяжелые слова и ценности - "добро" и "зло" — так называют наследие это. И во имя их прощают нам жизнь нашу. Заратустра говорит: "С самой колыбели нас заставляют принять определенные идеи о добре и зле. Если вы их не примете, у вас не будет возможности выжить". Ребенок так беспомощен. Он не может жить самостоятельно; он зависим. Без всякого злого умысла, просто от бессознательности, родители все время пользуются положением, в котором находится ребенок, и навязывают ему идеи добра и зла. Если вы принимаете их — а обычно всем детям приходится согласиться с ними. И во имя их прощают нам жизнь нашу — тогда вам прощают то, что вы живы; иначе ваша жизнь становится грехом, которому нет прощения.

Но истина в том, что все наши представления о добре и зле так прогнили и устарели, так отстали от жизни, что нуждаются в постоянном изменении. Но они остановились. Жизнь продолжает меняться, но наши представления о добре и зле не меняются. И из-за этих представлений мы не можем жить полной жизнью. Они мешают нам. Между жизнью и нашей идеологией лежит огромная пропасть.