Антропологическая школа в уголовном праве. СПб., 1898.

14 апреля 1890 г. в С.-Петербургском юридическом обществе был сделан членом общества Г. Б. Слиозбергом доклад "О классическом и позитивном направлениях в науке уголовного права". По поводу этого доклада возникла юридическая беседа, в которой приняли участие Н. С. Таганцев, И. Я. Фойницкий и А. Ф. Кони, причем первый, отстаивая серьезность и прочность трудов классической школы, сказал, между прочим: "Мы выслушали, так сказать, отходную классической доктрине, вместе с тем нам возвещается наступление новой весны в науке уголовного права, а с ней и появление новых птиц, новых песен... Приходится поневоле задуматься над вопросом, не пора ли и в самом деле отказаться от построений, выработанных старой доктриной, отказаться от многого из того, что досталось потом и кровью и до последнего времени считалось прочным и незыблемым, вспоминая слова нашего маститого поэта, вложенные в уста последнего представителя классического мира:

Быть может, истина не с нами,

Наш ум ее уже неймет,

И охладевшими очами

Глядит назад, а не вперед,

И света истины не видит...

Нам был здесь картинно описан бой между двумя далеко не равными по своей численности армиями из представителей науки уголовного права. С одной стороны, несметные полчища классической школы, начиная с ее творца Фейербаха и кончая новейшими криминалистами - Биндингом и даже Листом, а с другой - небольшая кучка позитивистов, считающих своим родоначальником Ломброзо; бой был дан по всей линии, и несмотря на малочисленность кучки реформаторов, победа, как говорят, осталась за ней, ибо за ней будущее. Правда, что, как это бывает и в жизни, победитель после победы стал снисходительнее к побежденному, он уже не желает истребить противника, стереть его с лица юридической науки, он допускает, что и из работ классической школы по уголовному праву может быть взято кое-что для новой науки, подобно тому, как новый владелец старинной усадьбы, полный кредита и предприимчивости, снеся старые хоромы, вырубив ненужные кленовые аллеи и тополя, заложив прочный фундамент винокуренного завода и салотопни, милостиво разрешает воспользоваться кирпичом, скобами и железом старой усадьбы и для нового здания..."

Практическая важность вопроса о преступном состоянии, в основание к разрешению которого итальянскими антрополого-криминалистами кладется так называемый преступный тип, не подлежит никакому сомнению, но надо заметить, что все серьезное и научно-проверенное в учении антропологической школы составляет ничто иное, как многостороннее и весьма желательное развитие тех начал вменяемости и тех оснований, для суждения о мотивах и условиях к содеянию преступления и об обстоятельствах, смягчающих вину, которые никогда не были чужды и классической школе уголовного права. Дело, следовательно, идет о дальнейшем, согласном с выводами современной науки развитии права, а не о коренной реформе, при которой на развалинах метафизической работы классиков было бы построено нечто совершенно новое, даже не носящее и прежнего имени.

Большое участие личности подсудимого, в качестве материала для суждения о его вине, явилось при улучшении форм процесса. Эта личность все более и более завоевывает себе почву и привлекает к себе взор судьи и исследователя. Но в благородном стремлении оградить ее права и избежать осуждения больного и недоразвитого под видом преступного представители положительной науки иногда доходят до крайних пределов, против которых протестует не только логика жизни, но подчас и требования нравственности.

Пинель и Эскироль впервые установили понятие о mania sine delirio. Их последователи в пределах этого состояния наметили кроме mania intellectualis, собственно душевной болезни, - еще mania affectiva, т. е. болезнь характера - mania instinctiva, т. е. болезнь воли. Из понятия о болезни воли создалось новейшее учение о неврастении, которое захватывало множество случаев проявления слабости воли, доведенное Бирдом и его последователями до установления совершенно немыслимых проявлений невменяемости, вроде, например, folie du doute, belanofobia (боязнь булавок), антививисекционизма и болезненной наклонности к опрятности. Болезни характера вызвали сначала учение английских врачей о moral insanity, а потом явилась психопатия, которая разлилась такой безбрежной рекой, что сами психиатры силятся теперь направить ее в русло определенных душевных болезней и, так сказать, регулировать ее разлив. Наследственность, несомненно существующая, но в большинстве случаев лишь как почва для дурных влияний среды и неблагоприятных обстоятельств, лишь как эвентуальный фактор преступления, рассматриваемая с предвзятой односторонностью и с чрезвычайными обобщениями, привела к мысли об атавизме, в силу которого современное общество, по мнению итальянских антрополого-криминалистов, заключает в себе огромное количество людей (до 40 процентов всех обвиняемых), представляющих запоздалое одичание, свойственное их прародителям первобытной эпохи. Эти человеко-звери, эти калибаны современного общества и суть главные представители преступного типа - с морелевскими ушами, гутчинсоновскими зубами, седлообразным небом, длинными руками, малой головой, особой нервной возбудимостью, не чувствительностью к внешним страданиям, татуировкой, оригинальным почерком, странным способом выражений и т. д.

По мнению Ломброзо, Гарофало и др., незачем вторгаться в исследование внутреннего мира этих существ, с ними следует бороться, как с вредными зверями, как с бактериями в общественном организме. Прежде эшафот служил хорошим средством, чтобы пресекать их опасную для общества прогенитуру. Тард приводит слова Ломброзо: "Смертная казнь очистила породу и тем облагородила сердца". Ныне рекомендуется суд врачей-специалистов, без гласности, без защиты, обжалования и права помилования. Суд, рассматривая преступное деяние, в сущности, как повод для определения опасности преступника вообще, будет назначать ему срочное или пожизненное заключение или же навсегда "устранять" его из жизни. Установив таким образом произвольный по совокупности далеко не точно исследованных признаков тип человеко-зверя (в действительности и физически, и нравственно отличающегося от дикаря, возвращение к которому в нем хотят видеть), итальянские антропологи-криминалисты подвели под него в отношении карательной деятельности государева и всех прочих преступников и, отправясь от заботы о слабом и больном человеке, пришли к результатам, практическое осуществление которых ужаснуло бы их самих!

В этом учении надо брать ценные практические открытия. Но юристы, которым дороги нравственные идеалы государства и человеческое достоинство, должны вооружиться против выводов и даже против основных положений этого учения, низводящих отправление правосудия к какой-то охоте на человека с применением антропометрии. Нельзя, опираясь на возможность наследственного вырождения некоторых, ставить всех виновных в положение стихийной силы, которой совершенно чужды и нравственные начала, и голос совести. Учение итальянских криминалистов очень заманчиво своими интересными подробностями. Но оно полно поспешных выводов и наука права обязана строго профильтровать его, тем более, что популяризация этого учения путем образов и картин, как, например, у Золя, оставляет тягостное и, быть может, по отношению к некоторым даже вредное впечатление. "La bete humaine" - блестящая иллюстрация к трудам Ломброзо - содержит в пределах малого времени и пространства ряд убийств, причем наследственности и атавизму отведено почетное место. Из толпы этих разнородных убийц, совершающих со спокойствием стихийной силы и с равнодушием управомоченного самой природой существа, ряд зверских дел, не слышится ни вздоха сожаления, ни стона раскаяния. Но те из нас, кто имел действительное дело с преступниками, знают, что в преступном деянии духовная сторона играет не меньшую роль, чем физическая, и что она освещает его внутренним светом, который доступен исследованию внимательного наблюдателя.