Лекции.Орг


Поиск:




Колонна особого назначения 2 страница




Эвакуация.

Представьте себе колонну в тысячу автобусов с зажженными фарами, идущую по шоссе в два ряда и вывозящую из пораженной зоны многотысячное население Припяти - женщин, стариков, взрослых людей и новорожденных младенцев, «обычных» больных и тех, кто пострадал от облучения.

Представьте тех, кто покидал свой чистый, молодой, прекрасный город, которым гордился, в котором уже пустил корни, родил детей. Им было дано на сборы жестко ограниченное время. Они оставляли свои дома (как выяснилось позже - навсегда) и уходили в чем были, по-летнему одетые, захватив лишь самое необходимое. Но оказалось, что как раз самое необходимое чаще всего и было забыто. Понимание того, что для человека самое необходимое, самое важное, пришло позже.

 

И потом, когда появилась возможность вернуться в свои квартиры и забрать некоторые вещи, подвергаемые жесткому дозиметрическому контролю, люди, словно прозрев, бросались не к «престижным» коврам (ворс ковров «набрал» очень много радиации), не к хрусталю, а к тем вещам, что составляли духовную ценность: к фотографиям близких, любимым книгам, старым письмам, каким-то смешным, но памятным безделушкам - к тому, что составляет глубоко личный и очень хрупкий мир человека, живущего не только настоящим, но прошлым и будущим.

Все в один голос - и эвакуированные, и врачи, с которыми я вскоре после эвакуации встретился, - утверждали, что не было паники. Люди были молчаливы, сосредоточенны, порою пребывали в шоке и заторможенности, еще не понимая, что произошло, - и оттого ощущая странную беззаботность. Я встречал таких. Почти не было слез, мелких стычек, никто не «качал» права. Только в глазах застыли боль и тревога.

Колонны эвакуированных двигались на запад, в села Полесского и Иванковского районов, прилежащих к землям района Чернобыльского. Сам Чернобыльский район был эвакуирован позднее - четвертого - пятого мая.

Отец Леонид, священник села Красно-Чернобыльского района:

«До аварии в нашем селе большинство населения, считайте, составляли старики. Молодежь в основном работала на атомной станции, имели квартиры в Припяти. Наше село по круговой от Чернобыля в 27 километрах, а если напрямую - совсем близко. На АЭС ездили черниговским дизелем: от нашего села ходил автобус, который подвозил людей до станции Зимовище.

В селе нашем примерно триста шестьдесят дворов. К нашему приходу также относились Машев, Усов, Зимовище, Кривая Гора, Староселье, Чапаевка. В приходе по обычным дням пятьдесят - семьдесят человек, в праздники было и по триста - четыреста людей, особенно если такие торжества, как храмовый праздник Михаила Архистратига или Пасха. Тогда к нам даже Белоруссия приходила.

Храм мы ремонтировали с 1980 до 1985 года. Сделали все, что положено в храме: новую живопись, иконы, украшения, и снаружи был покрыт храм, покрашен, забором огражден. Как пасхальная писанка (пасхальное яичко - укр.) был наш храм очень красивый. Я здесь с 1979 года работаю - и до самой аварии.

Наша церковь по размеру больше чернобыльской. Деревянная, светлая, светло-голубая. Колокольня была, колокола. Правда, звонить в колокола нам запрещали. Посчитали, понимаете, что школа рядом с церковью...

Двадцать шестого апреля, в субботу, я ехал в свой приход. Сам я житель Чернобыля, родился там. И у меня был дом в Чернобыле. Все мои родственники жили в Чернобыле. И сейчас там на вахте тетя моя работает, сестра, зять. И вот в тот день меня очень поразило - так тихо в городе. Я сразу не понял - в чем дело. Когда уже пришли на переправу к речке Припять - там летом паром работал, а зимой по льду переправлялись, - я слышу, разговоры разные ходят. Говорят, какие-то неполадки на АЭС. Когда мы переехали через Припять, едем на Красну, видим, возле Зимовищ ходят дозиметристы. Это было где-то в половине третьего. Дозиметристы мерили приборами фон в Зимовищах.

Приехал я в село, там все спокойно, без всякой паники. Но когда со смены приехали дети наших стариков, которые работали на АЭС, то пошли разговоры. Правда, никто не думал, что такая сильная авария. Думали, что там уже потушили... потому что когда-то там что-то небольшое было, так тогда все быстро закончили, без всякой паники.

Сажали огороды. Я отслужил службу в субботу и воскресенье. Нормальная служба, без всякого испуга, без страха. И вот я двадцать седьмого, в воскресенье, возвращаюсь домой, в Чернобыль. А в это время уже Припять эвакуировали... Жена моя в субботу узнала, что будто бы хотят эвакуировать, поехала в Припять и забрала детей - дочь с зятем и внучкой, они на атомной станции работали. Чтобы дети были при месте. Я приезжаю, она мне это рассказывает.

Ну, мое мнение такое: у нас сейчас наука большая - значит, все неполадки уладят. Правда, жена немного в панике, я успокаиваю ее... Она хочет детей забрать и в Киев поехать. Я говорю - никуда. Или потушат, или что-то сделают, или будет какой-то приказ. Не людские досужие разговоры, а приказ. В понедельник и вторник я был в Чернобыле, в Красно не ходил. Уже видел и дозиметристов, которые вокруг все проверяли, и тех, кто землю на вертолеты грузил. А в среду приехали за мной из Красна. Там умер человек, ему было лет сорок пять, но он давно болел. Уже военные поставили понтонный мост через Припять. Переезжаем. И что интересно? Люди послали за мной человека с мотоциклом. И сказали: если не приедет батюшка - значит, дело плохо.

Приезжаю. И село все возрадовалось. Я говорю: «Что такое с вами?» - «А мы загадали себе: если вы не приедете, батюшка, - значит, неважные дела». - «Ну, приехал, как видите». Отслужили мы в церкви, похоронили его. А затем начались предпасхальные богослужения - и все дни подряд я служил...

Первого мая был страстной четверг. Прихожане ходили в храм, молились. С первого же дня аварии, надо сказать, мы молились, чтобы Господь помог. Молились за благополучие, чтобы был народу спас. Потому что к кому верующие обращают в годину испытаний свои взгляды? К Спасителю.

Наше село близко было от АЭС, мы все видели, что делается на станции. Церковь стояла на возвышенности. На окраине жила одна наша прихожанка. Так из ее хаты было видно, как с вертолета мешки на станцию сбрасывают.

В пятницу, второго мая, я служил в два часа дня. Мои прихожане говорят: приехали из Чернобыля, из райкома партии. Будут что-то сообщать. Собрали сход посреди села, и представитель райкома сказал, чтобы к шести часам вечера люди собрались - будет эвакуация. И мы дожидались вечера. Я был среди людей, ходил по больным, причащал тех, кого надо было причастить. Там были старики и старухи, больные, которые годами лежали...

А представители райкома и местного совхоза говорили, что выезжаем на короткое время, чтобы брали с собой еду и белье на три дня...

Мы ожидали, но вечером никто не приехал. Только в два часа ночи приехали машины... забирать скот. Что тут началось! Записывали данные - кто сколько сдает скота, его вес - и брали на машины, отправляли по назначению. И вот когда сдали скот, настало утро - и уже люди стали собираться.

Мне старики, которым лет по семьдесят пять - восемьдесят, говорят: «Остаемся, батюшка, здесь. Не поедем никуда. Все равно помирать». Я говорю: «Дорогие, вы знаете, ваш день смерти еще не пришел. Зачем же оставаться? Раз нас везут отсюда - значит, надо сделать то, что положено. Ведь мы вскоре назад вернемся». Мы рассчитывали на то, что, может, на месяц, не больше мы едем... Вещей особых никто с собой не брал. Я лично свои вещи оставил - ризы, рясу - все в Красном оставил. И из церкви ничего не брали - ни икон не забрали, ничего из убранства. Мы закрыли церковь, ключи староста взял, я говорю: «Сдашь митрополиту». Ничего не опечатали, просто закрыли. И ключи от церкви сейчас у митрополита. Но потом уже ничего мы не смогли забрать: село попало в мертвую зону.

И вот вы знаете, когда с людьми по душам поговоришь, они соглашаются. Говорю: «У вас же есть дети, внуки, невестки... Надо вместе ехать, зачем же расставаться?» Где-то в восемь часов утра приезжают автобусы, и людей постепенно забирают и вывозят.

Из Красна когда выезжали - каждому жалко свой дом, люди плакали. Крестились, каждый осенял себя крестным знамением для того, чтобы вернуться. Даже было такое: подошел ко мне один руководитель из Зимовищ и говорит: «Батюшка, если когда вернемся сюда, то придем в церковь и в честь этого по сто граммов с тобой выпьем». Говорю: «Я непьющий». - «Ну ничего. Ты батюшка, а мы коммунисты, когда придем сюда и бояться ничего не будем, разопьем по сто граммов за такую радость. Только бы вернуться...»

Нас вывозили через Чернобыль.

Я приехал в Чернобыль, зашел домой, чтобы забрать свои документы. А мой сын работал в это время в Чернобыле, на почте. Он тоже ходил на помощь атомной. Они грузили песок в мешки. Он говорит: «Папа, завтра наша почта будет выезжать, ты сегодня не уезжай. Вместе выедем». Я остался с ним. Жена к тому времени уже выехала с детьми... Было это с субботы на воскресенье, с третьего на четвертое мая. Как раз на Пасху. Вечером я пошел в чернобыльскую церковь, на всенощную. Там отец Николай, настоятель этой церкви, службу правил. У меня не было ризы - я все в Красно оставил. Был в штатском платье. Народу на богослужении было мало - человек шестьдесят. А там, бывало, до тысячи людей на праздники собиралось. Уже все знали, что началась эвакуация, многие уже выехали... На этой службе отец Николай говорит: «Помолимся Богу, чтобы беда эта ушла с земли нашей...»

Куличи святили, а после полуночи пели «Христос воскресе» и «Аллилуйя». В три часа ночи служба закончилась.

Я пошел домой, а в воскресенье в девять утра мы выехали из Чернобыля. Жена была с детьми и внуками у своей сестры в Борисполе. А мы с сыном поехали, как и все, в Бородянку. Там в селе Мирча мне приход выделили. Там есть церковь. Община и сельсовет нашли домик, определили у хозяйки. Люди приняли хорошо, сочувственно.

После эвакуации я проходил комиссию, кровь сдавал на анализ. Одежду мою проверяли, волосы. Сказали, что высокая радиация: одежду надо было сдать в обработку.

В Мирче все время приходили ко мне люди, просили молебен отслужить, чтобы беда эта закончилась как можно быстрее. Чтобы Всевышний надоумил человека - как с несчастьем этим справиться...»

Во время рассказа отца Леонида всплыло в памяти воспоминание о Пасхе - празднике весны и возрождения жизни, который встречали мы когда-то с женой и дочерью в живописнейшем местечке Седнев на Черниговщине: небольшая чистая речка Снов полнилась водой, сады цвели, все ликовало, все было торжествующе зелено - и заливные луга, и леса, и склоны холмов. Зелено и - тогда еще - весело.

Теперь же, в 1986-м, каким-то зловещим и пророческим символом казалось совпадение дат, разделенных почти двумя тысячелетиями. День, когда истощенный, замученный пытками и распятый молодой человек воскресал в сознании людей, любящих его, утверждая надежду на бессмертие, неуничтожимость бытия. И день смятения, недоумения и ужаса, когда сама идея жизни была попрана смертоносным излучением, что на беду себе создал человеческий разум.

Из письма Акима Михайловича Старохатнего:

«Я бывший житель д. Вельямово Брагинского района Гомельской области. Наша деревушка входила в состав колхоза «Ленинский шлях». Это в 18-ти километрах от Чернобыльской АЭС, вблизи с. Посудово, что на железной дороге Чернигов - Овруч.

Наш колхоз и соседний совхоз «Посудово» расположены в самом южном уголке Белоруссии, в междуречье Днепра и Припяти.

Деревни Киевской области (левобережья р. Припяти) были эвакуированы 3-го мая, а наши, белорусские, - 4-го мая, на Пасху.

Я очевидец страшной трагедии - эвакуации деревень, тысячи сельских жителей, согнанных с родимых мест по воле неуправляемого атома. Попытаюсь кратко написать Вам об этом. Дети мои, дочь с мужем и двумя детьми и сын с женой жили в г. Припяти. Я с женой работали в 1951 г. сельскими учителями, всю жизнь жили в своей деревушке Вильямово. Как и все сельские жители, мы занимались хозяйством: имели две коровы, телят, свиней, пчел, и т. д. Жили в своем собственном доме, построенном в 1961 - 1963 гг. Со мной жила и мать-старушка (87 лет), которой пришлось пережить еще одну войну, так она называла чернобыльскую аварию.

26-го апреля я планировал сажать картофель на своем приусадебном участке. Наказал детям, чтобы они приехали из Припяти помогать мне сделать эту основную весеннюю крестьянскую работу. Сын приехал 25-го вечером дизелем. Утром 26-го, рано утром, мы еще ничего не знали об аварии. Но стали летать военные вертолеты и самолет по прямой линии туда и обратно. Это меня насторожило, но я еще предполагал, что начались военные учения.

К 11 часам утра с поезда приходят дочь и зять с внуками. Внучек Сережа 4-х лет и внучка Олюшка 6 лет. С ними приехали и дочерины соседи по квартире. Вот они-то и рассказали нам об аварии на 4 блоке.

Утром в г. Припяти как бы ничего не случилось: дети шли в школу, рядом (в 1 км от блока) кипел субботний базар. Дизель шел со ст. Янов на Чернигов мимо (в 500-700 м) АЭС. Окна в вагонах были раскрыты, и все смотрели на 4-й блок, который дымил от пара и газов. Какая беспечность! И вина здесь городского начальства, которое, боясь паники, не сообщало людям об аварии.

Мы позавтракали, не придавая никакого значения случившемуся, хотя я очень волновался, зная по ГО, что все это значит, но волнения своему никому не показывал. Внуков решил не выпускать из дому, но разве их удержишь в хате в весеннюю пору! Да и мои домашние женщины стали меня уговаривать, мол, не война, бомбы не падают, снаряды не рвутся. Чего, мол, бояться, пусть гуляют дети на улице.

К счастью, ветер дул на северо-восток, и это меня немного успокаивало. Ветер от блока на нашу деревню не попадал, а шел мимо, на д. Крюки, Кулажин, Степанов, Радин, и т. д.

Как и было запланировано, я стал сажать картошку. Коней дали на двоих. Сначала посадили соседу, а после 15 час, - мне. Зять с сыном собрались ехать в Припять на вечернем дизеле - узнать, что там делается, но я их отговорил: мол, переночуем, и обстановка прояснится. В воскресенье 27 апреля ко мне приехал мой друг - учитель, который жил в Припяти. Он сообщил, что город эвакуирован. Зять с сыном решили все же съездить на вечернем дизеле в Припять. Сын переживал за судьбу женщин, да и мы все волновались: снохе пришло время рожать. Поехали они, а обратно вернулись к ночи. Стали рассказывать, что едва добрались до своих квартир. Оля (жена сына) написала записку, в которой сообщала, что ее эвакуировали в Полесское. Володя (зять мой) забрал с собой альбомы фотографий, обручальные кольца и деньги, которые оставались на квартире, а форточки в окнах не позакрывал. Мы потом его журили.

Назавтра сын мой берет мой мотоцикл и едет в Полесское искать жену (это около 100 км от нашей местности). Ехал по дороге Зимовище - Чернобыль. Зимовище на левом берегу Припяти, прямо напротив АЭС. Наблюдал, как над блоком кружились вертолеты, сбрасывая в жерло этого вулкана песок со свинцом и доломитовой мукой. Жену он с трудом разыскал в Полесском, она еще не родила.

Утром 29-го мы с женой пошли в школу на работу (в 3-х километрах от нашей деревни). В школу пришло всего 10 детей. Дети за ночь были вывезены родителями в ближайшие города к родственникам. Стал звонить директор в районо, что делать? - в районо ответили: не раздувайте паники, идите по квартирам, собирайте детей и продолжайте работать, иначе поплатитесь должностью. Но где ты этих детей соберешь? Родители, узнав, что местное начальство своих детей вывезло, тоже увезли детей кто куда.

Дизеля не стали ходить до ст. Янов. Это очень обеспокоило соседей дочери, которые жили у нас. А у меня стала болеть душа за внуков и младшенькую дочь, кончавшую 8-й класс. Что делать? Куда уезжать? Хорошо, что на Брагин еще шел рейсовый местный автобус. Посадил я соседей на этот автобус, и они уехали куда-то на север.

А внуков, дочь посадил в мотоцикл с коляской и уехал на ст. Иолча, откуда еще ходили дизеля до Чернигова. Зять с дочерью добирались до Иолчи на другом мотоцикле (их у меня было аж три).

Посадил я их на дизель, это было уже 17 час. 29-го апреля, с наказом добираться до Гродно, где живет мой старший сын Александр.

На душе поспокойнело. Беспокоились только за судьбу невестки Ольги, которая должна рожать. Она родила в Полесском, и 2-го мая мы, к счастью, получили телеграмму, что родился сын (мой пятый внук).

Назвали его Антоном-Атомником.

Как теперь добираться в это Полесское? Снова выручает мотоцикл. 3-го мая, в 17 час., я выезжаю с сыном в Полесское. Едем до Чернобыля. В этот день эвакуировали все деревни Чернобыльского района и сам Чернобыль. Как только мы проехали до Полесского по этим фронтовым дорогам, до отказа забитым транспортом! Что творилось в деревнях - и теперь страшно вспоминать...

В общем, добрались до Полесского, до роддома. Оля с 4-го этажа показалась, сказала, что у нее все нормально, мальчик хорошо сосет грудь, молоко есть.

С души у меня камень свалился. Наказал сыну - живи в Полесском, покуда не выпишут ее. А сам стал добираться домой. Я уже знал, что наши деревни наверняка тоже будут эвакуировать и добраться мне домой нужно - кровь из носу Но назад к Чернобылю уже без пропуска не пускали. Снова выручает мотоцикл. Хорошо, что он был без коляски. Вернули меня назад в Полесское, но я отъехал от поста метров 500, свернул на полевую дорогу, которая шла параллельно трассе, объехал этот злополучный пост и добрался до Чернобыля. Очень боялся, что меня не пропустят на понтоне на левый берег Припяти. Но на понтоне стоял военный патруль, который беспрепятственно меня пропустил. Я к темну был дома.

Но ночью началась эвакуация. Утро и день 4-го мая 1986 года запомнятся на всю жизнь. Что было пережито в этот день - это целая книга... Включите в свою повесть эвакуацию одной из деревень (своей украинской или нашей белорусской). Тогда будет полнейшая картина этой катастрофы. Ибо эвакуация деревенских жителей, можно смело сказать, еще трагичнее, чем эвакуация г. Припяти и Чернобыля. Городскому жителю легче было покидать свою городскую квартиру. Сельского жителя вырывали с корнями, лишали всего того, чем он жил, что было нажито тяжелым трудом. Здесь и сад, выращенный собственными руками, и дом, построенный с большим трудом. И отданная неизвестно кому кормилица-корова, и брошенные собаки и кошки. Жертвами чернобыльской катастрофы стали тысячи крестьянских семей. Хочется, чтобы в своей повести Вы больше уделили внимания переживаниям простых крестьян, а не начальников. Этим самым вы покажете душу народа, что особенно важно.

Простите, не посчитайте мое желание за навязчивость с целью каких-то выгод. Нет! Я просто понимаю важность Вашей темы...

С уважением - Старохатний А. М., Гомельская обл., д. Ломовичи»

Эвакуация.

Массовый исход тысяч людей с насиженных мест поставил множество сложнейших проблем - организационных, бытовых, нравственных. Все было непросто, и одной розовой краской изображать эти события нельзя. Конечно, газеты тех дней, расписывая радушие, с которым встретили эвакуированных местные жители, не врали. Это было, факт. Украинское Полесье, жители которого именуются полещуками, проявило свои вековечные черты - мягкость и доброту, радушие и сострадание, желание помочь человеку, оказавшемуся в беде. Но это лишь половина правды. Ибо каждому должно быть понятно, какая кутерьма и суматоха воцарились в Полесском и Иванковском районах в начале мая. Родители искали детей, жены мужей, работавших в день эвакуации на атомной станции, со всех концов Союза в не существующее уже отделение почты города Припять летели тревожные телеграммы от родных и близких...

Помню, как в те дни я зашел в иванковский Дом культуры и снова больно кольнуло сердце, снова припомнились дни войны: кто-то носил матрацы и кровати, в комнатах лежали горы пижам, люди толпились у доски объявлений, занимали очередь в информационный центр, расспрашивали друг друга о знакомых, жадно прислушивались к объявлениям местного радио. Информация была на вес золота. Сорвалась с якорей такая ухоженная, спокойная, казавшаяся незыблемой мирная жизнь, понесло ее потоком в неведомом направлении... То же происходило и в Полесском. Стены райкома партии были превращены в своеобразное справочное бюро: здесь можно было найти адреса организаций, эвакуированных из Припяти, адреса знакомых, узнать последние новости.

Л. Ковалевская:

«Наш автобус не дошел до Полесского. Разместили нас в Максимовичах. А потом, когда приехали в Максимовичи, дозиметристы измерили - там оказалась повышенная радиация. Давай срочно вывозить оттуда. Прошел клич такой - сначала беременных и детей. Представь себе состояние матери, которая пришла к дозиметристу, а он у ребенка меряет башмачки: «Грязные». Штанишки «грязные», волосы - «грязные»... Я когда отправила свою маму с детьми в Сибирь, мне стало легче.

А восьмого мая я приехала в Киев, и Сережа Киселев, корреспондент «Литературной газеты» по Украине, пригласил меня к себе ночевать; я приняла ванну, включила воду и выплакалась. И за столом плакала. Мне так обидно было за людей, за неправду. Газеты писали неправду. Может быть, впервые я вот так столкнулась с этим... Знать реальную суть вещей и читать такие бравурные статьи - это потрясение страшное, это душу выворачивало...»

А. Перковская:

«После эвакуации я еще оставалась в Припяти. Ночью, когда все уже выехали, вышла из горкома - город затемнен. Он вообще был просто черный, понимаете. Никакого света нигде не было, окна не светились.. На каждом шагу военизированная милиция стоит, проверяет документы Я как вышла из горкома, достала удостоверение, так и дошла до своего подъезда. Пришла в подъезде тоже света нет, зашла в темную ночь - на четвертый этаж. У меня квартира уютная - но квартира уже как не моя.

В понедельник, двадцать восьмого, выехали мы в Варовичи - проводить партсобрание. Мы там целую ночь провели Только приехала, начали переписывать по сельсоветам людей. Неясностей масса. Собрали наконец коммунистов, а потом комсомольцев. А на следующий день я поехала в Полесское, потом меня забрали в Иванков там организовали штаб, там были наши люди: от горкома партии Трианова, Антропов, Горбатенко, от исполкома Эсаулов, от горкома комсомола - я.

Там работала с восьми утра до двенадцати ночи - и в штабе, и по селам ездила. Толпы людей, одни ищут своих детей, другие - внуков...

Дело в том, что не было никакой схемы вывоза, и мы не знали - в каких селах какие размещены припятские дома или микрорайоны. Я до сих пор не пойму - по какой схеме вывозили людей, кто куда выезжал? У нас в Полесском был списочек детей. Вот я звоню в сельсовет и спрашиваю: «У вас нет таких-то и таких-то родителей? Их дети ищут». А они мне могут сказать:

«У нас есть такие-то и такие-то дети, которые без родителей. Мы вообще не знаем, откуда эти дети». Сидишь и звонишь по всем сельсоветам. Иногда выяснялось, что в таком-то селе бабушка добрая сидела с чужим ребенком и никому ничего не говорила...

Надо было детей вывозить в пионерские лагеря, потом женщин с дошкольниками и беременных женщин. Надо было определить их количество, куда их вывозить. Мы проводили комсомольские собрания, назначали комсоргов, чтобы хоть реально был человек, на которого можно положиться, с кем можно связь держать.

Разное было в те дни. Вот мне запомнился один человек. Хочется, чтобы прочитал эти мои слова тот человек, чтобы совесть в нем заговорила. Это было первого мая. Пришла я утром в информационный центр. Еще никого из наших не было. Стоит мужчина лет сорока восьми и говорит: «Ах, так это вы от Припятского горкома партии?» - «Да, это я». - «Дайте мне списки погибших». Я говорю: «Погибло два человека. Шашенок и Ходемчук». - «Неправда». Я говорю: «На каком основании вы со мной так разговариваете?» А он кричит: «Конечно, вы тут красивая, цветущая (а я стою в чужой одежде), вы такая спокойная, потому что вывезли все из Припяти. Вы думаете, мы не знаем? Мы знаем все!»

Мне в этот момент захотелось одного: посадить этого человека в машину, завезти в мою квартиру и там с ним поговорить...

Его сын работал на атомной станции. Поэтому я говорю: «Судя по всему, он находится в пионерлагере «Сказочный» А он опять кричит: «Как вы со мной разговариваете, я шахтер, я заслуженный человек». Я его спрашиваю:

«Откуда вы приехали?» Он отвечает: «Из Одессы».

Дали мы ему машину, он поехал в «Сказочный», нашел там сына, как я ему и говорила, потом благодарности огромные, но это все уже не воспринималось. Меня его поведение так выбило из колеи, что я пару часов не могла прийти в себя.

Понятно, что много было лишений и трудностей, но я бы сказала, что наши, припятские, в основном вели себя достойно».

Эвакуация...

Это правда, что проведена она была организованно и четко. Это правда, что мужество и стойкость проявили большинство эвакуируемых. Все это так. Но разве только этим ограничиваются уроки эвакуации? Неужели снова начнем себя тешить и успокаивать полуправдой, закрывая глаза на горькие истины, открывшиеся в те дни? Разве организованностью и дисциплиной удастся закрыть, заглушить горькие вопросы тысяч людей? Вопросы, обращенные к тем, кто обязан был руководствоваться не холодным равнодушным расчетом трусливого чиновника, а горячим сердцем гражданина, патриота, коммуниста, ответственного за жизнь и здоровье своего народа, за его будущее - детей.

После публикации одной из моих чернобыльских статей в «Литературной газете» редакция переслала мне письмо. Вот оно:

«Пишут вам рабочие из г. Припяти (сейчас живем в Киеве). Письмо это - не жалоба, а только отдельные факты, из которых просим сделать выводы. Приведем примеры преступной безответственности должностных лиц г. Припяти и Киева. В первую очередь безответственность была проявлена по отношению ко всем детям тридцатикилометровой зоны, когда целые сутки до эвакуации ничего не объявляли, не запрещали детям бегать и играть на улице. Мы, зная уровень радиации по роду своей работы, позвонили в штаб гражданской обороны города и спросили: «Почему нет указаний о поведении детей на улице, о необходимости пребывания их в помещении, и т. д.?»

Нам ответили: «Это не ваше дело... Решения принимать будет Москва...» И только потом (7 мая 1986 г.) все узнали, что решение вывезти, отправить в Крым детей, своих внуков и их бабушек, Высокое Руководство приняло немедленно, и «избранные» дети были отправлены в крымские санатории 1 мая.

Другой пример безответственности, когда в трудный момент необходимо было срочно использовать имущество гражданской обороны, приборы по контролю. Все необходимое имущество оказалось непригодно к использованию: неисправно или неподготовлено. Как это расценить? Почему руководители, занимая большие должности и несколько лет подряд получая зарплату (незаработанную), не знали истинного положения дел? Почему не контролировали, а довольствовались бумажками-отчетами о «полном благополучии»?

Просим проверить все Госкомиссией и принять необходимые меры, особенно по тем больным вопросам, где вина в непорядочности и в должностной непригодности «больших руководителей».

Haш адрес: Киев, Главпочтамт, до востребования (письмо написано в июне 1986 г., когда у эвакуированных припятчан еще не было постоянных адресов. - Ю. Щ.).

Подписи: Никульников С. В., Колесник Д. В., Павленко А. М., Радчук П. Н.».

Процитирую еще одно письмо - из Белоруссии.

«Жаль только, что Вы ничего не пишете о Белоруссии, о нашем Брагинском районе. Ведь до 28 апреля 1986 года, когда по телевидению передали сообщение Совета Министров СССР об аварии, мы были в полнейшей панике.

Вся гражданская оборона, о которой так красиво отчитывались, оказалась фикцией. Ни в райкомах, ни в райисполкомах не могли дать никаких рекомендаций. Рекомендации Гомельского облисполкома были переданы по радио только 8 мая, но и это были только рекомендации. Они были выдержаны в оптимистическом тоне: прямой угрозы здоровью и жизни нет.

Разве простительно, что в Киевской области учебный год для учащихся 1-7-х классов продолжался до 15 мая, а в старших классах - как и обычно! В нашей 30-километровой зоне занятия продолжались до 7 мая и дети днями гуляли на улице. А вот дети, например, парторга могли уехать «из зоны» намного раньше.

Обидно, что даже такая авторитетная газета, как «Комсомольская правда», 18 мая поспешила сообщить, что все жители эвакуированы из 30-километровой зоны. А между прочим, многие деревни оставались в «зоне» до конца сентября.

Но самое возмутительное, когда после дезактивации деревни Савичи проведенный в центре деревни митинг был разрекламирован в республиканской газете «Звязда» от 3 июня как реэвакуация в родную деревню. Правда, там не упоминалось само географическое название Савичи, но по помещенным фотографиям мы сразу узнали самих себя. Кому нужны такие безличные материалы? Тем более что для нас они очень оскорбительны.

Можете ссылаться на меня, но меня оставьте в покое: у меня сейчас больное сердце. Тем более что за критику мне уже не раз доставалось.

Хмеленок Николай Павлович, д. Недойка Б.-Кошелевского района Гомельской области».

Авторы писем затронули, наряду с другими, один из самых больных вопросов всей чернобыльской эпопеи: своевременность и качество мероприятий по защите людей от последствий аварии. Вопрос этот не перестает волновать многие тысячи людей, спустя почти год после аварии он звучал лишь в доверительных разговорах в узком кругу, в семье, но почему-то стыдливо отсутствовал в открытых выступлениях руководителей городского, областного, республиканского уровней, да и сегодня отсутствует. Мне думается, что интересы гласности требуют принципиального и открытого обсуждения этой проблемы. Настало время снять с нее покров таинственности.





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2017-01-21; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 247 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Лучшая месть – огромный успех. © Фрэнк Синатра
==> читать все изречения...

782 - | 743 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.011 с.