Что происходит при травме и злоупотреблении?

Межличностное понимание травмы

Н.К. Томас доктор философии, частнопрактикующий психотерапевт из Нью-Джерси, член отделения психоанализа Американской психологической ассоциации

В рамках межличностной теории один из способов понимания того, как индивид переживает травму, основан на акцентировании социального контекста развития. Социальные взаимодействия, возникающие в реальной жизни, составляют основу раскрытия "Я" и "другого", "себя" и "не-себя". С этой точки зрения, под последствиями травмы понимаются влияния, оказанные ею на ощущение Я и другого. Переживание, например, заботы по отношению к себе вызывает одновременно с ощущением любящего другого также и ощущение себя как любимого. В противоположном случае (при переживании ненависти со стороны другого) возникает переживание себя как "плохого". Психические последствия социальных взаимодействий составляют ядро межличностного психоанализа.

В данной статье, с точки зрения межличностных отношений, рассматриваются влияние травмы на развитие Я и ее значение при формировании отношений (в частности, терапевтических). Также будет рассмотрен вопрос, почему и каким образом люди, пережившие злоупотребление (abuse), вновь разыгрывают в отношениях свой травматический опыт (Davies and Frawley, 1994). С этой целью я сконцентрирую внимание на сексуальной и физической травме и злоупотреблении, определяя травму как переживание, превосходящее по своей интенсивности способность человека переработать его.

Что происходит при травме и злоупотреблении?

Несколько аспектов дают возможность обрисовать их с психологической стороны. Во-первых, это сильное переживание предательства, составлящее ядро объектных отношений человека, пережившего травму. В случае внутрисемейного злоупотребления искажается способность познавать мир на основе надежных и предсказуемых категорий. Какое психологический смысл связан с отношениями для ребенка, у которого отец или бабушка, дядя, брат или тетя является также лицом, причиняющим боль? Придание смысла такому логическому противоречию - защитник как мучитель - слишком часто оказывается непосильной для ребенка задачей. Ролевые категории больше не обеспечивают безопасности. Друг, терапевт, любимый, мать теперь выступают в роли агентов как боли, так и любви. Те, кто пережил хроническое злоупотребление, кого предал близкий другой, оказываются неспособными формировать значимые, надежные и предсказуемые взаимоотношения. Ребенок, выросший в атмосфере злоупотребления, вынужден обращаться за утешением и помощью к родителю, являющемуся одновременно и насильником. Мы обращаемся к людям, имея ряд основанных на опыте ожиданий. Если мы уверены, что папа любит, то мы должны исключить возможность того, что он может причинить вред. Для того, чтобы получить утешение, необходимо отречься от папы-насильника, отрицать его или диссоциировать. Чтобы ощутить утешение, ребенок должен отречься, отрицать или диссоциировать также и саму возможность злоупотребления.

Помимо нарушений во взаимоотношениях, затронутых травмой, имеет также место ощущение беспомощности, являющейся следствием невозможности влиять на события и людей (van der Kolk, 1994). Когда ребенок используется как вещь для обслуживания потребностей и желаний взрослого, он опирается на представления о нем взрослого, в которых он лишен личной инициативы и воли. Каковы последствия такой ситуации? Рассмотрим снова предпосылки в межличностных отношениях, чтобы понять развитие чувства Я и Другого. Я и Другой существуют в динамическом напряжении, когда каждый определяет другого через качество их взамоотношений. Подчинение овеществлению, осуществляемому взрослым, сохраняет отношения, которые оказываются неизбежным якорем в мире. Лауб и Ауерхан (Laub and Auerhahn, 1989) говорят об этой идее в контексте своей работы с жертвами Холокоста. Они отмечают, что "чувство Я у индивидуума зависит от его способности созерцать Я в другом. Обращение к злому отражающему объекту - единственная альтернатива состоянию полного отсутствия объекта" (p. 386).

Для травмированного ребенка такой обмен представлениями "злое Я / злой другой" становится ключевым аспектом его межличностной и интрапсихической организации. Рамки познания себя и других у него очень узкие. Поскольку эмоциональное окружение такого ребенка опасное и небрежное, взрослый другой начинает представляться в качестве увековеченного злоупотребления. Возникает искажение переживаний реальности, проваливается защитная функция взрослого и - самое главное - происходит крушение Я ребенка в результате использования его взрослым как "вещи". Чувство Я у ребенка становится в сущности плохим, постыдным и виноватым. В таких условиях ребенок стремится вырвать ощущение жизненности из своей истории злоупотребления. Часто это достигается через чувство "избранности", которое ребенок создает для себя. Избранность внедряется в отношения ребенка со злоупотребляющим другим через чувство отличности от сверстников, совместную тайну и уникальность отношений с насильником. Он - единственный ребенок, к кому тот приходит ночью. Он сохранит тайну о том, что на самом деле происходит между ними.

Через чуство избранности, которое включает и реальный, и фантазийный опыт, травмированный ребенок стремится занять активную позицию в совладании с травмой. В противном случае он является лишь пассивной жертвой. Пассивная жертва - виноватая и плохая - сменяется представлением о себе как об обладателе уникальных способностей и талантов. Фактически пациенты с историей злоупотребления часто действительно чутки к нюансам взаимодействий с людьми. Как животное чует запах хищника, так травмированный пациент использует свою чуткость в качестве главного средства сохранения жизни.

Но отзвуки пережитого злоупотребления по-прежнему остаются где-то глубоко. В психобиологической литературе последствия хронического злоупотребления рассматриваются как проявление неспособности пациента регулировать возбуждение. "Оцепенение" сменяется состояниями перевозбуждения, что существенно влияет на хранение и воспроизведение воспоминаний. Мы можем взглянуть на межличностные корреляты подобных состояний, сконцентрировав наше внимание на процессе развития у ребенка способности успокаивать себя в ситуациях дистресса. Способность успокаиваться возникает в ответ на даваемое родителями утешение, интернализируемое ребенком. Нарушение в способности "другого" распознавать, отзываться и утешать приводит к нарушению функции саморегуляции у ребенка.

Пережитый опыт злоупотребления, как правило, приводит к насилию над самим собой и аддиктивному поведению, что часто можно видеть в картине симптомов этих пациентов. Многое еще предстоит понять в повторяющихся паттернах насилия над собой и ре-травматизации, которые так часто сопровождают работу с травмированными пациентами. Вместе с тем, межличностный опыт "овеществления", недостаточная рефлексия состояний сознания, а также организация межличностных отношений по типу "злобное Я / злобный Другой" вносят ключевой вклад в нарушение саморегуляции.

Злоупотребление пробуждает у жертвы следующие вопросы: "Действительно ли это произошло?" "Неужели я это допустил?" "Неужели я действительно хотел, чтобы это произошло?". Главный вопрос типа "что является реальным?" составляет сердцевину того крушения, которое происходит в результате травмы и насилия. Имеется в виду нарушение способности ребенка к тестированию реальности. Кто такой другой? Что произошло? Эти вопросы некому адресовать. Вместо этого эти вопросы и связаные с ними переживания диссоциируются.

Обычно взрослый насильник говорит ребенку, что кажущееся ужасным и болезненным таковым не является; что происходящее между ними является секретом, не подлежащим раскрытию; а если он и расскажет об этом, то никто не поверит. В таких сбивающих с толку условиях отрицаются целые области переживаний ради сохранения "хорошей матери", "хорошего отца" и вытекающего из них "хорошего меня". В результате диссоциации травмированная личность не может построить связное описание своей жизни и выразить собственные переживания.

Таким образом, переживание злоупотребления (в частности - со стороны членов семьи, будь то физическое или сексуальное насилие) оставляет ребенка неспособным поверить в стабильность или надежность отношений. Будучи неспособным сопротивляться тому, что взрослый использует его для своих собственных нужд, бессильный повлиять на наносящие ему ущерб события, подвергнутый злоупотреблению ребенок чаще всего может лишь принять представление взрослого о нем как об объекте потребностей и желаний другого человека. Из-за нарушенной способности оценивать реальные аспекты ситуации и склонности к диссоциации при столкновении с чрезмерно сильными переживаниями пациент не может построить связное описание истории своей жизни. Все эти элементы приводят к тому, что терапия с такими пациентами становится чрезвычайно проблематичным мероприятием и превращается в настоящее испытание способностей терапевта.