Авторство принадлежит Нехаме Мильсон. 6 страница

— По возможности удовлетворить, — распоряжаюсь я. VIР — это отдельная история, они за свои деньги имеют право требовать и по­лучать.

— Она вас хочет!

— Хорошо. Я зайду.

Я уже в кабинете, переодеваюсь в белый халат и сразу ощущаю себя защищенной, как рыцарь боевыми доспехами. Мне предстоит сражаться на стороне жизни против смерти и ее приспешников, все­возможных недугов — как бы высокопарно это не звучало.

Звонит телефон. Беру трубку. Это начальство, и оно недовольно. Узнаю, что предстоит внеплановая комиссия Минздрава, по чьей-то жалобе. Быть готовыми и во всеоружии. Ладно, нам не привыкать, жаловаться наш народ любит и умеет. Сейчас каждый индивид, не­зависимо от профессии и образования, лучше знает, как лечить, как учить и как управлять страной. Вот и пишут...

Все, день закрутился. Планерка, обход, распоряжения, докумен­тация, текучка. Любезное общение с дамочкой из У1Р-палаты — поч­ти полчаса времени улетело, но все улажено. В коридоре меня ловит Кольцова из пятой палаты — у нее безумные глаза, она просит:

— Боли не уходят! Они ни на минуту не прекращаются! Сделайте что-нибудь!

— Успокойтесь. Идите в палату. Вам нельзя волноваться.

— Что вы меня успокаиваете! Мне все хуже! Я боюсь за ребенка!

— Главное — успокойтесь... Я распоряжусь, доктор к вам зайдет.

Кольцова остается за спиной, я спешу по коридору. Я уже знаю,

что ей не выносить ребенка до положенного срока; выход один — де­лать кесарево сечение, но хотя бы на пару недель позже, чтобы плод успел достаточно сформироваться: тогда больше шансов его выхо­дить. У меня большой стаж и хорошее чутье, в большинстве случаев я предугадываю диагноз и сразу могу сказать, как будет развивать­ся беременность. Но я помалкиваю, потому что правда может только усугубить и без того тревожное положение. А самое печальное, что я далеко не всегда знаю, как помочь.

Когда я начинала работать много лет назад, патологии беремен­ности, разумеется, наблюдались, но их было куда меньше. Сейчас — да, конвейер. Здоровая женщина, без проблем вынашивающая и ро­жающая ребенка, становится скорее исключением, нежели правилом. В основном все нуждаются в медпомощи. Неправильное предлежание плода, гипертонус матки, токсикозы и отрицательный резус-фактор кажутся старыми добрыми знакомыми — хоть и неприятными, но по­нятными, с ними можно договориться и справиться. Но не они сейчас преобладают. По моим наблюдениям, внематочные, самопроизволь­ные аборты, невынашивание стремительно выходят на первый план. О бесплодии я уже вообще не говорю — повальное бедствие. Матери не могут зачать и выносить своих детей. И хоть я медик и материалист до мозга костей, привыкла опираться на строго выверенные научные данные, иногда мне приходит в голову бредовая мысль: дети просто больше не хотят рождаться. Вот так вот, «верхи не могут, а низы не хотят», а мы, медики, должны изыскать способ примирить этот вну­тренний конфликт и сделать так, чтобы все началось и закончилось хорошо, и нам это по большей части удается.

Аа-а-а-а-а!!! Нет, нет, нет!!! —слышу я крик в коридоре. Потом топот ног, крик становится глуше... затихает. Послеродовой психоз. Так бывает. К сожалению, теперь куда чаше, нежели во времена, когда моя карьера акушера-гинеколога только начиналась.

Слышать это тяжело. Я слишком хорошо знаю биохимию организ­ма будущей мамочки, которая вся настроена на двоих. А если один из этих двоих внезапно перестает существовать, нужно время, чтобы все ещё раз перестроилось. Плюс стресс, плюс боли, плюс переживания, плюс чувство вины... из всего этого и прорастает послеродовой пси­хоз. До революции в госпиталях были сестры милосердия, из мона­хинь. Они помогали, утешали, разговаривали, читали книжки, в конце концов... Сейчас этого нет. А психолог один на всю клинику — больше по штату не положено. Да и методики у клинических психологов при­думаны скорее для западного склада ума, загадочной русской душе зачастую ими не поможешь. Психолог же не Господь Бог, впрочем, как и врач... А вот как раз вера (истинная, истовая!) помогла бы в самой тяжелой психологической ситуации, но кто сейчас ищет в этом опору и поддержку...

На столе, в папке для бумаг, докладная: палатная санитарка Белых опять вышла на работу в состоянии сильного алкогольного опьянения, была отстранена от работы, скандалила, не хотела покидать отделе­ние... вот вам и новый повод для жалобы. Белых придется увольнять, никакие выговоры и увещевания на нее не действуют. Текучка среди младшего медицинского персонала страшная — зарплаты невеликие, работа тяжелая. Теперь придется затыкать дыры, пересматривать гра­фик, искать подмену, пока не найдем кого-то на место Белых, ведь в отделении должна быть чистота, идеальная чи-сто-та!

Дверь кабинета распахивается, в нее решительно врывается Мар­чук из пятнадцатой палаты.

— Что у меня? — сверкая глазами, спрашивает она. — Почему мне никто ничего не говорит? Не смейте скрывать! Я должна знать!

У Марчук выявлено новообразование. Скорее всего, злокаче­ственное. Она поздно встала на учет, поэтому и опухоль замечена поздно — плоду уже двадцать недель. Но гистология еще не пришла, и я пока воздержусь от диагнозов и прогнозов. Вот когда будут все результаты обследования, тогда и будем принимать решение.

— У меня дочке семь лет, я ее одна воспитываю. — Глаза Марчук наливаются слезами. — Что у меня, скажите, ну пожалуйста!

Разговариваю, уговариваю, увещеваю нарочито ровным, даже скучным голосом. «Надо потерпеть. Не надо раньше времени панико­вать. Я все равно пока ничего не могу сказать. Я же не рентген! До­ждемся результатов, потом поговорим. Идите, отдыхайте».

Марчук уходит, вроде успокоилась, больше не паникует. Я взяла ее панику на себя. Но, в отличие от нее, я-то точно знаю, что причины для паники очень даже есть... Но и надежда — тоже есть, так что бу­дем надеяться.

— Елена Сергеевна, там к вам родственники Мурашовой...

— Через пять минут, хорошо? Мне нужно всего пять минут...

Пять минут мне нужно, чтобы подготовиться к тяжелому разго­вору. Врач ВСЕГДА испытывает чувство вины в случае смерти боль­ного. Независимо от того, мог он что-либо сделать или нет. Зачастую это основной «камень преткновения» для врача — когда ему сложно общаться с родственниками умершего. Мамочки, потерявшие детей, тоже испытывают чувство вины, а если оно становится огромным до невыносимости, направляют его на нас, врачей. Обвинения — как стрелы, а зашита от них — белый халат. Ну и, конечно же, правило: НЕ ВКЛЮЧАТЬСЯ. Поэтому мы все стараемся выключать эмоции по максимуму.

Мурашова умерла вчера, во время родов: сердце не выдержало. А ребеночка спасли, мальчик, лежит в кювезе, под наблюдением. Дол­жен жить. А я должна поговорить с родственниками, объяснить им все, морально поддержать. Или выслушать их горячечные обвинения — и такое может быть. Должны были спасти, но не спасли. А у нее, трид­цатилетней женщины, было вконец изношенное сердце, как у глубокой старухи — когда только и успела его так истрепать? Разумеется, она о своем заболевании знала (не могла не знать!) и была предупреждена обо всех возможных осложнениях. Но когда женщина хочет родить, она никого не слушает. А мы не боги, хотя иногда нам и удается сотво­рить чудо. Но в ее случае ничего нельзя было поделать. Только вот как объяснить все это убитым горем родным? Господи, дай мне сил...

— Вы — черствая, бездушная кукла! У вас на лице ничего не от­ражается! Вы же клятву Гиппократа давали, как вы можете! Вы должны были ее спасти! Вы не врачи, вы вредители! — кричит мне кто-то из Мурашовых.

Да, у меня на лице ничего не отражается. Зато у меня все отража­ется на душе. Она сейчас корчится и плачет. Она хотела бы провожать счастливых мамочек с сопящими свертками на руках, перевязанными розовыми и голубыми ленточками, и получать букеты от обалдело­ растерянных от радости отцов. Она хотела бы победно рапортовать о том, что здоровье женщин с каждым днем укрепляется, динамика у всех положительная, а медстатистика обнадеживает. Она тонкая и нежная, моя душа, она любит жизнь. И мне приходится прятать ее за толстой коркой профессиональной невозмутимости и уравновешен­ности, чтобы не перегореть, не надломиться, не согнуться под эти гру­зом, а завтра снова прийти на работу и руководить, лечить, спасать... а еще надеяться и верить.

* * *

... Господи, да что же это! Я уже не понимаю, кто я — женщина по имени Евгения, потерявшая двух своих детей, или пожилой док­тор Сушнякова Е. С., пять дней в неделю проводящая среди болезней и боли и видящая гораздо больше горя, чем я могла бы вынести. Плохо и так, и эдак. Все как-то смешалось в моей бедной голове.

И теперь мне (нет, не Жене — доктору Сушняковой!) хочется за­кричать: «Да поймите же вы: мы, врачи тоже живые люди! Да, многие из нас далеки от душевных проблем пациентов, но это — вынужден­ная мера. Это делает нас психологически устойчивыми к профессио­нальным нагрузкам (а они, поверьте, часто поистине запредельные), а внешне это выглядит как эмоциональная черствость к переживани­ям людей. Нам приходится отключать чувства, чтобы вас лечить, ина­че мы просто не выдержим! Простите, если сможете...»

Похоже, я все-таки закричала (или заплакала?), потому что Злая Сказочница мигом возвращает меня в реальность.

— Все, Жень, все. Путешествие окончено. Возвращайся в «здесь и сейчас».

Я возвращаюсь. Сижу, пытаюсь успокоить дыхание. Путешествие «по ту сторону баррикад» оказалось не простым. Да, хорошо обви­нять врачей, когда ты сам пациент. Но когда побываешь в их шкуре... «Смогла бы я так работать?» — задаю я себе вопрос и сама же катего­рически отвечаю: «Нет. Не смогла бы».

— Правда жизни состоит в том, что жизненные ситуации, с кото­рыми приходят пациенты в клинику, — вне компетенции врачей, ко­торые там работают, — тихо говорит мне Сказочница. — Задача вра­ча — оказать адекватную помощь организму в сложившихся условиях. Целостная человеческая личность разбивается в медицинском созна­нии на части: жалобы, симптоматика, диагноз, лечение. Это — про­фессиональная необходимость! Все остальное — сверхурочно и если силы останутся. Жизненная ситуация человека, его переживания, вся эта сентиментальная область — все-таки удел родственников, друзей, психологов и священников. Ты понимаешь?

Я понимаю. Теперь — да. Я сейчас ясно вижу, почему люди в та­ких местах вынуждены стать черствыми: иначе они не выживут в по­стоянном мире боли и страданий. И люди, которые в больницах рабо­тают, — это, по большей части, крепкие профессионалы. Но на душе от такой работы появляются грубые мозоли, чтобы была возможность не сгореть, еще кого-то лечить и еще кого-то спасать.

— И еще, я думаю, мы... они боятся ПРИВЫКАТЬ, — вслух рас­суждаю я. — Ведь когда устанавливаются теплые, доверительные от­ношения, возникает эмоциональная связь, и ты начинаешь переживать за человека. А сейчас очень мало женщин рожают без проблем, почти у всех что-нибудь да есть, если не патология, то просто отклонения. За всех переживать — сколько же они протянут, врачи-то? Вот и дис­танцируются, защищаются от горя.

— Верно мыслишь, — отзывается Сказочница. — Так что не суди врачей, девочка. Тут как в старом анекдоте про салун на Диком Западе: «Не стреляйте в пианиста: он играет, как может». Мы сейчас живем на Диком Востоке — период такой. Все у нас «играют, как могут», и вра­чи — не исключение. Так что не суди, не надо. Это путь в никуда. Они работают, насколько их хватает, а требовать от них душевности... ну, не входит это в должностную инструкцию! И пусть нас простят те, кто подходит к своей работе по-другому и вкладывает в нее всю душу и на­ходит в себе силы на добрые слова и человеческое участие. Я знаю, что такие есть в каждой клинике, в любом городе, и дай Бог, чтобы впредь только такие тебе и попадались. Все изменилось, поверь.

Да, все изменилось. Что-то перевернулось в моей душе. До сих пор я требовала сочувствия к себе, теперь я (может быть, впервые в жизни!) испытала сочувствие к врачам.

— И что ты будешь делать? — спрашивает Сказочница. — Что ты вынесла из «дела о врачах-вредителях»?

— Не стоит их обвинять. От этого все равно ничего не изменит­ся. Не стоит ждать от них того, что они все равно не могут (или не готовы) дать. Надо быть сильной и рассчитывать на себя, а полагаться можно на Бога. Или на Высшие Силы. В общем, кто во что верит. Во­обще не имеет смысла надеяться на кого-то другого: ведь от них мало что зависит, даже если они врачи. Сейчас я это понимаю.

А я тебе больше скажу, — говорит мне она. — Все, что появ­ляется в нашей жизни, — «по образу и подобию». Ты создала для себя очень неприятный образ «врача-вредителя». Ты наделила его особыми качествами: «черствый», «сухой», «невнимательный», «непрофессио­нальный», «грубый». Ну так, солнце мое, считай, что твой заказ принят к исполнению! Такие медики, к сожалению, есть. Именно такие тебе и бу­дут попадаться. Более того, в ЛЮБОМ докторе ты будешь искать и на­ходить именно эти черты. Других ты просто не увидишь. Мой тебе совет: хочешь получить другой результат — пойди другим путем. Создай себе образ «хорошего врача». Придумай, каким ты хотела бы видеть его! И на­чинай его заранее любить. Любовь, которая послана нами, обязательно возвращается в многочисленных отражениях. Ты начнешь притягивать к себе совершенно других специалистов. И даже тех, которых ты раньше осуждала, увидишь в новом свете. В свете любви все кажутся очень при­влекательными и симпатичными! Попробуй — сама удивишься.

— Я обязательно попробую, — обещаю я.

Циничное равнодушие... преступная халатность... безразличие к результату... профессиональная безграмотность... дутые автори­теты... обычная невнимательность... да, это все существует! Но оно пройдет мимо, не задев меня. Я больше никогда не стану мыслями, страхами и действиями притягивать к себе ЭТО. И даже если оно вой­дет в мою жизнь, я сумею дать отпор, смогу выстоять. Я это точно знаю! Моя судьба, мое материнство, мой ребенок нужны и интересны в первую очередь мне самой, и я сделаю все возможное и невозмож­ное, чтобы все сбылось.

Я сделала ещё один шаг в свое счастливое будущее. Я буду ста­раться не терять голову, молиться и уповать на то, что мне посылают свыше посильные испытания. Жизненный путь у каждого человека не прост. Никто не знает, где запнется и что будет самым тяжелым ис­пытанием. И будь ты врач, или пациент, или родственник — только с верой в душе можно пройти достойно ВСЕ, абсолютно все.

Глава 13.

МОЯ ПЕРВАЯ СКАЗКА

Свершилось!!! Я написала свою первую сказку.

Это случилось после того, как я побывала в шкуре «врача-вреди- теля». Из этого путешествия я поняла, что теперь мы никогда не будем по разные стороны баррикад — я не стану противопоставлять себя тем, кто пытается мне помочь, теперь мы заодно. Это меня воодуше­вило: словно тучи разошлись, и надо мной раскинулось безоблачное небо. И я, осмыслив совет Злой Сказочницы, поставила себе задачу: собственноручно создать, придумать образ «хорошего доктора» — вдумчивого, внимательного специалиста, такого, у кого чувства не от­ключены, а душевные мозоли еще не наросли (или уже отпали?). Так родилось мое первое произведение (честное слово, до этого я о ли­тературном творчестве и не помышляла!). По правде сказать, я вовсе не думала сочинять именно сказку, это как-то само вышло. Я как раз намазала лицо и руки питательным кремом, сделала маску для волос, присела к столу, и... из меня полились слова и образы, и я не остано­вилась, пока не поставила последнюю точку. Сказку свою я назвала:

Безоблачная палата

Хорошо, когда рядом есть настоящие друзья! Моя Ирка, на- пример. ведь это она притащила мне то самое средство для волос, с которого и начались в моей жизни самые не­вероятные чудеса. Дело в том, что случился у меня мрачный период, называется «жизнь после развода». То депрессия, то агрессия, то все вместе — в общем, все плохо. Сами понимаете, с каждым бывает. В голове все время кру­тились тревожные мысли, потому что я постоянно напряженно думала, как же мне из всего этого выбираться? Ну, видать, и напрягалась — мои волосы обелились и стали дружно покидать привычные места оби­тания. Я сразу и не заметила, а вот Ирка — ла. Приходит ко мне, вся такая озабоченная, и говорит:

— Ну, все, подруга! Хочешь переживать — переживай на здоровье, только волосы здесь причем? Ты и так у нас несчастная женщина, а если ещё и лысая будешь — этого я не переживу: во-первых, как про­фессиональный парикмахер, а во-вторых, потому, что у меня на «ужа­стики» аллергия. Так что давай если не тебя, то хоть волосы спасем!

— Волосы? А что с волосами? — обеспокоилась я. Посмотрела в зеркало, а там — мама дорогая! — А-а-а!!! — завопила я, хватаясь за остатки былой роскоши. — Нет, нет, нет, я этого не переживу!

— Переживешь, — говорит Ирка. — Потому что я твоим волосам подарочек принесла. Вот тебе эфирное масло, чтобы твоя голова для волос попривлекательнее стала. Через два дня на третий наносить на тридцать минут, потом смываешь — и все.

— Что — все? — спрашиваю.

— Вообще все. Новая жизнь у тебя начнется. Тебе потом и гру­стить не захочется, потому что масло чудодейственное, из Таиланла привезенное. Контрафактная продукция! Знаешь, сколько стоит?

Ирка сказала, сколько, — я аж поперхнулась: ну, за такую иену и я бы чудодейственной была.

— Ладно-ладно, выдохни и проморгайся, это тебе от меня в подарок, — поспешила уточнить Ирка. — А то знаю я вас, депрессивных, из всего проблему сотворите, лаже там, где ее нет и быть не может. А у тебя сейчас одна настоящая проблема — выпадение волос.

В общем, благодаря Ирке я как-то отвлеклась от своих неразреши­мых проблем, вернее, переключилась, потому что волосы для женщины

все равно важнее. Тем более что Ирка решила, что я так дорого стою, а это приятно!

Вообще-то Ирка всегда пытается меня растормошить, вселить в меня здоровый оптимизм и веру в лучшее, но я всегда сопротивляюсь, мне слова — как об стенку горох. А вот масло — это что-то новенькое. Пожалуй, стоит попробовать.

Вечером открываю коробочку — там три капсулки, красивые та­кие. Ага, значит, по капсуле на раз. Ну, приступим! Вскрыла одну, при­нюхиваюсь... аромат просто замечательный, легкий, воздушный, очень вкусный... вот бы духи такие приобрести... интересно, как называется? Но на упаковке только иероглифы какие-то, ничего не понять. Ладно, потом у Ирки спрошу.

Вот я этим маслом всю голову щедро сдобрила, в остатки волос втерла, накрыла для верности пакетом и сверху лыжную шапку нахло­бучила. Смотрю в зеркало: красавица, конечно, — аж жуть берет! Но красота требует жертв, а меня все равно никто не видит — кого стес­няться? Так, Ирка сказала, что наносить на тридцать минут, но нееет, раз уж за это заплачены такие бешеные деньги, я посплю с маслицем всю ночь, чтобы эффект по полной программе проявился.

С тем я и задремала, и вдруг... кто-то приятным голосом говорит нал ухом:

— Здравствуйте! Вы — в эфире!

Я от неожиданности подскочила и не пойму: что, кто, в каком ещё эфире??? Глядь, а вокруг-то обстановочка радикально поменялась: на­хожусь я в палате какой-то клиники, причем явно элитной: все такое бело-перламутровое, сияющее-сверкающее, потолок с подсветкой, оборудование суперсовременное, поодаль медсестры деловито суетят­ся, все как на подбор красавицы с ногами метр пятнадцать, а халатики у медсестёр смешные, сдали крылышки с моторчиком... может, уни­форма такая, для детского отделения?

Моргаю и пытаюсь понять, как я сюда попала, и брякаю первое, что приходит в голову:

— Я что, заболела?

Медсестры в смешных халатиках замерли и ко мне повернулись, а лица такие удивлённые! А потом одна на кнопочку нажимает и гово­рит:

— Доктор Сон, зайдите, пожалуйста, в Безоблачную палату, тут что-то необыкновенное!

Пациентка проснулась! Вопросы залает!

Доктор Сон... Ну и фамилия! Наверное, таиландская? Ла, скорее всего, какой-нибудь Сон Лу Хван... Но девушка по-русски говорила, значит, уж как-нибудь поймем друг друга.

А тут и мой Сон Лу Хван явился, и я снова удивилась. Больше всего он был похож на Айболита — невысокий, полноватый, щечки румяные и нос картошкой — приятный такой доктор, располагающий к себе. Но вот одет он был странно, в белый пушистый халат. При своей округлой комплекции очень напоминал кучевое облачко.

— Доктор, а где это я? И как тут оказалась? — растерянно озира­ясь, спросила я.

Но он, казалось, был поражен не меньше меня.

— Красавица моя, что у вас на голове?

Я трогаю руками свою голову и понимаю, что у меня шапка с паке­том, а пол ней Иркино масло из

Таиланла. Зеркала нет, но я представляю, как нелепо я сейчас выгляжу!

— Понимаете, я лома была, маску для волос сделала, — торопли­во начинаю я.

— Не волнуйтесь, вы и сейчас лома, — перебивает меня доктор.

— Как лома? Это не мой лом! — вот тут я и вправду начинаю нерв­ничать. — Мой лом выглядит совсем не так, и вообще...

Тут доктор Сон принюхался к аромату, исходившему от моей голо­вы, и изумленно произнес:

— Но позвольте-позвольте... Разрешите снять ваш колпачок...Вот так, ла... Ага, понятно! Вы, красавица, намазали голову маслом «Эн- джел»? А затем, видимо, уснули?

— Так оно и было, — подтвердила я.

— Тогда все ясно! Видите ли, это очень редкое эфирное масло... у него особенные свойства. И теперь вы — в эфире!

— Это где? На радиостанции, что ли?

— Ла нет же! Эфир — это особенное место, куда душа улетает во время сна.

— А! Так я сплю?

— Не совсем спите. То есть лаже совсем не спите! Тело-то спит, а вот вы сами... Благодаря маслу вы — в эфире, причем в осознанном бодрствующем состоянии, это совершенно уникальный случай! Так что, голубушка, пока масло не выветрится окончательно с вашей головы, вы будете все слышать и понимать.

— А потом? — я просто не верила своим глазам и своим ушам, но все было очень похоже на действительность.

— А потом вы пройдете по укороченной программе еженочный сеанс «Курс Терапии Нового

Дня», который я вам прописал с момента вашего развода, и проснетесь у себя лома. Надеюсь, что в бодром со­стоянии и хорошем настроении.

— Доктор, — взмолилась я, — объясните мне толком. Я ничего не понимаю. Это все-таки клиника? Или это что? И где оно находится?

— Ах, моя дорогая! Как бы это получше объяснить... Вы в Городе Снов, куда все люди во время сна попадают. Но, учитывая ваше ду­шевное состояние, пока не в самом городе, а в пригороде, в Клинике Города Снов, на излечении.

— Так я все-таки заболела?

— Ла, и уже довольно давно. Физические заболевания лечат в зем­ных клиниках, а мы специализируемся на душевных. Помогаем перене­сти горе, вот так.

Тут я вспомнила о своем горе и мигом опечалилась. В тот же мо­мент какой-то аппарат тревожно запищал.

— Ну вот, опять показатели ухудшились, — расстроился доктор. — Зачем же вы себя так терзаете?

— терзаю?

— Конечно! Все люли сейчас в Городе Снов, летают, общаются, во­площают свои самые смелые мечты, а вы, дорогая, все в клинике у нас лежите, в Безоблачной Палате. Переносите и переносите свое горе, а видимых улучшений нет.

— Так как же я его перенесу, если оно такое непереносимое?

— То-то пол его тяжестью вы так поникли...Ну ничего, вылечим! Еще будете летать и мечтать!

— А как вы меня лечите?

— Пока человек спит, мы чистим все его мысли, вливаем пози­тивные энергии — батарейки, так сказать, меняем. Вот как и с вами: почистим — вроде все хорошо: начинаете ходить с расправленными плечами, даже морщинки разглаживаются. А под утро, перед пробуждением, вы хвать свое горе под мышку — и назад в свою действительность, серую и мрачную.

— Разве я так делаю???

— Увы! Ла и не только вы — многие. Лежат в нашей клинике те, кто в горе своем застрял и решил, что надо его всю жизнь нести. А о том, что они его в каждый новый день переносят, и не думают совсем.

— Л как его нести надо?

— А никак не надо! Оставьте свое горе, зачем оно вам?

— да я бы и рада но как?

—А вы доверьтесь нам! Ведь наши сотрудники каждую ночь отделяют жизнь от горя, сны ваши очищают. Небесные доктора делают все возмож­ное и невозможное, сон ведь — лучшее лекарство, вот и лечим, так ска­зать, по полной программе, согласно самым передовым методикам. кто зарядку

делает — тому бонус: дополнительный заряд энергии.ведь не зря говорят: утро вечера мудренее, или, например, что с мыслью надо поспать, и решение само прилет, при­чем правильное. А иногда некоторые наши феюшки, самые опытные, оста­ются на краю кровати, чтобы человек при пробуждении их сквозь ресницы увидел. Только тут время очень правильно нужно рассчитать, чтобы не ис­пугать человека, пусть останется только воспоминание и вдохновение.

— Ия так хочу! Чтобы утром фея на краешке кровати сплела! — попросила я.

— Так и будет. Стоит только поверить в чудеса! Доктор Сон что угодно вылечит, и не сомневайтесь.

Вот на этом месте я сказку решила пока приостановить, потому что у меня от таких грандиозных свершений и так голова кругом шла. Перечитала то, что написала, — о господи, о чем это я? Куда меня не­сет? И все ли у меня в порядке с головой? Нет, надо бы с моей Злой Сказочницей посоветоваться...

— Скажите, откуда я все это взяла? — в легкой панике спросила я. — Какое-то масло чудодейственное... Небесная клиника... Доктор Сон... Я просто в шоке, я же ни о чем таком и не думала! А вот взя­ло — и написалось...

— Каналы почистились, — будничным голосом сообщила Злая Сказочница. — Чего удивляться? Раньше у тебя в голове всякая ду­рость варилась, а теперь освободилось место для сказок.

— Но это не опасно?

— Да уж не опаснее, чем себя травить плохими мыслями. Тебе что, плохо? Как самочувствие-то?

— Хорошее самочувствие, — прислушавшись к себе, доложила я. — И хочется написать продолжение. Я тогда чего-то испугалась и сказку наскоро свернула. Но у меня впечатление, что сказка еще не до конца родилась.

— Испугалась она, — проворчала Злая Сказочница. — Как дурью маяться да тоску зеленую распространять — они ничего не боятся. А как высшие каналы откроются — сразу: «Оооой, страшно!».

— А это точно были высшие каналы?

— Еще бы! Сказки по другим не транслируются. Кстати, совет: когда почувствуешь, что сказка рождается, не тяни, бросай все дела и записывай. Это как процесс родов — ни отложить, ни приостано­вить. Зато, когда родится — сплошное удовольствие!

— Вы, что ли, относитесь к сказкам, как к детям? — удивилась я.

— А как же еще? Конечно. Все, что ты сотворила, — твои детища. А ты для них — и Родитель, и Творец, и Создатель.

— Я родила сказку... Надо же! — подивилась я. — Но все-таки, все-таки... Почему такой сюжет? Почему действие происходит во сне? Вы не знаете?

— Знаю. Но не скажу! — с удовольствием сообщила Сказочни­ца. — Допиши сказку — сама все узнаешь. Доктор Сон тебе всё-о-о-о расскажет!

А что? И спрошу! Сегодня же вечером попробую написать про­должение... Интересно же, что там было дальше!

Глава 14.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ГОРОД СНОВ

Оказывается, вдохновение — штука капризная и является далеко не всегда. Потому что, когда через пару дней я села за сказку, вдруг обнаружилось, что писать мне нечего. В голове было пусто и гулко. Я дважды перечитала то, что написала раньше, — и ничего не про­изошло. Выпила чайку — ничего не изменилось. Попробовала выду­мывать «из головы» — не выдумывалось. Сказочнице звонить пока не хотелось — не могу же я всю жизнь опираться на ее авторитет! Да и опять, наверное, язвить будет...

— Эй, Вдохновение! Ты где? — негромко позвала я. — Приходи, натворим что-нибудь!

Вдохновение не отзывалось. Просто игнорировало меня!

— Ну и ладно! — надулась я. — Подумаешь! Не больно-то и хоте­лось...

Вдохновение никак не отозвалось, поэтому я, поразмыслив, мах­нула на него рукой и отправилась принять ванну. Напустила пены, на­сыпала ароматической соли, приладила на лицо косметическую маску и улеглась. И вот в самый неподходящий момент, когда я, зажмурив глаза, нежилась в теплой водичке, меня вдруг «накрыло». Да так, что я аж подскочила. Впечатление было, что Вдохновение влетело, как опаз­дывающий студент, роняя на ходу тетрадки и шпаргалки.

Эй! Ты что? Я сейчас занята водными процедурами! — строго сказала я. Но не тут-то было: Вдохновение хотело творить, причем не­медленно. Но под рукой не было ни ручки, ни бумаги, ни даже дикто­фона. А писать хотелось так, что даже ладошки зачесались! «Так вот ты какой, творческий зуд!» — пробормотала я, хватаясь за полотенце.

Через две минуты, наскоро вытершись и укутавшись в теплый банный халат, я уже лихорадочно строчила продолжение своей сказки про Город Снов. Мне ничего не приходилось придумывать — я просто записывала, как стенографистка, как будто мне кто-то диктовал.