Глава вторая, в которой герой узнает тайну вечного котла и постигает тонкости обращения с соседями

На следующее утро первым делом Амадей отправился в прачечную, закидал во вмурованный в печь котел отмокшее белье, подлил воды до краев и разве огонь. Терпеливо дождался, пока вода закипит, разровнял дрова и придавил белье деревянной крышкой. Потом вернулся в кухню, раздул угли в очаге и поставил на решетку медный чайник. За завтраком мальчик получил кусок тяжелого, сытного пирога с мясом и картофелем и свою порцию дневных дел.

В сопровождении Живоглота, молчаливо одобрившего прогулку по свежему снегу, Амадей отправился к речке, волоча за собой корзину с мокрым, дымящимся бельем. Небо прояснилось, воздух стал прозрачен и сух, ветер утих. Речка, неглубокая, шириной всего в полдесятка шагов, и в самом деле оказалась поблизости. У подножия холма редела роща старых, поросших мхом деревьев, и по каменистому ложу бежал незамерзающий поток. По совету Стафиды мальчик взял с собой моток прочной веревки: он привязал один ее конец к дереву, лежащему поперек речушки наподобие мостика. Потом прицепил простыни к веревке прищепками, а рубахи и штаны продел насквозь, и всю эту мокрую, тяжелую груду опустил в холодную воду, крепко держась за веревочный конец, и медленно пошел вверх по течению. Он предоставил речушке самой выполаскивать белье - а что такого, ей все равно заняться нечем. Выждав, пока вода вокруг его флотилии стала чистой, он вернулся вниз, и стал вытягивать вещь за вещью, выкручивая изо всех сил. От непривычной тишины у Амадея закладывало уши, от холодной воды ломило пальцы.

Развесив белье во дворе, Амадей поспешил в дом. После стирки следующее дело – чистка тех котлов и сковородок, до которых не дошли хозяйские руки – оказалось занятием весьма согревающим. Он драил медное воинство песком и жесткой мочалкой, пока не пришел Горча и не забрал его в коптильню, проверять вчерашних селедок.

После обеда они старик показывал ему буквы, пока Стафида не погнала их в рощу за хворостом. Сказать по правде, Амадей наработался уже на неделю вперед, но понимал, что бездельничать здесь ему не придется, а придется работать – и чем раньше он к этому привыкнет, тем лучше.

-Сегодня наберем хвороста, а дров завтра с утра наколешь. – Горча взвалил себе на спину здоровенную вязанку. – Не пытайся прыгнуть выше носа, сынок. Здешнюю работу не переделаешь.

Когда стемнело, и Амадей вернулся в дом, проверив запоры на курятнике и свинарнике, хозяйка поставила перед ним огромную корзину нелущеного гороха, сама уселась напротив и принялась ловко вычищать горошины из сухих стручков. За этим занятием они и скоротали первый зимний вечер. Горох не был помехой хорошей беседе, из которой Амадей узнал, что прежде постоялый двор принадлежал отцу Стафиды, а до того – ее деду. Что останавливаются здесь и купцы, и путешествующие по своим делам горожане, и даже иные благородные; большей частью, конечно, жители королевства, но бывают и чужестранцы. Амадей так умаялся за день, что поминутно клевал носом; он не помнил, как добрался до своего тюфяка.

Третий и четвертый день прошли в нескончаемых трудах: Амадей на пару с Горчей пилил тонкие дрова, выколачивал перины, вычистил всю кухонную посуду, перебрал в погребе кучу зимних овощей, ощипал пару куриц, перетаскал уйму припасов из тележки приехавшего мясника, потом разгрузил такую же уйму, привезенную сыроваром. Не сказать, чтобы он надрывался как каторжник, но так работать ему еще не приходилось. Но зато и есть так – досыта и вкусно – ему тоже было в новинку, как и спать в тепле, и учиться грамоте. Поэтому мыслей о побеге у него не возникало; да и признаться честно, у Стафиды ему понравилось.

 

В кухне он успел осмотреться еще в первый день; к концу четвертого весь постоялый двор был для него своим. Амадей всегда хорошо примечал мелочи, но не терял за ними общей картины; так, он заметил, что у Живоглота слишком длинные клыки и холодный, совсем не собачий взгляд, но при этом пес спокоен, если не сказать грустен, и не склонен демонстрировать свое превосходство перед слабыми.

В общей зале он разглядел, что каминная полка украшена резьбой – вставшие на задние лапы волк, лиса и заяц танцуют среди деревьев, а столы выстроены так, чтобы из-за стойки было видно всех сидящих. Второй, жилой этаж он обшарил во время уборки и теперь знал, что маленькие комнатки все как одна запираются изнутри на прочные засовы, а в общей спальне для слуг тюфяки чисты и набиты свежей соломой. Он запомнил, где самые темные углы, где шаткие ступеньки и из какого окна в случае чего можно выскочить на улицу и не поломать ног.

 

На пятый день хозяйка после завтрака подозвала мальчика к себе.

-Ну вот что, белыш. Еще пара дней, и здесь от гостей не продохнуть будет. А зимой все голодные, с порога готовы в тарелку залезть. Будешь мне на кухне помогать, думаю, из тебя будет толк.

Она отвела Амадея в кладовку, показала, где какие припасы лежат, в какой бочке пиво, в какой вино.

-А теперь самое главное. – Стафида стояла перед кухонным очагом, как первосвященник перед алтарем. – Зима – время супов. Никто не хочет в холода грызть салатные листья. Хороший суп согревает утробу и примиряет с жизнью. Но далеко не всякое варево способно творить такие чудеса. Мой двор ни плох, ни хорош, однако же многие постояльцы возвращаются ко мне год за годом, хотя могли бы проехать еще пару миль и заночевать в городе, а там точно пороскошнее будет. Как думаешь, ради чего они заворачивают ко мне?

-Ради вашей похлебки. – Сомнений у Амадея не было.

-Именно так, сынок. А что в ней такого… этакого?

-Она вкусная.

Стафида засмеялась.

-А почему?

-Ну… наверно, потому что вы все делаете, как нужно. И вы обещали научить меня.

-И научу. Смотри сюда. – И хозяйка указала на огромный котел, который сегодня Горча притащил из кладовой и водрузил на решетку над углями. – Это вечный котел. Сегодня мы его наполним, и он будет здесь до весенних пустых дней. В городах уже забыли этот старинный обычай, поэтому и вкусных супов там не найдешь, даже и на королевской кухне. Что толку наливать в серебряную тарелку воду из-под вареных яиц?

Стафида выразительно воздела руки и продолжила.

-Вечный котел держала моя мать, и моя бабка, и прабабка, мир ее праху. Запомни, мальчик, главное правило котла такое: сколько ты из него забираешь, столько же и добавляешь. И никогда – никогда! – не клади в него ничего холодного. Доливаешь воды? Лей кипяток. Кидаешь мясо? Обжарь его на вертеле. Понятно?

Амадей кивнул. Он во все глаза смотрел на хозяйку, даже рот приоткрыл от восхищения.

-Правило второе: из ничего ничего и получится. Горе повару, у которого в бульоне тощее мясо плавает. Основа вечного котла – большой, свежий, толстый кусок говядины. Вот такой.

Хозяйка указала на плоскую плетеную корзину, стоящую на столе; в ней, прикрытый тканью, лежал розово-красный кусок мяса. Она вынула его, аккуратно положила на свежевыструганный стол.

-Мыть не надо. – Стафида похлопала ладонью по мясу. – Вырезаем кости. – Она ловко орудовала острым ножом, как заправский мясник. Одну из вырезанных костей хозяйка бросила Живоглоту, остальные сложила в полотняный мешок и разбила деревянным молотком. Завязав мешок, она положила его на дно котла, сверху поместила мясо.

-Вот так. – И Стафида подмигнула мальчику. – Теперь вода. Первая вода должна быть теплой. – И она залила в котел воду из кастрюли, стоявшей на краю решетки.

-А дальше самое легкое, но очень важное – нагревай вечный котел медленно, никакой спешки, никакого кипения, иначе получится суп из мочалки.

Амадей старательно разровнял угли под котлом.

-Теперь, пока котел нагревается до первой пены, займись овощами. Морковь, репа, сельдерей – это все коренья, поэтому вычисти их и вымой в двух водах, чтобы ни следа земли на них не оставалось. Одна щепоть земли убьет весь аромат, так и будет суп осенней лужей пахнуть. Луковицы очисти и нашпигуй одну чесноком, и еще две - гвоздичками. Я знаю, что ты их не любишь, а в супе они незаменимы. Да куда ты столько схватил, пары гвоздик на луковицу хватит. Как там котел?

-Даже еще и не горячий, - отрапортовал Амадей.

-Так и должно быть. Теперь беремся за вертел. В этот раз пусть будут курица и кролик. Они уже готовы, в следующий раз потрошить будешь сам. Ощипывать умеешь, молодец. Так вот, берем тушки, надеваем на вертел – и в жар. Не забывай поливать маслом, да аккуратно, иначе польешь не мясо, а угли.

Как раз когда тушки зарумянились, Амадей заметил, что на поверхности воды в котле появились серые хлопья пены; под присмотром хозяйки он снял их шумовкой. После этого Стафида торжественно отправила в суп коренья, а вслед за ними – обжаренные тушки, которые Амадей проводил сожалеющим взглядом. Ему казалось, что отправлять такие лакомые кусочки в суп – это кощунство.

-Никогда не жалей для супа мяса, а для камина дров! – провозгласила хозяйка. – Ну вот, мой мальчик, дело почти что сделано. Теперь нашему котлу служит очаг. Слабый огонь, никаких холодных добавок. Здесь он должен пробыть не меньше шести часов – это для первой порции. Потом берем сколько потребно бульона, и мясо можем прихватить, и заправляем так, как сочтем нужным. Можем сварить капустный суп, можем луковый, можем сухарный… Тут свои тонкости, о них в свое время узнаешь. Главное - не забывай возместить котлу то, что забрал.

Она осторожно помешала в котле суповой ложкой.

-И вот еще что. Не знаю, способен ли мальчишка понять такую тонкость, но – как говорила моя бабка, суп должен улыбаться. Все время, пока котел стоит на углях, он должен быть доволен и спокоен.

-Суп должен улыбаться. – Повторил Амадей. – Я понял.

 

В оставшиеся два дня работы тоже хватало, и почти вся она была вокруг еды. Хозяйка пекла лепешки, доставала из погреба горшки с соленьями, бочонки с солониной, Горча проверял краны у бочек с пивом, Амадей же старался везде успеть и ничего не пропустить. На полке, тянущейся поверх очага, уже стояла здоровенная кастрюля капустного супа; Амадей сам трижды доливал туда бульон из вечного котла, потому что перевязанные четвертушки капустного кочана впитывали воду как губка. Одна такая четвертушка на миску, кусок копченой ветчины со дна кастрюли, половник бульона – и жизнь снова прекрасна для промерзшего до костей гостя. Заранее приготовили похлебку с каменной крупой – она и сейчас еще не была готова, вот ночь рядом с вечным котлом простоит, тогда и можно будет подавать, тогда похожие на мелкую гальку зернышки раскроются, впитают аромат кореньев, которых Стафида накрошила вдвое больше против обычного, и лягут в животы едоков нежным теплом. Для лукового супа под столом наготове стояла пара корзин с луковицами, на холоде стыл горшок с жидким тестом для клецек, рядом с ним отдыхало гороховое пюре. И благостно - будто милостивый монарх в день своего рождения - на решетке очага улыбался суп в вечном котле.

 

В последний пустой вечер они уселись за стол втроем.

-Скажи, сынок, каким богам ты привык молиться? – спросил Горча.

-Просто богам. – Пожал плечами мальчик. – В Шэлоте храмов немного, больше мастерских.

-Удобно, ничего не скажешь. И никто не в обиде, - засмеялся старик. – А здесь мы молимся господину Очагу, чтобы дал нам сил, а гостям – тепла.

-Ешьте, вот вам и вся молитва, - прервала его хозяйка. – Завтра работы привалит, чует моя поясница. Ешьте, и на боковую. Утром чуть свет подниму.

 

Спустя годы Амадей вспоминал свой первый зимний сезон с ужасом и нежностью.

Как и предсказала хозяйкина поясница, работы привалило, и первые постояльцы появились еще до полудня. И началось. Горча принимал лошадей, отводил их в конюшню, расседлывал, задавал корм – и возвращался за стойку, к пивным бочкам и кружкам; особо спешащие оставляли лошадей на привязи, рядом с колодой, полной чистой воды. И все гости, как один, валом валили в общую залу и требовали еды.

«Стафида, душа моя! Я твой капустный суп за милю учуял, так не обмани же меня!»

«Во имя всех богов, мальчик, где ты там копаешься, неси мою похлебку живее! О небо, наконец-то!»

«Хозяйка, неужели ты забыла обо мне? Без твоего лукового супа мне жизнь не мила!»

И Стафида резала луковицы, швыряла их в масло, скворчащее на дне плоского горшка, посыпала зарумянившийся лук мукой, не глядя, добавляла по щепотке соли, перца и коричневого сахара, зачерпывала половник из вечного котла, выливала в лук – и кухню затоплял аромат, и проливался в общую залу, и оттуда несся согласный стон нетерпеливого ожидания. Амадей уже стоял рядом, разложив в миски ломтики подрумяненного хлеба. Хозяйка разливала суп, сыпала поверх него щедрой горстью тертый острый сыр, и мальчик доставлял чудо по назначению.

А еще гости требовали пива, подогретого вина, солонины с горохом для слуг, теплую постель (а значит, надо заполнить грелки углями и вовремя положить их под покрывала), еще дров в камин, принести, унести, добавить, долить… Между делом надо было убрать со столов, подмести пол, вымыть посуду, вскипятить воды, ощипать и выпотрошить курицу, поджарить на вертеле добавки для вечного котла, вымыть и очистить коренья, натаскать дров, не забыть, как тебя зовут и где у тебя голова, а где – задница.

 

Где-то через месяц Амадей перестал наставлять себе синяки об столы и скамьи в общей зале и начал различать лица гостей. Движения его стали плавными и уверенными, ушла торопливая суетливость, он лавировал между гостями как белая рыбка среди бурых камней. Работы не убавлялось, просто он перестал ее бояться и постиг стихийные приливы и отливы в жизни постоялого двора. Тогда он втихую вернулся к заброшенной азбуке; Горча помогал ему, и вскоре мальчик смог прочитать слова на вывеске – место, где его приютили, называлось «Копченый хвост». До настоящего чтения Амадею было еще очень далеко, но первые успехи всегда окрыляют, и он при любом удобном случае покрывал грифельную доску кривыми прописями.

 

Однажды в «Копченый хвост» заявился гость, при виде которого Горча поморщился, а хозяйка нахмурилась. Судя по виду, это был моряк – смуглый, жилистый, с походкой вразвалку; он оставил миску с сухарным супом нетронутой, а вот подогретое с пряностями вино заказывал уже в пятый раз, при этом он еще чего-то подливал в кружку из своей фляги. Проходя мимо, Амадей вздрагивал – этот гость был зол как цепной пес, у которого отняли кость; в бытность свою нищим городским мальчишкой он встречал таких людей – обычно их вышвыривали из трактиров с уже в кровь разбитыми лицами, или они спешили куда-то, расталкивая все и всех на своем пути.

Когда выпитое вино возымело свое действие, моряк грохнул кружкой о стол, уставился на раскисшие сухари в забытой суповой миске и заорал – что за отраву подают в этой дыре, худшей дряни даже на исходе плавания не бывает, где почет и уважение, заслуженное гостями, деньги дерут, а… Тут он с размаху швырнул миску в стену, выхватил из-за пояса нож и вогнал его в столешницу.

Гости постарались отодвинуться подальше и сделать вид, что ничего не произошло, Стафида у себя на кухне огляделась в поисках скалки. Амадей еще раз прислушался к безмолвному крику, исходившему от моряка, и рискнул.

-Господин! Господин, защитите меня, прошу вас! - Мальчик подошел и встал рядом, заглядывая в глаза гостя. – Хозяйка прибьет меня за битую миску, скажите ей, что я не виноват!

Моряк перевел налитые кровью глаза на мальчишку.

-Чего? А… ну да, кому же еще отвечать, как не самому слабому…

Амадей выдержал тяжелый, мутный взгляд и доверчиво положил руку на стол, рядом с торчащим ножом. Моряк оглядел его и вдруг глаза его прояснились.

-Разрази меня гром, парень, да ты храбрец! А сам… кожа да кости, в лице ни кровинки, в чем жизнь держится! Небось голодом тебя тут морят, знаю я эту породу трактирную, все жилы вытянут… - И он бросил на стол тяжелую серебряную монету.

-А ну, неси-ка еще две миски похлебки! Да поаппетитней этой размазни! И скажи хозяйке, что я без компании не ем, так что ложку себе захвати. – И он захохотал, весьма собой довольный.

Через пару минут они сидели рядом и уплетали ту же похлебку, которой Стафида накормила Амадея в его первый день в ее доме. Поев, моряк посветлел лицом, выпитое горькое вино отпустило его; он достал из-за пояса трубку, кисет и закурил.

-Ну что, так получше будет? – и он подмигнул сытому Амадею.

-Так-то да, будет получше, как сказала кухарка дворецкому, когда он отливал в кувшин для господского вина из своего собственного крана, - и мальчик подмигнул ему в ответ.

Моряк засмеялся, хлопнул мальчика по плечу.

-Покажи мне мою койку, парень, я два дня не спал. – Перед тем, как подняться в общую спальню, он сунул голову в кухню и крикнул:

-Хозяйка! Твою миску я приколотил. Не забудь в счет поставить, да парня своего корми хоть изредка, а то он как привидение бледный!

Стафида покачала головой и вернулась к разделываемому кролику. «Хоть изредка, - проворчала она под нос, - да его поди прокорми, дай волю, вечный котел опустошит и не лопнет!»

Уезжая, моряк подарил Амадею фигурку лошади, вырезанную из кости; нижняя половина у лошадки была рыбьей – длинный, завивающийся в кольцо хвост, вместо копыт на передних ногах перепонки, и грива переплетена водорослями. Амулет можно было подвесить на шнурке, размером он был с амадеев палец.

-Это гиппокамп, - прощаясь, сказал моряк, - приведется выйти в море - обязательно надень его на шею.

 

Весь зимний сезон Амадею пришлось быть и слугой, и поваренком. Самостоятельно он еще не стряпал, но помогал хозяйке во всем. Он научился быстро чистить и резать овощи и коренья, постиг тонкости обращения с мясом («Не тискай мясо, Амадей! Не жамкай, это тебе не тесто!»), стал различать пряности, бывшие в ходу у Стафиды. Когда подошел черед зимних праздников и среди гостей стали появляться не только купцы и торговцы, но и целые семьи, хозяйка «Копченого хвоста» прибавила к своим супам сладкие пироги и жареные в масле пончики. Это баловство, сытное и ароматное, расхватывали девушки на выданье, дети и капризные жены. Мужчины себе такое заказывать стеснялись, поэтому воровали у домочадцев, обжигая пальцы и оглядываясь.

Заглядывая Стафиде под локоть, Амадей смотрел, как она сначала замешивает тесто из мягкого сыра, яиц, сахара и муки, доливает туда толику белого вина, а потом макает ложку в теплое масло и отбирает ею кусочки теста, бросает их во фритюр, уминает пальцем, пока не заполнит всю сковороду. Все это отправлялось на медленный огонь, уже под присмотр Амадея, потому что гости требовали еще пончиков, и Стафида замешивала новую порцию теста. Амадей осторожно перемешивал золотеющие на глазах комочки, потом вынимал их на тарелку, поливал вареньем или посыпал сахаром и тащил в зал. Было жарко, но он не жаловался; в доме старьевщика ему приходилось мерзнуть всю недолгую, но все-таки зиму, так что тепло кухонного очага он принимал как награду.

Пришло время самой долгой ночи в году, и по этому случаю Стафида приготовила большущий сладкий пирог из слоеного теста, с вареньем и орехами. По традиции, разрезать пирог должен самый младший из присутствующих в доме, и получилось так, что этим самым младшим оказался Амадей. Под одобрительные возгласы гостей он резал пирог, раскладывал его по тарелкам и раздавал, сопровождая каждый кусок пожеланиями здоровья и удачи.

Одна из останавливавшихся в «Копченом хвосте» девушек – она ехала в гости к своей старшей сестре в компании тетки и служанки – прозвала мальчика «снежок» и была к нему особенно внимательна и ласкова. Когда ей пришлось отложить свой отъезд по причине сильной метели, она уговорила хозяйку дать Амадею день отдыха и все время провела с ним. Они читали вслух, играли в махшит – девушка хорошо, но Амадей еще лучше, поэтому они стали играть на пирожки и мальчик наелся сладкого до отвала – впервые в жизни. Когда собравшиеся у камина задержанные метелью гости заскучали, эти двое затеяли игры, девушка принесла из своей комнаты лютню и принялась петь. Амадей, церемонно поклонившись, пригласил на танец девчушку лет пяти, дочку едущих в Гринстон столичных жителей, довольно-таки чванливых – положение обязывает, сами понимаете. Всю их важность как рукой сняло, когда поваренок и их дочка закружились в веселом танце; вскоре танцевали все гости. Горча танцевать не мог, но свой вклад в общее веселье все-таки внес: он научил всех играть в «кусающего дракона». Для этого на стол поставили котелок, Горча бросил в него несколько горстей крупного темно-синего изюма, налил из дубового бочонка очень крепкой травяной настойки и поджег ее. С криками, визгами и ойканьем гости принялись вылавливать голыми пальцами изюм, пытаясь избежать языков пламени, поминутно обжигаясь, но нимало от того не расстраиваясь.

Амадей старался, чтобы все гости были веселы и довольны; если он замечал, что кто-то из детей, забытых родителями, куксился, он хватал его за руку и тащил в хоровод, или подсовывал плаксе тарелку с пончиками, или жестом фокусника выхватывал из-за пазухи румяное зимнее яблоко. Взрослым он подливал вина, почтенных дам приглашал потанцевать, кланяясь им низко и почтительно, а самый красивый поклон отвесил ки Стафиде, и провел ее под общее пение по все зале.

Когда гости разошлись, уже ночью Амадей выскочил на улицу, проверить, заперт ли курятник. Небо расчистилось, метель улеглась. Снег устилал землю ровным белым полотном, нетронутым как парадная скатерть в начале обеда. Стоя на крыльце, Амадей проследил взглядом цепочку своих следов – и зацепился взглядом за другие, ведущие к окну и уходящие в темноту, за конюшню. Не задерживаясь, мальчик нырнул в тепло дома; на кухне он нашел довольную Стафиду и целую груду тарелок и кружек возле лохани с мыльной водой.

-Ки Стафида, у нас еще были гости, кажется. – Амадей засучил рукава и принялся за мытье посуды. – Угощались нашим весельем вприглядку. Там следы у окон, кто-то приходил со стороны рощи.

-Да что ты говоришь, - рассеянно ответила хозяйка, отправляя в вечный котел кусок обжаренной на вертеле говядины, - угощались вприглядку… Что?! Следы у окна, ты сказал?

Она выпустила из рук луковицу, положила нож. Амадей еще не видел хозяйку такой озадаченной.

-Как же я могла забыть… а все вы с вашими плясками… Горча! – Хозяйка позвала слугу, высунув голову из кухонной двери. – Горча! Иди сюда немедленно! Ну ладно малец, он городской, они в таких тонкостях толку не знают, но мы-то с тобой куда смотрели? Ночи долгие, снега по щиколотку, а мы ставни не закрыли, пирога на крыльце не оставили…

Горча почесал затылок.

-Эх… сплоховали, чего уж там. Что, сынок, ты их видел?

-Кого? – удивился Амадей. – Нет, только следы.

-А следы за конюшню шли или обрывались, будто тот, кто их оставил, в воздух взлетел?

-За конюшню шли. – Амадей от любопытства даже рот раскрыл. – А кто это был?

-Хогмены. Холмовиками их еще зовут. – Горча взял небольшой кувшин, налил в него вина, снял с полки целый пирог с вишней и орехами, посмотрел на хозяйку. – Что-нибудь еще?

-Соль на порог, - напомнила она. – И ножи перед входом в конюшню и в свинарник. Вот еще хлопоты на ночь глядя… а все сами виноваты. Амадей, оставь посуду, иди, помоги Горче.

Амадей взял коробочку с солью, пару ножей и они пошли исправлять упущенное.

Сначала отправились в конюшню. Подходить к следам Горча отказался наотрез и мальчика тоже не отпустил.

-Не хватало еще, чтобы ты в их след наступил. И не спрашивай меня пока о них, будь они благословенны, - и он плюнул через левое плечо.

В конюшне Горча поправил висящий у входа пучок душистых трав и прошел вдоль всех стойл, проверяя лошадей. Уходя, он положил у порога нож острием ко входу. То же самое старик повторил на скотном дворе, а еще велел Амадею перевесить поближе ко входу курятника белый камень с дырой посередине, висевший до того в углу. Вернувшись на крыльцо, Горча разгреб снег рукой и поставил на доски кувшин с вином и сладкий пирог на тарелке. Потом отступил на пару шагов назад и просыпал на порог соль тонкой белой линией. Запирая дверь, Горча оглянулся на стоящего рядом Амадея, просто лопающегося от незаданных вопросов, и, не раздумывая, вынул из висящих у пояса ножен нож и положил его на пол, острием к двери.

-Ну вот. Прощения попросили, во входе отказали. Пойдем-ка на кухню, тебя там посуда ждет.

Пока Амадей домывал посуду, старик пошарил на верхней полке, достал оттуда несколько пучков сушеных трав и отобрал с десяток стебельков. Половину хрупкого пучка он отправил в кухонный очаг – травы затрещали, дым запах чем-то горько-сладким – а вторую половину отнес в пустую общую залу и бросил в догорающий камин. Вернувшись в кухню, Горча налил в кружку темного пива, сыпанул туда мускатного ореха, добавил немного меда и поставил на угли. Выждав, пока пиво согреется, взял кружку, сел на скамью, поближе к огню.

-Вот теперь спрашивай.

-Кто такие эти холмовики?

-Сынок, неужели в городах совсем ничего не знают о малом народце? – в свою очередь удивился старик.

-Я не знаю.

-А кем тебя матушка пугала?

-Палкой. – Пожал плечами Амадей.

-Вот оно как. – Горча отхлебнул из кружки и протянул ее мальчику. - Угощайся, но умеряй порывы, тут нужна привычка. Сынок, на ночь такие разговоры не ведут, неровен час, услышат и пожалуют сами… давай я завтра тебе все расскажу?

-Забудешь ведь. Дел по горло, не до разговоров. Ладно уж, завтра так завтра.

 

Наутро, вскочив чуть свет, Амадей побежал проверять вчерашние ухищрения. Нож так и лежал у дверей, полоска соли тоже оказалась нетронутой. А вот пирог исчез, и кувшин тоже был пуст. Снова шел снег, вчерашние следы замело, новых Амадей не увидел; в курятнике все было тихо, а вот из конюшни мальчик вылетел как ошпаренный и помчался в дом.

-Ка Горча! Вы не поверите! Там у всех лошадей гривы заплетены в косы – причем только на правую сторону, да так красиво!

-На правую, говоришь? Пойду сам проверю, - вернувшись, Горча довольно улыбался. – Хорошие пироги Стафида печет, даже холмовиков задобрила. Скажу хозяевам, чтобы не расплетали подольше - лошадь не будет болеть, пока эти косы целы. Как только они войти смогли, даже нож им не помешал… Хвала богам, вовремя ты следы заметил. Они наверняка за своими в холм пошли, думали, что вернутся и дел наворотят – а тут им такое угощенье выставили! Ну, они и сменили гнев на милость. – И старик потрепал Амадея по голове.

Он все-таки сдержал свое слово, и когда выдалась свободная минутка, рассказал мальчику о малом народце – тихо, вполголоса, перемежая рассказ похвалами и благодарностями в адрес холмовиков.

-Росту они малого, нрава вздорного… то есть славного, доброго! Живут в холме испокон века, думаю, они тут еще до первых людей были. Любят старинный уклад, знают лечебные травы, могут и советом помочь, если знаешь, как его спросить. Но лучше держаться от них подальше, уж очень они норовистые… то есть мудрые и благородные! А уж слух у них – как паук паутину прядет, и то услышат.

-А что они любят?

-Лошадей любят. Порой берут на ночь, покататься… главное, чтобы вернуть не забыли. Гривы вот им заплетают, ну, это к добру. Любят зимой сладко поесть, а летом – молока выпить. Пошутить любят… - Горча покачал головой. – Но люди их шутки плохо понимают; и то, сложно что-то понять, увязая в болоте или плутая вокруг трех деревьев целый день.

-С ними можно подружиться?

-Вряд ли, сынок. Как дружить, когда для них что твое – так то и их, а что их – нипочем не отдадут. Запомни, три вещи у них острые: уши, язык и глаза, три долгие: память, годы и одежда, а три зеленые: зубы, волосы и кровь. Они не всегда все сразу показывают, но что-то одно уж точно на виду. Хватит на сегодня таких разговоров, да и хозяйка тебя уже второй раз зовет. Беги-ка на кухню, малец.

 

Надо ли говорить, что при первой же возможности Амадей помчался в старую рощу, искать вход в жилище таинственных хогменов. Ничего он, конечно, не нашел, только замерз и начерпал полные башмаки снега; но прихваченный с собою сладкий пирожок все-таки оставил на камне, на который обычно ставил корзину с выполосканным бельем.

 

В воспоминаниях первая зима в «Копченом хвосте» виделась Амадею как нескончаемый и оттого утомительный праздник. Почти каждый день нес с собой открытия, будь то новая кухонная премудрость или новый постоялец. Большей частью люди были добры к мальчику, потому что он точно угадывал, чего они хотят; гость еще и пары слов не успевал выговорить, а Амадей уже знал, куда его усадить – в угол потемнее или поближе к шумной компании, нести ли ему воду для мытья рук или лучше сразу миску супа, с кем можно и пошутить, а с кем лучше придержать язык для лучшей его сохранности.

Однако иногда попадались и такие гости, с которыми даже он не мог сладить. Угодить им было невозможно, они будто сами не желали быть довольными; обслуживая их, мальчик учился быть немым невидимкой.

Каждый день Амадей кружился в хороводе дел и забот, иногда спотыкаясь, иногда теряя ритм с непривычки, но каждый раз легко возвращаясь в общий круг. Он все чаще с любопытством прислушивался к разговорам постояльцев. Чаще всего они обсуждали дороги и торговлю, цены на рыбу и налоги, но порой и семейные дела, и политику.

 

Зима подошла к концу, дни заметно выросли, ночи стали сырыми и зябкими, дороги совсем раскисли. Долго ли, коротко ли, а подошли весенние гнилые недели. Поток постояльцев иссяк, кладовая изрядно опустела, Стафида выдохнула с облегчением и тут же пригрозила сезонной уборкой, большой стиркой и прочими радостями.

 

В один из первых весенних дней Амадей отправился на речку, уже привычно волоча за собой корзину белья, от которого еще валил пар. Он ловко привязал веревку к дереву, прицепил на нее тяжелые простыни и опустил их в воду. Когда он прошел с десяток шагов вверх по течению, то внезапно его бельевая флотилия утратила спокойствие, и веревочный конец задергался в руках мальчика. Недоумевая, он вернулся вниз и увидел, что веревка отвязана от дерева, а несколько простыней отцеплены и, кружась, уплывают в неведомые дали.

Не раздумывая, Амадей влетел в воду, оскальзываясь на камнях, замирая от холода, поймал простыни, схватил в охапку все белье, плавающее вокруг него смятенной стаей, и потащил его на берег. Там он свалил мокрую груду наземь, перевел дух… и чуть не упал, обернувшись на заливистый хохот.

-Посмотрите-ка на него! Амадей - капитан простыней! Хо-хо!

На высоком камне сидел человечек ростом с кошку, одетый в красный колпак и зеленый камзол, в руке он держал одну из украденных прищепок, а кончики его острых, длинных ушей шевелились как у кролика.

-Что, искупался? Понравилось тебе водица?

-Холодно еще для купания, - Амадей шмыгнул носом. – Я что-то не так сделал, господин хогмен?

-Ишь ты, холодно ему! А вот не приходи без угощения! А то принес один пирожок и думает, что ему тут за так помогать будут… Вот уж дудки! - Холмовик подпрыгнул и исчез за деревьями. И уже откуда-то из-под земли донеслось:

-Вкусный пирожок был! Принеси еще!

 

[1] Ка – традиционное обращение к мужчине, сокращенное от «кириос» - господин. К женщине в королевстве Тринакрия принято обращение «ки», «кирия».