Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 29 страница

Я ужасен: набрасывается маска неудачника, которая решает отобрать у меня славу и восхищения, хоть и те, оканчиваются улыбкой самому себе в конце каждого из удачно-сложенных конструкций и забавненьких концовках... Но уже всё не смешит как раньше. И вот, я читаю это второй раз, а предстоит ещё раз. В первый раз всё выглядело более забавно, теперь мне становится страшно...

6-7-8-…

 

Но ничего забавного нет (а вот и понятно, почему вдруг стало страшно; интуиция), и депрессия длится ещё и ещё. Потом ещё. В эру быстрого копирования простым нажатием на сочетания определённых клавиш я смогу повторять это предложение энное количество раз. И этот Энн, спутник нашей бошки, заставляющий иногда нас увёртываться, а иногда и ударяться башкой об бетон тех чудищ, что соорудили для нас каркас-сознание, дабы мы их не видели и никоим образом не мешали их ухищрениям.

 

Из-за плохого зрения возникают сознательные, да и бессознательные мысли, в том числе и параноидальные: от пустого бытия до мирной утопии, от кварка до чёрных дыр, от трусиков с вагиной до трусов с членом. Понимаете, я раньше думал, что все эти выебоны пацаны пишут и делают, чтобы выебать чикульку, да хорошенько потрахаться, отогреть шлюшку в общем; выебать бабу; и прозвища можно давать разные — хуйня одна: люди рождаются. И голос, наверное, это единственное, что сильно ломает картинку сознания. Приходится падать, иногда бежать, перепрыгивая через здания и огромные этапы развития в будущее, но там всё ясней, чем в прошлом: в будущем мы умерли, в прошлом мы будем жить вечно!

— Да и живём.

— А потом исхудает, да лежит.

— Лежит, дрожит и дребезжит, а потом хоп!

— Умирает?

— Улетает из одиночества...

— Но что есть «сумасшествие»?

— Всего лишь один из видов смерти.

— Вы опять говорите чушь. Это всего лишь одна из форм реальности, — доктор сразу ушёл.

 

Что вам нужно? Ничего.

Салат? Нет.

Бекон? Нет.

Хотите бежать? Вряд ли.

То есть уже засомневались? Нет.

А как же договориться? Вряд ли.

По-братски прошу, ну? Всему есть цена, но не мне.

Да брось ты, всё тут продаётся. Вряд ли.

Любовь?...

Ты меня удивляешь!...

Ты жив?...

Тащи другого!

 

 

Вырисовывается портрет такого типичного сноба из башки провинциальной тёлочки, вяло-располагающейся в одной из плоскостей реальности: этот длинноносый разгильдяй матерится в пустоту, бросаясь сильными высказываниями, которые сильны в том, что об авторе говорят хором: чмо. Эти дамочки трясут вас, а потом кидают на пол, давят грязными носками и включают пылесос: теперь вы улетели вместе с другой грязью в урну:

— Ой, простите, ушибся? Больно? Нет? На! На! Ой, милаш, заплакал. Иди к мамочке!

 

-

-

-

На моих часах всегда семь, и иногда я не пойму вечер ли на улице или нет. Кажется, что часы навсегда остановились, но я врубаюсь, что это лишь редкие моментики; скоро свобода отстанет и начнётся тяжёлая суета и что-то новое; а новое всегда рядом, даже ваша кожа обновлена, часть её становится пылью в комнате. Большая часть.

 

Когда Фрэнк вернулся, мне стало страшно, но я понимаю, что он тут ненадолго. Он краток, поэтому быстро разбирается со всеми делами, при этом никому не наскучив; он умеет делать выводы, а иногда их и даже делает. И даже иногда пишет то, что думает, поэтому иногда, правда, это правда может казаться немного бессмысленным и безобразным, но Фрэнк — дикарь. Это ваше первое, наверное, с ним знакомство, но Фрэнк вас любит, вы уже нравитесь Фрэнку.

-

-

Фрэнк даже извинятесят за некоторые ошибки, ведь Фрэнк дикарь! Простите фрэнка, если он вас может разднрожатЬ, но вы не раздражаете фрэнка. Фрэнка

-

 

«Что это?»

 

Сам я ответов уж не знаю, простите. И ничем вам помочь не смогу. Я, как и вы, вырос здесь, здесь я и возник; здесь когда-то зародился, здесь и планировался. Рос, питался, рос. Рос...

 

Почему Росс, ведь Россовец звучит и правда по-русски?.. Потому что Росс сможет написать «Гарри», а Россовец — патриот! Он напишет «Геннадий». Почему Лаура Сафол?:) Потому что, быть девушкой нелегко! Как и быть пацаном.

 

Мне приходится слушать свой голос лишь через тихий шум колонок, хрепящих от быстроты времени; время...

 

 

Никакой работы больше! Только сотни развлечений!

Всех течений, всех обозначений.

Метод лечения, круг разоблачения;

Мариком лечение.

Исчезновение.

 

Я живу, особенно если голос мой развивается, подобно птице, летающей под сводом неба, словно красная строка клюв её отгораживает рот от грязных мыслей. У нас такой строки нет, а с миром интернета она и вовсе будет забыта. Как и мы. Мы — уже прошлое. А что вы помните? Утробу?

 

Как себя укротить? Как научиться ухищрениям мастеров и проходимцев? Как превратиться из разгильдяя в забияку, а потом ещё и дарить цветы за романтическим ужином? Как приготовить себе котлету, а потом кидануть свою «котлету» в её бифштекс? Ну... Придурок, блять.

 

Понимаю тебя, и эти правила действуют. Однако пойми, что безгранично ты равно не охватишь ни бытие, ни удачи; важничай дальше...

 

Удачи.

 

 

Я не буду награждать неверную, вяло-провалявшись ночью в постели пять минут, крикнув победную речь и кончив; она должна стонать всю ночь, а я быть сильным настолько, что член даже сбежать не успеет от будущей ответственности; но я говорю о тех вещах, которых и не знаю, вот поэтому я лежу, впоследствии развлекая себя пустыми шалостями.

 

Нравятся те, кто даёт в жопу?

И странно, что вопрос посвящался одному полу, однако в нашем мире обе стороны могут принять участие в обсуждении, но мы не на рынке, не на форексе, поэтому данный вопрос лишь хочет вас шокировать. Поэтому...

 

Лишние объяснения всегда не в тему, однако любят разряжать обстановку, когда некто сталкивается с проблемой: оценивание себя в данной ситуации и в конкретном контексте. У Джо Новарро, кстати, тоже что-то было про контекст, поэтому... мне нужно помыть член. Ща...

 

Когда становишься чистоплотным, мне кажется, ответственности становится меньше, зато эти падальщики, такие же впрочем, как и вы, умудряются вас приструнить, да показать, что вы ещё и тунеядец; а по бровям бегают чужие вопросы, о которых и смысла даже писать нет сейчас: их могут неправильно толковать, однако когда мои мысли созревают, они, словно сперма, сыпятся на мою голову, в голову и в рот...

 

Даже если вас ебут в жопу сейчас — читайте, независимо от того, кто, зачем и для чего так делает; а знаменитые люди вообще любят светить семьями?.. Эти хвальцы себя. Знаете, некоторых из них тоже яро ебут в жопу: и не важно, как вы понимаете эту фразу, ведь я понимаю её в прямом значении (это когда член в жопе). Не хотелось бы доводить до абсурда сложившуюся ситуацию, но если мотор переклинило, человек будет занимательно повторять одно и то же, а потом появится результат: и если подобное можно назвать результатом, то книга моя — очередной бестселлер, пропаганда, махинация и куча других слов, которые вообще никак не связанны с этим романом.

 

Не всё нужно дописывать: мысли смело можно менять, выкидывать, закапывать, думая, что мысль — это вроде как тоже семя. Но кто заставляет вас краснеть, когда весь мир вас любит и обожает? Семья. И только семья сможет вас убить, убить ваши мечты и ваши надежды, обронив, причём, совершенно незаметные для них, словечки в не тот момент. Но, может, и в тот, раз у меня возникла реакция, и я что-то пишу. Некоторые раньше времени заголосят, что мол, нихуя ты, на семью пиздишь, и вообще, о ком-то конкретном или вот всех так? Ага, назови-ка вам конкретное лицо, да искусаете же потом! Поэтому я просто пишу, а вы примеряйте, и что подойдёт, то ваше. И я не раз писал, что смогу принять любого человека, но общаться я могу далеко не с каждым, и совершенно любой здешний организм сможет навеять скуку, да и гнев вызывать тут научились.

 

Эти сучки продолжают кряхтеть и насвистывать в трубки, пока птицы бороздят более холодные просторы, нежели мы; думаю, и легки они, да и тупы совсем не по тем причинам, что сейчас в моей голове, ведь думаю я совершенно о другом, однако в период цензурирования, мне даже нельзя вам поведать, о чём же я говорю. Но такая способность всегда раньше забавляла меня, а сейчас я просто ею восхищён, ведь днями я занимаюсь лишь одним: похуизмом. (Правое, лживое полушарие кричало: онанизм!)

 

Для похуизма были придуманы не совсем понятные многими слова, однако у этих слов есть какое-то экспертное прошлое. Но даже Гессе писал о том, что история слова делает своё, и чем дольше и богаче она, тем больше в слове магии и духовности. Поэтому целыми днями я пинаю хуй! Конечно, один мой друг нахваливался размерами своего богатства, однако его рассказы намекали мне, скорей, о проблеме, нежели я слышал хвальбу. А один передо мной хвалился своей способностью, нравиться людям, да, как это называется, уходить вовремя, завершать в нужный час беседу... «Я умею развеселить людей!» — так говорил он, а она в это время нагибалась; он жадно смотрел на её бёдра, упирающиеся в роскошный зад. Она это не посчитала ничем особенным, стало быть и онанизм теперь можно посчитать шуткой! Но как ни крути, очком там или чем ещё, однако отлизывать чей-то бампер — занятие для смелых и чистых мудил, однако и звёзды эти должны быть чистыми, иначе разговор не состоится.

 

Меня забавляет минет, но до сих пор, произнеси я это в слух, так рожа моя покрывается краснотой, а я и не отравлен: конечно, я отравлен тяжестью реальности и её криками, да ещё и ударами. Мне иногда бывает с нею страшно, но если так будет продолжаться, я и правда исчезну. Вчера думал, что хочу сбежать, однако меня всегда останавливает семья, мысли о семье; я не способен делиться своими проблемами с ними. Они могут базарить весь день, считая, что я говорить не должен, но должен слушать; видимо, они представляют того ребёночка, кем я был, однако я давно вырос... И опять мне кажется, что меня могут неправильно понять, однако я буду писать и дальше, ведь мне и самому неясно ещё о чём я пишу.

«Те, кто успел нахмуриться и обидеться — и дальше исполняйте свои роли, а я давно плевал на все обиды!» Только организм мой не плевал на них, ага; до конца надо дослушать прежде, чем бровям-то скакать по лбу. Пизда!

Опять не то подумают и не те.

 

А те, кто надо, в ступоре теперь. Да и пошли на хуй, покумекаете, потом придёте в себя, да поймёте, что всё это лишь эксперимент... «Шутка!» И мы мирно расходимся, но ведь мы здесь и каждый плывёт на своём плоту. Моча бьёт в рожу и потом носишься разъярённый по квартирке, думая, чего бы такого ёбнуть: тут рядом стена, она и наркотики. Мне нужно защитить кису, поэтому бить её мне страшно, ведь Аидочке ещё жить и знать, что происходящее — не совсем развлечение, а аттракцион: свои наркоши, власти, экипаж: этот самолёт «Ноев ковчег», корыто это несётся к звёздным садам, а рассечённый глаз всегда будет в моём сердце, киса. Я очень тебя люблю и хочу быть с тобой. Аидочка — то светлое пятно, которое и должно быть на моей рубашке, на моих отпечатках пальцев, на моём смокинге: ты всегда должна быть рядом и будешь! Только бить больше не проси, а я постараюсь быть не таким злым и подобного больше не будет: это оставляет осадок, а потом стыдно и ничтожно... Стена мне не делала плохо, а рисунки мои она, не стыдясь, хранит на своих обоях. Конечно, я бил кулаками о стену, бил пальцами; головой... Да и не важно, что я делал со стеной, ведь есть ещё и наркота; она и правда тебя делает зверем, а потом ты просыпаешься, видишь всё вокруг сырым своим взглядом и бежишь снова к ней, чтобы она вылечила и помогла. Тут подходит любое лекарство: пока трезв и время тикает, тело исцеляется. Хочется, однако, верить во что-то другое...

 

И ты теперь в кругу этих доверенных лиц, которые бегают и прыгают по улицам, домам и районам в поисках дозы; потом ещё. И ещё. Желания в этой сфере неугомонно растут, и ты теряешься; забываешь себя, перебираешь факты, смотришь на свет. Теперь свет тебе лжёт и давит сильно на глазки, они краснеют, плачут, а ты продолжаешь сидеть и тыкать!.. И к чему приводит такая зависимость? Лишь к подобным работам. Так нужно ли это, а? И если не нужно, то хули я целыми днями-то пропадаю в этих строках? Может быть, для того, чтобы кого-то позлить? Да бросьте, это миф, байка, какая-то хуйня... Это вы пытаетесь меня надуть, да вывести из себя! Запрещаете мне общаться с девочками, мальчиками, друзьями... И куда мне бежать-то? Только сюда. В этот понос из самокопания и ненависти. И когда на тебя в очередной раз нахлынуло, ты лежишь и боишься шевелиться, ведь любое движение может её напугать; и она теперь научилась тебя цеплять, причём способами херовыми, но пусть делает так, чем прячет их в себе. Однако если всё это для того, чтобы привлечь внимание, то проще написать письмо. Я — писатель! Блять, я люблю читать, как пишут другие люди. Сука, неужели это сложно понять? Не короткое ебаное сообщение, а письмо! Блять, люди настолько стали тупоголовыми, что им вообще втягость походу даже переписку вести огромными письмами. Все ковыряются в своём графике, ища свободное время, однако посвятить его не могут тем, кому необходимо внимание; а с другой стороны сидит такой же эгоист, у которого есть и своё мнение по данному вопросу. Вот и получается, что единый консенсус будет лишь в момент смерти одного из. Тогда можно и смело произнести это: «Я же тебе говорил! Я же тебе говорила!» Хули это только поменяет-то для тебя? Будешь мёртв, но повысится самооценка? О внешности вы точно переживать больше не будете, а то заебали этим загонять и других.

 

Клубок комплексов постепенно разматывается, а центр, помнится, пуст! Радость в том, что теперь его можно будет заполнить, но чем? Всё тем же монотонным дерьмом, которое было и раньше в твоей жизни. Тем же можно травить и скуку, выделываясь добротой и поступками. А такие как я будут сидеть, слушать, а потом гневно ходить и плеваться в разные стороны: я уже представляю пену у рта, но чей это рот?

 

 

Мне уже и не хочется, но привычка и потеря ощущений зовут меня опять в эту бездну твердых и рассыпчатых материй, которые витают по воздуху, словно дым с крыш горящих домов; в этих камешках много опыта, но и в старости его много... однако до неё не все из нас доживут: да и те только и рыдают на чужих могилах, а потом не могут плакать на своей. Время тянется, но, хоть и медленно, хотелось бы отдалить любую из грядущей смерти, тем более тех, кто рядом; конечно, я их всех ненавижу! Блять, они убили во мне все отличные качества, превратив в этого разгильдяя и нытика, однако таким я стал и себе нравиться; других я, правда, уже заебал, поэтому они удалились в сторону хуя.

 

Кастенада поговаривал, кажется, о сверхъестественных силах, но в моём мозгу уже просыпалась идея мощней: о сверхах. Она сюрреалистична, абсурдна и полна абстракций, однако любопытна мне; однажды вы её увидите, если я не подохну от голода или передоза. Денег не не хватает — их просто нет, поэтому приходится делать то, что ты не любишь, а потом кричать на тех, кого ты любишь! Причём люди тебя любят тоже, а, возможно, пытаются твою жизнь разукрасить, да разнообразить, а ты, тварьё, сидишь и ноешь по каждой хуйне, по каждому пустяку, блять... Сука, так и пробил бы головой бетон, но сложно этим что-то кому-то доказать. Да и доказывать нечего, ведь моменты, сменяющие настроения ежесекундны: наши трупики уже валяются рядом от неверных наших решений, из-за плохих генов или из-за немытой пизды.

Короче, мойте людям пёзды и в жизни их начнёт что-то получаться. Как минимум, меньше плохих шуток в конце абзаца и больше чистых вагин! Звучит вполне как лозунг, если запихать куда-нибудь «в массы».

 

А мой чифир прождал меня всю ночь, но вкус его даже не противный: говорят, что от него заряжаешься энергией, но когда где-то спрятан пакет с кристаллом... Хуй знает, нужно ли растрачиваться на чифира? А вчера я был уверен, что проснувшись, — если травка ещё будет, причём прилично если её будет, — я не буду вскуриваться, а оставлю на вечер. Однако травка была скурена, поэтому я с пола уже насобирал себе отличных ошмётков, подкурился, да подёргал на порнуху, размазав всё об батарею. Член я помыл, поэтому и пишу сразу вам такое: «Чистые вагины ничего не поменяют, если не мыть член! Мойте члены и вагины, тогда жизнь станет ярче, богаче, красче, иначе мы все тут позадыхаемся от вонючих пахов».

 

Блять, помнится работал я в магазе: шмотьём торгавал крутым. Один парень снял с себя новенькие штанчики, которые мерил в кабинке и убежал: сквозь секунду в моём носу оказалась насранная куча дерьма и немытых гениталий, и я отвечаю — я чуть не проблевался! Ну это сколько нужно на себя плевать, да ещё и бесстыдно выйти таким в свет? Я бы ему поаплодировал, однако, скорей всего, у него уже найден рак, а головка его расцвела и создала новую жизнь, новый виток эволюции, ведь столько вони даже Дарвин не нюхал от своих излюбленных голубей. Однако, может, ему просто нравилось их готовить?

 

Пустой взгляд вновь упирается стол, где точно ничего нет, однако есть надежда... Да и пол плохо убран. Моя рубашка валяется рядом с её тапками, а гитара лежит на полу; некоторые книги мне нравится кидать туда же, а у некоторых я подгибаю страницы, чтобы запоминать, где остановился, закладки неинтересны: они выпадают, теряются, гнутся, — конечно, гнётся и член, однако член, заметьте, сбивает с толку, — поэтому и закладка не несёт в себе ничего полезного, если только она не на улице или в падике. Однажды любимая произнесла: «Неприятно потом читать, когда вижу эти загнутые страницы...» Только мне-то какое до этого дела? Мне так удобней, а иначе я не буду читать. А ты, сука, вообще не читаешь нихуя! Но если читаешь, прости. Ты, сука, читаешь!

 

Волосы на груди, паху и под носом сообщают мне, что время тикает, как и доктор Керуак, жалобно дышащий своей хрипотой в нашу реальность. Парень с красным логотипом давно написал, но только надежд наших он не оправдал — хуёвый сервис всегда коробит мнение об организации, а задержка выдачи товара заставляет стрессовать клиента; сейчас я пока не готов куда-то ехать, поэтому досиживаю свой отдых, мечтая о том, чтобы съездить куда-то... Где-то Европа, а где-то Америка.

 

 

Но мног тот ли раз так пошл?

 

Иногда попадаются нелепые ошмётки, крошки хлеба; вокал мой теперь не отличный, он обычен.

— Почему так?

— Потому что я продолжаю вам наивно верить. И...

— Эй, блять, чо за хуйня?

— Вряд ли когда-то хотел стать дезинсектором.

— А мир, похоже, решил делать Гитлера, перестав отвечать на запросы.

— Благо, оценка чуть выше, как и рост; да и чтобы жечь людей, знаний то особых и не нужно: любая бестолочь пригодна.

— Но я не бестолочь, ведь они уже мертвы.

— Нация очищена, а мир спасён!

— Только где же финальные титры?

— Когда посру, может, они появятся?

— Вряд ли, ведь гибель людей нихуя не меняет, а только усугубляет всё нахуй.

 

А люди так привыкли быть зверями и убивать других.

 

 

Вообще сложно понимать, вскуренный ты человек или нет...

«А ты говоришь о ком-то конкретном или это мысли о себе?»

В словах этих виднелась издёвка, но и интерес... Сам я тоже задавался таким изящным вопросом.

 

Зачем мне рассуждать о тех, в ком я не был?

«Звучит это дерзко, но и двусмысленно...»

Хоть и значит милую невинность. Уже чую воняющие рты наезда ни о чём.

 

Но я не готов говорить о всех своих тайнах.

«Тогда и не жди понимания других!»

 

Кто-то подумать может, что некоторые из этих слов могут принадлежать не мне, а некой, например, ну не знаю...:) Но аплодируйте мне: я уже не использую ваши сраные жизни, ведь у меня есть и своя! Фак ю, блять, я всё умею делать сам! Я, блять, теперь могу с собой беседовать и срать прямо на пол или на асфальт, вот только лучше я пока буду марать страницы, чем заниматься такой бессмысленной пропагандой свободы.

 

 

«Твои псевдовыходки не всегда, но часто навевают скуку. Ты знаешь это?»

Конечно, ведь Я ещё не МЭТР, а лишь профессор.

 

 

— Блять, какого хуя? Что случилось? — разгневанный доктор ворвался в комнату «Ф». — Почему Гарри всё ещё там? Наш гений уже должен был умереть! Разве нет?.. Блять, и что теперь делать-то? Сука! Сука! Что за хуйня...

 

«Гарри?! Гарри, проснись!»

Что? Я не понимаю...

 

«Гарри, проснись!.. Разве гений ещё жив?»

Да, иначе я бы не ответил. А что не так?..

 

«Сколько ему лет?»

Уже 25.

 

— Чёрт, какого хуя? Вы видите? В 24 он умер! Как Гарри может быть до сих пор там? Какого, блять...

 

«Гарри, почему ты ещё там? Разве гений не умер?»

Нет. Он жив. А что в истории?

 

«История говорит о том, что он умер в 24».

Так нет, у него тут даже всё налаживается... Он запел!

 

«Блин, да мне насрать, Гарри! Понимаешь? Мне насрать!»

Хм... Адамс, вы умеете всё портить.

 

«Я напишу кодовое слово, и ты всё забудешь. До встречи! Ждём тебя всей командой! Напомню, что прошло уже 5 лет».

Ого... Так мало. Я мало помню о себе... Моя память восстановится?

 

«Надеемся...»

Что?

 

Я вновь очнулся в пустой комнате. Изо рта воняло; я проблевался на пол. Рядом, на стульчике лежал бутыль. Через секунду я был вскурен. Мне 25, и жизнь продолжается!

 

Я скинул с себя одеяло — холодно! От меня изрядно воняло: пот, пах, подмыхи. Хата в дерьме, а пыль и шерсть летают, словно космические эшелоны. «Похоже, я рождён был, чтобы срать и ссать», — грустно прокрутилось в голове. Её не было. И не было её давно. Да и давно ли это было? Будто мы вчера посрались... Её отец на меня не кричал, и даже не трогал пальцем. Однажды случайно увидел её в метро, но решиться подойти я не смог.

 

— Пошла на хуй! Пошла на хуй! Пизда, дрянь, сука, тварь! Блядина, шлюха, мразина!

— Ты только и умеешь, что обзываться, да кричать! Научись говорить что-то хорошее... Я устала от твоих криков. Я боюсь тебя!

— Тогда пошла на хуй ещё раз! И ещё раз иди на хуй! И ещё раз! И ещё, — а после слов я взбешённый бегал по комнате и ломал мебель.

— Я когда-нибудь от тебя сбегу!

— Попробуй только!

И она получала оплеуху.

 

Я всегда боялся ударить девушку, а когда это случалось, я начинал жутко ненавидеть себя, свою сущность, своё тело. И стучал кулаками по стене. Однажды я назло себе и ей с разбегу ударился головой о стену; моя челюсть не могла вернуться на место ещё несколько месяцев.

 

Мы ссорились, мы ругались, мы дрались. А потом жадно и страстно трахались! Я кончал в неё и на неё; в её рот, в попу. Блять, да я сейчас пишу это, и у меня встаёт член. Настолько, видимо, я отвратительный... Но такая обезьяна как я научилась быть добрым, а не вечнообиженным пидорком. Получилось так, что я стал тем, кого когда-то давно жутко ненавидел.

 

Конечно, стоит добавить и то, что мы были бессовестными наркоманами; будущее нам было открыто! А теперь... Иногда мне кажется, что я мог умереть ещё раньше, но после того, как мы разбежались, я исчез из жизни на полгода. Я просидел в психушке. Пролежал там. Пробегал. Примерно раза два в день нас выпускали на улицу. Я пытался сбежать, но у меня ничего не вышло — находили! Когда я вышел, мама уже со мной не общалась. Я звонил ей, но она, плача, кричала на меня, а потом и вовсе бросала трубку, причём на пол! Слёзы я слушал её, бывало, по полтора-два часа в день. Сейчас мы созваниваемся с ней, но крайне редко. Она знает, что я бросил учёбу. Она знает, что у меня нет будущего. Она знает, что её сын — очередной ублюдок и неудачник, самодовольная скотина, жалкое подобие мыслящего.

 

Безвольное хуйло.

 

Я изуродовал своё детище, пытаясь превратить его в начинку для этих чудищ, у коих нет дня и ночи, а есть лишь потребности; теперь исцарапанное, израненное сидит дитя, но даже маленькая ранка для этого ребёночка — горькая обида и кричащая мольба спасения. Мне не важно, что скажут другие, но важно, что говоришь ты. Однако и ты теперь не представляешь угрозы, ведь я испепелился и потух; взорвался, взорвусь ещё раз. Потом ещё. В этом, наверное, мой смысл: гореть и тухнуть. Когда желание просит помощи, хочется переключится, а появляется на горизонте лишь тор.браузер. Опять милиция будет слушать жалобы, что в падиках стало больше шума, а по улочкам бегают голодные и бедные люди; нищие всё так же плохо одеты, а мысли некоторых могут увильнуть, может, не совсем в ту сторону?..

 

Понимаете, в нашем современном мире связаться с человеком так просто, но все эти средства связи такие скучные, что будто техника и ожила, будто говорит, говоришь ты сам будто с тарелкой; а я никогда не говорю с тарелками, если только они не держат заложников. Теперь вдруг узнаётся, что я тайный агент, посланный чужой империей, чтобы испепелить ваши сознания и съебаться. Только запомните: я же с вами в этом соку буду до конца своего последнего издыхания коптиться, болтаться и кружиться. Поэтому есть вам хоть ну на какое-то время короткое вот... развлечение.

 

Письмо одного из детей вселенной:

 

И вот она — реальность, где нельзя ни шуметь, ни двигаться; здесь воняет дымом и скучно до жути, однако слёзы почему-то хотят литься от этих слов.

 

Пока я пишу, я ощущаю и жизнь, но отобрав у меня это, вы вырвете моё сердце! Блять, я <неясный подчерк> младенца, но и того не будет, если я вдруг пойму, что не люблю...

 

Когда пустой мой шанс вдруг улетит вновь, нам предстоит с тобою уже друг друга убивать, ведь ты решаешься забрать у нас то, одно то, что заставляет меня и дальше развиваться, и ещё помнить что-то.

 

Я НИКОМУ НЕ НРАВЛЮСЬ НАДЕЮСЬ ВСЕМ НО ТАК ЖЕ КАК И ВСЕ Я ПРОДОЛЖАЮ ЖИТЬ ДА УМИРАТЬ МНЕ ЗНАЕТЕ ДРУЗЬЯ ТОЖЕ НЕ ОХОТА БЛАГО ЛИШЬ ЭТИМ В КОНЦЕ НАСЛАЖДАТЬСЯ А ПОКА Я ХОЧУ ЖИТЬ

 

<остальной лист залит кровью>

 

0. 9

Так что со мной? И что мне нужно делать? Который час я стою на этой крыше?.. Как же прекрасны эти милые и стройные деревья. Их однажды спилят — я не раз писал об этом. Где же она?.. Мне жаль, что всё так вышло. Я люблю её; это очевидно, но...

Возникает всегда «но»... Оно одно, но сразу поменяло жизнь мне! И это «но» калечит моё сердце... Что дальше делать? Как дальше поступать? Я, словно псих, стою на этой крыше!.. Безумие длиною в жизнь скоро закончится, а мне так хочется ещё раз увидеть её душу... Её взгляд, её сердечный ритм; эти волны, волны звука из её прекрасного и сладенького рта. А что потом?

Потом опять эти скандалы, крики; и я готов ли к ним? О, боже, мне так хочется сказать, «я не готов»; мне так здесь надоело, так наскучило. Какие цели выбирать мне, чтобы вновь подыгрывать вам, людям?.. Быть певичкой, что кричит о чём-то, плачет; затем ей аплодируют, а она живёт, словно ей скучен каждый и сама себе она, эта певичка, уже порядком поднаскучила... Быть может, мне нужно стать художником? Тем самым, что взорвёт мозг всей планеты! Я буду новым Сальвадором или Поллоком! Или писательство? О боже, я такая шлюха!..

Если даже у Вселенной есть какой-то план, меня там не должно быть, или я воскресну после смерти! Или я, такой талант... Ха=ха=ха!.. Я должен сдохнуть, чтобы что-то здесь столкнулось с мёртвой точки! Я должен показать вам, что я умер лишь однажды... После этого, возможно, что-то поменялось. Но она...

Неужели я и её калечить способен?.. Да, способен, раз поступаю так... Мы все однажды потеряемся в пучинах своей смерти, а этот страх, что с детства доводил нас, затеряется в глубинах бессознательного и будет там ломать наши картины, что мы трепетно пытались удержать от столкновений с разумом, который бренно шепчет: «Падай тише!»

 

И этот шиворот-навыворот я должен слушать постоянно: эти звуки, что во мне кричат, стирая мою память... Эти фильмы, что рождаются во мне: я их не слышу, но зато я слышу вас; а вы немы, хоть и полезны.

Отхапайте кусочек пирога и, быть может, тогда в вас что-то вдруг родится, заведётся, растворится, уничтожится; вы — теперь голубь, что летает где-то в кубе Моны Лизы, которая блаженно давится слюною: она сидит так неподвижно не из гордости... Что вы? Нет!.. Она смотрит на того, кто выше! И мечтает тайным образом забраться в его душу... А в нашей пошленькой душе один разврат! И краски девственности были разлиты на пол, и плесень поглотила эти вязкие улыбки; они больше никогда за нас не выйдут воевать — они уйдут, а мы погибнем в этих стенах, строящихся из мертвецов! А души их давно уже остыли; а эти колья, эти ветки пронзают масло воздуха, эфир которого теряется, а пульс уже не будет выше — скоро ноль.

— Мы его теряем! Он не дышит!.. Девушка, помогите!.. Звоните в скорую, скорей!