Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 22 страница

 

Время подтягивалось, но спать не хотелось. «Нужно ещё погулять с ней, а там посмотрим».

 

Оплаченные моменты давно исчезли.

 

14.

А что делать с этими? Всего лишь попасть! И тогда уже никогда в жизни не смогу вылезти. Да, это и есть бездна, я понимаю. Да…

 

Понемногу; приходится терпеть. Но это проще, чем кажется… Всего лишь один раз.

 

Всего лишь раз и точно туда, куда надо.

 

Всего лишь…

 

— Боже… Ты сам дьявол! — кричала она после бурной ночи.

— А ты, разбойница похитила моё сердце, Ангелочек.

 

18.

Ещё 102 минуты.

 

19.

Разве можно было так рано вымазывать это тайной?

 

А что дальше, переделывать?

Не нужно.

 

Но сейчас придётся идти до конца! Ты обещал? Жди.

 

Всего лишь до девяти. Всего лишь до девяти.

 

Одно могу сказать: приходится. Но не только для себя! Скорей, наоборот, ради неё. Иначе я бы тут не торчал. Да, конечно, я стою на месте, но даже топтание это есть какое-то движение, а колебания моего тела всё равно что-то производят внутри меня. Мне плевать, делаюсь ли с каждой минутой я умнее или уже стал дураком. Мне плевать. Мне плевать!

 

Я жалел о случившемся каждую минуту. Но что было делать? Говорят, мой роман был и моей жизнью. Возможно. Но не всё там правда была… Мы подстраивались жизнь друг под друга, а надо было быть самими собою.

Надо было поступить по-другому, но на тот момент мой организм решил всё сделать так.

 

Она не придёт…

 

Я загорелся и не смог притушить огонь. Поэтому всё сгорело вместе со мной. Этот взрыв эмоций… Вновь… Но такой сильный… Боже…

 

 

20.

Подъём оставлен позади меня. Я иду куда-то вперёд, чтобы забыть время. Конечно, я специально не ухожу от того места далеко, но всё-таки сейчас его нет в моём поле видимости. Приходится идти на ощупь, но время ещё не подошло.

Забываются ссоры. Постепенно и имена забываются. Но её имя я помню отчётливо и произношу постоянно по буквам. Буквы эти распространённые, как и здешний снегопад. Столько частей сугроба, рассыпанных на миллиарды осколков приятного снежка и снежинок никогда не смогли бы настолько тщательно предвкусить нашу с нею встречу. Я жду её, хотя иду.

Иногда иду чуть тише, чтобы ноги не ослабли, не устали. Но это не похоже на полёт, а, скорей, на поход. Походку шпиона это тоже не напоминает, поэтому приходится счастливо двигать тазом в направлении одного из заваленного снегом дома. Не то, чтобы он мне чем-то приглянулся: такой абстрактный и непрочной конструкции, которая, казалось, рассыпается на глазах и формы у неё не будет, вряд ли кого-то сможет привлечь. Ну хоть кого-то... Вряд ли.

Скука ли это или простое заполнение временем?

 

Приходится поглядывать на время, но и половины минуты не истекло, пока я топтался до домишки. Придавленный снегопадом, там кто-то тщательно подметал ледяную пустыню.

Мне не хотелось работать, но приходилось. Хотя работа делилась на ту, которой отдаёшься с душой, например, эта прогулка. И та, которую ненавидишь.

 

21.

Это было божественно. Наш первый раз длился вечно!.. Мы не понимали, где мы, в глубине чего, наших душ, нас самих; тела брыкались и тосковали даже по минуте уединения, сразу тянулись друг к другу. Ты не забывала числа. Да… Пятый раз! Ещё… Уже шесть.

Таяли твои ресницы. Они были как лёд, немы и беззащитны, а затем вновь превратились в воду, в дождь, в бурю; ты зарыдала, но не от тоски, а от счастья. Мы рыдали вместе.

Гитара стояла где-то посередине пианино. Я давно не играл на ней, но пианино я использовал по полной. Конечно, соседям не нравилось, поэтому, может быть, и хорошо, что нам следовало расстаться, чтобы я тоже переехал. И ты не смогла жить там. Думаю, ты и не хотела бы там жить без меня. Это было бы не то чувство. Отвратительное и мерзкое… Уродство. Падение. Но мы были падшими… Ангелами? Дьяволятами?

 

Медлительная улитка ползала по нашему аквариуму. Было время, когда я пытался всю её засунуть в рот; отвратительно!.. Главное, не съесть её, однако панцирь неплохо защищает ту.

Я хотел унижаться перед тобой и делал это. Но тебе нужно было что-то другое. Что-то такое, чего я не понимал. Я не так воспринимаю мир, наверное, поэтому мы и многое объяснить друг другу не могли. В чём моя необычность?.. В самом центре мозга. Возможно, в самом его стволе.

 

Не паникуй!

 

Не нужно верещать, словно за тобой гонится носорог. Тебя преследует моя сумасшедшая любовь!

 

Ноги жарко жгло; подошва горела. Подо мною плавился песок из снега. Хотелось спать, а голова кружилась. Руки уже дрожали, но не от холода, а от волнения. Прошло ничего, но я ждал тебя и верил почти, что ты придёшь.

 

Почти.

 

Почти…

Ещё…

 

Да. Ты придёшь!

22.

Счастливые ничего не замечают; так и парочка пошла прямо на меня, даже, казалось, сейчас оттолкнула!.. Сами хохочут о чём-то своём.

Мгновение пролетало быстро, но минута превращалась в вечность. Воспоминание о ней, о моей возлюбленной, были наполнены чем-то естественным и совсем печальным… Я страдал по ней. Я страдал и пил свою кровь.

 

Уникальность ситуации заставляла меня молиться. Да, впервые в жизни я решил страдать не только по ней, но и по мечте о ней. Утончённо я плыл руками по течению ветра; он помогал мне выбирать правильные пути. Гонец не жалел лошадей, когда любовь промчалась между мной и моей любовью. Она оборвала нашу пустоту, и дыхание замерло.

— Совсем ты не мой вариант! — сказала она, отчеканила и замолчала.

— Как это не твой? Как ты поняла это? — удивлённо, игриво произнёс я, чтобы не оттолкнуть её; нравилась ведь она мне очень.

— Мне кажется, ты не сможешь… Не сможешь меня вынести!

— А мне кажется, я смогу вынести всё… А уж тебя… Смогу не только вынести, но и носить в своей душе, как азы, как азбуку, словно буквы алфавита. Ты не вылетишь у меня из головы, а сердце заточило моё тебя в тюрьму.

 

Письма мы не писали друг другу, но, помнится, когда не могли видеться долго, пытались поддерживать связь любыми способами.

Меня трясло перед каждым звонком: я радовался и огорчался одновременно. Мысленно я поднимался ввысь, но тут же опадал, словно осень забирала последние мои сухие листья. Я стоял совершенно голым, когда звонил ей. Мне становилось практически хорошо, я ощущал её рядом.

Она звонила мне реже, но я любил тратиться на звонки. Делать нечего, расстояние требует жертв, хоть и материальных; я бы принёс любые жертвы ради неё, а миры бы разрывались на части, чтобы доказать ей, как же я люблю её.

 

Молчанием своим она раскалывала золото и становилась в очередь за другой его порцией, чтобы снова взорвать частицы. Небольшой пробел в её судьбе всё же у меня был. Её детство, как и моё, впрочем, оставалось тайной для меня. О нём она мне почти вообще не говорила.

Не мог я так долго ждать и срывался. Срывался и психовал, когда особенно её не было рядом. Меня рвало на части, а душу мою скитальческую прорывало и губило всё, что сталкивалось с моим зрением. Мне было тошнотворна эта реальность, когда её лица, её шеи, её грудей, живота и таза, ног, ступней и рук не было рядом… Вся эта чопорность меня раздражала, но делать было нечего, ведь я такой и есть. Порой я чопорный и суетливый.

 

«Псих?» — скажут некоторые. Но мало всегда волнует, что говорят остальные, ведь мои слова в моей душе звучат куда чаще, если только не смотреть телевизор.

Музыка — да, но этот ящик… Он гонит нас в гроб быстрей, чем простые языки людей.

 

 

23.

Всё было глупым! Да! Эти дети показались мне тупыми и даже слабоумными… Сколько можно бегать и веселиться? Уроки есть… Или что там… Интернет! Как же вы достали!

 

Тем не менее, мой взгляд ненадолго прилип к этим очаровательным лицам… Тьфу ты! Какие они очаровательные! У меня никого нет, чтобы так думать! Чёрт… Чёрта вам!

 

Разнообразие эфемерного лицеизлияния не вызывало должного понимания со стороны огромного скопления на веках, которые вызвали в душе смятение, боль, чувственность; роли были чужими, но мне не досталось ни одной! Я был лицемером. Да, тысячи лиц украшали мои брови.

Конечно, некоторые могли бы представить совсем не то, о чём я пишу, но меня это не волнует! Вам нет беды, и не будет никогда; своей истории не требую я понимания, даже прочтение её будет лёгким и естественным… Но не для всех.

 

24.

Скитальцы по главным стрелкам жизни никуда не спеша проделывали свои пируэты и маневры. Были не те в жизни, но та ли была она?! вот что волновало меня больше другого и занимало. Казалось, что только так я могу проверить свою судьбу. А если она не придёт? Неужели мне полагаться сейчас на детскую глупость? Я вырос!

 

Я обещал не бриться эти дни до встречи. То есть полгода. Да, конечно, она назначила её раньше, но я до этого не брился и не хотел терять эту нить, чтобы сдать всё как успешный экзамен.

 

Мои мысли разрывались; окружающая действительность меня не принимал. Кризис!

Заходить куда-то не хотелось. Казалось, что, чем теплее место, тем холодней внутри.

Короткие мысли незначительны… Но что делать, когда длинных мыслей не наблюдается? Приходится действовать так, как складываются обстоятельства.

 

Корпением, называться будет эта работа. Ходить на неё мне было запредельно сложно! И не только потому, что мне не нравилась эта затея, сколько потому, что время тратилось впустую. Я мог бы делать куда больше дел, если бы жил как паразит за чужой счёт и ничего не делал для блага общества. Вообще ничего. Это было бы высшей точкой моей жизни, моей жизнедеятельности, моего особого способа существования.

Сложно было делать всё! Даже лежать было нестерпимо, ведь хотелось быть свободным. Но свобода, это не только грёзы и тоски по ней, сколько её полное отсутствие для понимания того, что есть настоящая свобода! Только когда у тебя её заберут, когда она превратится в порошок, который рассыпал по земле и грязи чужой ветер, только тогда ты поймёшь, что же значит и есть свобода!

 

 

25.

Однако не было всего того, за что любить способен ты навечно! Это таилось в тебе всегда, с самого рождения, но было заперто, закрыто, замуровано и забыто.

Никто не хотел действовать по-твоему, поэтому ты один шёл своей дорогой. Однажды по ней пойду миллионы. Миллиарды?.. А какие ещё есть цифры со столькими нескончаемыми нулями?.. Их бесчисленное множество. Больше, чем событий. А события у каждого человека свои.

 

 

26.

Стало жарко.

Благо я сегодня выспался, поэтому зевота вызывалась лишь скукой.

 

Когда думать не о чем, о чём же думать?

 

А думать было действительно не о чем. Мы не сойдёмся с ней. Я знаю. Ничего не получится. Я в это перестаю верить каждую секунду, а каждая минута будто вызов мне! И это только два часа. А что, если она не придёт сегодня? Я не выдержу!

 

Я пришёл за день до встречи. Как это вообще описать?

 

 

27.

Опять первые минуты мы будем молчать?.. Наверное. Нужно привыкнуть друг к другу. Проверить что-то. Есть ли внутри колебания, и если есть, то что эти колебания хотят выразить. Да и вообще поймём ли мы друг дружку? Поймём ли эти наши разговоры, что будут такими же, только немного взрослей. Мы ведь выросли… Хотя я — жалкий дегенерат и деградант, туземец, питекантроп, не гомо сапиенс, а гомо позорище всего человечества.

 

Так я подготавливаюсь к этой встрече? Унижая себя? Боже. Я нисколько не изменился.

Надо было хоть побриться… Хотя тогда она не увидит, что я действительно её люблю. Да, я не видел её около шести месяцев, но что делать? Некоторые дамы ждут своих женихов из армии и годами!

 

Всего полгода, но так много всего произошло. А что произошло-то? Да ничего особенного. Только мыслей поменялась эстакада!

 

Да что там? Даже во сне наш мозг жутко работает! И кто только называет нас тунеядцами?.. Эти хвалители своего тела и своей работы?! Боже, они сами не знают, видимо, чем заняться, раз ищут занятие во всём и везде продырявят реальность своим прибором, чтобы было ну хоть какое-то занятие.

 

Пришлось сесть на скамейку. Ноги перестали слушаться, может быть, и время ослушается Вселенную и пойдёт быстрей?

 

Тягучее состояние… Я просто не могу уже… Всего ничего. Всего ничего.

 

 

28.

Нужно опережать себя и свои мысли. Нужно быть величественней, чем ты есть сейчас. Нужно ломать голову, чтобы раны заживали, и снова она бы становилась крепкой, как орех.

Мозги наши мучаются знаниями, но без знаний одно мучение ожидает нас. Как жить без науки, без книг и печали? Тяжёлый крест этот нести приходится не только нам, но и некоторым людям, которые так далеки от нас и так нас не понимают, но так желают нас понять всеми путями, поэтому и продолжают следить за нами и нашими проявлениями свободы.

Луна поднимается как можно выше, чтобы попытаться немного осветить то, что согрело днём Солнце. Этот избранник судьбы, этот разгильдяй, Солнце, сын божественного чучела, которое сгорит на костре и превратится в пыль, в дух, в душу, в мёртвого, который перестаёт ходить и мешать своим спокойствием тем, кто разъярён душевной мукой.

 

Время не терпело и не ждало. Оно не украшало и не пылало так, как пылает моё сердце. Сердце же ждёт и терпит. Укрепляется лишь верой и трагедией ожидания, сурового, томимого и долгого.

Носовые платки исчезали из нашего шкафа, когда она болела, и когда я был одинок. Так мы лечили друг друга.

 

Я вспомнил, как она поила меня молоком.

 

 

29.

Нет! Это невозможно! Такого не бывает. Лишь по чужим рассказам и представлениям.

 

 

30.

Небывалые песнопения происходили тогда, когда наши тела находились рядом; находились и слова, которые мы с удовольствием адресовывали друг другу; вытягивать каждое словечко не приходилось, наоборот, старались говорить открыто и прямо, без вульгарностей порой, но иногда и что-то невразумительное и корявое, дабы реальность подтверждалась своей несовершенностью.

Издевались, бывало, тоже над друг дружкой и поэтому старались затем сглаживать свою вину, свои проказы и характер; ошеломительно питался он нашей горечью и враждой, однако мы понимали, что враждовать нет смысла, когда мы и есть семья.

Конечно, с семьёй всё непросто. Она язвительна и опасна, потому что преклоняешься на колени перед всею семьёй, ждёшь благодарности и криков о твоём превосходстве и успехе, но иногда ты получаешься пустоту взамен.

Да! Именно пустоту. Не странное многоточие, а пустоту!

 

Бесило каждое мгновение, как будто день я свой провожу в пустыне; да, тут ходили толпы народа, но было одиноко. Было одиноко и не хотелось идти, хотелось упасть и лежать. Тем более, я пришёл точно на то место, на которое нужно было прийти. Да, чуть раньше, но почему бы ей здесь не оказаться? Почему бы ей тоже не прийти раньше на два часа и день… Хотя бы на день раньше!.. Хотя бы на день раньше… Это так глупо и безумно.

Но разве любовь не есть безумство? Чуточку безумства есть в любви! Есть грех в ней и есть одиночество, которое сжигается, когда твой спутник рядом, рядом с тобой и твоей душою. Всё сжигается, всё горит огнём, когда вы вместе. Так жарко вокруг и вам жарко так от ваших разговоров, но когда ты один, всё тухнет.

Да, конечно, любовь разжигает твоё сердце, подкидывает туда ещё огня, пламени и дров, но когда ты с нею… Может быть, она и есть то пламя? Это она сжигает твоё сердце… Она тебя так любит, что горит за вас двоих. Так и ты тогда то пламя, только для неё…

Главное, не сгореть в этой любви обоим. Иначе страх поглотит вас полностью, даже снег с его вьюгой и метелью не сможет замести следы вашего огня!

 

Прихоть человеческая, словно похоть, приходит неожиданно, но не спешит убегать, даже медленным шагом она не спешит уходить, поэтому ты вскоре жаждешь.

И вот ты ищешь воду, а её всё нет нигде вокруг, — действительно пустыня!

А дома словно пеленой тебя накрыли, и ты ненавязчиво так коптишься под этим парником для овощей. Выйти можно, но там окутывает парник ещё больших размеров, а воздух порой губит злая техника.

 

Скалы разламываются на части, а горы плавно стекают, словно речушка, вниз, сгорая в механической лаве. Она уничтожает любую прихоть.

 

 

31.

И вот снова круг заново решает за тебя. Жить, умереть или плыть. Плыть? Что это значит?.. Что это за невыгодные мыслишки тут проводят свои зимние каникулы? Слишком холодно, чтобы просто остановиться, и слишком жарко, чтобы просто бегать.

Приходится кружиться, подобно этим снежинкам.

 

«Снег кружится, летает и тает».

 

Улицы подметаются, засоряются, убираются; холодеют к нам; жарят наши подошвы.

Лето убивает зиму. И возникает ворох птиц, которые несутся куда-то, к собственной цели, к собственным прихотям.

 

Слишком одинокая повесть, чтобы быть кому-то обязанной.

 

Мир крутится, подобно глобусу, но вряд ли кто-то просит показать, что это за страна между двумя огромными горами.

«Садись! Два!»

Или

«Садись! Пять»

 

Две оценки, которых нужно бояться, ведь ни та, ни другая не говорит о вашем интеллекте.

 

 

32.

Беспристрастное ожидание ломает все мои кости; мне хочется просто упасть и валяться, чтобы оставаться здесь навечно. Но я знаю, что лишь сегодня отдам ей. Так и решится моя любовь… Моя вечность застрянет именно сегодня в этом эфире.

Кажется, затикали быстрее, но мысли не спешат — они вне времени!

 

Можно всё отменить. И чем быстрее я это сотворю, тем больше времени потратится на себя. Но уже полгода тратилось на себя, почему бы…

А до этого три года с ней.

 

Что было этими тремя годами?..

 

Мы были нежны друг с другом, и были злы к нам обоим. Жестоко избивали и словами, и руками лица наши и тела. Но что ещё?

 

Говорили друг другу нежности, о любви, о нашей семье, о наших будущих детях. Мы были взрослыми и детьми сами. Мы были всеми частичками доброты и даже нежность вступала с нами в спор, проигрывая, испытывала ступор.

Жестокость опор случала нас с дальностью ступеней и быта, который тревожил нас рассыпающийся прахом мозг.

 

И сложно теперь понимать становится, для чего всё! Для чего всё это делалось, когда уходить приходится так рано! Это не крик о чрезмерной скучливости или типа того, что я заждался, а вот крик этот направлен в пустоту Бытия и форменной бесплодности, бесплодности воображения, бесплодности разума, бесплодного отторжения и почтительного обхода его со всех сторон, чтобы он не кинулся на тебя и не искусал.

Ещё ждёшь пару минут и всё: руки замерзают, лицо становится грустным, а тело всё дрожит, хочет убежать из этого чёртового одиночества и даже сбежать из этого места, ведь она не придёт. Или?..

Всего полнится надежда, но где же вера?

 

Вера!

Вера!

Где же ты?

 

Её нет. Но есть надежда и её порой хватает, чтобы утолить свою жажду наслаждением и ещё одной минуткой ожидания; мороз не хочет давить, но ему нечем крыть, он суровее всех остальных, даже времени; он не тоскует по ушедшим с дорог людей, ему плевать, он просто искалечить твоё тело хочет, правит он всем этим без устали и хочет подчинить себе и нас.

 

Жестокие… Всё-таки люди здесь жестокие. Им не нужно узнавать друг друга, чтобы прикончить их! Они убивают всех и сразу, без сомнения и без устали. И вскипает внутри тебя то, что ты берёг только для своих внутренних мотивов и беспокойств. Ненависть. Эта ненависть способна разрушить не только память, но и города! Она прибирает всё к рукам и становится упрямой сукой, которая не хочет выходить из головы! Эта ненависть, друзья мои, ей наполняется каждая частица, каждая миндалина вашей клетки, каждая ДНК, каждый белок вашего организма. Всё кипит, будто в лаве в ней.

А главное всегда мы забываем высказать… Говорятся несносные мелочи и дополнять их обстоятельно нечем. И вот эти мелочи говорятся уже в тысячный раз, должны их запомнить, чтобы не зацикливаться на них и бежать дальше, но мы сидим и давимся этой жижой из ненависти и саморазрушения. Как же нам нравится иногда смотреть, как страдают другие люди. Как же выглядим мы на их фоне особенно хорошо. Как же… Как же.. Как же.. Много ещё таких «как же»… Много и абсолютно они все никчёмны.

 

А для чего мы здесь, собственно?

 

(для познания самых низменных и душисто-волновых интерпретаций нашего бытия; для форменного понимания того, зачем нужно это человеческое существование; мы ищем высший порядок, как ты называл его, высший знаменатель, любую другую часть того, что является великолепным образом подражания и существа, которому следует нас заменить)

 

Всё это говорится никак не об одном! Всё это говорится о множестве. Неподражаемом множестве тех, кто способен проливать не только наполненные чаши, но и суть! Свет! О, да!

 

(дорогие мои, я видел свет; меня озарил однажды свет; нет, конечно, это было не один всего лишь раз, но тот раз в особенности был великолепен)

 

Посыпался град!

 

Макушка ощутила падение каждой из тяжёлых градинок, что падают в общность нашей атмосферы.

Нет, они не такие огромные, нет, они не такие неправедные.

 

Да, я обещаю за каждым важным словом обращаться сюда! Да, их будет много… Но много и тех, кто прочтёт всё довольно-таки быстро. Не для них я стараюсь. Ни для кого.

 

 

33.

Всё равно нужно. Это не для себя даже. Даже не для неё. Это для нашего будущего! Рано или поздно мне необходимо будет выяснить, почему всё так произошло… А это время… Может быть, оно как раз для этого?..

 

— Ударь меня!

— Что за дерьмо?..

— Ударь быстрей меня! Сильнее!.. И не смей утекать от этого! Быстрей и хлоп!..

— Я не буду этого делать! Ты совсем уже?

— Давай же, или я сейчас всё сделаю за тебя!

Хлоп! И ещё, хлоп!

— Тогда и я так же!

Хлоп!

— Сильнее!

Хлоп!

— Давай же!

Хлоп!

 

Я же для тебя всё это пишу — будешь потом потешаться надо мной в старости и называть глупеньким мальчишкой. Только, чтобы не было в будущем такого, как если бы ты подошёл после прочтения к зеркалу и понял, что нифига-то и не стал умнее.

 

А потом:

— Зря мы это делали…

— Действительно, зря… Но мы такие сумасшедшие.

— И что теперь? Убить друг друга?

 

Так и было. Мы убивали друг друга.

 

 

34.

Идеальные выступы её тела манили меня; я тянулся к ней, словно растение тянется к Солнцу, но уже Луна, поэтому я спал рядом с нею. Теперь я проснулся, и хочется мне быть сильней, чем раньше! Хочется мне воротить всё обратно, а скалы и горы воротить только для неё, чтобы построить из них тот дом, где будем мы горевать и веселиться вместе!..

Сейчас всё по-другому; я знаю. Не хочется быть ею мне обузой, да и лошадью, что тащит на горбу, словно ишак, всё это мне не хочется. Кем хочется мне быть? Собою. А разве это не я был тот, кто делал зло и плохо? Нет, далеко не я. Был это другой, словно воин он был резок и грубоват, а мне хочется быть с нею мужчиной. Да, воином быть рядом, но когда мы слишком близко мне хочется быть мужчиной. Да, можно смело воевать за свою любовь, но рядом с нею быть мужчиной, который в трудную минуту, — да в любую чёртову минуту, — будет не только думать о ней, да о себе, но и думать о нашем будущем!

Корректирование всего этого ведёт к уменьшению дальнейших состязаний между тобой и мною.

И мне хочется быть мужчиной, который видит все преграды и лишения, словно воин, но быть мужчиной, чтобы добиваться тебя не так рьяно и беззаботно, а с заботами и так трудно! Всё-таки я не солдат и никогда им не был, ведь солдатом мы не познаём мужчину, солдатом мы познаём войну!

Я хотел бы, может, воевать за тебя, но ради тебя… Дорогая, ты — моя война!

 

35.

Плётку я забываю брать, когда иду к тебе, моя родная! Да, родною ты мне стала за эти несколько лет совместной жизни!

А что мне делать, если кажешься ты мне ещё родней, чем раньше, когда мы с тобой не вместе? Не бежать же от тебя, а, наоборот, бежать к тебе! Но это будет пускай такой уж лёгкий бег, чтобы во время него воздух показался сладким. Пусть ветер будет намекать мне о забывчивости, и когда я буду рядом с тобой, чтоб я забывал эти дурные моменты в наших жизнях!

Главное, чтобы ей не надоесть… Да, я буду мужчиной, но разве мужчины не надоедают? А если воин ей нужен? То надоедают ли воины? А если ей нужна женщина? Такая же чувствительная и менее равнодушная?!.. Смогу ли я быть для неё ещё и женщиной?

 

 

36.

Ты — моя самая большая звезда, которая освещала мне путь. А теперь, эти полгода, я ходил в темноте! Каждый мой шаг — риск навредить себе; путём проб и ошибок основывается каждый мой шаг.

Я не так давно родился, но чувство, что миллиарды лет я ждал именно тебя.

 

Этот старый свет так стар для нас, родная. Эти солнечные лучи выглядят только новые, хотя возник этот свет так давно, что нашей Земли и не было даже. И он всё ещё живёт, так и моя любовь, словно этот свет — стара и благоразумна, хоть и сумасшедшая и дикая.

 

Настроение поднималось. Казалось, что ещё мгновение, и она будет рядом. Но она такая правильная…

 

Она не придёт сегодня.

 

 

37.

Вдруг я упал на коленки и зарыдал. Мне было тяжело и противно от себя самого. Да, вокруг ходили люди, но никто из них даже не остановился. И хорошо… Наверное, хорошо. Им плевать.

Как и ей.

 

Нет, ей же не плевать!? Как же я надеюсь на это, но не верю. Осталось всего ничего. Но прошло ещё меньше.

 

«Ещё немного, будем ждать!» — твердил мне разум.

 

Что же мне делать? Что же мне делать? Зачем я пришёл так рано… Я всё делаю не вовремя.

 

Ураган эмоций захлестнул и устроил потом, я утонул в этой бездне чувственности и страданий по той, которой нет.

В слепое пятно мне проецируется изображение этого мира и этой Вселенной… Но я всё бы позабыл, лишь бы видеть в нём лишь тебя.

Нелепое признание в любви подобно клятве — такое же неидеальное, но искреннее и полное чувств.

И ты знаешь, что это всё для тебя!

 

Я подарил бы тебе все земли планеты, и всю Землю!

 

 

38.

Гнев наполнял мою душу отвращением и печалью. В глазу была одна колдобина, которая заслонила дальние виды и свет. Этой колдобиной я вполне могу назвать свою жизнь, эгоистично тянущуюся к свету. Словно растение, словно цветок я жду весны, своей весны… А моя весна, это ты. Только тогда я могу распуститься и вырасти ещё. Сейчас я не способен ни на что.

Даже лежать для меня убийственно мучительно, ведь лежу я совершенно один; одинок я в пустыне своей, одинок и крайне печален. Что же делать мне, такому печальному и одинокому, когда рядом совсем нет тебя, а воспоминания о тебе сухи и не властны?

Я замыкаюсь в себе навечно. Мне нечего говорить в пустоту реальности, да вот только этих мыслей. Мне нужно порвать с ними. Я не хочу их слушать… Это проклятие.

 

Медленно я опускался всё ниже с ней, выведывал все тайны и печали, разлуки и скорби, ненависть и позор. Мне было сложно и почти что трудно, ведь я не знал порой, о чём мы говорим. Да, пустая болтовня, которая разбавляла наши страшные страдания по нам двоим, которые не смогут быть без друг друга никогда. От этого было и печально, и хорошо одновременно. Я знал, что никогда не смогу познать другую, потому что мне это не нужно. Ты знала, что другой для тебя — игрушка; ты должна быть игрушкой для меня! Но не только играть я должен с тобой, но и проводить самые серьёзные минуты своей жизни. Посвятить тебе отдельную страдальческую историю о нас двоих.

 

39.

Музыка долбила по ушам. В этот раз я не решился захватать с собой наушники, поэтому время было скучнейшим распорядителем пустоты.

Казалось, что одна третья пустоты заполнена. Только чем? Страданием или любовью? А, может быть, это всё ложь? Небольшая, маленькая ложь…

Что же теперь мне делать? Вновь этот дурацкий вопрос, но без него не было бы и движения. Моего движения, ведь некоторым и не нужно вопросов, они действуют.

Я только ходил и огибал наше место с разных сторон; исколесил его своими ногами.