Глубокое озеро. Восемь километров пути. 4 страница

А на угли смотреть всегда интересно. Они будто живые: все время переговариваются, перешептываются. А потом вдруг замолкнут и погаснут. Но поворошишь их кочергой, и они снова загорятся, заговорят... Весело рядом с углями.

Вот так отдыхал я дома, в тепле, воображал, как будут гореть в печи мои еловые дрова, и не сразу заметил, что за окном, во дворе, крутится какая-то птичка. Вышел я во двор, осмотрелся - никого нет, только на снегу рядом с дровами остались тоненькие птичьи следы.

Чьи эти следы? Может, воробьи успели попрыгать по снегу, пока я сидел дома и пил чай? Да откуда им взяться! Воробьи в наших местах птицы странные. Поселился я в этом доме по осени, и в это время воробьев под окнами нет-нет да и видел - прилетали они на лебеду, что росла у меня вдоль всего забора. Но навещали меня эти суетливые птички недолго - сбили с лебеды все семена и куда-то скрылись.

И чего только я не делал, чтобы задержать возле своего дома воробьев, какие только кормушки не устраивал! Все напрасно. Не полюбили воробьи мой дом. И, наверное, все потому, что стоит мой дом на открытом месте, у самой воды. Ветра здесь много. Ворона на что большая и смелая птица - и та ветер не любит. Как задует ветер с озера, так жди не жди - не увидишь здесь ни ворон, ни сорок. А стихнет, уймется на время ветер, вороны и сороки покажутся, посидят на заборе, подберут с кормушки корм, что готовил я все время для воробьев, и опять куда-то улетят.

Как-то заглядывали ко мне осенью и синички, потинькали, попищали, постучали по стеклам, даже под крышу заглянули. Как хотелось мне, чтобы остались они рядом со мной на зиму, но и они улетели, не пожелали зимовать на открытом месте.

Вот почему и задумался я: «Кто же, какие птицы заглянули ко мне в гости, да еще посреди лютой зимы?»

Осмотрел я еще раз все вокруг, никого не увидел и стал убирать наколотые дрова. Уложу в поленницу с десяток поленьев, возвращаюсь за новыми. И тут повернулся я от поленницы, чтобы пойти за новыми дровами, и увидел большую желтогрудую синичку. И показалась она мне такой красивой, такой замечательной! Это, наверное, все оттого, что давно не видел я у себя в гостях никаких птиц. А может, и вправду моя неожиданная гостья была очень красива в своем ярком наряде, да еще на белом-белом снегу - грудка желтая, спинка лазоревая и черный галстучек по всему брюшку.

Остановился я и стал ждать: «Откуда и зачем пожаловала ты ко мне в гости?» И тут синичка скок с забора туда, где кучка еловой коры лежала, повертела головкой, что-то ухватила и обратно на забор.

Наверное, не надо было мне торопиться, но я все-таки поторопился к кучке коры. Нагнулся, поворошил кору и увидел короеда, большого, жирного, только что замерзшего. Так вот ты зачем ко мне пожаловала - за короедами! И как только ты, подружка, догадалась, что вместе с дровами привез я тебе угощение?

Положил я короеда на кусочек коры, отошел в сторону и стал ждать - что будет? Улетит синичка или не побоится?

И не побоялась. Слетела с забора, повернула головку направо, налево - и скок к моему короеду. И тут же порх-порх на забор.

Так и убирали мы вместе с синичкой дрова до самого вечера: поленница моя росла, а короедов в куче коры убывало.

Закончил я работу, подмел двор от щепок, а кучку коры выметать не стал, только сдвинул чуть в сторону, чтобы дороге не мешала. Вышел утром на улицу и вижу: крутятся возле кучки коры уже две синички. Думал я, что и третья к ним прилетит. Но третья не прилетела. А на следующий день и эти две исчезли.

Поискал я их вокруг и не нашел. И снова принялся пилить на чураки сухое еловое бревно... И почти тут же появилась на заборе синичка. А за ней другая.

Откуда прилетела ко мне первая синичка, я не видел, а вот вторую заметил. Издали еще заметил, как подпрыгивает в мою сторону над сугробами маленький темный комочек. И появился он с той стороны залива, у самых кустов, что стояли среди снега редкими тонкими веточками. Выходит, прилетела ко мне синичка из леса.

Прилетела, села на забор, посидела и раньше подруги спрыгнула на снег. К дровам сразу она не подошла - наверное, еще не верила мне, - а стала что-то разыскивать по двору. Ну, а немного погодя обе синички уже смело прыгали по горке дров, ворошили полоски еловой коры и не очень торопливо улетали от меня, когда я возвращался от поленницы за новыми дровами.

Дров на этот раз я наколол много. Много собрал коры. И синички прыгали у меня по двору до самого вечера. А вечером - я подсмотрел - не улетели они в лес, а одна за другой шмыгнули на сеновал. Там мои гости и переночевали.

Утром подул ветер. Пошел сильный снег. Боялся я, что синички улетят. Но не тут-то было. Только на ветру долго они не разгуливали. Попрыгают по двору, осмотрят все вокруг - и на сеновал передохнуть, а потом снова во двор.

Вот так и стал я вместе с синичками дожидаться конца зимы. Угощал я их и семечками, и хлебными крошками, и даже кашей, что оставалась у меня. Но больше всего нравились им все-таки мороженые короеды. И стоило мне выйти на крыльцо с пилой и топором в руках, как мои друзья тут же появлялись на заборе около дров и с нетерпением ждали, когда я отложу в сторону пилу и примусь колоть дрова.

Чтобы не заставлять синичек долго ждать, пришлось мне теперь поступать по-другому. Не стал я сразу пилить все бревно - только размечу, а потом отпилю чурак и сразу его расколю. А потом отпилю следующий...

 

 

КОРМУШКА ПОД КРЫШЕЙ

 

Я очень люблю больших желтогрудых синичек. Да и как не любить их, как не засмотреться на них, смелых, доверчивых, среди снегов и морозов, когда все живое затихает, когда умолкают даже воробьи и сороки. И кажется тебе в лютый мороз, что нет, не дождаться теперь ни весны, ни птичьих песен. И поверишь уже вроде бы, что зима заявилась насовсем и больше никуда не уйдет... Но тут за окном мелькнет вдруг шустрый зеленый комочек, остановится, присядет на забор, покажет, как солнечный зайчик, свою желтую веселую грудку, да еще пикнет вдобавок бодро так, живо,- и забудешь ты сразу о всякой зиме, о всякой хвори, когда явится к тебе под окно развеселая птичка-синичка.

Навестили меня в эту зиму синички поздно, лишь в самые морозы. Усмотрели они как-то, что привезли мне к дому дрова, узнали, что в еловых дровах под корой тьма-тьмущая короедов, и стали вертеться около дома с утра до вечера. К вечеру, покачиваясь над сугробами, улетали синички в лес, а наутро снова были здесь и весь день копошились около дров.

А потом заметил я, что стали мои гости ночевать у меня среди тех дров, что успел я попилить, поколоть и сложить поленницей в сарае. Выбирались синички из сарая рано, еще до первых лучей солнца, и каждый ясный день встречали у меня под окнами.

Но как-то запогодило, поднялся ветер, пошел слепой снег, и не увидел я в тот день своих синичек. Не заметил я знакомых желтогрудых птичек и на другой день, и на третий. И загрустил, задумался: неужели улетели они от меня, и улетели совсем?

Нет, оставались мои птички у меня в гостях, были рядом со мной, только теперь в метельные снега не выбирались на жгучий ветер, а все время крутились под крышей моего дома.

Наверное, нескоро догадался бы я, где теперь мои птички, если бы не понадобилась мне тут подходящая доска. Хотел я сколотить ящики для рассады и стал разыскивать старую, вяленую доску, что не рассохнется и не потрескается. Тут-то и заглянул я на чердак под крышу.

Дело было к вечеру. Взял я с собой фонарик, поднялся по лестнице, открыл дверь с сарая на чердак, осмотрелся и заметил на доске, что лежала у меня под ногами, кучку не то каких-то перышек, не то каких-то крылышек. Да и не малая была эта кучка, будто кто нарочно приносил сюда и складывал аккуратно так эти перышки-крылышки.

Подошел я поближе, присел на корточки возле странного склада и удивился: на доске ровной кучкой лежали крылышки бабочек-шоколадниц, что первыми вылетают по весне на солнце, а всю зиму ждут первого тепла где-нибудь в подполе или на чердаке, забившись в щели или прицепившись сведенными лапками к старому трухлявому бревну.

Зимовало у меня в подполе этих бабочек-крапивниц предостаточно. Видел я их всякий раз, когда спускался в подпол за овощами. Висели они вниз крылышками, прицепившись к доскам пола или ухватившись сведенными от холода лапками за старую, летнюю паутину. Пауки на зиму тоже засыпали, забивались в щели и не беспокоили моих бабочек.

Заносил я иногда этих спящих бабочек в дом, сразу не отогревал, а осторожно клал на подоконник около холодного окна. И бабочки мои всегда оживали. Отвернешься другой раз от окна, забудешь о том, что принес в дом, в тепло, спящее насекомое, и вдруг услышишь, будто кто бьется легко под потолком у лампочки. Поднимешь голову и увидишь, что это бабочка - отогрелась, ожила она в тепле и теперь трепещет крылышками, тянется к свету.

До весны в комнате бабочек я не оставлял и всякий раз, к вечеру, когда в доме становилось прохладней, когда остывала печь, относил своих гостей обратно в подпол, где они почти сразу снова засыпали.

Было мне проще, веселей дожидаться через глухую северную зиму весеннего тепла, когда знал я, что вместе со мной ждет это тепло еще кто-то. Вот почему и берег я своих бабочек, помнил о них и редко когда позволял себе побеспокоить, поманить теплом, занести их в дом. Были они так же дороги мне, как и желтогрудые синички, и не мог допустить я, чтобы кто-то ловил моих тихих соседей по зимовью.

Кто он, этот враг? Кто занялся по зиме охотой в моем доме?

Осветил я фонариком все углы под крышей, но никого не нашел. И только, подумал было, не зверек ли землеройка - большой охотник до всяких зимующих насекомых - завелся у меня, как наверху, у самой печной трубы, что-то шевельнулось... Шевельнулось раз, другой и смолкло. Посветил я туда фонариком еще раз и разглядел, наконец, под крышей у печной трубы два сизых пушистых комочка - двух прижавшихся друг к другу птичек.

Побеспокоил их свет моего фонаря, встрепенулись они - высунулись из сизых пушистых комочков сначала птичьи носики, а потом и головки. Пушистые комочки один за другим чуть опали и на том месте, где у птичек брюшко и грудка, сделались из сизых желтыми, а следом за желтым цветом проступили на грудках у птичек и черные галстучки.

- Здравствуйте-пожалуйте, друзья дорогие! Так вот вы где, сердешные! А я-то думал, покинули вы меня, улетели от непогоды в лес. А вы тут - живете-можете помаленьку.

Обрадовался я тогда, так обрадовался, что совсем забыл поругать своих синичек за бабочек, за крылышки, что остались от бабочек на доске около печной трубы.

Стоял я внизу, смотрел на птичек, удивлялся, радовался, а синички тем временем пошевелились снова, чуть приметно повертели головками, опять распушились пушистыми сизыми комочками и спрятали в эти комочки свои головки.

Отвел я от птиц фонарик, спустился с чердака, забыл даже про ящик для рассады, который собирался мастерить, и стал готовить для синичек угощение.

Натопил я свиного сала, вымазал им прутики и лучинки, вымазал густо, чтобы птичкам хватило моих угощений надолго, чтобы не ждали они меня лишний раз, снова забрался на чердак, по всему чердаку натыкал этих прутиков и лучинок и стал ждать, примут или не примут гости мое угощение.

И синичкам свиное сало понравилось. Тут же отыскали они мое угощение и прутик за прутиком, лучинку за лучинкой стали выстукивать острыми, проворными клювиками.

Так и появилась у меня посреди зимы новая забота: каждый день подкармливать своих постояльцев. И синички быстро привыкли к моим угощениям, догадались, где ждет их все время богатый стол, и теперь особенно не торопились выбираться из-под крыши на улицу даже в ясные, тихие дни.

Устроил я для синичек кормушку и под окном, но эта столовая почти все время пустовала. Выпадет ясный день, стихнет ветер, выберутся мои постояльцы из-под крыши на улицу, попрыгают по забору, заглянут в одну, в другую дырочку - нет ли там каких букашек - и снова шмыг-шмыг друг за другом под крышу, склевывать с прутиков и лучинок свиное сало.

Купил я своим синичкам и семечки на рынке. И теперь там, где складывали раньше мои птички крылышки бабочек, ото дня ко дню стала расти горка подсолнечной шелухи.

За зиму привыкли мы друг к другу. Не боялись меня птички совсем, узнавали сразу, когда приходил я к ним на чердак, тут же подлетали поближе и смирно ждали, когда достану угощение. Разговаривал я с ними иной раз. Подзывал к себе, тихо посвистывая, и было мне вместе с этими доверчивыми синичками куда легче, чем одному, ждать первых весенних дней.

Так и дожил я вместе с синичками до первого теплого солнца. Пришла весенняя пора, и услышал я у себя под окном звонкий, веселый колокольчик. «Тинь-тень-динь-день»,- вызванивали мои желтогрудые птички раз за разом. Радовался я этой первой весенней песенке, радовался и грустил одновременно.

А грустил я оттого, что совсем скоро должны улететь от меня мои птички в лес, к гнездам, - ведь вокруг моего дома не было ни одного деревца, что приглянулось бы этим шустрым синичкам. Немного оставалось нам побыть вместе. Готовился я к расставанию и уже привык, что все чаще и чаще отлучались мои синички из дому, что все реже и реже вижу теперь их под своими окнами. Забывали мои зимние соседи и свой чердак, и прутики, вымазанные свиным салом, и семечки, что по-прежнему приносил я под крышу дома. И я о них стал понемногу забывать, но тут вдруг опять вспомнил, да так неожиданно, что пришлось мне еще раз по-настоящему удивиться.

Сидел я как-то у окна, писал рассказ о скворцах. Светило солнце, светило тепло, ясно. И вдруг слышу: постучал кто-то с улицы в окно. Тук-тук-тук. И никого нет. Потом в другое окно кто-то постучал коротко - и опять никого. И тут заметил я, что прыгают под моими окнами синички.

Слыхал я, будто иногда синички стучат в окна и просят угощения. Посмотрел я на кормушку под окном - кормушка цела, семечки на кормушке есть. Есть угощение, и в достатке. Так чего же просят у меня птички? Может, хотят попасть в дом, погреться, поблагодарить меня за заботу?

Присмотрелся я тут к окну и увидел между рамами комара. О том, что у меня между зимними и летними рамами зазимовали комары, я, конечно, не догадывался. Но вот пригрело солнце, и комар ожил, затрепыхался, пополз по стеклу. И стоило комару оказаться на наружном стекле, как тут же появилась у окна синичка - и тук-тук по стеклу. Но комара не достать...

Постучали синички по стеклам, комара, конечно, не поймали и к вечеру снова куда-то улетели.

Ну, а потом встретил я настоящую весну с сосульками до самых окон, с первыми лужами у стены дома. И улетели от меня совсем мои добрые зимние гости-соседи. Уж тут их в доме под крышей никак не удержишь - зовет их лес.

Улетели синички, а следом за тем увидел я на солнцепеке первую бабочку-крапивницу, дождавшуюся весны. Увидел, обрадовался и подумал: «Выходит, не всех бабочек разыскали за зиму мои гостьи-синички».

 

 

ВОРОБЬИ

 

«Воробей да воробей» - кажется, и в названии этой дворовой птицы нет ничего особенного. Другое дело - пеночка, славка, синичка... А тут - воробей, серенький, пыльный, ни одеждой не вышел, ни песни петь не умеет»...

Так и относился я к воробьям не то чтобы с презрением, а с каким-то безразличием: мол, есть он, воробей, и пусть себе живет, чивикает за водосточной трубой, подбирает под ногами у прохожих хлебные крошки и купается в первых весенних лужах посреди улицы...

Ну, разве сравнишь этого захудалого воробья с солидным скворцом, что восседает на крыше своего скворечника и, не обращая ни на кого внимания, колено за коленом выводит свою скворчиную песню?

Да и в другом, считал я, не сравниться воробью со скворцом. Сколько пользы приносит скворец, сколько вылавливает он разных насекомых! А что воробей? Да я и не слыхал раньше, чтобы воробей ловил разных жучков и гусениц. Чаще приходилось слышать только жалобы на воробьев - то вишню в саду поклюют, то просо пообобьют на огороде. Вот поэтому от воробьев и ставят по садам и огородам пугала-страшилища, одно страшней другого. Ну, а о какой пользе от воробьев может идти речь? Вред от них один, и только.

Видел я воробьев и в деревне, и в городе. И в городе не слыхал я о воробьях ничего хорошего. Правда, и жалоб на них здесь почти не было: не было в городе садов, не было в городе огородов.

Так бы и оставались для меня серые, чумазые воробьи бестолковым племенем нахлебников и разбойников, если бы не пришлось мне однажды пожить с этими самыми воробьями бок о бок целых два года. Да и здесь, наверное, не стал бы я слишком внимательно приглядываться к воробьям, если бы не одно обстоятельство.

Поселился я в доме на самом краю деревни. Рядом не было ни кустика, ни кучки бурьяна, вокруг лишь вода и болотистый луг... Поселился я в доме и очень скоро заметил, что чего-то моему дому не хватает, чего-то недостает. Долго я ловил себя на этой мысли, долго не мог понять, в чем дело, пока не догадался, что не достает моему дому самых обыкновенных воробьев.

Воробьи в деревне, конечно, водились, а вот ко мне почему-то заглядывали совсем редко. Налетят небольшой стайкой, рассядутся по коньку крыши, посидят, побегают взад и вперед по сухой дранке, которой покрыта крыша, слетят напоследок под самое окно, будто подразнят, а потом разом вспорхнут и, быстро-быстро трепеща коротенькими крылышками, унесутся обратно в деревню.

Почему не любили воробьи мой дом? Может, потому, что стоял он на отшибе и не было вокруг ничего, что могло понравиться птицам? А может быть, обходили воробьи своим воробьиным вниманием мой дом и потому, что давно здесь никто не жил, а раз не жил человек, то, что делать на этом пустом месте порядочному воробью?.

Так и провел я все лето почти без воробьев. Но вот наступила осень, заявились ко мне под окно зяблики, заглянули стайками чижи и чечетки, а вместе с чижами и чечетками прилетели на разведку и воробьи.

Прилетели они на этот раз по-деловому, все осмотрели, везде побывали, отыскали мою кормушку и, пожалуй, остались довольны: были на кормушке и хлебные крошки, и просо, и семечки, и овес.

Кормушку воробьи очистили, посидели на заборе, потолковали о чем-то на своем языке и только к вечеру улетели обратно в деревню. А наутро снова всей деловитой стайкой пожаловали ко мне в гости. И снова их ждало угощение...

Шли дни, и теперь каждый день видел я воробьев. Как я хотел, чтобы они остались у меня ночевать, чтобы остались насовсем, поселились здесь и никуда не улетали! Но не тут-то было... Ночевать воробьи отправлялись все-таки в деревню, хотя весь день с восхода до захода солнца проводили возле моего дома.

Наступила зима. Но и она ничего не изменила. Воробьи по-прежнему помнили, где ждет их мое угощение, а, позавтракав, пообедав и поужинав, покидали меня до следующего утра.

Зима подходила к концу. Длинней становились дни, и у стены дома на солнцепеке осел и покосился седой морозный сугроб. А потом над сугробом вспыхнула робким огоньком первая весенняя капель. Она налилась, потяжелела и маленьким солнышком мелькнула сверху вниз.

И почти тут же у меня под окном раздался громкий, задиристый воробьиный крик. А следом за этим три воробья взмыли к самой крыше, сбились в серый комок и, кувыркаясь и трепеща крыльями, свалились вниз на подтаявший сугроб.

Началась весна, начались воробьиные ссоры, и все ниже и ниже стала опускаться с угла крыши большая голубая сосулька. Тут-то я и заметил, что мои воробьи вроде бы никуда не стали улетать на ночь. Я дождался нового вечера и совсем точно узнал, что воробьи стали забираться спать под крышу моего дома. А вскоре я увидел воробья с соломинкой в клюве. Он сидел на проводе над самым окном и с любопытством заглядывал ко мне в комнату...

Теперь каждое утро я внимательно прислушивался, не раздастся ли в гнезде под крышей писк птенцов. И птенцы скоро запищали. Запищали и там, куда старый воробей носил соломинки, запищали и еще в одном месте - выходит, другое гнездо я как-то просмотрел. Но зато потом я очень внимательно наблюдал и за птенцами, и за их родителями.

Как же удивился я, когда обнаружил, что воробьи носят своим птенцам и бабочек, и мух, и комаров, и гусениц... Забыл я тут и вишневые сады, куда воробьи летали иногда поклевать вишню. Забыл и огороды, где росло просо и куда воробьи якобы заявлялись несметными стаями. Забыл я и скворцов, с которыми, казалось, бездельнику и разбойнику воробью нельзя было и сравниться.

А что скворцы? Выведут к началу лета скворчат - и до свидания, улетят себе в лес, к лугу, и нет им никакого дела до моего огорода, до бабочек-капустниц, что напали на капусту. Улетели давно скворцы к реке, к озеру, к болоту и ночуют теперь там, а воробьи все крутятся и крутятся возле грядок, что-то выискивают, что-то высматривают, кого-то ловят. И так без конца до самой осени, пока не вырастят всех своих птенцов. А до осени воробьям приходится выкормить и обучить разыскивать корм не один, а целых два или даже три выводка желторотых ненасытных воробышков.

Вот и посудите сами: кого должен я теперь благодарить за урожай на своем огороде?.. Конечно, неутомимого работяжку, серого воробья, что, попискивая, покрикивая для храбрости и веселья, денно и нощно торчит у меня под окном.

Не знаю, может быть, где-то - в другом месте - и надо ставить по садам и огородам пугала-стращилища, одно страшнее другого, чтобы отпугивать воробьев, я же такие пугала ставить у себя под окном не стану. А вот пяток новых домиков специально для воробьев обязательно повешу вокруг своего дома еще с осени.

ТРЯСОГУЗКИ У ОКНА

 

Много путешествовал я по северным лесам и часто в дождь или в снег просил пустить меня на ночлег в деревенский дом, что встретился на пути. И открывали мне двери самые разные люди. Были эти люди и добрыми, и радушными, а другой раз и злыми, недоверчивыми. И мечтал я всегда о том, чтобы дверь в дом открыл мне хороший человек, от которого не останется потом никакой дурной памяти. Вот почему и старался я всегда заранее угадать, что за люди живут в том доме, который встретился мне на пути.

Знал я давно, как по поленнице дров, выстроенной около дома, угадать аккуратного, чистоплотного и мастерового хозяина. У хорошего хозяина дрова всегда были напилены, наколоты и сложены в поленницу ровненько, ладно, полешко к полешку. Увидишь еще издали такую поленницу-игрушку, остановишься, залюбуешься ею, как хорошей картиной, и никогда не ошибешься, если посчитаешь, что живет в доме, у которого такая красивая поленница, очень старательный человек.

Но вот беда - не всегда аккуратные и старательные люди оказывались еще и добрыми, гостеприимными. Придешь другой раз в такой чистый, опрятный дом - все здесь хорошо, все здесь к месту. А уйдешь из этого дома - и будет тебе казаться, что был ты не в теплой избе, а в холодном, нежилом помещении, которое давно покинули люди, а вместе с людьми ушли из-под крыши дома тепло и доброта.

Выходило, что не обо всем заранее рассказывала мне поленница дров,- нужна была мне еще какая-то другая наука, другая примета-подсказка, чтобы не ошибиться и не постучаться в дверь к человеку, который не очень рад твоему приходу. Как быть? Как узнать все заранее? И вот здесь-то и стали выручать меня птички.

Увижу я издали возле дома сразу несколько скворечен, да еще будут эти скворечни не так чтобы нарядны с виду, а уютны и подходящи для птиц, и почти сразу решаю: «Живет в этом доме внимательный и добрый человек». А уж если следом за скворцами разгляжу тут же неторопливую, непуганую стайку воробышков-домоседов, шуструю синичку в саду-палисаднике под окнами, тройку - пяток трясогузок у крыльца или на крыше, то совсем спокойно делается мне на душе: не ошибся я - любит этот человек птиц. И если уж повелись у тебя рядом с домом разные птички и не трогаешь, не тревожишь ты их, значит, у тебя и на людей внимания и доброты хватит.

И не сказки все это, не бабушкины приметы, а чистая правда, ибо почти всегда тянется птица к хорошему человеку и летит прочь от человека дурного. Правда и то, что из всех птиц лишь сороки да вороны не часто задумываются, что хорошо, что плохо, и больше крутятся там, где неопрятней мусорная куча да грязней двор. Но о сороках и воронах нет пока речи.

Много я исходил, много избродил северных лесов. Но, наконец, остановился, и захотелось мне хоть годик-другой пожить на одном месте, понаблюдать за воробьями и синичками и за другими самыми простыми деревенскими птицами, которых не встретишь в глухой тайге. Встречал я в глухой тайге угрюмых глухарей; тайных, черных, под цвет самой тайги, дятлов; видел журавлей и лебедей, но вот, поди ты, вспомнились мне синички и воробьи, и пришлось мне подыскивать себе дом в северной деревне.

Подыскал я себе дом, заплатил за него немалые деньги, рад был очень, что появилась у меня крыша над головой, но радость моя скоро прошла: обнаружил я почти тут же, что не любили этот дом никакие птицы...

Уж что за люди жили до меня в этом доме, я так и не узнал,- бросили они свой дом давно, уехали в другое место. Давно не строилась здесь, у стены дома, поленница дров, и не мог я сказать, справные или неряшливые были эти люди. Но был у моего дома огород. Обошел я весь огород, пригляделся к земле и все-таки сделал вывод: нет, не так вели себя на этой земле люди, как положено вести настоящему хозяину!

Слышим мы часто одно и то же: «Земля да земля! Беречь, любить ее надо!..» А как беречь, как любить землю, когда она даже не веточка и не травинка, а всего-навсего земля: песок, глина, да еще вперемешку с камнями. Так что здесь любить, что беречь?.. Паши, копай себе вдоль и поперек эту землю-песок, землю-глину, вози сюда побольше удобрений, сей вовремя и собирай вовремя урожай. Вот то, что урожай беречь надо, - понятно. Урожай могут погубить холода, летняя засуха, урожай может сгнить по осени, если задержаться с уборкой. Урожай надо беречь от полевок, от сусликов... А как беречь простую землю?

Наверное, так же рассуждали и те люди, которые раньше владели огородом около моего дома. До поры до времени собирали они на этом огороде неплохой урожай. А если земля здесь родила, то почему не распахать земли побольше?.. А тут как раз рядом лежала еще полоска земли, не тронутая пока людьми веселая луговинка, и поросла эта луговинка густыми ивовыми кустами.

Кусты спасали огород от солнца, хранили влагу под тенью листвы, принимали и прятали птиц, что по весне и лету охраняли огород от всяких вредителей. Защищали кусты огород и от ветра, не давали разгуляться ветру над вспаханной землей, что так и норовил выдуть землю до песка и оставить на месте богатого огорода мертвую пустыню.

Но вот беда - кустики мешали расширить пашню. И не думая ни о чем, бывшие хозяева огорода снесли бульдозером почти все кусты, распахали всю луговинку и расширили свой огород.

Говорили мне потом, что первый год урожай вроде бы удался, а затем все на огороде начало сохнуть в летнюю жару, гореть на солнце. Не было больше кустов, не берегли они больше под тенью листьев влагу, не закрывали землю от солнца. Не стало кустов, и бросился на огород ветер, и принялся выдувать из земли комочки перегноя, кусочки плодородной почвы, оставляя на месте недавнего щедрого огорода лишь бесплодный, пустой песок.

Так и отродил свое огород около моего дома и был брошен вместе с домом на произвол судьбы. И теперь вместо плодородной земли, как в настоящей пустыне, тянулись из конца в конец моего огорода вслед за ветром волны-холмики крошечных барханов.

Голо и непривычно пусто было вокруг моего дома. И горько стало мне от мысли, что не сразу соберу я здесь, около себя, и скворцов, и трясогузок, и даже воробьев.

Приехал я на новое место поздней-поздней осенью. По реке уже плыл мутный ледок-шуга, по берегу все шире и все дальше расходились ледяные закрайки, а земля на моем огороде давно промерзла. Поэтому и не удалось мне в ту осень посадить у себя под окнами ни одного деревца. И принялся я ждать весну.

Весна не приходила долго. Долго стояли промозглые холода. Днем морозы чуть стихали, а ночью снова трещали круто и зло. Долго не показывались в наших местах первые скворцы, хотя ждал я их очень и давно приготовил для своих желанных гостей уютный домик-скворечню.

Но вот скворцы, наконец, прилетели. Проснулся я утром, занялся сразу печкой, дровами, кухней и выбрался на улицу лишь к полудню. Гляжу - солнышко вроде пригрело. И под этим долгожданным теплом вижу, показалась из-под снега на моем огороде темная земляная кочка-комочек. На солнце комочек успел подтаять, и теперь чуть приметно дымилась-дышала первая пробудившаяся земля.

Загляделся я на этот земляной вытаиш и не сразу услышал, как над головой у меня кто-то проскрипывает, потрескивает: «скрип-скрип, трык-трык... Поднял я осторожно голову, боясь ошибиться, боясь разувериться, и увидел... скворца - большого, яркого, с фиолетовым отливом. Раздул мой скворец зобик и, чуть приоткрывая клюв, выводит еще не очень громко, еще не во весь голос, но уже весело, по-весеннему свою занятную скворчиную песенку.

Ушел я потихоньку домой, присел у окна и гляжу через стекло на скворца, боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть ненароком первого своего гостя. А скворец знай себе раздувает зобик, знай верещит на крыше скворечника.

Как и всегда бывает, вслед за скворцами пришло и осталось на дворе первое большое тепло, и через несколько дней на моем огороде не было уже и пятна снега. А как только размякла, распустилась земля, так и принялся я побыстрей сажать по краям огорода самые разные кустики и деревца, чтобы поманить, оставить у себя птиц. И произошло чудо - пошла ко мне всякая перелетная птица. И кого только не видел я в эту весну на своем огороде среди кустиков и деревцев, которые только что посадил!