Остров Рен. Канун праздника костров, 1980-й

 

— Что за прекрасная идея! — воскликнула Кэти.

Она расправила одеяло, на котором сидела, и вытянула ноги поближе к огню. Сидевшая напротив Изабель удовлетворенно кивнула. После захода солнца стало немного прохладно, но в целом день накануне праздника костров выдался на славу. Утренние лучи прогнали туман с озера, и весь день небо оставалось безоблачным. Для комаров и мух было пока слишком рано, да и другие насекомые еще не очнулись от зимней спячки.

На берегу небольшой бухточки с восточной стороны острова разложили огромный костер, и каждый, кто оказывался рядом, подкладывал в него сухие ветки деревьев и бревна, выброшенные на берег осенними бурями. Отрезок дороги, ведущий к причалу на материке, был заполнен машинами, а шлюпка Изабель и две другие лодки, нанятые специально для этого праздника, без устали сновали по озеру. С утра до полудня гости переправлялись на остров, а к вечеру кое-кто предпочел уехать. На поляне за бухтой раскинулись многочисленные палатки, а те, кто приехал без снаряжения, устраивались на ночь в просторном амбаре. Некоторые смельчаки собирались провести ночь под открытым небом, и, по мнению Изабель, это был не самый плохой вариант. Как только стемнело, на небе засияли звезды, и, казалось, до них можно было дотянуться рукой.

После затянувшегося ужина неподалеку от костра зазвучала музыка. Дюжина музыкантов исполняла попурри на темы народных песен, старых рок-хитов и кельтских танцевальных мелодий. Со своего места рядом с Кэти Изабель среди прочих исполнителей могла видеть Джорди, брата Кристофа, играющего на своей скрипке, и Эми Скаллан со свирелью. Оба они одинаково хорошо исполняли как песни «Биттлз», так и кельтские мелодии. Расположившиеся вокруг слушатели отбивали такт ладонями по коленям или постукивали ногами по камням. По всему берегу от самой воды до костра люди танцевали и пели, если знали слова.

Вино и пиво лились рекой, и в воздухе витали запахи костра, озерной воды и сосновой хвои, смешанные со сладковатым ароматом марихуаны. Когда самокрутки с травкой пошли по кругу, Изабель отрицательно покачала головой, а Кэти глубоко затянулась и передала сигарету дальше. Изабель уже выпила пару стаканчиков неизвестного пунша, который кто-то привез с собой, и по странному шуму в голове поняла, что напиток оказался крепче, чем ей показалось после первого глотка. Она не чувствовала себя опьяневшей, скорее просто не могла как следует сфокусировать взгляд. Всё, на чем останавливались ее глаза независимо от удаленности, казалось ей необычно загадочным.

Кэти повернула голову, и свет костра заиграл в ее подкрашенных хной волосах.

— Это самый прекрасный вечер, — сказала она. Изабель кивнула в знак согласия:

— Я и не думала, что приедет так много людей, ведь сегодня не выходной день.

— Ты что, шутишь? Вряд ли хоть один из наших друзей имеет постоянную работу.

— Всё равно странно.

— Понимаю, — улыбнулась Кэти. — Как будто день открытых дверей на старой Уотерхауз-стрит, верно?

Сравнение оказалось удивительно точным. Как и на тех давних вечеринках, она знала едва ли половину гостей. Но люди вокруг собирались в небольшие группы, разговаривали между собой, потом кружки распадались и снова сходились уже в ином составе, значит, большинство присутствующих были знакомы между собой.

— Могу поклясться, часть гостей останется до конца недели, — добавила Кэти.

— О Господи! Надеюсь, водопровод выдержит такое нашествие.

Иззи открыла для гостей один из находящихся снаружы туалетов, но в ее дом гости тоже нередко забегали воспользоваться удобствами, так что проложенный еще при дедушке водопровод работал на пределе.

— А я надеюсь, что запасы пива вскоре закончатся, — возразила Кэти.

— Завтра мы могли бы отправиться в гавань и пополнить запасы, — сказала Изабель. — Вероятно, нужно будет купить еще еды.

— Только не вздумай платить за всё сама, собери с них деньги перед тем, как ехать в магазин.

— Разве можно договориться с такой толпой?

— В любом случае стоит попробовать.

— Да, наверно, — согласилась Изабель. — Скажи, ты знаешь вон того парня?

Она в течение всего дня видела его то тут, то там, но каждый раз, как только собиралась подойти и познакомиться, кто-то отвлекал ее внимание.

Кэти посмотрела в ту сторону, куда указывала подруга.

— О ком ты говоришь?

— Как раз напротив нас, рядом с Джилли и Софи. Он как-то не вписывается в нашу компанию.

В его костюме и прическе было что-то от прошлых времен, хотя из-за скудного освещения она с трудом могла рассмотреть детали. И всё же, по мнению Изабель, этот парень больше принадлежал к обществу начала века, а не к современной молодежи, собравшейся на острове.

— Мы все здесь немного не на своем месте, — рассмеялась Кэти. — Кроме тебя, моя отважная сельская девчонка.

— Ты меня поняла. Так кто это такой?

— Понятия не имею, — ответила Кэти. — Он тебе нравится?

— Я даже не знаю, как его зовут. Но его лицо кажется мне знакомым, и меня злит, что я не могу вспомнить, где мы встречались.

— А насколько знакомым? Ты просто видела его где-то или вы с ним общались?

— И то и другое.

— Так подойди и спроси у него, — посоветовала как всегда практичная Кэти.

— Я так и собиралась сделать, но никак не могу к нему приблизиться. Каждый раз кто-нибудь меня отвлекает, а в следующий момент парень исчезает из виду.

— Тогда позволь мне самой заняться этим феноменом, — сказала Кэти, поднимаясь на ноги.

Изабель потянула ее за рукав свитера и заставила снова сесть на одеяло:

— Слишком поздно. Он уже исчез.

Изабель была права. На том месте, где только что стоял незнакомец, вели оживленный разговор две женщины. С одной из них, театральной актрисой с восточным типом лица, Изабель изредка встречалась, вторая женщина была ей совершенно незнакома.

— Теперь он и меня заинтересовал, — сказала Кэти. — А это не один из твоих ньюменов? — внезапно спросила она, повернувшись к Изабель.

Изабель уже почти привыкла к мысли о соседстве со своими творениями. Из-под ее кисти и сейчас иногда выходили картины-врата, и она тщательно прятала их в тайнике, но постепенно она начала думать о ньюменах как о персонажах снов. Воспоминания понемногу стирались, и она уже не могла с уверенностью сказать, что ньюмены существовали наяву. Но иногда что-то тревожило ее память, и горькие мысли возвращались вместе с чувством вины. Ньюмены были настоящими. Изабель очень скучала по их обществу.

Случайное предположение Кэти о ньюмене снова пробудило тягостные воспоминания и возродило прежние чувства. Изабель ощутила тяжесть в груди, но постаралась прогнать полузабытые образы и не поддаться тоске.

— Если он и ньюмен, — наконец сказала она, — то не мой.

— Гм, — искоса взглянула на нее Кэти. — Может, новая протеже Рашкина уже настолько преуспела в своих занятиях, что вызывает ньюменов? Может, хотя бы она изобразит для меня достойного спутника?

— Прошу тебя, прекрати, — взмолилась Изабель.

— Ну ты же отказалась!

— Поверь моему опыту, — сказала Изабель. — Это не лучший вариант.

— Извини, — покачала головой Кэти, — но я в это не верю. В следующий раз ты начнешь мне доказывать, что первый неудачный опыт в любовных отношениях заставил тебя испытывать отвращение ко всем парням на свете.

— Всё может быть.

— Ах, бедняжка! Ты слишком молода и хороша собой, чтобы становиться отшельником, а тебе немного осталось до этого состояния. Ты сама хоть осознаешь это?

— И я слышу такие слова от женщины, у которой не было ни одного постоянного приятеля за все годы, что мы знакомы?

— Это совсем другое, — возразила Кэти. — Я просто жду, когда ты вызовешь ньюмена специально для меня.

Во вздохе Изабель послышалось легкое раздражение.

— А до тех пор, — продолжала Кэти, — мы будем держаться друг друга.

— С этим я могу согласиться.

— Эй, Иззи! — послышался чей-то оклик.

Изабель обернулась и увидела сзади смутный силуэт. Но вот женщина подошла ближе, и в свете костра она узнала Нору. Ее вьющиеся, коротко стриженные волосы, вязаный жакет и джинсы, свободно болтающиеся на стройной фигурке, придавали сходство с беспризорным подростком, сошедшим со страниц книг Диккенса или Гюго.

— Приехал Джек и привез майское дерево, — сказала Нора, подходя ближе. — Только он не знает, куда ты хочешь его поставить.

Накануне Изабель планировала поместить майское дерево на соседней лужайке, но теперь она была полностью занята палатками.

— Почему бы не поставить его на том лугу, куда ты водила меня сегодня утром? — предложила Кэти. — Там еще много желтых цветов.

— Тигровые лилии, — пояснила Изабель Норе.

— Они совсем не показались мне похожими на тигров, — заметила Кэти.

— Их так называют из-за пятнистых лепестков.

— Знаю, — кивнула Нора. — У моей бабушки росли такие цветы в саду, но она называла их язычками ужа.

— Еще одно образное определение, — насмешливо отозвалась Кэти. — В любом случае это идеальное место для майского дерева.

Изабель согласилась:

— Пойдем, я покажу тебе это место.

— Лучше тебе самой показать его Джеку, — сказала Нора. — По-моему, я выпила слишком много вина, чтобы пробираться через лес.

Изабель и Кэти решили пойти вдвоем. При попытке встать на ноги Изабель пришлось ухватиться за руку подруги, весь мир вокруг нее на мгновение закружился.

— Ты в порядке? — спросила Кэти.

— Слишком много этого непонятного пунша, — объяснила Изабель.

Кэти рассмеялась:

— Слишком много водки в этом пунше, это больше похоже на правду.

Изабель меньше всего хотелось обращаться к Джеку Кроу за помощью в подготовке майского дерева. Этот парень работал в салоне татуировок и своей черной кожаной одеждой и цветными татуировками больше походил на байкера, чем на приятеля Софи, которым считался последние несколько месяцев. Но Джилли заверила ее, что лучшей кандидатуры не найти, и теперь, даже при тусклом свете двух переносных фонарей, Изабель была вынуждена признать, что подруга оказалась права. Вокруг шеста были обмотаны сотни разноцветных лент, закрепленных в нескольких местах для удобства транспортировки. Их яркие переливы напомнили Изабель о браслетах, сплетенных из лент Пэддиджека. Совершенно не задумываясь, она поднесла руку к своему запястью, но браслета там не было. Изабель уже давно перестала его носить и повесила на стену в студии. Несколько месяцев она уже не вспоминала о нем, но теперь пожалела, что не надела памятный знак.

Через полчаса майское дерево было доставлено на предложенный Кэти луг и установлено в самом его центре. В последний момент они развязали ленты. Легкий ночной ветерок подхватил полоски ткани и заставил исполнять замысловатый танец вокруг столба. Это зрелище приковало к себе внимание Изабель. Казалось, двигаясь, ленты оставляют за собой яркие следы, а лунный свет придает им загадочное сияние. На секунду в ушах Изабель возник давно забытый перестук — tnana-tnan-man, — но это звучало только в ее воспоминаниях.

— Это будет восхитительно, — воскликнула Кэти, отступая на несколько шагов, чтобы полюбоваться проделанной работой. — Утром солнце попадет на разноцветные ленты, и они будут представлять собой грандиозное зрелище.

Изабель казалось, что они уже сейчас выглядят великолепно.

— Я надеюсь, кто-нибудь догадался взять с собой фотоаппарат, — добавила Кэти.

— Я совсем недавно видела Мег, — сказала Изабель, с трудом отрываясь от созерцания цветового шоу лент.

Мег Маллали была их общей знакомой, она работала фотографом и никогда не выходила из дома без фотоаппарата на плече, а иногда и двух сразу. Алан нередко подшучивал над сходством фамилий Кэти и Мег; он утверждал, что Малли и Маллали в далеком прошлом были близкими родственниками.

— Я знаю, сегодня вечером здесь собралось много людей, — заговорил Джек, как только они втроем отправились обратно к костру. — Вполне возможно, они разбрелись по всему острову, но мне никак не удается избавиться от ощущения, что поблизости есть кто-то еще кроме нас.

— Кто же это? — спросила чрезвычайно заинтригованная Кэти.

— Не могу сказать, но это напоминает мне старые волшебные сказки. — В его голосе Изабель услышала нотки смущения. — Может быть... — Джек откашлялся. — Может, это даже не совсем люди. Мне всё кажется, что кто-то смотрит в спину, а когда оборачиваюсь — там никого нет. То есть я никого не вижу. Но я все равно чувствую, что за мной наблюдают.

«Он ощущает присутствие ньюменов, — подумала Изабель. — Пора переводить разговор на другую тему».

Не успела она произнести ни слова, как Кэти заговорила тихим и серьезным голосом.

— Так ведь на этом острове обитают не только люди, — сказала она. — Ты разве не слышал об этом?

— Не только люди?

Изабель толкнула Кэти локтем, но та сделала вид, что не поняла ее жеста.

— Здесь встречаются не то призраки, не то лесные феи, — продолжала она. — Мы точно не знаем кто, но определенно кто-то есть.

— Ну конечно, — воскликнул Джек и рассмеялся, но Изабель уловила в его смехе тревогу. — Теперь вы говорите совсем как Джилли.

«Пожалуй, для этого крутого парня достаточно», — решила она.

— Можешь не верить, если не хочешь, — сказала Иззи.

— Так вы на самом деле кого-то видели? — спросил Джек.

«А может, ему что-то привиделось», — предположила Изабель. Бог знает, сколько алкоголя и наркотиков они употребили сегодня на острове. Людям может показаться всё, что угодно. Она и сама чувствовала себя не то чтобы пьяной, но словно одурманенной, хотя выпила всего лишь два стакана пива за обедом, а потом этот непонятный пунш вечером.

— Знаешь, однажды... — начала Кэти и стала рассказывать какую-то невероятную историю, наполовину позаимствованную из бульварной газеты, наполовину сочиненную ею самой.

Изабель оставила их у входа в дом. Она вошла внутрь, поговорила с гостями, а потом поднялась в студию. Сплетенный из лент Пэддиджека браслет привлек ее внимание. Он висел на своем месте на стене, но больше не казался выцветшим, он стал таким же ярким, как и ленты на только что установленном майском дереве. Изабель долго разглядывала безделушку, потом сняла с гвоздя, надела на запястье и несколько раз взмахнула рукой — за браслетом тоже тянулись разноцветные следы, мгновенно таявшие в воздухе. Через несколько минут она спустилась вниз. На веранде Изабель была вынуждена остановиться и прислушаться к своим ощущениям. Казалось, все ее чувства чрезвычайно обострились, но сосредоточить внимание на чем-то определенном ей не удавалось. Изабель попыталась стряхнуть с себя оцепенение и направилась в дальний угол веранды, чтобы спасти Алана от слишком пристального внимания Денизы Мартин. Восемнадцатилетняя Дениза училась на втором курсе актерского факультета университета Батлера и обладала роскошными светлыми волосами, в данный момент заплетенными в косу. С первой же минуты их знакомства на вечеринке в прошлом году она воспылала страстью к Алану, но ее чувства оставались без ответа.

— Она мне очень нравится, — разоткровенничался как-то Алан во время пикника с Изабель и Кэти в парке Фитцгенри, — но я не могу питать к этой девочке романтические чувства. Она слишком молода. У нас нет ничего общего.

— Семь лет — не такая уж большая разница, — заметила Кэти.

— Тогда можешь сама подружиться с ней.

— Спасибо, она не в моем вкусе, — ответила Кэти, и все трое засмеялись.

Изабель подошла к парочке и взяла Алана под руку; при виде такой фамильярности Дениза мгновенно испарилась. Изабель начала болтать с Аланом, но одновременно наблюдала за Кэти, до сих пор стоявшей с Джеком. Подруга прислонилась спиной к бревнам дома, а Джек одной рукой оперся на стену и наклонился, нашептывая ей что-то на ухо. Лицо Кэти не выражало тревоги, скорее просто скуку, но Изабель решила помочь и ей.

— Мне кажется, Кэти тоже необходимо спасать, — сказав это, она легонько прикоснулась губами к щеке Алана и пересекла двор.

Несколько шагов растянулись на целую вечность. Каждая мелочь, попадавшая в поле зрения, казалась Изабель загадочной и подозрительной. В итоге она обнаружила, что неподвижно стоит на месте. Изабель решительно тряхнула головой и преодолела расстояние, отделявшее ее от Кэти и Джека.

— Пойдем со мной, — сказала она подруге. — Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Кэти изобразила на своем лице сожаление и без колебаний пошла за Изабель. Убедившись, что Джек отправился к костру, девушки остановились.

— Кажется, вы довольно близко сошлись с Джеком за сегодняшний вечер, — поддразнила Изабель свою подругу.

— О, не выдумывай. Ты знаешь, почему они с Софи расстались?

— Ну, наверно, у них не было общих интересов, — предположила Изабель.

— Не угадала. Всё из-за того, что он давно мечтает сделать тебе татуировку.

Изабель расхохоталась:

— А что он предлагал тебе? Выколоть розу на лодыжке?

— А как тебе понравится дракон на внутренней стороне бедра?

Изабель рассмеялась еще громче.

— Тебе подходит, — сказала она, едва переведя дыхание. — Особенно после твоих рассуждений о феях и призраках.

— Но ведь остров действительно населен таинственными существами, та belle Иззи.

— Сдаюсь.

— Так что я...

— О, подожди, — прервала ее Изабель. — Опять появился тот парень.

Прежде чем Кэти успела сказать хоть слово, Изабель устремилась за молодым человеком, скрывшемся за амбаром. Кэти сделала несколько шагов за ней, но передумала и свернула к дому, чтобы налить себе еще стаканчик пива.

— Эй, подожди минутку, — крикнула Изабель, сворачивая за угол амбара.

Но перед ней никого не было. Она внезапно ощутила приступ головокружения и, закрыв глаза, оперлась на стену. Но от этого стало только хуже, перед ее мысленным взором замелькали странные разноцветные пятна. Она сделала несколько неуверенных шагов, забрела в заросли розовых кустов и легла на траву.

В тени густых зарослей Изабель пролежала несколько минут, а может, и несколько часов — она была не в силах определить. Время перестало быть линейным. Сквозь переплетение усеянных бутонами ветвей роз она посмотрела в ночное небо. Яркие звезды притягивали взгляд, они поднимали ее ввысь и одновременно спускались к ней на землю. Изабель была на пороге какого-то грандиозного открытия, но не имела понятия, к какой области оно принадлежит и какое отношение она сама имеет к происходящему событию. Была ли она наблюдателем или участником? Свет звезд, наполнявший и тело, и душу, делал ее огромной и одновременно совсем крошечной; она чувствовала важность происходящего, но в то же время оставалась совершенно безразличной. Чьи-то шаги раздались совсем близко, и Изабель показалось, что прошел не один год, прежде чем она сумела повернуть голову и посмотреть, кто это. На фоне ночного неба она разглядела только смутные очертания головы и плеч присевшего на корточки человека.

— Здравствуй, Изабель, — раздался голос Рашкина.

Она должна была почувствовать тревогу в его присутствии, но Изабель не могла сосредоточиться на своих ощущениях. Рашкин немного подвинулся, и оказалось, что он пришел не один. Позади него виднелась еще одна фигура, и по какой-то странной причине ее было хорошо видно. Тот самый старомодно одетый незнакомец, которого она преследовала до того, как она почувствовала это странное недомогание. Это он, высокий и стройный, с улыбкой на губах, стоял рядом с Рашкиным и смотрел на Изабель.

— Это Бенджамин, — произнес Рашкин. — Он мой старинный друг. Его происхождение относится к тому периоду, когда я еще не лишился способности вызывать ему подобных.

"Значит, он действительно ньюмен, — смогла подумать Изабель. — Но только не мой и не новой ученицы Рашкина".

— Мы здесь хорошо повеселились, — продолжал Рашкин. — Да, мы неплохо провели время, но теперь нам пора уходить, и я хочу узнать, где ты прячешь своих любимцев.

Изабель в недоумении уставилась на Рашкина. Она слышала его голос, но, когда он передвинулся, лунный свет попал на его лицо и бледные лучи странным образом оттенили сетку глубоких морщин. Это зрелище так поразило Изабель, что она не сразу поняла его слова. Рашкин молчал в ожидании ее ответа. Она попыталась пробиться сквозь путаницу воспоминаний. Понять смысл сказанного ей оказалось не под силу, но в памяти осталось последнее слово.

— Любимцев? — переспросила она.

Как интересно вибрировал ее голос. Раньше Изабель не задумывалась над этим, но в этих трех слогах зазвучал целый мир звуков.

— Полотна, — произнес Рашкин. — Я пришел за полотнами. Ты можешь даже не вставать, просто скажи, где они находятся, и Бенджамин поможет мне с ними разобраться.

При появлении Рашкина на острове Изабель не почувствовала угрозы для себя лично, но ее ньюмены — совсем другое дело. Когда Рашкин упомянул о них, она ухватилась за его рукав и с трудом села. Осколки и обрывки ее мыслей усеяли всю лужайку, и теперь требовалось неимоверное усилие, чтобы собрать их в единое целое и сосредоточиться на том, что происходило в данную минуту.

— Вы. Не сможете. Их. Забрать, — выговорила Изабель, с особой тщательностью произнося каждое слово.

— Это черная неблагодарность с твоей стороны, — сказал Рашкин и оглянулся на своего спутника. — Как ты считаешь, Бенджамин?

— Я никак не ожидал от нее такого, — отозвался ньюмен.

«Какой чудесный голос у Бенджамина, — подумала Изабель. — Голос Джона тоже звучал прекрасно. Может, это отличительная черта всех ньюменов?»

Рашкин вздохнул и снова повернулся к Изабель:

— И это после всего, что я для тебя сделал...

— Что... что... — начала Изабель, но тут же потеряла ход мысли, зато произнесенные слова еще долго отдавались эхом в ее голове.

— Ну я же пришел в гости не с пустыми руками, — сказал Рашкин.

— Вероятно, она не смогла по достоинству оценить ваш подарок, — присоединился Бенджамин.

Рашкин внимательно всмотрелся в лицо Изабель.

— Но она, без сомнения, его попробовала, — удовлетворенно произнес он.

Теплое дыхание Рашкина коснулось ее щеки, и Изабель почувствовала запах корицы.

— Мощная штучка, не правда ли, Изабель?

Изабель. Это ее имя. Она и есть Изабель. Но какое отношение имеют ньюмен и корица к...

Мысль была запутанной с самого начала, и она не смогла сконцентрировать на ней свое внимание. Изабель видела, как мысль уносилась вдаль мимо головы Рашкина, мимо Бенджамина, всё выше и выше, к самым звездам, потом мигнула, словно свеча на ветру, и погасла. Изабель перевела взгляд на Рашкина и заметила, что черты его залитого лунным светом лица стали резче. Со стороны дома донеслись встревоженные голоса. Она смогла разобрать слова, но не сразу поняла их смысл.

—...он был в пунше...

—...вот дерьмо...

—...выпил три стакана...

—...я как будто вернулся в прошлое...

—...добавлено в спиртное...

—...я пробовал ЛСД, я знаю, что это...

—...всё так странно...

—...так быстро действует...

—...это затягивает...

—...если я узнаю, кто это...

—...он перестарался...

—...люди, я полетела...

—...кто-нибудь, держите ее...

Замешательство Изабель внезапно исчезло. При виде освещенного луной лица Рашкина она обрела способность ясно мыслить и осознала, что произошло. Но от этого ей стало еще хуже, ее охватила настоящая паника. Это Рашкин привез на остров бутылки с пуншем, в котором был растворен ЛСД, и теперь она и большая часть присутствующих находились под воздействием наркотика.

— Или ты добровольно отдашь мне полотна, или я заставлю тебя их отдать. Выбирай, Изабель.

Она с ужасом посмотрела на Рашкина:

— Как вы могли сделать с нами такое?

— Это же вечеринка, — пожал он плечами. — Я решил, что вам будет интересно познакомиться с обратной стороной сознания. А теперь не медли, — добавил он. — Я не собираюсь торчать здесь всю ночь.

— Может, мы еще раз обыщем всё вокруг? — предложил Бенджамин.

Рашкин покачал головой:

— Они здесь, совсем близко. Я их чувствую. Но она очень хорошо их спрятала. — Рашкин наклонился к самому лицу Изабель. — Я прав, Изабель? Ты решила, что можешь их от меня скрыть?

— Чудовище!

Ясность мыслей снова покинула Изабель. Искаженное лицо Рашкина уплывало куда-то вдаль. Когда он сунул ей спички, Изабель попыталась оттолкнуть коробок, но в следующий момент почувствовала, что крепко сжимает его а руке.

— Полотна находятся в одном из этих строений, — сказал Рашкин. — Я это точно знаю.

На его изменившемся до неузнаваемости лице ярко блеснули глаза. Изабель не могла отвести взгляд. Она словно покинула свое тело и плыла по воздуху, но ее удерживал взгляд этих светящихся в темноте глаз.

— Скажи мне, где картины, — настаивал Рашкин. — Мы возьмем то, за чем пришли, и уйдем.

Изабель стоило огромного труда просто покачать головой.

— Если ты не скажешь, — предупредил Рашкин, — я заставлю тебя лично уничтожить все полотна. Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Изабель смутно помнила рассказ Кэти о воздействии галлюциногенного наркотика.

— Единственное, что можно сделать, — говорила она тогда Изабель, — это расслабиться и не сопротивляться его действию. Сопротивление только усиливает его влияние. Если расслабишься, то всё пройдет, и ты просто вычеркнешь из жизни несколько часов. Если будешь бороться, можешь лишиться рассудка.

Изабель с трудом остановила взгляд на Рашкине.

— Я не стану, — попыталась сказать она, но с губ слетели только бессмысленные звуки.

Изабель перестала сопротивляться действию наркотика и отдалась своим ощущениям. Она еще слышала шум разговоров у самого дома, видела искаженное лицо Рашкина, чувствовала запах корицы. Изабель всё еще сжимала в руке коробок спичек, да так крепко, что его края смялись в ладони. А потом всё исчезло. Неожиданный вихрь подхватил ее, прогнал все чувства и унес в такое место, где не было ни образов, ни запахов, ни звуков. Только тишина и темнота.

Пустота.

 

XXVI

Мая 1980-го

 

Изабель очнулась в березовой роще в северной части острова. Сразу за рощей простирались обширные поля, цепочкой остроконечных утесов спускавшиеся к самому озеру. Оттуда до Изабель доносился плеск волн о каменистый берег. Солнечные лучи резали глаза даже сквозь закрытые веки, а во рту после вчерашнего праздника остался отвратительный вкус. Изабель перекатилась со спины на живот и тотчас же почувствовала приступ тошноты, но он быстро прошел. В воздухе стоял знакомый резкий запах, но Изабель потребовалось несколько минут, чтобы определить его природу — запах потухшего костра.

Мысль о костре вызвала воспоминания, перед Изабель восстановилась цепочка ужасных событий, начавшихся с того момента, когда она в поисках ньюмена Рашкина оказалась позади амбара и поняла, что, сама того не сознавая, приняла немалую дозу сильного наркотика.

Изабель медленно села и осмотрела себя. Руки и одежда были покрыты сажей, словно кто-то прошелся по всему телу угольными карандашами. Непонятно, каким образом она вообще оказалась в этом месте. С того момента, как она последовала давнему совету Кэти и перестала сопротивляться действию наркотика, в памяти образовалась пустота. Освобожденное от контроля подсознание стерло все дальнейшие события.

Немного поразмышляв, Изабель обнаружила, что всё же кое-что помнит. В какой-то момент бессознательное состояние, видимо, перешло в сон, вернее, в кошмар. Ей снилось, что дом вместе с находящимися там полотнами загорелся. А потом стали гибнуть ньюмены — хрупкие, обугленные тела падали во двор, их жалкие останки освещало ревущее пламя, охватившее деревянное строение. Изабель помнила, как брала их на руки и пыталась облегчить ужасные страдания, помнила, как по щекам непрерывно текли слезы, а сердце в груди было готово разорваться. Она не обращала внимания на людей вокруг, тем более что большинство ее гостей тоже находились под действием наркотика и не замечали ни ее, ни умирающих ньюменов. Люди настолько лишились рассудка, что никто и не подумал бороться с огнем, пока не стало слишком поздно.

Внезапно в груди Изабель воцарился ледяной холод, дыхание перехватило от ужаса. Она снова посмотрела на свои руки.

Если всё это ей приснилось, то откуда появилась сажа на руках и одежде?

Она медленно встала на ноги, вышла из рощи и посмотрела на юг. На дальнем краю острова, над верхушками деревьев к небу поднималась тонкая струйка дыма. Холод в груди усилился, казалось, сердце и легкие покрылись инеем. Изабель медленно побрела по направлению к дому; она не хотела возвращаться, но остановиться уже не могла. Вот перед ней появился луг с майским деревом, и она остановилась отдохнуть. В отсутствие людей майский шест казался неуместным. В воздухе не было ни малейшего дуновения, и разноцветные ленты бессильно повисли.

Майский шест.

Праздник костров.

Изабель вспомнила встречу с Рашкиным и его ньюменом позади амбара. Вот Рашкин требует, чтобы она отдала ему полотна, вот вкладывает ей в руку коробок со спичками.

Я заставлю тебя лично уничтожить все полотна. Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Она тряхнула головой. Нет. Она не могла этого сделать. Даже под действием наркотика никто не мог заставить ее поджечь дом.

Изабель покинула одинокий майский шест и пошла по знакомой лесной тропинке к тому месту, где стоял дом. Она с трудом переставляла ноги, но всё же сумела добраться до края леса и остановилась на границе сада, окружавшего дом. Перед ней лежали руины. От дома остались только почерневший от сажи каменный фундамент и печная труба. Всё остальное превратилось в пепел и угли. От едкого запаха дыма резало глаза.

Вокруг не было никаких признаков мертвых ньюменов. Только ее друзья, не менее пораженные, чем сама Изабель, стояли поодаль и смотрели на развалины. От этой группы отделилась рыжеволосая фигурка и устремилась к Изабель.

— Ох, та belle Иззи, — воскликнула Кэти, обнимая подругу за плечи. — Мне так жаль...

— Я... я этого не делала, — вымолвила Изабель.

— Не делала чего? — спросила Кэти.

Изабель дрожащей рукой показала иа руины дома:

— Он пытался меня заставить, но, клянусь, я не делала этого.

— Кто пытался тебя заставить?

— Рашкин.

— Это он подмешал наркотик в пунш? — Изабель кивнула.

— Я убью этого мерзавца, — сказала Кэти. — Клянусь, я это сделаю.

Изабель молча смотрела на дымящиеся развалины. Дом всегда стоял здесь, сколько она себя помнила. Он стоял и до ее рождения, и она привыкла считать, что он останется и после ее смерти. Непостижимо, но его больше нет. Ни дома, ни ее картин.

— Картины-врата... — наконец выговорила Изабель, не отводя взгляда от лежащих перед ней обугленных обломков. Что это? Одна из балок? Резная доска над камином? — Может, кто-нибудь спас полотна?

Кэти колебалась несколько мгновений, потом ответила:

— Все были слишком одурманены, чтобы бороться с огнем. А о ньюменах знали только ты и я. К тому времени, когда я прибежала сюда, было уже слишком поздно лезть на чердак.

— Значит, они всё же погибли, — сказала Изабель. — Он добрался до них. — Она с тоской посмотрела на Кэти. — Он убил Джона.

Кэти покрепче прижала ее к себе.

— А я... Я была здесь во время пожара? — спросила Изабель.

— Я не знаю, — ответила Кэти. — Это было настоящее безумие. Все были одурманены наркотиком... — Кэти беспомощно повела плечами. — Я искала тебя, — добавила она. — Искала всё утро. Но тебя не было целую ночь, и во время пожара тоже.

Изабель повернулась и еще раз осмотрела развалины. Она так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладонь.

«Думай, — приказала она себе. — Думай скорее, не прогоняй воспоминания».

Изабель изо всех сил старалась напрячь память, но всплыли только старые факты, которые были надежно скрыты в потайных уголках сознания: Джон не бросал ее, она сама его прогнала. На нее не нападала банда подростков, ее избил Рашкин. За этими двумя фрагментами потянулась целая вереница лжи, в которой она убеждала себя в течение долгих лет и наконец поверила. Но из прошлой ночи в памяти осталось только одно: Рашкин, вкладывающий ей в руку коробок со спичками.

Я заставлю тебя лично уничтожить все полотна.

Может ли кто-то контролировать человека до такой степени? Неужели они заставили ее совершить это преступление?

Ты своими руками зажжешь огонь и накормишь меня.

Изабель опустила взгляд на покрытые сажей ладони и прижалась лицом к плечу Кэти. Холод, воцарившийся в груди, стал ее неотъемлемой частью, он проник во все уголки ее тела и больше никогда не исчезал.

 

XXVII

Ньюфорд, май 1980-го

 

Только спустя неделю после пожара Изабель нашла в себе силы объясниться с Рашкиным. Вдвоем с Кэти они отправились в его студию, но, как и следовало ожидать, он отрицал свое участие в этом происшествии и даже присутствие на острове. Рашкин клялся, что в ту ночь он был в Нью-Йорке, и в качестве доказательства продемонстрировал билет на самолет и счет из гостиницы.

Изабель молча выслушала его объяснения, но она не могла поверить в то, что ей привиделся весь эпизод с Рашкиным и его ньюменом, так же как не могла доказать, что Рашкин лжет. Он выразил ей свои соболезнования по поводу потери дома и картин, но Изабель едва слушала его. Всё, что у нее осталось, — это воспоминание об испачканных сажей руках и одежде, и еще об утренней слабости и тошноте. В конце концов она позволила Кэти увести себя в квартиру на Грейси-стрит, где они обе остановились.

Изабель больше никогда не возвращалась в студию Рашкина.

 

XXVIII

Июнь 1980-го

 

На следующую ночь после пожара Изабель приняла решение. Но для ее ньюменов всё равно было слишком поздно. Выжили только те, чьи полотна не были заперты в доме на острове. Розалинда и Козетта, обитавшие в Детском фонде. Энни Нин в квартире Алана. Горсточка других, подаренных или проданных кому-то кроме агентов Рашкина. Слишком мало из почти сотни ньюменов, вызванных ею в этот мир.

И больше их не будет. Она не могла перестать заниматься живописью, но поклялась никогда больше не открывать врата для перехода. И не важно, кто принимает решение о переходе, всё равно ответственность лежит на ней. Если не открывать дверь, никто не попадет сюда и не подвергнется смертельной опасности. Изабель знала, что будет скучать по ним, но такова была цена — и она совсем не высока, если учесть, какие несчастья ее творчество принесло ньюменам. Она лишится только одной стороны своего творчества; они же поплатились жизнями. Ради того, чтобы не подвергать себя искушению, Изабель оставила прежнюю манеру письма и обратилась к абстрактному экспрессионизму.

Но этого было недостаточно. Другие художники могли открыть врата для перехода.

Как-то вечером Изабель вышла из студии, которую во время реконструкции на острове делила с Софи, и направилась по Келли-стрит к помещению художественного факультета университета Батлера. Там в одном из холлов она разыскала выставку студенческих работ и надолго остановилась перед двумя произведениями Барбары Николс.

Оба полотна представляли собой уличные сценки на Ферри-стрит. В работах Барбары всё было превосходно — от использования светотеней до прописи мельчайших деталей. Для Изабель осмотра этих двух работ было вполне достаточно, чтобы понять, что привлекло внимание Рашкина к юной художнице. С первого взгляда она распознала признаки его влияния — не в стиле, а, как говорил Том, в особой манере видения объектов живописи. Барбара Николс подошла к изображению уличных сценок так, как это сделал бы сам Рашкин. И как поступила бы Изабель, если бы выбрала эти объекты.

Простояв у картин довольно долгое время, Изабель отправилась на поиски кого-нибудь, кто помог бы ей разыскать художницу. Она расспросила несколько человек, знакомых с Барбарой, но никто из них не представлял, где ее можно найти. Наконец ей посчастливилось отыскать молодого студента, работавшего в одной из студий на втором этаже. Это был высокий, нескладный и слегка сутулый парень не старше двадцати лет, с коротко стриженными волосами соломенного цвета. Некоторое время Изабель стояла на пороге студии и наблюдала за его работой, но художник почувствовал ее присутствие и обернулся. Его бледно-голубые и несколько выпуклые глаза придавали лицу какое-то удивленное птичье выражение.

— Она говорила что-то насчет занятий в библиотеке, — ответил он на вопрос Изабель. — А если ее там нет, попробуйте поискать в кафе Кэтрин — на Баттерсфилд-роуд. Там собираются многие наши студенты.

— Я знаю это место.

Некоторые вещи никогда не меняются. Кафе Кэтрин было местом встречи творческой молодежи и в то время, когда она сама посещала занятия в университете.

— Вот и хорошо. Тогда...

Его жест красноречивее всяких слов говорил о том, что парню не терпится вернуться к работе.

Изабель это поняла, но ей пришлось задать еще один вопрос:

— А как она выглядит? — Парень пожал плечами:

— Короткие темные волосы, мелкие черты лица, очень выразительные глаза. Немного костлявая.

При этих словах Изабель не могла удержаться от улыбки; он и сам сильно не дотягивал до мистера Совершенство.

— Я видел ее сегодня днем в обрезанных джинсах и футболке с отпечатанной репродукцией лилий Моне.

— Спасибо за помощь.

— Всегда рад помочь.

Не успела Изабель повернуться, чтобы выйти из студии, как парень вновь обратился к мольберту. По дороге к выходу Изабель с легкой завистью размышляла о молодом художнике. Какая муза подгоняет его? Но еще больше ее мысли занимал другой вопрос: а что стало бы с ней, если бы не встреча с Рашкиным у лестницы собора Святого Павла? Если бы она ответила отказом на его приглашение или не пришла бы в его студию? Каким бы было ее творчество? Кем бы стала она сама?

Глупые вопросы. В некотором смысле у нее никогда не было выбора. Задолго до первой встречи она уже была очарована его работами. Именно благодаря его творчеству она взяла в руки кисть. А обучение под его руководством оказалось фатальной неизбежностью. Подарком судьбы. Зато потом, как в тех волшебных сказках, которые так любит Кэти, за подарок пришлось заплатить. И слишком дорогой ценой.

Благодаря указаниям паренька из университета отыскать Барбару Николс оказалось несложно. Девушка точно соответствовала его описанию, только вот определение «костлявая» ей не подходило. Скорее Изабель назвала бы ее изящной. А ее глаза по интенсивности голубого цвета могли соперничать с глазами Джилли. Изабель стало любопытно, заставлял ли Рашкин ее раздеваться на первом занятии в студии. Но вместе с тем она ощутила симпатию к молодой художнице.

Изабель поднималась по каменным ступеням библиотеки как раз в тот момент, когда Барбара выходила оттуда. От воспоминаний о давней встрече на этом самом месте Изабель пробрал озноб. Она дотронулась пальцами до плетеного браслета, с некоторых пор не покидавшего ее запястье, а потом окликнула Николс.

— О, прошу вас, зовите меня просто Барб, — взмолилась девушка. — А то «госпожа Николс» заставляет меня вспоминать о матери.

Изабель улыбнулась и назвала свое имя. Глаза Барбары наполнились сочувствием.

— Я слышала об ужасном пожаре, — сказала она. — Ты, должно быть, была страшно расстроена.

Изабель невольно посмотрела на то место за каменным львом, где когда-то стоял Джон. Она почти увидела его призрак, и его голос снова раздался в ушах. Пальцы безостановочно крутили и крутили браслет на руке.

— Я и сейчас еще не успокоилась, — призналась Изабель.

— Это так странно, — снова заговорила Барбара. — Вот так стоять и разговаривать с тобой. Ведь ты — один из моих самых любимых художников.

Щеки Изабель загорелись от этих слов.

— Мне так нравятся твои работы, — продолжала Барбара. — И когда я думаю о том, что с ними случилось, чувствую настоящую боль. — Она запнулась. — Прости. Возможно, ты стараешься забыть, а я снова напоминаю о страшном несчастье.

— Такое невозможно забыть, — сказала Изабель, а потом, подумав о судьбе ньюменов, добавила: — Думаю, мне лучше помнить об этом.

Барб изумленно подняла брови, но Изабель не стала объяснять свои слова. Она не знала, как можно объяснить такое.

— Я хотела поговорить о Рашкине, — сказала она. — Даже не знаю, с чего начать, но с тех пор, как я услышала, что ты берешь у него уроки, я поняла, что должна предупредить...

Уловив предостерегающее выражение на лице Барбары, Изабель замолчала.

— Рашкин, — горько произнесла Барбара. — Как я радовалась, когда он предложил работать под его руководством! — Она многозначительно взглянула на Изабель. — Вероятно, ты — единственный человек, который знает, какое волнение охватывает, когда идешь по тропинке к его студии, когда поднимаешься по ступеням узкой лесенки...

Изабель нетерпеливо кивнула:

— И что же произошло?

— Скорее всего то же самое, что и с тобой. Я с самого начала поняла, что он одержим властолюбием. Хорошо. Я была готова мириться с его отвратительным характером ради того, чтобы научиться писать, как он или как ты.

На этот раз Изабель пропустила комплимент мимо ушей. Она хотела спросить о ньюменах. Что Рашкин успел ей рассказать? Сколько несчастных созданий Барб уже вызвала в этот мир? Но прежде, чем она успела хотя бы мысленно сформулировать вопросы, Барб заговорила снова.

— Когда он впервые ударил меня, я стерпела. — Взгляд девушки устремился вдаль, куда-то за пределы университетского городка. — Мне это очень не понравилось, — добавила она гораздо тише. — Но он разыграл такой спектакль, был так расстроен, что я имела глупость поверить и остаться.

— До тех пор пока это не повторилось, — продолжила Изабель.

Барб кивнула:

— Я с трудом в это поверила. То есть я хочу сказать, что не могла поверить в то, что это повторилось. А потом я словно обезумела и тоже ударила его. Я просто схватила картину, над которой работала, и ударила его по голове. А пока он лежал на полу и ждал моего раскаяния и жалости, собрала свои вещи и ушла.

Изабель охватило чувство восхищения своей собеседницей. Где же был ее собственный гнев в то время, когда Рашкин избивал ее? Гнев побеждало страстное желание учиться. И ярость, и решительность, и чувство независимости — всё было подавлено жаждой знаний. А может, она частично унаследовала характер матери? Ведь та никогда не осмеливалась вступиться за дочь во время их ссор с отцом.

— Больше я туда не возвращалась, — закончила Барб. Она наконец-то взглянула в лицо Изабель и попыталась улыбнуться. — Ты об этом хотела меня предупредить?

Она ничего не знает о ньюменах.

— Я хотела встретиться с тобой с того самого дня, когда узнала, что ты работаешь под его руководством, — сказала Изабель.

Это было почти правдой. Конечно, основной ее заботой были ньюмены, но она должна была подумать и о Барб тоже. Она на самом деле хотела уберечь Барб от той боли, которую ей пришлось вынести самой.

— Я не знала, как к тебе подойти. Боялась, что ты примешь мои слова за злобные выдумки, за ревность, поскольку ты заняла мое место в его студии.

Барб понимающе кивнула.

— Я не могу сказать, как отнеслась бы к предупреждениям до того, как это произошло. С самого первого дня я понимала, что с ним не всё в порядке. Но с его бранью я могла мириться. Мой отец тоже время от времени принимался меня ругать. Но однажды он поднял на меня руку. В тот же вечер я ушла из дома и больше никогда не возвращалась. — На лице девушки появилось выражение замешательства. — Странно, не правда ли? Рашкину я предоставила второй шанс, а своему отцу — нет.

— Мой отец тоже кричал на меня, — сказала Изабель. — Он придирался всегда, за исключением тех случаев, когда предпочитал демонстрировать холодное презрение. Но ни разу не ударил. В отличие от... — Перед мысленным взором Изабель возникла картина зимнего дня, удары и пинки Рашкина, а потом падение с металлической лестницы. — В отличие от Рашкина.

— Я до сих пор не понимаю, — задумчиво произнесла Барб. — Из-под его кисти вышли самые замечательные произведения современного искусства. Как он может быть таким, какой он есть?

— Боюсь, мы ожидали слишком многого, — вздохнула Изабель. — Мы не отделяем творчество от автора.

— А как можно отделить одно от другого? Его картины так искренни, как можно не считать их частицей его души?

На это Изабель ничего не сумела ответить: она и сама не раз задавалась тем же вопросом, но, как и Барбара, нисколько не приблизилась к разгадке.

— Послушай, — заговорила Барб. — Не хочу показаться грубой, но разговор на эту тему... Бесспорно, хорошо, что можно с кем-то поделиться своими переживаниями, и я благодарю судьбу за эту встречу, но воспоминания об этом кошмаре выбивают меня из колеи. Я лучше пойду.

— Я понимаю, — кивнула Изабель. — Только сначала...

Она спросила телефон девушки, объяснив, что хочет дать его Алану, чтобы тот позвонил, если подвернется подходящая работа. Барб нацарапала семь цифр в альбоме для эскизов и вырвала листок.

— Я ничего не могу обещать, — предупредила Изабель.

— Я понимаю.

— И еще я хочу дать твой телефон Альбине Спрех, владелице галереи «Зеленый человечек».

— Правда? Это было бы чудесно. Я до сих пор никак не могу пробиться ни в одну дверь. Везде принимают только по рекомендациям.

— Может, нам удастся изменить положение, — сказала Изабель.

— Или хотя бы попробовать, — невесело улыбнулась Барб.

— Мне жаль, что я заставила тебя снова пережить всё это. Я просто не слышала, что ты оставила Рашкина. Если бы знала, не стала бы тебя беспокоить.

— Не стоит извиняться. Иначе мне никогда не представился бы шанс познакомиться с тобой.

Прежде чем Изабель смогла справиться с волнением от очередной похвалы ее таланта, Барб убежала, словно за ней гнались призраки, разбуженные недавним разговором. Изабель оставалась на ступенях библиотеки, пока собственные призраки не заставили ее покинуть это место. Она не бежала, как Барб, но и не медлила. И ни разу не оглянулась.

 

Отрывки из дневника

 

У каждой вещи должно быть свое место.

Неизвестный автор

 

Иногда мне кажется, что всё на свете уже известно, и каждый из нас просто отбирает те факты, которые его устраивают. Наверно, из-за этого мы так разобщены. Не только наши мысли представляют собой отдельные острова в океане, но и мы сами живем каждый в своей реальности. Где-то существует нейтральная территория, на которой мы могли бы договориться друг с другом, но у каждого из нас свои отправные точки, полученные еще в детстве, и дальше каждый идет по собственному пути. Мы испытываем трудности в общении не потому, что не находим общего языка, а из-за того, что факты, отобранные одним человеком, не согласуются с фактами другого. У нас нет общепринятых понятий, и неудивительно, что так трудно договориться друг с другом.

Возьмите, например, искусство: музыку, живопись, литературу, что угодно. Принято считать, что именно искусство способно разрушить границы между людьми и помочь найти точки соприкосновения, чтобы облегчить общение. Но вместе с тем лучшие произведения искусства предполагают возможность индивидуальных интерпретаций. Никто не желает, чтобы на его творение навешивали ярлык, разве что чисто теоретически. Ни один автор не согласится, чтобы его работу поместили в витрину и надписали, что она значит именно это, а не что-то иное. Каждый из нас посещает выставки, читает книги, смотрит спектакли и выносит что-то для себя, при этом не забывая заглядывать через чужое плечо и сравнивать результаты наблюдений, изменяя собственные выводы и в конце концов получая совершенно разные впечатления из одного и того же источника. Всё бы ничего, но во время обсуждения того или иного произведения каждый из нас считает, что все остальные увидели то же самое, что и он.

Всем известно, что никто не способен проникать в чужие мысли. Можно догадываться о мотивах того или иного поступка, но нельзя знать наверняка. Да и как это было бы возможно, если мы и сами не всегда до конца осознаем причины своих действий.

Вот один из примеров. Я точно знаю, зачем забрала «Пэддиджека» из дома Изабель — чтобы спасти его от огня. Но я не знаю, почему держу его у себя. Почему не сказала Иззи, что картина находится у меня. Возможно, это из-за того, что она очень изменилась с той ночи, наотрез отказалась от своего магического дара и ньюменов. Иззи стала очень сдержанной. Это можно понять, учитывая страшные испытания, выпавшие на ее долю, но всё же... Мне кажется, я боялась, что Иззи может как-нибудь избавиться от полотна — продать его или, что еще хуже, отдать Рашкину. Кроме того, нашлись люди, которые утверждали — естественно, за ее спиной, но слухи дошли и до меня, — что она сама подожгла дом.

Я понимаю, это совершенно невозможно, но Иззи заявила, что в ту ночь видела на острове Рашкина, а у него нашлись доказательства того, что он в это время был в Нью-Йорке. Я верила Иззи. Правда верила. Я старалась верить. Но я не могу заставить замолчать ту часть моего сознания, которая до сих пор сомневается. А вдруг, получив из моих рук картину, Иззи ее уничтожит? «Пэддиджек» — не просто один из ее ньюменов. Он настоящий. Я о нем писала. Я написала его историю еще до того, как узнала о существовании картины. Иногда мне казалось, хотя я и понимала, что не права, будто я сама принимала участие в его создании.

Но в итоге вышло так, что я украла картину у своей лучшей подруги. Я украла ее у человека, которого люблю больше всех на свете. И этот факт невозможно объяснить. Я бы хотела спасти и остальные полотна, но они были спрятаны на чердаке под самой крышей, добраться до них было невозможно, и ньюмены погибли. Все. Кроме Джона. Не могу понять, каким образом его полотно уцелело в огне, но я знаю это наверняка, поскольку встретила Джона пару дней назад на автобусной остановке к северу от Ли-стрит. Не знаю, видел ли он меня, но к тому времени, когда я подбежала к месту, где он стоял, там уже никого не было.

И я никогда не говорила об этом Иззи.

Думаю, если бы не ее отчужденность, я бы рассказала ей обо всем. Иззи держится со мной, как всегда, дружелюбно, но какая-то дверца в ней захлопнулась, и между нами нет прежней близости. Я сохраню «Пэддиджека» у себя до тех пор, пока она не отойдет от этого несчастья.

Хочу сказать еще одну вещь. Я не верю, что Иззи подожгла дом. Знаю, есть такие, которые в это верят, но я к ним не отношусь. Она ни за что не поступила бы так со своими ньюменами.

Но, если я настолько уверена, почему до сих пор не отдала ей картину?

 

* * *

 

Сегодня я встречалась с доктором Джейн — она ненавидит, когда я так ее называю, но ничего не могу с собой поделать. Это имя засело у меня в голове, и я не могу от него избавиться. Она ничего не сказала, она никогда не раздражается, но я поняла, что она разочарована. Разочарована отсутствием прогресса в моем лечении. Я часто хочу ей сказать, что моя жизнь перекошена с самого начала и продолжает такой оставаться. Как мне в ней разобраться, если я даже не знаю, чего хочу?

Хотя это не совсем верно. Я знаю, чего хочу. Кое-чего я достигла, кое в чем потерпела неудачу. Вся моя проблема заключается в том, что неудачи перевешивают всё, чего я достигла; всё время думаю о них и не могу наслаждаться тем, что имею.

Что же это за непоправимые неудачи?

Иззи никогда не станет моей возлюбленной.

Все дети никогда не будут в безопасности.

Одна проблема личная, другая — общественная. Обе они причиняют мне боль, которую я не могу объяснить. Вместо этого я прихожу к доктору Джейн, и мы разговариваем о семействе Малли, об отчуждении, о разной чепухе, но никогда не касаемся того, что важно для меня. В этом нет вины доктора Джейн. Я сама виновата. Я писатель, но в моем лексиконе нет слов, чтобы рассказать о моей боли. Эти слова были погребены под тоннами мусора после падения вавилонской башни, и с тех пор никто не мог ими воспользоваться. Ни для того, чтобы постичь истинный смысл страданий, ни для того, чтобы это страдание облегчить.

 

* * *

 

Сегодня выдался хороший день. Я не делала ничего особенного и, сказать по правде, не раскаиваюсь в этом, иначе рискую почувствовать вину и снова поддаться депрессии, о которой могу на некоторое время забыть, если перестану о ней думать. И я не думаю.

 

* * *

 

Господи, перечитывая свой дневник, я обнаружила, что предстаю перед читателем не самой жизнерадостной личностью, с которой хотелось бы общаться. На самом деле я не такая плохая, как изображают меня эти записи. Я не всегда сосредоточена на негативных явлениях, или, по крайней мере, мне так кажется. Как только написала эти слова, сразу подумала, что всегда запоминаю любые отрицательные нюансы в самом доброжелательном отзыве, а уж разгромные рецензии помню гораздо дольше, чем положительные. Особенно в тех случаях, когда критик не прав. Мнение частного лица — совсем другое дело, но любое проявление искусства немедленно становится полем битвы между критиками. Что мне особенно ненавистно, так это их педантичные рассуждения не только о том, что создают писатели, но и о том, почему мы это делаем.

Так произошло, когда пресловутый Роджер Тори наконец решил обратить свой недоброжелательный взгляд на мою работу и раскритиковал изданный «Ист-стрит пресс» сборник в «Нью-Йорк таймс». Вот что он написал: «Автор сборника должен признать, что сама форма подобной литературы сводит на нет слабую надежду на правдоподобие, что, в свою очередь, делает невозможным любой мало-мальски заметный контакт с реальным миром. По этой причине произведения Малли, как и произведения других фантастов, работающих в подобной манере, не оказывают влияния на суждения читателя. Такие авторы отчаянно стремятся к признанию и самоутверждению, и их попытки казаться серьезными могли бы быть смешны, если бы не были так вредны. Избегая откровенной лжи, они под маской исследования человеческой натуры и толкования народных преданий и мифов сохраняют в своих сказках наихудшие стереотипы».

После чего он принялся терзать отдельные истории и обвинил меня во всех смертных грехах, тогда как на самом деле я изо всех сил стараюсь с ними бороться. Критик изобразил меня фанатом-консерватором, скрывающимся под маской феминизма и ложной ностальгии, а потом заявил, что своими рассказами о недостойных отношениях я потворствую их проявлению.

И в заключение разгромной статьи мистер Тори изрек следующее: «Единственной правдоподобной фантазией в этом сборнике можно назвать то, что автор придает героические черты представителям угнетенных масс, делает сутенеров, проституток и сумасшедших бездомных чуть ли не героями древних мифов. Ей самой стоит выйти на улицы, населенные персонажами этих историй. Тогда автору стало бы понятно, что в низших слоях общества все силы уходят на то, чтобы просто выжить. Там нет места надеждам и мечтам и вымышленным героям, которые так часто встречаются в ее историях».

Стоит ли говорить, что я совершенно не согласна с его утверждениями? Если перефразировать слова одного из моих персонажей, Жена Вульфа, то разница между вымыслом, основанным на реальной жизни, и фантастикой всего лишь в масштабе. В первом случае это револьвер, который поражает цель на расстоянии нескольких шагов, и даже несведущий человек не сможет отрицать, что оружие эффективно. Фантастика больше похожа на шестнадцатидюймовое орудие. Оно выпускает залп с ужасающим грохотом, но, поскольку цели не видно, создается впечатление, что выстрел произведен в пустоту.

Обратите внимание на слова «создается впечатление». На самом деле я говорю о фантастике, которая относится к космополитической общности людей и одновременно берет начало от личностных качеств отдельного индивидуума. В этом роде фантастики прослеживается магический резонанс, то есть гармоничная вибрация, которая создает определенную силу, существующую на протяжении всего времени, пока читатель размышляет над книгой, а не исчезающую в момент прочтения последней страницы. Персонажи, описываемые в таких произведениях, берут начало из потаенных уголков нашего сознания, так же как ньюмены Иззи, а потом развиваются по ходу истории. Изучая этих героев, как ангелов, так и чудовищ, мы учимся лучше понимать самих себя.

 

* * *

 

Сегодня позвонил Алан и сообщил, что прошлой ночью скончался Нигель. В понедельник Дэвид привез его домой из больницы, и я собиралась завтра зайти проведать больного. Слишком поздно. Господи, он уже никогда не сможет отпраздновать свое двадцатилетие.

Дэвид сообщил Алану, что его тест тоже оказался положительным, но он решил скрыть это от Нигеля.

— Он до самой смерти без конца повторял одно и то же: «Я рад, что хотя бы у тебя всё в порядке». Как я мог его разуверить?

Вот что делает СПИД с нашим обществом. Когда умирает так много друзей, у человека с каждым разом остается всё меньше сочувствия. Мы мало-помалу теряем способность скорбеть по каждому в отдельности. Мы даже в душе перестаем понимать, как любили умершего, как будем по нему скучать. Наша скорбь обратно пропорциональна количеству потерь.

 

* * *

 

Платон утверждал, что все в этом мире только отражение реальных вещей, которые недоступны нашему взору. Я не знаю, правда это или нет. Если правда, то мне не хочется жить в этом мире. Всю жизнь я пыталась манипулировать тенями, чтобы всё было по-моему, но мои попытки всегда оказывались безуспешными. Я так устала от теней. Я хочу лицом к лицу встретиться с реальностью. Не желаю бороться с тенями за место в мире, лучше столкнуться с тем, что отбрасывает эти тени, и пусть обломки разлетаются во все стороны.

Сегодня Алан повел меня обедать. Когда мы выходили из квартиры, грудь так сдавило, что я с трудом подошла к двери. Я не была на улице целую неделю, с тех пор как ходила на встречу с доктором Джейн. Почти всё время, пока мы были с Аланом, я пыталась убедить себя, что находиться за пределами квартиры — вполне нормально.

 

* * *

 

Иногда во время разговора с людьми я забываю значения некоторых слов и ничего не могу объяснить. Я продолжаю говорить, но не понимаю, о чем говорю. Я просто стою, мои губы шевелятся, а в голове звучит только «йадда, йадда, йадда». Но когда я прихожу в Детский фонд и разговариваю с детьми, такого не бывает. Они приводят меня в чувство, или что-то в этом роде.

Дети. Некоторые из них настолько очаровательны и смелы, что у меня разрывается сердце — мы так мало можем им дать. Зато постоянно приходится вести настоящие войны с их родителями или опекунским советом. Все знают, что для них лучше. Каждый готов дать совет. Для любой проблемы существует готовое решение. Я говорю, что дети сами должны решать за себя, но меня никто не слышит.

 

* * *

 

Я наконец-то утвердилась в мысли, что одиночество присуще мне от рождения, но в то же время у меня масса знакомых; множество людей, которые считают, будто имеют на меня права. Они движутся и перемещаются во мне, словно вереница воспоминаний, которую невозможно прервать или прогнать. Неважно, где я нахожусь и насколько я одинока — голова постоянно переполнена. Когда я рассказала об этом доктору Джейн, она спросила, давно ли я это ощущаю. Но я никогда не задумывалась над этим вопросом.

— Я чувствовала это всегда, — ответила я.

Хотелось бы придумать лучший конец для моей жизненной истории. Даже когда я рассказываю историю самой себе, я уверена, что в ней есть определенный смысл или хотя бы определенная форма, которым подчиняется беспорядочная путаница отдельных эпизодов нашей жизни. Большинству людей необходимо верить, что они блуждают в этом хаосе ради какой-то цели, иначе существование утратило бы для них смысл.

Мне бы хотелось жить здесь и сейчас. Мне бы хотелось заботиться только о настоящем и не тащить за собой багаж из прошлого. Я не собираюсь огорчаться по поводу того, что отдельные периоды моей жизни не складываются в историю с последовательной сюжетной линией и закономерным финалом.

Моя жизнь не прекратится даже в случае самоубийства; ей уготована иная участь: амнезия.

 

Terti um quid [4]

 

Признание вороны:

Хоть я и приветствую волшебство,

но я не человек в вороньих перьях,

я ночь, поглощающая солнце.

Из «Басен» Майкла Хэннона

 

 

I