Апрель 1943 -февраль 1944г.

НАЧАЛО

 

Девятый класс окончен лишь вчера.

Окончу ли когда-нибудь десятый?

Каникулы - счастливая пора.

И вдруг - траншея, карабин, гранаты,

 

И над рекой до тла сгоревший дом,

Сосед по парте навсегда потерян.

Я путаюсь беспомощно во всем,

Что невозможно школьной меркой мерить.

 

До самой смерти буду вспоминать:

Лежали блики на изломах мела,

Как новенькая школьная тетрадь,

Над полем боя небо голубело,

 

Окоп мой под цветущей бузиной,

Стрижей пискливых пролетела стайка,

И облако сверкало белизной,

Совсем как без чернил "невыливайка".

 

Но пальцем с фиолетовым пятном,

Следом диктантов и работ контрольных,

Нажав крючок, подумал я о том,

Что начинаю счет уже не школьный.

Июль 1941 г.

 

 

РУСУДАН

 

Мне не забыть точеные черты

И робость полудетских прикасаний

И голос твой, когда читаешь ты

Самозабвенно "Вепхнис тхеосани".*

 

Твоя рука дрожит в моей руке.

В твоих глазах тревога: не шучу ли.

А над горами где-то вдалеке

Гортанное трепещет креманчули.

 

О, если бы поверить ты могла,

Как уходить я не хочу отсюда,

Где в эвкалиптах дремлют облака,

Где так тепло меня встречают люди.

 

Да, это правда, не зовут меня,

Но шарит луч в ночном батумском небе,

И тяжкими кувалдами гремя,

Готовят бронепоезд в Натанеби.

 

И если в мандариновом саду

Я вдруг тебе кажусь чужим и строгим,

Пойми,

Ведь я опять на фронт уйду.

Я должен,

Чемо геноцвали гого**.

 

Не обещаю, что когда-нибудь...

Мне лгать ни честь ни сердце не велели.

Ты лучше просто паренька забудь,

Влюбленного в тебя. И в Руставели.

Весна 1942 г.

 

*"Витязь в тигровой шкуре".

** Моя любимая девушка (груз.)

 

 

ИЗ РАЗВЕДКИ

 

Чего-то волосы под каской шевелятся.

Должно быть, ветер продувает каску.

Скорее бы до бруствера добраться.

За ним так много доброты и ласки.

Июль 1942 г.

 

ОСВЕТИТЕЛЬНАЯ РАКЕТА

 

Из проклятой немецкой траншеи

слепящим огнем

Вдруг ракета рванулась.

И замерла, сжалась нейтралка.

Звезды разом погасли.

И стали виднее, чем днем,

Опаленные ветви дубов

и за нами ничейная балка.

Подлый страх продавил моим телом

гранитный бугор.

Как ракета, горела во мне

негасимая ярость.

Никогда еще так

не хотелось убить мне того,

Кто для темного дела повесил

такую вот яркость.

Июль 1942 г.

 

ЖАЖДА

 

Воздух - крутой кипяток.

В глазах огневые круги.

Воды последний глоток

Я отдал сегодня другу.

А друг все равно...

И сейчас

Меня сожаление мучит:

Глотком тем его не спас.

Себе бы оставить лучше.

Но если сожжет меня зной

И пуля меня окровавит,

Товарищ полуживой

Плечо мне свое подставит.

Я выплюнул горькую пыль,

Скребущую горло,

Без влаги,

Я выбросил в душный ковыль

Ненужную флягу.

Август 1942 г.

 

Й КИЛОМЕТРОВЫЙ СТОЛБ

 

СЕВЕРО-КАВКАЗСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ

 

ДОРОГИ.

 

Маслины красивы под ветром.

Сверкают лиловые горы.

Но мрачный отсчет километров

Заметил я у семафора.

 

Не снится километровый,

Увы, этот столб мне не снится.

Шестьсот сорок семь до Ростова,

А сколько еще до границы!

 

Я знаю, что вспомнят когда-то,

Как сутки казались нам веком,

Как насмерть стояли солдаты

Вот здесь, у подножья Казбека.

 

...Противны мне, честное слово,

Белесые листья маслины.

Шестьсот сорок семь до Ростова,

А Сколько еще до Берлина!

Октябрь 1942 г.

 

Воздух вздрогнул.

Выстрел.

Дым.

На старых деревьях

обрублены сучья.

А я еще жив.

А я невредим.

Случай?

Октябрь 1942 г.

 

СОСЕДУ ПО КОЙКЕ.

 

Удар болванки...

Там...

Когда-то...

И счет разбитым позвонкам

Ведет хирург из медсанбата.

По запахам и по звонкам

Он узнает свою палату.

Жена не пишет.

Что ж, она...

Такой вот муж не многим нужен.

Нашла себе другого мужа.

Она не мать.

Она - жена.

Но знай,

Что есть еще друзья

В мужском содружестве железном.

И значит - раскисать нельзя.

И надо жить

И быть полезным.

Декабрь 1942 г.

 

Я не мечтаю о дарах природы,

Не грежу об амброзии тайком.

Краюху мне бы теплую из пода

И чтобы не был этот хлеб пайком.

Февраль 1943 г.

 

И даже если беспредельно плохо,

И даже если нет надежды жить,

И даже если неба только крохи

Еще успеешь в люке уловить,

И даже если танк в огне и в дыме,

И миг еще - и ты уже эфир,

Мелькнет в сознанье:

Танками другими

Планете завоеван будет мир.

Лето 1943 г.

 

Сгоревший танк

на выжженом пригорке.

Кружат над полем

черные грачи.

Тянуть на слом

в утиль

тридцатьчетверку

Идут с надрывным стоном тягачи.

 

Что для страны

десяток тонн металла?

Не требует бугор

благоустройства.

Я вас прошу,

чтоб вечно здесь стояла

Машина эта -

памятник геройству.

Лето 1943 г.

 

КУРСАНТ.

 

(Уцелевшие отрывки из поэмы).

Мой товарищ, мы странное семя

В диких зарослях матерных слов.

Нас в другое пространство и время

Черным смерчем войны занесло.

Ни к чему здесь ума наличность,

Даже будь он, не нужен талант.

Обкарнали меня. Я не личность.

Я сегодня "товарищ курсант".

Притираюсь к среде понемножку,

Упрощаю привычки и слог.

В голенище - столовую ложку,

А в карман - все для чистки сапог.

Вонь портянок - казарма родная -

Вся планета моя и весь век.

Но порой я, стыдясь, вспоминаю,

Что я все же чуть-чуть человек.

То есть был. Не чурбаны, а люди

Украину прошли и Кавказ.

Мой товарищ, ты помнишь откуда

В эти джунгли забросило нас?

Ты помнишь?

Там, Казбек лилово-белый,

Щемящая краса терских стремнин

И песни смерти... Как она нам пела

Мелодии снарядов, пуль и мин.

Ты помнишь?

Боль палаты госпитальной

В окно втекала и в дверную щель.

И взгляд сестры прощальный и печальный,

Когда я влез в помятую шинель.

Январский Каспий. Волны нас швыряли.

Три дня в снегу, в неистовстве ветров.

А мы портвейн ворованый вливали

В голодное промерзшее нутро.

Полз товарняк в песках Туркменистана.

Пустых манерок стука не унять.

А мы с тобой за хлеб и за сметану

Меняли все, что можно обменять.

И вот Чирчик.

Курсантская рутина.

Вожденье танков. Огневой тренаж.

Мы воровать с бахчей неутомимо

Шныряем в Майский через Игрек-Аш.

И день за днем: "Налево!" и "Направо!"

А где-то фронт. Без нас. А жизнь бежит.

И мой портрет чуть-чуть не по уставу

Казненью командиром подлежит.

............................

Рано утром, еще до занятий

Мы уже без приклада винтовка.

Нам и пол послужил бы кроватью,

Но сегодня политподготовка,

И глубокие мягкие кресла

Нашей Ленинской комнаты мебель,

И курсанты вместили в них чресла,

Словно ангелы - в тучки на небе.

Для курсанта и штык - подголовник.

Ну, а здесь так удобно, так славно!

Но втыкает наряды полковник

(Полковой комиссар лишь недавно).

Потому, применив способ старый,

Незаметный, в убогом убранстве,

На полу у сапог комиссара

Я устроился в мертвом пространстве.

Хоть я весь до костей комсомолец,

Прикорнул, недосып досыпая.

И гудит комиссар-богомолец,

Забивает на темени сваи.

Я готов изучать неустанно

Все, что может в бою пригодиться.

Но на кой...? Продолжать я не стану:

Вдруг услышат чиновные лица.

..................................

Сапоги - дерьмо им название.

Гимнастерка моя альбинос.

Я еще до первичного звания

Не дожил, не дозрел, не дорос.

Не замечен я даже босячками,

Так внешность моя хороша.

У меня лишь еще не запачканы

Подворотничок и душа.

Мне бы девушки славной участие,

Тихой нежности ласковый цвет, Мне бы...

Много ли надо для счастья мне?

Видно, много, коль счастья нет.

...............................

Случайное знакомство. Продолженье.

И нет преград. И все на свете за.

И вдруг, -

Зачем?! -

В последнее мгновенье

Мораль свои включила тормоза.

За девственность, наивность, простодушье

Что я могу взамен ей подарить?

И подавляю сладкое удушье,

И обрываю трепетную нить,

И прячусь за стеною невидимой,

Какую-то причину оброня.

Я знаю, как ужасно уязвимы

Не только жизнь, но дизель и броня.

А после злюсь, что плохо притираюсь,

Хотя два года службы на горбу.

Со всеми пью, ворую, матюкаюсь,

Так почему не преступил табу?

Не знаешь?

Врешь!

Ведь это знанье горько.

Ответ ломает призрачный покой:

Увы, не сапоги, не гимнастерка,

А просто я какой-то не такой.

...............................

Нет времени для глупых размышлений,

Что я не стану гордостью народа.

Пишу поэму местного значения

Для роты только или лишь для взвода.

 

Мечтаю не о дивах царскосельских,

А как бы кашей расщедрилась кухня.

И нет во взводе мальчиков лицейских -

Кирюша ведь не Пущин и не Кюхля.

 

Не знаю ни Платона ни Сократа,

Ни языка ни одного толково.

Зато по части бранных слов и мата

Заткну за пояс запросто Баркова.

 

Ни няни не имел ни гувернанта.

Сызмала хлеб мой скудный был и горький.

За все дела - погоны лейтенанта,

И те пока еще лежат в каптерке.

 

Так пусть калибр моей поэмы плевый

(Я даже не Кумач, не то что Пушкин),

Зато убьет не пистолет кремневый

Меня -

противотанковая пушка.

...................................

 

Проснувшись, я мечтаю об отбое,

Но в краткий миг пред тем, как в сон свалюсь,

Я вспоминаю о последнем бое

И будущих поэтому боюсь.

Боюсь за жизнь солдат мне подчиненных

(Что свяжет нас в бою - трос или нить?),

Боюсь, раненьем дважды обожженный,

Что не сумею трусость утаить.

Боюсь, хотя последовавшей боли

Я даже не почувствовал в пылу.

Боюсь атаки в городе и в поле,

Но более всего - сидеть в тылу.

По сердцу холод проползает скользкий,

И я постигнуть не могу того,

Что вступят танки в Могилев-Подольский,

А среди них не будет моего.

..................................

Последний раз

в курсантском карауле

И снова в смерти

сатанинский свист.

Я поклонюсь

своей грядущей пуле.

Я не герой,

хотя и фаталист.

На сотни лет

во мне предсмертных стонов,

На тысячи -

искромсанных войной.

Я припаду к Земле

низкопоклонно:

Не торопись меня

как перегной

Впитать в себя.

И не спеши стараться

Вдохнуть меня

в травинку или в лист.

Мне не к лицу

трусливо пригибаться.

Я не герой.

Я только фаталист.

...........................

Мой товарищ,

не странно ли это,

Годовщину

в тылу отмечать?

Скоро снова

чирчикское лето.

Но не нас

оно будет сжигать.

Нам пришлепнут

с просветом погоны.

Нас назначат

на танк иль на взвод.

И в привычных

телячих вагонах,

Словно скот,

повезут на завод,

И вручат нам с тобой

экипажи.

Но сквозь жизнь,

как блестящая нить:

Удалось нам

в училище даже

Человека

в себе сохранить.

.....................

Апрель 1943 -февраль 1944г.

 

Дымом

Все небо

Закрыли гранаты.

А солнце

Блестнет

На мгновенье

В просвете

Так робко,

Как будто оно виновато

В том,

Что творится

На бедной планете.

Июль 1944 г.

 

На фронте не сойдешь с ума едва ли,

Не научившись сразу забывать.

 

Мы из подбитых танков выгребали

Все, что в могилу можно закопать.

Комбриг уперся подбородком в китель.

Я прятал слезы. Хватит. Перестань.

 

А вечером учил меня водитель,

Как правильно танцуют падеспань.

Лето 1944 г.

 

БОЕВЫЕ ПОТЕРИ

 

Это все на нотной бумаге:

Свист и грохот свинцовой вьюги,

Тяжкий шелест поникших флагов

Над могилой лучшего друга,

 

На сосне, перебитой снарядом,

Дятел клювом стучит морзянку,

Старшина экипажу в награду

Водку цедит консервной банкой..

 

Радость, ярость, любовь и муки,

Танк, по башню огнем объятый, -

Все рождало образы, звуки

В юном сердце певца и солдата.

 

В командирской сумке суровой

На виду у смертей и агоний

Вместе с картой километровой

Партитуры его симфоний.

 

И когда над его машиной

Дым взметнулся надгробьем черным,

Не сдержали рыданий мужчины

В пропаленной танкистской форме.

 

Сердце болью огромной сковано.

Слезы горя не растворили.

Может быть, второго Бетховена

Мы сегодня похоронили.

Лето 1944 г.

 

Ни плача я не слышал и ни стона.

Над башнями нагробия огня.

За полчаса не стало батальона.

А я все тот же, кем-то сохраненный.

Быть может, лишь до завтрашнего дня.

Июль 1944 г.

 

Все у меня не по уставу.

Прилип к губам окурок вечный.

Распахнут ворот гимнастерки.

На животе мой "парабеллум",

Не на боку, как у людей.

 

Все у меня не по уставу.

 

Во взводе чинопочитаньем

Не пахнет даже на привалах.

Не забавляемся плененьем:

Убитый враг - оно верней.

 

Все у меня не по уставу.

 

За пазухой гармошка карты,

Хоть место для нее в планшете.

Но занят мой планшет стихами,

Увы, ненужными в бою.

 

Пусть это все не по уставу.

Но я слыву специалистом

В своем цеху уничтоженья.

А именно для этой цели

В тылу уставы создают.

Июль 1944 г.