Расизм умер, да здравствует расизм!

Этьен Балибар высказал однажды парадоксальную мысль: расизм — это своеобразный универсализм. В самом деле, расизм в широком смысле слова — это иерархическое членение человеческого рода. Это разделение людей на виды и подвиды, между которыми имеет место соподчинение, иерархия. В этом смысле расистами были греки — и в частности Аристотель. У Аристотеля, как и у расистов, есть идеальный образ человека. Собственно человека, или человека в собственном смысле слова, по отношению к которому все остальные — недочеловеки, не совсем люди. Это, по сути, то же отношение, которое ницшеанцы в прошлые и в нынешние времена называли отношением междуЬ bermensch и Untermensch.

Обычно считается, что расизм — доведенный до логического предела национализм, его радикализация. А значит — его сужение. По Балибару же, напротив, получается, что как раз национализм — более узкая по отношению к расизму идеология, сужение расизма. Национализм есть прежде всего создание и укрепление границ (этнических, культурных, политических). Расизм же, будучи связанным с поиском идеального — сверхнационального — сообщества, преодолевает, упраздняет государственно-политические и этнические границы.

Идеальное человечество может рисоваться по-разному. Как объединение истинно верующих, противостоящих “неверным”. Как союз белых христиан против “черных” и “цветных”. Как объединение “чернокожих”, призванных доказать “белым” вырожденцам первенство “черной” расы. Как объединение Азии, или “желтой” расы, призванное совершить реванш после многовекового господства “белых”. Как сообщество “европейцев”, необходимое для защиты от “азиатчины”. Но в каких бы образах это идеальное человечество ни представало, оно расселено на просторах, не вмещающихся в узкие границы национальных государств.

Во всех этих случаях налицо один и тот же интеллектуальный жест — объединение людей по некоторому идеальному образцу. Ну и что из того, что этому образцу не все соответствуют. Не все человечество идеально. Его дифференциация, конечно, неизбежна. Но в ее основе лежат отныне не тесные рамки “национальных” сообществ, а гигантские ареалы общих цивилизаций.

Многое говорит в пользу того, что наступивший век будет определяться не национализмом, а расизмом (пусть и в сублимированных формах).

С размыванием границ национальных государств национальные (государственные) лояльности ослабевают. На первый план выступают лояльности региональные, культурные, конфессиональные, стилевые. В соответствии с новыми типами лояльности формируются новые типы идентичности. Сторонники Лиги Норд в Италии считают себя в большей мере “северянами”, чем “итальянцами”; приверженцы “скандинавианизма” в Швеции в собственных глазах скорее “скандинавы”, чем “шведы”. Происходит фрагментаризация и сегментизация общества. При этом его деление на различные “мы-группы” осуществляется не столько по социально-классовым, сколько по стилевым признакам (включающим в себя, среди прочего, конфессиональные и этнические компоненты). Инсайдеры отличают себя от аутсайдеров прежде всего на основе практикуемого ими стиля жизни. Какую церковь посещают (или не посещают), какую музыку слушают, какую кухню предпочитают — подобные “субъективно-культурные” критерии самоидентификации — и, соответственно, самоотграничения от других — становятся важнее, чем “объективно-структурные” критерии вроде уровня дохода или отношения к средствам производства. То, что отделяет группы друг от друга, — это уже не превосходство одних и неполноценность других, а различие как таковое. Общество делится теперь не на высших и низших, а на разных.

Откуда проистекает столь поразительная живучесть и привлекательность расизма? Думается, что причины этому лежат как в политической (вернее, политико-идеологической), так и в социально-психологической плоскости. Начнем с политики.

Расизм представляет собой одну из стратегий исключения. Механизм исключения — фундаментальный социальный механизм, а под исключение должно быть подведено то или иное идеологическое обоснование. Расизм предлагает квазиестественное обоснование социальной дискриминации и в этой связи оказывается однопорядковым явлением с такой практикой и идеологией, как сексизм. Женщины на протяжении столетий были лишены основных прав равным образом на “естественном” основании, а именно в силу того, что они физически слабее и “иррациональнее” мужчин. Примечательно, что одним из последних бастионов этой квазиестественной легитимации социального исключения в Европе была Швейцария. Женщины получили здесь избирательные права в... 1971 году.

Что касается социально-психологической плоскости, то и здесь у расизма обнаруживаются изрядные ресурсы, причем, как мы уже отмечали, потенциал у расизма значительнее, чем у национализма. Расизм отвечает той же фундаментальной человеческой потребности, что и национализм, — потребности в коллективной солидарности. Но группа, ощутить свою принадлежность к которой позволяет расизм, — это нечто гораздо более всеобъемлющее, чем нация.

Так что не стоит удивляться феноменальной популярности теории Хантингтона, явно сшитой белыми нитками и не раз подвергавшейся уничтожающим разборам. Метафора “столкновения цивилизаций” оказалась столь востребованной, что ее победному шествию уже не помешает никакая критика.