Глубокое озеро. Восемь километров пути. 9 страница

Глухарей было много, они так же, как и рябчики, почти сразу забыли обо мне. Мать-глухарка слетела с дерева, поквохтала, и к ней по одному спустились с осин и елей ее уже повзрослевшие дети.

На берегу Волчьего ручья я пил вкусный лесной чай и рассуждал…

Зачем волчица грабит чужие угодья, а свои собственные бережет? Зачем отправляется на охоту в дальние углы леса, а не устраивает эту охоту здесь, рядом с логовом? Зачем ей тащить тяжелого глухаря через весь лес, когда точно такую же птицу можно поймать рядом?

Наверное, волчица и поступила бы именно так, как думал я, если бы не жила по своим собственным законам.

Суровый волчий закон гласил: никогда не убивай около своего логова ни зверя, ни птицу, никогда не ссорься со своими ближайшими соседями, не выдавай того места, где подрастают волчата.

Ну, разве поверишь, что вот здесь, где бродят по брусничнику сытые и совсем непуганые глухари, где беспечно порхают рябчики и спокойно пасутся лоси, находится логово серого охотника, который по всем рассказам и сказкам, не умеет щадить ничего живого?

 

Обратно я возвращаюсь уже вечером. На воду Волчьего ручья медленно сползал с болота по-летнему не очень густой, но уже холодный туман. В тумане терялся ручей, берега, и только вершины тростника еще ясно стояли в серебряном свете вечернего северного неба.

Плыть по ручью, заваленному деревьями, стало опасно. Правда, ручей я знал и теперь в тумане старался угадывать знакомые коряги и вершины затонувших деревьев.

Озеро было рядом, сзади оставались почти все подводные преграды. Я быстрей заработал веслом. Еще один, другой поворот, а дальше - чистая вода озера. Но дорогу к озеру мне прегради, лоси...

Большая горбоносая голова с еще неокрепшими летними рогами неожиданно выплыла из тумана. Лось стоял по грудь в воде, а с его нижней губы свисал в воду стебель кувшинки.

Клочья тумана сливались, сходились, снова расплывались, как размоины льда под ветром, и в этом таинственном дыму стоял красавец лось. Стоял и я - лодка уткнулась кормой в берег. Я не шевелился. Мы стояли долго напротив друг друга: зверь и человек…

Потом лось повел головой, шагнул назад и исчез в тумане. Но он не ушел из ручья, а только отступил. Я ждал. Потом совсем рядом раздался плеск воды, а следом за ним и громкое, глухое «буль-буль». Это лось опустил голову в воду, достал со дна корневище кувшинок и теперь старательно обрывает с него молодые побеги.

... Туман начал редеть, над ним уже появился пасмурный желтый свет утреннего облачка, а лось все продолжал бродить по ручью. Теперь я хорошо видел его. Потом дальше по ручью разглядел еще и еще лосей. Я продрог от утреннего тумана, от утренней свежести, хотелось курить, но я оставался в лодке среди бульканья и плеска животных, а мимо меня плыли и плыли вниз по ручью нераскрывшиеся цветы лилий, оборванные лосями листья кувшинок и потяжелевшие за ночь струйки осевшего к воде тумана.

Утром лоси прошли вниз по ручью, прошли мимо меня, не обращая внимания ни на человека, ни на его лодку...

 

Странная ночная встреча с лосями, лосихой и ее лосятами, беспечность этих обычно сторожких и чутких зверей и вместе с тем близость волчьего логова, свежие следы волчицы и волка – все это долго не давало мне покоя.

Наверное, главный закон волков был хорошо известен и лосихе и тем лосям, что собирались на ночь в Волчьем ручье: может быть, именно здесь, под личной охраной волчицы, лоси и позволяли себе некоторую беспечность, чтобы отдохнуть, набраться сил, которые понадобятся им, когда наступят тяжелые осенние и зимние времена.

К осени, когда волчица станет учить своих волчат охотничьему ремеслу, когда главный закон волков - не трогать соседей постепенно забудется, лоси снова, уйдут из тайги. Сначала на открытые места, а потом, наверное, и на ту самую скалу, что поднимается недалеко от моего дома.

И снова через полосы густой метели я буду стараться разглядеть лосей, полузанесенных снегом. Мне снова будет казаться, что это не лоси, а кусты можжевельника и кривые сосенки, снова будет не вериться, как этот огромные, тяжелые животные забираются на неприступную скалу. И я опять буду разгребать сапогом снег, буду находить под снегом свежий помет, буду убеждаться, что лоси только что были здесь, и, конечно, стану упорно искать ту тропу, по которой эти животные забираются на высокие и крутые скалы...

 

 

ВЕСНА НА ОЗЕРЕ.

 

Весна на озеро всегда приходит в самую последнюю очередь. Сначала она шагает по полям, потом заглядывает в редкие осинники и березняки. Побыв немного среди осиновых и березовых стволов, весна пробирается в сосняки, а там, к концу второй, третьей недели, глядишь, и доберется до глухого елового лога.

В еловой чаще весна разбудит тяжелые сугробы, опустит их к земле и, дождавшись, когда они подтают, набухнут от тепла и воды, отправится из леса в обратный путь через луга и пашни вместе с весенними ручьями и речками будить большие реки и озера.

Другой раз и пашня за деревней уже отдымится, отдышится после тяжелой зимы, и березы уже соберутся вот-вот выбить на свет первые стрелочки клейкого майского листа, и снега не останется даже под еловыми космами, а озеро все еще лежит от берега седым насупившимся льдом. И, кажется, что здесь нет и не будет никогда весны. Но вот лед все-таки шевельнулся, задышал и из-под него, пока еще осторожно, выбрались на луга и болотца первые языки разводья.

К вечеру разводье стихает, сжимается под ночным морозцем, а с утра вслед за солнцем поднимается все выше и выше по берегу, шире и глубже окружает, топит куст за кустом, иву, черемуху - и вот, наконец, около ивы, опустившейся в воду, удар щучьего хвоста.

Этот чуть глуховатый плеск воды на весеннем разводье и принято считать первым весенним голосом озера - с первым плеском щучьего хвоста и начинается на озере весна.

 

Солнце уже поднялось над лугом и дотянулось до вершинок затопленного кустарника. Еще чуть-чуть, и большое, теплое солнце мягкого желтого цвета коснется воды и кромки тяжелого льда, который еще прочно закрывает собой озеро, расцветит, зажжет этот лед весенними утренними красками. Но первую неширокую полоску воды, показавшуюся из-подо льда, вдруг разбудил странный звук.

Мне он напомнил плеск воды у обрывистого берега, когда в реку медленно и тяжело сползала после дождя мокрая глыба земли. Она тут же тонула, оставляя после себя широкие круги. И вот точно такой же глубокий круг медленно и широко поплыл по разводью. Он начался слева от меня, у самой ледяной кромки, добрался до берега и стих в кустах. Но тут же снова, на этот раз в правом углу разводья, появился еще один точно такой же круг-волна.

Прошло совсем немного времени, и опять странный звук раздался в левом углу. Следом за ним опять появились глубокие круги, но теперь, обгоняя их, кто-то большой и тяжелый двинулся вдоль самой кромки льда, медленно достиг правого угла разводья, глубоко и глухо перевернулся и, показав мне широченный зелёный бок, оставил на воде новую высокую волну.

Еще один проплыв, еще один шумный поворот - и теперь я хорошо вижу в утренних лучах солнца широченный хвост и сильное зеленовато-оранжевое тело щуки-самки, щуки-икрянки. И почти тут же по всему заливу начинают вздрагивать ветки затонувших кустов и приподнявшиеся над водой вершинки прошлогодней травы - это выбираются из своих укрытий и спешат к щуке, хозяйке весеннего бала, щуки- самцы, щуки- кавалеры...

Щуки-самцы появились на разводье еще до рассвета. Малорослые, совсем позеленевшие от долгой зимней ночи подо льдом, они незаметно выбрались из глубины и один за другим направились к затонувшим болотным кочкам. Короткими перебежками, будто опасаясь всего на свете, они быстро достигли края затопленного болота и сразу же исчезли, прижавшись к клочкам прошлогодней травы.

Все утро я ходил вдоль берега, поджидая, когда же, наконец, появится главный участник весеннего бала, щука-самка, когда она первый раз громко вывернется у самого льда, и все это время старался рассмотреть в воде затаившихся щук-самцов, но так ничего и не увидел, пока неловко не оступился в воду с болотной кочки. И тут же из-под моей ноги метнулась щука. Метнулась куда-то в сторону и исчезла.

Но сейчас затаившиеся рыбины зашевелились, задвигались и одна за другой покидают свои укрытия. От короткого подводного толчка ожила болотная кочка, рядом с ней вздрогнула задетая щучьим хвостом ветка ольхи, потом качнулся в сторону стебель прошлогодней травы - и вот около щуки-самки уже появилось три кавалера. И она прекращает свои шумные прогулки вдоль ледяной стены и вместе с «откликнувшимися» кавалерами отправляется к самому берегу метать икру.

Медленно и почти незаметно движется по разводью первый в этом году щучий свадебный поезд. Вот шевельнулся без ветра худосочный стебелек, что высунулся из воды одной лишь макушечкой, вот чуть-чуть отошла в сторону и тихо вернулась на прежнее место старая березовая ветка, вот еще одна травинка-соломинка качнулась и утонула, будто кем-то переломленная там внизу, в воде, - я внимательно слежу за этими тайными движениями травы и веток и только так угадываю, где разгуливают сейчас щуки, где совершается первое великое таинство весеннего озера, где останется вызревать крупная щучья икра, чтобы из нее совсем скоро появились на свет чуть заметные глазу мальки-стрелочки, мальки-щурята...

На следующее утро все повторяется. Снова первыми выбираются из глубины небольшие щуки-самцы, снова, прижавшись к прошлогодним кочкам, ждут они появления щуки-самки - все, как вчера, только сегодня сигнал к пробуждению залива подаю я... Я чуть приподнимаю назад ногу и носком сапога провожу по воде влево и вправо. От такого движения возникает звук, похожий на то самое подводное «буль-буль», которым хозяйка бала, щука-самка, приглашает своих кавалеров следовать за собой, И тут же слева от меня резко кивает вершинка травы и почти рядом с носком моего сапога, как в сказке, как «По-Щучьему велению», появляется незадачливая рыбина...

Еще раз мое глуховатое «буль-буль» коротко разносится по разводью - и еще один обманутый кавалер торчит у моих ног. Он стоит открыто и доверчиво, лишний раз напоминая, что в каждой хорошей сказке есть правда и что автор знаменитой сказки «По щучьему велению», наверное, знал, что иной раз щук можно «вызвать к себе для объяснения...»

Солнце уже показалось среди кустов ольхи. Вот-вот оно коснется поверхности разлива, вот-вот у края льда появится щука-самка… Я прекращаю игру-обман, прячусь в кустах и, как вчера, снова жду, когда в углу разводья широко и медленно поплывет первая тяжелая волна от сильного удара щучьего хвоста.

 

Нерест щук обычно продолжается с неделю, иногда чуть дольше. Первыми выходят на разводья рыбины помельче - по утрам и вечерам они неслышно разгуливают среди болотных кочек, затопленных весенней водой, на ночь скрываются где-то на глубине, а с рассвета все начинается снова.

Следом за мелкими появляются щуки посолидней, а к концу нереста порой показываются и щуки-громадины. Этих рыбин уже не устраивают затопленные болотники - чаще они отправляются на нерест к дальним островам, куда весной дорога людям обычно закрыта

Но иногда попасть на такие острова мне все-таки удавалось. Бывало, сильным и резким ветром вдруг разбивало, раскалывало пополам льдину, прикрывавшую озеро, и между двумя огромными ледяными полями неожиданно показывалась широкая полоса чистой воды. Тогда я быстро сталкивал на воду лодку и торопился к островам, чтобы увидеть щук-громадин.

Когда мое путешествие успешно завершалось, и я добирался до какого-нибудь острова, то еще издали слышал в кустах такую щучью возню, что порой становилось просто не по себе от мысли: «А что если такая рыбина, шутя, ухватит зубами мою ногу?» И поэтому здесь, на островах, я почти никогда не рисковал далеко заходить в воду и «булькать» резиновым сапогом.

Иногда щук-громадин мне удавалось увидеть совсем близко. Вернее, я видел только то место, где упрямо баламутил воду, сгибал ветки и сдвигал с места затопленные кочки огромный хвост чудовищной щуки. Край этого страшного хвоста то и дело показывал над водой и больше походил на крыло какой-то странной доисторической птицы, чем на плавник обычной рыбины.

Щуки-громадины выходили к островам совсем ненадолго. А в плохую погоду они вообще не показывались на отмелях...

 

Щуки, отметав икру, уходили на отдых, исчезали. Озёро на время стихало. Но я хорошо знал, что вот-вот в заливе, который успел совсем очиститься ото льда, появятся широкие и плотные стаи увесистой плотвы.

В нашем озере плотва была второй «перелетной птицей», второй весенней гостьей. Всю зиму она отсиживалась подо льдом, разбившись на небольшие стайки. Эти стайки можно было отыскать, если запастись зимней удочкой, пешней и навозными червями, приготовленными еще с осени. Иногда подобным способов удавалось обнаружить изрядное количество плотвы, но, наверное, зимой таких плотных и широких отрядов, как весной, у этих рыб не существовало - весной плотва собиралась в нашем озере в громадные стаи, и тогда-то я и становился свидетелем знаменитого хода рыбы, который хорошо известен рыбакам больших рек и морей.

Весной, задолго до начала нереста, в больших реках и морях рыбы, отправляются в путь к таким местам, где можно отложить икру. В больших реках и морях рыбам было куда идти. Но куда и зачем «идти» плотве в нашем озере?

Здесь, в озере, плотва преспокойно зимовала и здесь же, рядом с местом зимовки, находились места, где из года в год эти рыбы метали икру. Казалось бы, дождись положенного срока, дождись, когда вода прогреется до нужной температуры, подойди к прибрежным камням, оставь там свою икру и уходи обратно, в свои глубины, в свои заросли... Нет, наша плотва не желала мириться с такой скучной жизнью - и она, как ее дальние и близкие морские родственники, каждую весну отправлялась в дальнюю дорогу.

Еще за десять-пятнадцать дней до нереста рыбаки обнаруживали огромные стаи плотвы. Эти стаи то совсем близко подходили к берегу, то показывались на самой середине озера - плотва «ходила», и, что самое интересное, во время этого странного хода стаи рыб никогда не заглядывали туда, где должен был состояться сам нерест, ради которого неугомонные рыбы и проделывали свое странное путешествие.

Первые стаи плотвы появлялись на озере в то время, когда по берегам еще можно было отыскать седые обломки недавних льдин. Но вот вода постепенно прогревалась, все ближе и ближе был тот самый срок, за которым и значилось главное событие в жизни рыб - нерест, и тут стаи плотвы вдруг исчезали. И появлялись они снова только тогда, когда наступал первый день икрометания.

Каждый год наша плотва начинала нерест почти в один и тот же день. Если щуки никогда не считались с числами, то плотва почему-то очень хорошо «помнила» - 23 мая. И что бы ни случилось, как бы ни бушевала непогода, но в этот день я мог смело ехать с вечера к небольшому заливчику напротив деревни, останавливать лодку возле гряды подводных камней и, осветив их фонарем, наблюдать в прозрачной, успевшей отстояться весенней воде немыслимую толчею плотвы.

Наблюдая сверху, из лодки, огромный косяк, состоящий из больших и маленьких рыб, суетящихся около камней, я часто задумывался, с чем бы сравнить это, казалось бы, совершенно бестолковое, беспорядочное сборище? Разве только с внешне бесцельной суетой муравьев в теплый день на вершине муравейника или с толчеей пчел, на рамке улья... «Столпотворение» плотвы с небольшими перерывам для дневного отдыха продолжалось четверо-пятеро суток. И тут плотва не таилась ни от хищников, ни от многочисленных любителей икры. В луче электрического фонарика, которого плотва тоже как будто бы не боялась, я хорошо видел, как под слоем нерестящихся рыб ползали по дну и подбирали икру многочисленные ерши и налимы, как то и дело заглядывали к камням проворные быстрые сиги и как тут же таились среди камней пятнистые тощие щуки.

 

Следом за плотвой начинать нерест полагалось окуням. Но окуни метали икру на более глубоких местах, чем щуки и плотва, и потому я мало был знаком с этим моментом в жизни полосатых рыб.

Однако мне было хорошо известно, что во время нереста окуни, в противоположность плотве и даже щукам, которые метали икру самозабвенно, самоотрешенно, почти никогда не отказывались закусить земляным или навозным червем.

Когда окуни оканчивали икрометание - этого я почти никогда точно не знал, да, честно говоря, и не очень следил за окунями, - в это время я все нетерпеливей ждал самого главного события на весеннем озере, когда вслед за первыми белыми цветами рябины в нашем заливе появится лещ. Цветение рябины и нерест леща на нашем озере из года в год совпадали, а потому как только замечал я на рябиновых ветвях первые махровые букетики, так начинал внимательно присматриваться к вечернему заливу, чтобы встретить наших замечательных рыб.

 

Пожалуй, не было в нашем озере никаких других рыб, о которых рассказывали бы столько невероятных историй. И почти все они были связаны с таким важным периодом в жизни лещей, как нерест.

Нерест лещей всегда начинался с разведки. Не с хода, как у плотвы, не с бестолкового открытого стадного хода, а с тайной разведки-поиска, которую проводили, как правило, одиночные рыбины.

Нерестились лещи в мелких заросших заливах. Таких заливов на озере было много, и вот сюда-то в начале июня и направлялись лещи-разведчики.

Они по одному заглядывали в выбранный залив и незаметно обходили его вдоль берега. Потом разведчики куда-то исчезали - и мне всегда казалось, что после разведки у лещей где-то там, на дне озера, проходило важное совещание, на котором обсуждался вопрос: куда в этот раз пойти на нерест...

Каждую весну я был свидетелем довольно-таки точных и вполне разумных, с точки зрения человека, действий рыб: если во время поиска разведчик обнаруживал рыбацкие сети, то такой залив в эту весну лещи могли либо совсем оставить без внимания, либо заглянуть в него малочисленной стайкой, И только в те заливы, где разведка не встречала сетей, лещи направлялись огромными отрядами.

О том, куда на нерест могут прийти лещи, рыбаки, конечно, знали и, вопреки рыболовным законам, нет-нет да и перегораживали заливы высокими сетями. Причем делали это частенько лишь после того, когда из заливов благополучно удалялась разведка.

Казалось, непорядочные рыбаки обманули лещей - разведка, наверное, уже успела доложить, что путь свободен, и теперь стая рыб явится сюда и попадется в сети... И стая действительно являлась…

Убедившись по данным разведки, что желанный залив безопасен, лещи выстраивались в походную колонну и трогались в путь. Но вот на их пути сплошной стеной вставали сети. Тогда вся стая, немного постояв перед опасной снастью, разворачивалась и в полном составе следовала за вожаком в другое место.

Но лещи не всегда оставляли удобные места нерестилищ. Встретив на своем пути сети, эти рыбы порой поступали и по-другому: они приподнимали нижний край сети, проскальзывали в залив и открыто устраивали тут свои лещовые игры...

Игры лещи начинали всегда тихим парным вечером, который больше походил на первый вечер настоящего лета, чем на последний вечер поздней весны.

Широко и устало клонится к шумному от дроздов мелколесью солнце, мягко и ласково проведя своей малиновой кистью по теплым и ясным вечерним облакам. Цвет заката расходится по небу, плывет над лесом, опускается с берез на осины, потом по круглым вершинкам ольхи сползает на луг, медленно переливается через молоденькие стрелочки осоки и осторожно ложится на воду... И вот тут-то у самого края осоки кто-то широко и сильно возьмет да и качнет вечернюю воду. Потом еще и еще раз, но уже в другом месте. Дальше и дальше пойдут по всему заливу крутые круги, поднятые с самого дна, и вдруг большой живой «лист» серебра, подастся к поверхности, всплывет, займется таким же теплым, как закат, малиновым светом и, перевернувшись, снова утонет в озере.

Еще минута, другая - и вот уже по всей кромке залива заходила, задышала вода, поддаваясь упругим хвостам, и вот уже но всему заливу, то там, то здесь, показались чуть тронутые малиновым закатом живые серебряные листы-рыбы.

Лещ пришел. Лещ играет, играет полчаса, час. Вместе с лещом играет, светится все озеро, глубоко раскрашивается широченными цветными кругами. Они расходятся, сливаются друг с другом, и уже нет тихой парной глади вечернего залива - есть только много больших и живых закатных солнц. Лещ играет.

Играет весь вечер. А когда устает, отправляется обратно, на глубину, оставив на траве, стеблях и листьях водяной травы икру.

На обратном пути уставшие, потерявшие и силу, и бдительность лещи «валят» в сети, которые так искусно недавно прошли, так удачно недавно миновали.

И непорядочные рыбаки знают это и ждут, когда отнерестившиеся рыбы наткнутся на их сети. Год, второй, третий подобного разбоя – и в озере может совсем не остаться лещей. Вот для того, чтобы лещ мог каждый год играть свои яркие лещовые игры на нашем озере, мне и приходится внимательно ждать первые цветы на рябине и вслед за ними отправляться в путь по заливам и напоминать не слишком заботливым людям, что сети во время нереста леща ставить нельзя. И однажды в такой поездке я и стал свидетелем того, искусно расправляется отряд лещей с сетями, загородившими дорогу на нерест...

Еще издали я заметил лодку. В ней сидел рыбак и пристально смотрел в воду. Лодка стояла около самых сетей. Я выключил мотор и неслышно подъехал к рыбаку.

Человек, перегородивший сетями весь залив, конечно, должен был испугаться - ведь как-никак, а он застигнут врасплох на месте преступления, но странный рыбак замахал отчаянно в мою сторону рукой: «Тише ты, тише...»

Я остановил свою лодку, свесился за борт и увидел широченный косяк лещового отряда. Отряд стоял перед сетями. Нижний край сети плотно лежал на дне, и дорога в залив рыбам была закрыта. Лещи, большие, закованные в латы из черненого серебра, стояли неподвижно. А во главе их был огромный лещ-вожак…

Время шло. Наши лодки не двигались. Не двигались и мы. Не двигались и лещи. Но вдруг лещ-вожак стронулся с места, медленно подошел к сети, лег набок и осторожно пробрался под нижний край снасти. А потом встал и приподнял спиной сеть. И тут вся стая, хотя и быстро, но, спокойно перестроившись в узкую колонну, проворно двинулась в образовавшийся проход.

Колонна оказалась длинной - лещ шел долго. Но вот последние рыбины поспешно нырнули под сеть, сеть опустилась на место, а мы от удивления не могли сказать друг другу ни слова.

Наверное, мы долго бы еще молчали, но в заливе ударила первая рыбина. Потом вторая, третья, пятая - и лещ, обманувший сети, заиграл…

Я опомнился. Опомнился и рыбак-браконьер и принялся по моему требованию поднимать сети.

А потом мы еще долго сидели каждый в своей лодке, почти борт о борт, и смотрели на игру лещей, которые пришли на свой праздник и которые после него спокойно уйдут в тайную глубину вслед за последним листком весеннего календаря, на котором написано: «Нерест леща», - ведь следом за лещом на озеро всегда приходит лето.

 

 

РЯПУШКА И СИГИ.

 

Приходилось ли вам когда-нибудь замечать, как прилетают к нам на зимовку жители далекой тундры, занятные птицы пуночки? Случалось ли вам поздней осенью неожиданно встретить быстрых, белых с черными полосками на крыльях птиц чуть поменьше скворца?

... Всю ночь дул прямой и жесткий северный ветер, долго боролась луна с рваными тяжелыми облаками. А к утру на схваченную морозом землю начал падать первый мохнатый снежок. Снежок был еще редким и осторожным. Но что это - будто мелькнули у самой земли большие белые хлопья? Это пронеслась стайка крылатых снегурок-пуночек. Только крылышки мелькнули над землей темными полосками. Метнулось стайка из стороны в сторону, упал на бугорок, тут же вслед за ней пошел настоящий густой снег.

Так неожиданно под самую зиму и появляются в наших краях жители далекого Севера, снегурки-пуночки.

Конечно, в лесу всегда есть коренные пернатые жители. Летом, когда лес полон суеты, песен, этих не слишком заметных птиц порой и не видно. Но наступит осень, улетят на юг зяблики, пеночки, славки, и вдруг увидишь ты и ловкого акробата - поползня, и быстрых, суетных в работе синиц.

Эти птицы всегда были рядом, они никуда не улетят, останутся в лесу и на зиму.

 

Так же и на озере. Стихнет осенняя вода, утонут листья кувшинок, упадет на воду сломанный холодом тростник, скроются в глубине щуки, лещи, окуни, плотва, и вот тут-то ты и заметишь налима.

Налим ползает у самого берега, обшаривает каждый камень и жадно хватает подброшенных ему червей и мелких ершиков.

Нет, не был он на озере долгожданным гостем, Просто все лето, жару, тучная жирная рыба предпочитала отсиживаться в тени. От солнца налим забирался под большие плоские камни, и если такой камень удавалось перевернуть, можно было увидеть эту ленивую рыбу. Но к осени налим становился подвижней, выбирался из своего темного убежища и смело разгуливал около лодочных причалов.

И синицы, и поползни, и налим были моими соседями. Другое дело - пуночки и ряпушка…

 

Где была, где таилась весной и летом эта небольшая, но удивительная рыбка, почему не хватило ей теплого времени показаться, заявить о себе озеру?

Рыбаки утверждают, что ряпушка, как и налим, тоже все лето живет в озере на глубине, а подходит к берегам только с холодами. Может, это и так, но никто из нас ни весной, ни летом не видел эту небольшие быструю рыбку, с виду скорей похожую на пустяшную уклейку, чем на близкую родственницу лосося и форели.

Весной и летом ряпушка всегда куда-то исчезала. Но вот заряжали ледяные дожди, кипело озеро под хлестким северным ветром, и с глухим тяжелым рокотом крушила прибрежные камни тупая осенняя волна. Вместо пены, и брызг она швыряла на берег комья сырых листьев, измочаленные ветром стебли тростника и набухшие бочечки кувшинок.

Иногда волна ненадолго уходила, и озеро испуганно стихало перед ночным морозом. Мороз являлся тут же, покрывал камни толстой ледяной коркой и запекал остатки тростника, обрывки листьев и бочечки кувшинок в мерзлые крутые валы.

Эти валы тянулись вдоль всего берега как раз по тому месту, куда дальше всего выбегала волна, и, наверное, поэтому они казались мне главным ударным редутом зимы - сюда зима уже выбиралась из озера и отсюда с новым северные ветром и новыми ледяными волнам она пойдет дальше вслед за очередным шквалом.

После ледяного шквала я всегда с большим трудом отводил от берега лодку. Вода, попавшая в нее, конечно, замерзала за ночь и оставалась на дне мутной тяжелой льдиной. Корма и бок, подставленные шквалу, как и прибрежные камни, оплывали застывшей водой, и лодка тогда больше походила на глыбу льда, чем на ладную рыбацкую посудину.

Но когда все-таки удавилось столкнуть лодку на воду, а потом в наступившем затишье добраться и к дальним островам, я всегда мог ожидать встречу с ряпушкой…

У островов ряпушка метала икру, метала глубокой осенью, под самую зиму. И как раз в это время ее и можно было поймать.

Мерзли сети рыбаков, лицо приходилось все время отворачивать от острого режущего ветра, коченели руки, перебиравшие снасть. Но ряпушка удивительно спокойно чувствовала себя в это непогожее время. Рыбаки поднимали в лодки маленьких, узких рыбок, и они светло и весело, как только что отчеканенный металл, серебрились даже через густое месиво ветра, дождя, снега и ледяных волн

.

Шквалы и непогоды, что приносила с собой поздняя осень, обычно всегда стихали перед зимой. Ветер вдруг обрывался, не на ночь, не на полдня, а на сутки, а то и на другие. Каждые новые сутки рождались теперь в тишине под яркими и близкими звездами – снежинками. Теперь каждое утро приносило новый ледок у берега и нетерпеливое ожидание еще одного замечательного события на нашем озере…

Теперь, перед скорым ледоставом, я всегда ждал сига…

Я не знаю, с чем сравнить эту необыкновенную рыбу, которую природа подарила северным озерам и рекам. Все в ней было для меня тайной: и ранние весенние встречи у рыбацкой проруби, и неожиданнее появление неуловимых стай нашем мелком илистом заливе самом начале мая, и такое же неожиданнее исчезновение их с мая по октябрь, и, конечно, новый, почти зимний визит сига перед самым ледоставом…

Если среди рыб бывают свои лебеди, то лебедем нашего озера я назвал 6ы сига.

Большой и белый, он лежал на весеннем, чуть голубоватом льду неподалеку от проруби, лежал покорно, не шевелясь. Он даже не разевал рта, как делают это вытащенные из воды окуни и щуки. Мне, честное слово, было жаль эту рыбину, и я ругал себя и ее, опрометчиво и неожиданно для меня попавшуюся на блесну.

 

Лед с нашего озера уходил всегда очень медленно, а последним расчищался ото льда наш мелкий илистый залив.

Если весной ветры дули в нашу сторону, то лед в заливе лежал чуть ли не до середины мая. Когда ветры весной шли от нас, то залив мог очиститься ото льда всего за одну ночь. Иногда попутный ветер ударял так неожиданно и хлестко, что мигом срывал всю льдину, прикрывавшую залив, и быстро-быстро гнал ее вперед на открытую воду озера, на встречу другим льдинам, примчавшимся из таких же заливов.

И тогда они сталкивались, кололись, дробились, недолго крутились на месте и возвращались обратно в залив рваным, как после взрыва, шумящим крошевом. Это крошево вместе с ветром металось от берега к берегу, шуршало, шелестело, а то, как облака, согнанные в одну кучу, вдруг собиралось в низкой, полузатопленной болотинке, открывая чистую весеннюю воду. И в этой воде вдруг показывались сиги…