Эпизод 1: Большая Нефть и Рост Большого Бизнеса

Советский опыт взаимодействий государства и Большого Бизнеса в сырьевом секторе важен для понимания логики «капитализма для своих» как минимум, в двух отношениях. Во-первых, он стал «точкой отсчета» для последующих политических и экономических преобразований в России и других постсоветских «нефтяных» государствах (таких, как Казахстан и Азербайджан) и по сей день во многом служит нормативным идеалом для значительной части ведущих российских политиков и чиновников. Во-вторых, как справедливо отмечает Анна Бессонова, несмотря на «кардинальные отличия характера развития нефтегазовой отрасли советского периода и современной эпохи, действия руководящих элит в отношении внешних и внутренних вызовов нефтедобывающему сектору и экономике в целом во многом схожи. Преобладание краткосрочных решений проблем отрасли, неэффективность ведения хозяйства и системы в целом не создавали и не создают стимулов для развития… системы, способной реагировать на современные изменения».[20]

Хотя исследователи советской экономики оспаривали тезис о ее плановом характере,[21] нет сомнений в том, что она не была рыночной. Нефтегазовая отрасль, как и вся советская система, была частью единого директивного механизма управления, созданного централизованным «государством-хищником» еще в 1920-30-е годы. Этот механизм задавал главным образом краткосрочные стимулы для всех акторов и порождал благоприятную среду для групп специальных интересов.[22] С одной стороны, советское государство вкладывало значительные ресурсы в развитие нефтегазовой отрасли и управляло ее предприятиями через отраслевые министерства и органы планирования. С другой стороны, сами нефтяники и газовики обладали немалыми возможностями по лоббированию своих интересов, которые были связаны с экстенсивным развитием – увеличением масштабов добычи нефти и газа в ущерб инвестициям в новые технологии добычи и переработки и более эффективному использованию действующих месторождений.[23] Органы управления отраслью по мере ее развития стали играть роль главного инструмента лоббирования интересов сектора, в то время как географическая рассредоточенность нефтегазовых предприятий по территории страны и технологические особенности добычи и переработки нефти способствовали усилению позиций территориальных групп интересов, объединявших, тем самым, феномены «ведомственности» и «местничества».[24] Советская система, таким образом, стимулировала размытость границ между политическим руководством и Большим Бизнесом в нефтегазовой сфере, и способствовала неэффективности институтов управления отраслью и экономикой в целом.

Начиная с периода «нефтяного бума» 1970-х годов, советская экономика все в большей мере вынуждена была обеспечивать потребности страны в потребительских товарах за счет экспорта нефти и газа, что вынуждало советских руководителей идти навстречу специальным интересам нефтяного сектора. Иначе говоря, как руководство страны, так и руководство отрасли были заинтересованы в краткосрочной максимизации объема ресурсной ренты в ущерб экономической эффективности. Бывший премьер-министр России Егор Гайдар, анализировавший экономические причины коллапса советской системы, ссылался на своего предшественника, председателя Совета Министров СССР Алексея Косыгина, который вынужден был лично звонить руководителям отрасли и просить их срочно увеличить добычу и, соответственно, экспорт нефти ради того, чтобы на вырученные средства закупить за рубежом необходимое количество зерна.[25] Не будет преувеличением утверждать, что взаимоотношения государства и нефтегазовой отрасли в этот период приобрели характер ситуационно обусловленного равновесия «взаимных заложников». Повышение значимости нефтегазовой отрасли сопровождалось ослаблением централизованного контроля над ней со стороны политического руководства СССР на фоне усугубления проблем принципал-агентских отношений в масштабах страны в целом. Оборотной стороной такого подхода стал инвестиционный кризис, разразившийся в отрасли в конце 1970-х – начале 1980-х годов в результате ее ориентации почти исключительно на экстенсивное развитие. Спад производства нефти в 1980-е годы повлек за собой увеличение централизованных инвестиций в отрасль, но их масштаб оказался недостаточным для исправления патологий, а резкий спад мировых цен на нефть в 1985-86 годах нанес непоправимый удар, как по нефтегазовой сфере, так и по экономике страны в целом.[26]

Крупномасштабный кризис советской экономики в конце 1980-х годов, в конечном итоге приведший к ее полному краху, способствовал подрыву складывавшихся десятилетиями механизмов управления секторами экономики, включая нефтегазовый. Ослабление централизованного контроля над предприятиями на фоне попыток оживить производство посредством институциональной либерализации повлекло за собой переход специальных интересов из скрытой в открытую форму. На фоне спонтанного становления рыночных механизмов проявлением этой тенденции в нефтегазовом секторе стало резкое изменением баланса сил между государством и экономическими акторами. Если государство в процессе распада СССР подверглось фрагментации и ослаблению своего силового потенциала, то экономические акторы оказались предоставлены сами себе и получили почти неограниченные возможности для поиска ренты.[27] Следствием такого развития событий стал крах модели «взаимных заложников» и переход предприятий отрасли под контроль менеджеров. Наиболее наглядным проявлением этой тенденции стала трансформация газовой отрасли. Сперва из Министерства нефтяной и газовой промышленности СССР выделилось Министерство газовой промышленности, а в 1989 году по инициативе тогдашнего министра (позднее – премьер-министра России) Виктора Черномырдина было принято решение о создании на его основе концерна «Газпром», который возглавил сам Черномырдин и к которому отошли все активы отрасли.[28]

Хотя крупнейшие нефтедобывающие предприятия были в начале 1990-х годов преобразованы в акционерные общества, формально находившиеся под государственным контролем, ситуации в отрасли это не улучшило, особенно на фоне ослабления и фрагментации российского государства.[29] Некоторые из этих предприятий – такие, как «Татнефть» и «Башнефть» – перешли под контроль республиканских элит Татарстана и Башкортостана, провозгласивших свой суверенитет и добившихся льготных условий налогообложения для находившихся в их собственности предприятий. В большинстве других предприятий нефтегазовой отрасли формальное сохранение государственной собственности в начале 1990-х годов лишь фасадом, за которым скрывался феномен «красных директоров». Руководители многих принадлежавших государству предприятий были заинтересованы в захвате и последующем расхищении их активов, в то время как государство было не в состоянии не только обеспечить сколь-нибудь эффективное управление предприятиями отрасли, но и даже взимать с них налоги. Тот же «Газпром» длительное время оставался «государством в государстве», уплачивая налоги лишь в ходе неформальных переговоров с руководителями государства.[30] В результате спад производства в отрасли продолжался, а полная исчерпанность модели государственной собственности вынуждала к переменам в отношениях государства и Большого Бизнеса.

Эпизод 2: Расцвет и упадок «олигархов»

Необходимость преобразований собственности в нефтегазовой отрасли (как и в других отраслях) в России 1990-х годов была вызвана не только экономическими, но и политическими факторами. Во-первых, начало посткоммунистических экономических трансформаций в Восточной Европе сопровождалось активным стремлением реформаторов к проведению политики приватизации в силу не только экономических соображений, нашедших отражение в концепции «Вашингтонского консенсуса», но и в силу притягательности идеологии либеральных реформ.[31] Во-вторых, крах монополии на власть правящей партии и становления конкурентной политической системы разгосударствление собственности оказалось в центре политической повестки дня.[32] В-третьих, наконец, становление новых экономических акторов в лице частного бизнеса внутри страны и открытие постсоветской России для иностранного капитала способствовало тому, что нефтегазовая отрасль становилась для них потенциально привлекательным объектом в ходе приватизации.

По сути, перед российским правительством в 1990-е годы стоял выбор между поддержанием по умолчанию прежнего состояния поиска ренты в нефтегазовой отрасли и продажей части ее активов представителям иностранного либо российского бизнеса.[33] Поскольку сохранение статус-кво российских реформаторов явно не устраивало, приватизация отрасли к 1994-95 годам встала на повестку дня. Однако идея крупномасштабного перехода активов отрасли под контроль иностранного капитала не пользовалась популярностью у немалой части российского общества и в ходе конкурентных общенациональных выборов могла использоваться левой оппозицией как повод для обвинений правительства в «продаже Родины Западу». В свою очередь, становившийся на ноги российский бизнес не был заинтересован в приходе в страну мощных зарубежных конкурентов, поэтому лоббировал ограничения для участия иностранного капитала в приватизации ряда привлекательных отраслей, включая нефтегазовый.[34] Со своей стороны, политическая нестабильность и слабость российского государства и его институтов в 1990-е годы отнюдь не притягивала зарубежных инвесторов, которые не стремились к массивному вторжению на российский рынок, ограничиваясь отдельными проектами разработки новых месторождений и лоббируя свои интересы в российском парламенте через принятие законов о соглашениях о разделе продукции и об использовании недр. Да и объективно в условиях высокой зависимости страны от нефтегазового экспорта переход основных активов отрасли в руки иностранцев был маловероятным.[35]

Трудно сказать, каким путем могли бы пойти преобразования в нефтегазовой отрасли в России, однако в условиях экономического спада, высокой политической неопределенности и ожесточенной борьбы за власть на фоне острого фискального кризиса российское правительство использовало механизм приватизации для получения политической и финансовой поддержки со стороны российского бизнеса. В 1995 году по инициативе Анатолия Чубайса был подготовлен проект схемы «залоговых аукционов», осуществленных в 1995-96 годах. Их суть состояла в том, что правительство передавало принадлежащие ему контрольные пакеты акций крупнейших предприятий в нефтяной отрасли, металлургии и ряде других отраслей в залог представителям российских банков в обмен на прямую выплату ими денег, которыми правительство могло распоряжаться по своему усмотрению. Формально, правительство было вправе выкупить акции обратно в течение года после сделки, в противном случае акции переходили в собственность банков (что в итоге и произошло). Фактически же, речь шла о том, что российские власти передали контроль над рядом активов (включая нефтяные) произвольно отобранным и тесно связанным с ними представителям отечественного бизнеса, которые, со своей стороны, помимо выплаты денег, гарантировали правительству также и свою политическую поддержку в преддверии намеченных на лето 1996 года президентских выборов. В частности, Тюменская нефтяная компания (ТНК) перешла в руки Альфа-банка во главе с Михаилом Фридманом, нефтяная компания «Юкос» – банка «Менатеп» во главе с Михаилом Ходорковским, а «Сибнефть» – холдингу, подконтрольному Борису Березовскому.

«Залоговые аукционы» подвергались острой критике с различных позиций. Во-первых, сумма денег, вырученных в их ходе российским правительством, по ряду оценок, была многократно ниже рыночной цены контрольных пакетов акций предприятий, если бы они были проданы на открытом рынке в ходе аукционов. Во-вторых, средства, полученные от банкиров в ходе «залоговых аукционов», правительство произвольно использовало в период накануне президентских выборов 1996 года для покрытия долгов по пенсиям и заработным платам и для целевых социальных выплат. По мнению ряда наблюдателей, эти выплаты и расплаты по долгам сыграли немалую роль в успешном переизбрании тогдашнего президента России Бориса Ельцина на свой пост.[36] В-третьих, наконец, правительство, предоставив крупному российскому бизнесу серьезные экономические привилегии в процессе приватизации, оказалось в значительной политической зависимости от крупных бизнесменов («олигархов»). Эта зависимость усилилась в ходе президентских выборов 1996 года. Вскоре после выборов ряд «олигархов» и их ставленников получили в качестве «добычи» высокие правительственные посты, открывавшие им новые возможности для дальнейшего rent seeking.[37] Попытки ряда представителей российского правительства (включая Чубайса) поставить заслон на этом пути были не слишком успешными: к концу 1997 года они потерпели поражение в борьбе с «олигархами».[38] Такое развитие событий дало основание для ряда утверждений о «захвате государства» со стороны крупного российского бизнеса, который стал оказывать ключевое влияние на принятие многих значимых решений в политике и экономике страны.[39] Фактический «захват государства» Большим Бизнесом рассматривался как предельное проявление поиска ренты в масштабах России в целом – в отличие от деятельности тех же «красных директоров», которые осуществляли поиск ренты, скорее, децентрализовано, в масштабах отдельных предприятий и/или регионов.[40]

Хотя политические последствия залоговых аукционов deals с точки зрения взаимодействия российского государства и Большого Бизнеса расценивались сугубо негативно, их последствия для нефтяной отрасли были далеко не столь однозначными. В частности, приход новых частных собственников к управлению нефтяными компаниями позволил не только преодолеть феномен «красных директоров» и существенно улучшить качество корпоративного управления, но и привлечь инвестиции в отрасль, что позволило вскоре остановить длительный спад производства.[41] Придя в нефтяной бизнес, «олигархи» вскоре оказались вынуждены прилагать усилия к более эффективному использованию доставшихся им от государства активов. Используя терминологию Манкура Олсона, можно утверждать, что после залоговых аукционов российские «олигархи» начали переходить от присущего им в начале 1990-х годов состояния «кочующих бандитов» к состоянию «оседлых бандитов»,[42] подобно американским «баронам-разбойникам» в начале ХХ века. Во всяком случае, если для «олигархов» этот процесс, носивший централизованный характер, занял годы, то при сохранении децентрализованного контроля над активами отрасли в руках «красных директоров» и/или региональных лидеров он мог занять десятилетия.

Период «захвата государства» Большим Бизнесом в России оказался довольно краткосрочным. После финансового кризиса 1998 года влияние Большого Бизнеса на принятие решений правительством оказалось подорвано,[43] а усиление силового потенциала российского государства на фоне произошедшего на рубеже 1999-2000 годов перехода власти от Бориса Ельцина к его преемнику Владимиру Путину нанесло сильный удар по «олигархам». Уже летом 2000 года Путин на встрече с «олигархами», происходившей в его загородной резиденции, сделал Большому Бизнесу неформальное «предложение, от которого невозможно отказаться», которое получило неофициальное название «шашлычное соглашение». Суть его состояла в том, что государство не будет пересматривать права собственности и сохранит «равноудаленный» подход по отношению к «олигархам», в то время как Большой Бизнес должен сохранять лояльность по отношению к властям и не вмешиваться в процесс принятия важнейших политических решений. Те немногие «олигархи» (включая Бориса Березовского), которые не согласились с условиями этого неформального соглашения, вскоре лишились своих активов и вынуждены были покинуть Россию;[44] у остальных представителей российского Большого Бизнеса в этой ситуации попросту не оставалось выбора.

В известной мере, «шашлычное соглашение» знаменовало новый этап во взаимодействиях Большой Политики и Большого Бизнеса в России, который оказался близок к модели «взаимных заложников». С одной стороны, российское государство сделало шаги навстречу «олигархам», создавая благоприятные условия для бизнеса. В частности, российские власти стремились к привлечению иностранных инвестиций в нефтяную отрасль (примером чего стало создание совместной компании ТНК с British Petroleum (ТНК-BP)) и к улучшению налогового климата. Так, в ходе налоговой реформы 2000-01 годов государство нашло компромисс с интересами Большого Бизнеса, согласовав с представителями нефтяных компаний ставки и порядок уплаты налогов, включая налог на добычу полезных ископаемых.[45] С другой стороны, Большой Бизнес, хотя и не отказался от лоббирования своих интересов в российском парламенте и в региональных органах власти, все же не мог открыто диктовать свои условия российскому государству, подобно периоду 1996-98 годов, и принимал «правила игры», выработанные политиками. Более того, Большой Бизнес активно поддерживал ряд шагов главы государства, в том числе политику рецентрализации государственного управления, разрушавшую локальные барьеры на пути развития бизнеса и направленную на становление единого общероссийского рынка.[46] Президент и правительство страны признали крупнейшие объединения российских предпринимателей в качестве своих официальных младших партнеров в рамках, казалось, возникавшей в России корпоративистской модели взаимодействия государства и групп интересов.[47] По оценкам некоторых наблюдателей, такой баланс сил между государством и Большим Бизнесом оказывал в период 2000-03 годов благоприятное воздействие как на курс экономических реформ, так и на сохранение в России политического плюрализма.[48]

Однако, равновесие «взаимных заложников» периода 2000-03 годов в России оказалось обусловлено лишь ситуационной расстановкой сил и не опиралось ни на структурные условия, ни тем более на формальные институты. Поскольку «шашлычное соглашение» было лишь тактической сделкой, постольку его условия легко можно было односторонне пересмотреть при изменении политической и экономической конъюнктуры.[49] К такому пересмотру российские власти подталкивали как политические, так и экономические факторы. В экономическом плане, рост мировых цен на нефть и повышение доходов от ресурсной ренты в 2000-е годы (особенно по сравнению с периодом 1990-х годов) на фоне существенного усиления силового потенциала российского государства подталкивали российские власти к этатистской экономической политике[50] и к пересмотру формальных и неформальных «правил игры» во взаимоотношениях с Большим Бизнесом (в том числе в нефтегазовой сфере). В политическом плане, в этот период в России наметился поворот к авторитарному правлению, который сопровождался ограничениями политической конкуренции и усилением монополии Кремля, под контролем которого к 2003 году находились региональные элиты, основные средства массовой информации и парламент, где доминировала проправительственная партия «Единая Россия». Дальнейшее распространение политической монополии Кремля на сферу экономики становилось в этих условием логичным следующим шагом российских властей, тем более что идея ревизии итогов приватизации и восстановления господства государственной собственности пользовалась также значительной поддержкой и в российском обществе. Пересмотр прав собственности в этой связи выглядел весьма логичным решением с точки зрения Большой Политики, особенно в ходе кампании парламентских выборов 2003 года.

25 октября 2003 года основной владелец и глава крупнейшей частной российской нефтяной компании «Юкос» Михаил Ходорковский был арестован по обвинению в уклонении от уплаты налогов и позднее осужден на длительный тюремный срок. По мнению ряда наблюдателей, вероятные мотивы его ареста носили, прежде всего, политический характер. Они были связаны как со стремлением Ходорковского лоббировать свои интересы в парламенте и его поддержкой на выборах различных партий, в списки которых были включены его ставленники, так и с его намерениями продать свой бизнес в «Юкосе» американским нефтяным компаниям (в частности, в качестве возможных покупателей назывались Shevron и Conoco Phillips) и заняться политической деятельностью.[51] Арест Ходорковского вскоре повлек за собой и крах «Юкоса»: основные активы компании были проданы в счет уплаты ее долгов. При этом, российские власти, используя непрозрачные механизмы и действуя через подставные посреднические структуры, обеспечили переход принадлежавших «Юкосу» добывающих и перерабатывающих предприятий под контроль государственной нефтяной компании «Роснефть», совет директоров которой возглавлял ближайший соратник Путина Игорь Сечин. При этом активы «Юкоса» были приобретены «Роснефтью» по цене намного ниже рыночной.[52]

Андерс Ослунд и Вадим Волков, анализировавшие судьбу российских «олигархов» в начале XXI века в сравнении с американскими «баронами-разбойниками» в начале ХХ века, в этой связи обращали внимание на фундаментальные отличия логики crony capitalism в российском случае. В результате «дела Юкоса» исходом конфликта между Большим Бизнесом и российским государством стало не просто преследование и разорение преследуемого властями «олигарха» (как было, например, в случае Standard Oil в США), но фундаментальный пересмотр прав собственности, получивший развитие в последующие годы.[53] Собственно, «дело Юкоса» стало поворотным моментом во взаимоотношениях российского государства и Большого Бизнеса, обозначив переход от временного равновесия «взаимных заложников» к политике «захвата бизнеса» российским государством, переходу (или возврату) нефтяной отрасли к модели государственной собственности и к дальнейшему становлению «государства-хищника» в России.

Эпизод 3: Возвращение «государства-хищника»

«Дело Юкоса» изменило конфигурацию экономических акторов в российской нефтегазовой отрасли и в других отраслях, как минимум, в двух отношениях. Во-первых, это событие открыло дорогу к масштабной ревизии прав собственности в нефтяной отрасли. На фоне бума нефтяных цен в период 2004-2008 годов вслед за фактической национализацией «Юкоса» российское государство начало атаку на другие активы, принадлежавшие как российскому частному капиталу, так и иностранному бизнесу.[54] В 2006 году власти усилили давление на международный проект «Сахалин-2» по разработке нефтяных месторождений в Сахалинской области, осуществлявшийся при участии Shell и японских компаний. Иностранные компании были обвинены в нарушении российского экологического законодательства, после чего они вынуждены были выйти из проекта, продав свои доли в нем структурам «Газпрома». Годом ранее «Газпром» приобрел контрольный пакет акций нефтяной компании «Сибнефть», который находился под контролем близкого к Кремлю бизнесмена Романа Абрамовича, причем стоимость сделки ($13.7 млрд.), по ряду оценок, намного превышала рыночную.[55] В 2006-07 годах атака властей на частную российскую компанию «Русснефть» (ее руководителя Михаила Гуцериева, как и Ходорковского, обвинили в уклонении от уплаты налогов) завершилась тем, что Гуцериев был вынужден эмигрировать в Великобританию и продать контрольный пакет акций компании структурам близкого к Кремлю бизнесмена Олега Дерипаски.[56] Наконец, в 2008 году был спровоцирован корпоративный конфликт внутри компании ТНК-BP, который привел к смене менеджмента, представлявшего интересы британских акционеров, хотя переход ее активов под контроль российских собственников не состоялся (по крайней мере, пока). В целом, можно говорить об усилившейся после «дела Юкоса» тенденции к экспроприации собственности в нефтяной отрасли и переходу ее активов под контроль государственных компаний или частного бизнеса, связанного с российскими властями, что служит индикатором «захвата бизнеса» со стороны «государства-хищника».

Во-вторых, параллельно с ростом зависимости России от Большой Нефти (т.е. экспорта нефти и газа) и увеличения объема ресурсной ренты в 2000-е годы (и, в особенности, после «дела Юкоса») происходил и дальнейший упадок качества ее институтов. Свидетельством этого стало систематическое ухудшение показателей, характеризующих Россию в международных сравнениях качества управления и верховенства права,[57] а непосредственными проявлениями – непрозрачность управления (как государственного, так и корпоративного), способствующая росту коррупции, а также нарастание неэффективных затрат, в том числе и прежде всего – в нефтегазовом секторе.[58] В середине 2000-х годов в число крупнейших мировых компаний – трейдеров нефти – вошла ранее мало кому известная фирма Gunvor, зарегистрированная в Швейцарии и возглавляемая бывшим сослуживцем Путина по КГБ Геннадием Тимченко. По некоторым оценкам, Gunvor поставлял на мировой рынок до 40% нефти, экспортируемой из России, прежде всего, государственными компаниями «Роснефть» и «Газпромнефть»; при этом деятельность самой компании и структура ее собственников остается непрозрачной.[59] В эти же годы резко ухудшались экономические показатели российского газового монополиста – «Газпрома». На фоне стремительного роста операционных издержек компании (с 2000 по 2007 год они выросли в 3.9 раза) быстро увеличивались ее долги, составившие в 2007 году 66% от годовой выручки «Газпрома» (за период с 2000 по 2007 год их объем вырос в 4.6 раза). По оценкам бывшего заместителя министра энергетики России Владимира Милова, причиной такого положения дел стали, прежде всего, неоправданные расходы «Газпрома» по приобретению непрофильных активов в нефтяной отрасли и энергетике (как внутри страны, так и за рубежом) и в других отраслях, а также по закупке газа у производителей из Центральной Азии и Казахстана.[60] Параллельно осуществлялся вывод ряда активов из-под контроля «Газпрома» и передача их в руки лиц и организаций, имевших тесные личные связи с Путиным. В результате, добыча газа «Газпромом» и его поставки на внутренний рынок в 2000-е годы практически не росли, в то время как инвестиции в добычу увеличивались явно недостаточно.[61] Таким образом, крупномасштабное увеличение присутствия российского государства в нефтегазовой отрасли в условиях «государства-хищника» фактически повлекло за собой снижение эффективности Большого Бизнеса и превращение его в «дойную корову» для связанных с властями бизнесменов и чиновников.[62]

На фоне бурной экспансии российского государства в нефтегазовый сектор в 2000-е годы проблемы самой отрасли лишь усугублялись. Наметившиеся исчерпание месторождений и/или снижение рентабельности добычи сырья повлекли за собой спад добычи нефти в начале 2008 года, во многом напоминавший аналогичный кризис 1980-х годов.[63] Только в «Газпромнефти» среднесуточная добыча нефти за 2005-08 годы снизилась на 11.5%.[64] На фоне роста потребности экономики в увеличении поставок нефти и газа перспектива дефицита сырья оказывалась все более реальной. Помимо неэффективности корпоративного управления, немалую роль в такой ситуации сыграла и политика стратегического планирования в отрасли. Как российские власти, так и государственные и частные нефтегазовые компании, стремясь к краткосрочным выгодам, не инвестировали достаточных ресурсов в проекты, ориентированные на долгосрочную отдачу. Как и в советский период, экстенсивное увеличение объема добычи сырья не подкреплялось технологическими инновациями, направленными на повышение отдачи месторождений и на более глубокую переработку, а закупки дорогостоящего импортного оборудования лишали проблемы отрасли лишь частично.[65] В свою очередь, подобное краткосрочное планирование носило вынужденный характер для российского Большого Бизнеса: оно было во многом обусловлено низким качеством институтов и вызванной им «неуверенностью в постоянстве правил игры» в условиях российского «государства хищника».[66]

Мировой финансовый кризис 2008-09 годов, сопровождавшийся резким падением мировых цен на нефть и спадом производства, нанес довольно чувствительный удар по российской нефтегазовой отрасли и вынудил российские власти и Большой Бизнес задуматься об изменении своей политики в отрасли. Осенью 2009 года российские власти заявили о стремлении к широкому привлечению иностранных инвестиций в добычу и переработку нефти и газа на льготных для инвесторов условиях, а также анонсировали свои намерения по предстоящей приватизации нефтяных компаний.[67] Однако есть немало оснований полагать, что эти высказывания останутся на уровне благих пожеланий, а существенные изменения курса российских властей в отношении Большого Бизнеса в целом и нефтегазовой отрасли в частности на сегодняшний день маловероятны. Действительно, несмотря на кризис (или даже благодаря ему), российские нефтегазовые компании, прежде всего, государственные, по-прежнему оставались непрозрачными, не отказываясь ни от неоправданно высоких выплат и бонусов своим топ-менеджерам, ни от ряда амбициозных инвестиционных проектов, в том числе связанных с непрофильными для отрасли затратами. Характерным примером такого рода стало принятое осенью 2009 года, несмотря на протесты общественности, решение о начале строительства в Санкт-Петербурге «Охта-центра» – нового масштабного офисного комплекса «Газпрома», который, по замыслу проектировщиков, должен быть увенчан башней высотой свыше 400 метров.

Резюмируя, можно отметить, что взаимоотношения российского государства и Большого Бизнеса в течение последних десятилетий напоминали своего рода колебания маятника. От равновесия «взаимных заложников» между государством и нефтегазовыми предприятиями советского периода этот маятник на рубеже 1980-90-х годов начал смещаться в сторону поиска ренты, дойдя до крайней точки «захвата государства» в 1996-98 годах. В 2000-е годы, началось возвратное движение маятника в сторону усиления позиций государства, и, проскочив точку равновесия «взаимных заложников», начиная с 2003-04 годов, после «дела Юкоса» этот маятник стал стремительно сдвигаться в сторону predatory state, где он остается и поныне. Сегодняшнее состояние взаимодействий российского государства и Большого Бизнеса в нефтегазовой отрасли можно оценить как неэффективное равновесие. Но насколько оно устойчиво и каковы возможные факторы его изменений?