Памяти ученика Карла Линнея 5 страница

— Прости, пожалуйста! — сказала Анника в трубку. — Тут Юнас что-то затеял на улице! Сейчас, я только впущу его.

Но Давид ответил, что Юнас стоит у него под окном и страшным голосом уверяет, что он — человек с двумя лицами…

Анника отложила трубку и пошла к окну проверить. Она все время слышала голос Юнаса, но самого его не было ни за окном, ни за дверью.

— Юнас, пожалуйста, прекрати эту игру в привидения! Выходи, прошу тебя!

Она позвала его из открытого окна и вдруг увидела странный предмет, который висел на крюке за окном. Это еще что такое?

— Это я… у-ха-ха-ха! — раздался изнутри голос Юнаса.

— Дурак! — Анника вернулась в комнату и взяла трубку. Но из трубки тоже раздался голос Юнаса. Это было ужасно — действительно похоже на проделки привидения. Но тут Анника услышала, что Давид тоже смеется.

— Давид, в чем дело? Чем вы там занимаетесь?

Она рассказала о пугале за окном, которое говорило голосом Юнаса.

— Да, я знаю, — ответил Давид. — Юнас здесь, у меня. Он раздобыл себе рацию.

— Где он ее нашел?

— Ну, у меня есть свои каналы, — ответил Юнас своим обычным голосом.

Оказывается, рацию дал ему Янне — Лось. Юнас объяснил, что с рацией он сможет свободно передвигаться и сообщаться с «генеральным штабом» в летней комнате. А в случае, если его присутствие потребуется где-то еще, такая «мобильная» связь ему не повредит.

Юнас был очень возбужден. Он хотел сразу же продемонстрировать свое устройство и провести проверку связи.

Поэтому они все вместе отправились в Селандерское поместье. Давид с Анникой поднялись в летнюю комнату и стали ждать, а Юнас тем временем носился где-то поблизости.

Анника с рацией в руках заняла позицию у окна. Вдруг раздался голос Юнаса:

— Юнас Берглунд вызывает Аннику Берглунд! Прием!

— Да, говорит Анника Берглунд!

— Ты договорила? Прием!

— Что? Ты о чем?

— Ты будешь еще что-нибудь говорить? Прием!

— Что говорить? Что ты раскричался, как ненормальный — «прием», «прием»!

— Я говорю «прием», чтобы ты поняла, что я договорил. И ты тоже должна говорить «прием», когда закончила и хочешь получить ответ!

— А-а. Тогда прием!

— Я нахожусь примерно в двухстах метрах от Селандерского поместья, качество звука хорошее. Как слышно? Прием!

— Слышу тебя хорошо. Прием!

— В штабе все в порядке? Прием!

— Да, здесь все в порядке. Прием!

— Хорошо, выйду на связь из другого места при следующей проверке. Это был Юнас Берглунд, конец связи!

Голос Юнаса пропал, и Анника перевела рацию в режим ожидания.

— Смешной… Думаю, из него может получиться неплохой репортер, — сказала она Давиду.

— Да, Юнас — талант, что ни говори… — Давид засмеялся.

Шкатулка лежала перед Анникой на столе, и она начала перебирать письма.

— Я уже так привыкла к этим людям, — сказала она, — что иногда кажется, будто я их знаю. Просто в голове не укладывается, что они жили больше двухсот лет назад. Я думала об этом сегодня утром, когда перепечатывала письмо Давида.

— Ты имеешь в виду Андреаса?

— Ну да…

— Но ты сказала: «Давида». — Давид посмотрел на Аннику, но она быстро отвернулась. И объяснила, что оговорилась, потому что письма Андреаса начитывал на ленту Давид.

— Когда я их читаю, то чувствую себя немного Андреасом, — признался Давид.

— А я Эмилией…

— Ты, наверное, хочешь сказать, Магдаленой? Ведь ты читаешь письма Магдалены, а не Эмилии.

Но Анника покачала головой. Она ощущала себя Эмилией. На этот раз она не оговорилась.

В летней комнате на минуту стало тихо. Потом Давид пояснил: он имел в виду, что особенно его интересуют мысли Андреаса…

— Понятно, — ответила Анника и тихо вздохнула. — Это видно.

Анника посмотрела на шкатулку. Тихие вздохи иногда повисают в воздухе, но Давид ничего не заметил или же сделал вид, что не заметил. Он сказал:

— В одном месте Андреас Виик пишет, что цветы, вероятно, как-то связаны с вселенской душой, общей у всех живых существ.

— Это то же, что он имеет в виду, когда говорит, что все живое взаимосвязано?

— Да, именно. И таким образом все живые существа и предметы могут переговариваться друг с другом при помощи этой общей души, которая нас всех объединяет. Цветы и люди могут понимать друг друга, нужно только быть внимательными и восприимчивыми. Научиться слышать и видеть всеми органами чувств. А органов чувств у человека, вероятно, гораздо больше, чем мы думаем. Это чувства, которые когда-то были хорошо развиты, но со временем атрофировались, ослабели или же вообще отмерли, поскольку человек не находил им применения.

— Ты говоришь о шестом чувстве? — спросила Анника.

— Ну да, или о седьмом, да о каком угодно… Андреас называет это чувством душ.

— Какие удивительные мысли… — сказала Анника.

— Да, удивительные мысли, — повторил Давид.

— Только настало ли время для таких мыслей?

В голосе Анники слышалось сомнение, но Давид сказал, что вообще-то встречал подобные рассуждения и в современных книгах. Так что Андреас Виик намного опередил свое время.

— Но ведь если какие-то рассуждения напечатаны в книгах, это еще не значит, что их время пришло, — возразила Анника, и Давид с ней согласился.

В ту же минуту в рации снова раздался возбужденный голос Юнаса:

— Юнас Берглунд вызывает генеральный штаб. Прием!

— Да. Прием! — ответила Анника.

— Объявляется боевая готовность! Связь нормальная? Прием!

— Да, слышу тебя хорошо… Прием!

— Юнас Берглунд докладывает из наблюдательного пункта, который находится к югу от Селандерского поместья, у дороги. Слушайте внимательно! Я совершенно спокойно шел пешком в северном направлении и вдруг увидел машину, припаркованную на юго-западной стороне дороги, недалеко от калитки. Это синий «Пежо», пикап, старая модель. У машины включен двигатель. Вот, можете сами послушать шум мотора. Прием!

Юнас замолчал, и Анника услышала отдаленный звук двигателя.

— Да, слышу мотор… Прием!

— Я, Юнас Берглунд, нахожусь в густом кустарнике, за крыжовником, на расстоянии около десяти метров к юго-востоку от машины и веду за ней наблюдение. В машине сидит какой-то странный мужчина. Жду указаний. Прием!

— Подожди немного, Юнас! — Анника повернулась к Давиду. Как это похоже на Юнаса — за каждым кустом ему чудится что-то подозрительное. И уж меньше всего на свете он готов ждать чьих-либо указаний.

— Что будем делать? — спросила она Давида.

— Пусть поднимается сюда вместо того, чтобы шастать по кустам, — прошептал Давид.

— Юнас, хватит следить за этим мужчиной, иди сюда! Прием!

На другом конце послышалось фырканье, но потом Юнас снова заговорил официальным репортерским голосом:

— Вопреки приказанию я остаюсь. Оставайтесь на связи! Прием!

— Тогда не говори, что ждешь указаний, если все равно делаешь по-своему! — сказала Анника, но Юнас ее не слышал. Там у него что-то происходило, и он докладывал возбужденным голосом:

— Прием, прием… человек в машине достает бинокль и смотрит в сторону Селандерского поместья. Немедленно спрячьтесь. Если у вас где-то горит свет — погасите! Сообщаю номер машины: ЦСЛ 329 — три, два, девять. Повторяю: Цезарь, Свен, Леннарт, три, два, девять. Прием!

Анника застыла на месте, не зная, что отвечать. Послышалось какое-то шуршание. Наверное, Юнас достал «салмиак». Потом он снова вышел на связь и сообщил, что у мужчины на голове шляпа. Затем звук мотора стал громче, и Юнас доложил:

— Он уезжает. Прием!

— Хорошо, поднимайся сюда, Юнас!

— Повинуясь приказу, Юнас Берглунд возвращается в генеральный штаб. Конец связи.

Им не пришлось долго ждать — Юнас уже несся вверх по лестнице. Он задыхался от возбуждения.

— Крайне подозрительно! Вы бы видели этого типа!

— Ну и как же он выглядел?

— Не знаю. Он же был в шляпе.

— Но как же ты тогда можешь утверждать?.. — хотела было возмутиться Анника, но Юнас ее не слушал.

— Да все в нем… машина… бинокль… поведение — все подозрительно. Или вам кажется, что это нормально — подкрасться к дому на машине и что-то высматривать в бинокль? Это вы хотя бы понимаете? Кстати, какой там был номер машины?

Давид и Анника явно растерялись. Юнас гневно посмотрел на них и вздохнул:

— Не записали? Что ж, этого можно было ожидать. Конечно, я лежу в кустах крыжовника, скрючившись в три погибели, а вы тут расслабляетесь. Вы что, думаете, я назвал номер машины, чтобы вас повеселить? Болваны! Ни в чем нельзя на вас положиться!

Юнас был очень подавлен. Тоже мне, помощники… Давид и Анника не знали, что и ответить, но вдруг Давид что-то вспомнил. А ведь правда!

— Кстати, Юнас! Я говорил с Юлией. Она звонила, и я спросил, не ошиблась ли она номером, когда звонила в последний раз — тогда к телефону подошел кто-то незнакомый, но она была точно уверена, что набрала правильный номер. Это было «лицо мужского пола», как она выразилась. Человек ответил «Алло», но, как только услышал ее голос, сразу же бросил трубку. А когда она потом перезвонила, никто не ответил.

Юнас оторопел. Ну, это уж слишком! Такая важная новость — ее следовало сообщить немедленно — а Давид так говорит об этом, будто только что вспомнил!

Опасения Юнаса подтверждались! Эти двое ничего не понимают. Эти неисправимые болваны не могут даже записать номер машины! А ведь он точно помнил, что повторил дважды!

Ну, нет! И хуже всего то, что переубеждать их бесполезно. Остается только смириться. Юнас положил в рот «салмиак», потом еще один, и стал интенсивно жевать, чтобы показать им, что в голове Юнаса Берглунда вовсю работают маленькие серые клеточки!

 

ЛИЦО В ОКНЕ

 

Люди, которые проходили в те дни мимо Селандерского поместья, могли видеть тихий, пустой, слегка обветшавший дом, погруженный в сон в диком саду. И нигде ни малейшего признака жизни, кроме жужжания шмелей в живой изгороди из роз и пчелиного звона в кронах лип.

Днем светило солнце, ночью луна, небо над Рингарюдом всегда было безоблачно, и в траве сверкала роса. Все дышало безмятежностью и покоем.

Но в этой тишине в стенах дома кипела бурная деятельность. А все благодаря Юнасу Берглунду. Наконец-то ему удалось хоть немного расшевелить этих копуш! Он заставил Аннику позвонить в Стокгольм, в Египетский отдел Музея Средиземноморья, и разузнать, известна ли им деревянная древнеегипетская надгробная статуя, которую в восемнадцатом веке привез в смоландскую деревню Рингарюд один из учеников Линнея, Андреас Виик.

Чтобы не искать зря, Юнас хотел выяснить, знают ли они об этой статуе, — может, она где-то зарегистрирована, а может, даже хранится у них.

Но о статуе никто не слышал. Юнас остался доволен этим известием. На самом деле он и не ожидал услышать ничего другого, но ему хотелось знать наверняка, чтобы ответить на все возражения и детские отговорки, в особенности со стороны Анники. Как это ни печально, статуя ее не интересовала. Анника и думать о ней не хотела, зато все глубже погружалась в эту занудную историю любви Эмилии и Андреаса. Теперь-то она хотя бы перестанет твердить, что статуя, мол, уже наверняка стоит в каком-нибудь музее.

К сожалению, Давид тоже не очень интересовался статуей. Но от него, по крайней мере, был какой-то толк. Например, он раскопал удивительные сведения о чувствах растений. Оказывается, цветы точно так же, как все живое, беспокоятся и страдают, если какому-то существу рядом с ними наносят вред. Не исключено даже, что они реагируют на мысли людей. Еще у цветов, вероятно, есть память. И это все не голословные рассуждения: измерив мельчайшие электрические колебания, которые происходят в клеточной ткани растений под воздействием внешних раздражителей, можно узнать, что чувствует цветок.

Короче говоря, Давид раскопал потрясающие факты, но вместо того, чтобы сделать какие-то выводы, удовольствовался простой констатацией. Он неплохо соображал, но был совершенно лишен практичности и не знал, как применить свои идеи в жизни.

Зато Юнас знал. И сразу же отправил Давида в магазин радиотехники — взять напрокат гальванометр. Они подключили электроды к селандриану, и результат не заставил себя ждать. Стрелка сразу же задрожала, и теперь можно было наблюдать, как цветок себя чувствует и на что реагирует. Они уже провели несколько успешных экспериментов, и теперь Юнас втайне подумывал о том, как бы использовать цветок, чтобы найти статую. В том, что между статуей и цветком есть скрытая связь, он не сомневался, но планов своих не раскрывал, чтобы никого понапрасну не беспокоить. Давид и Анника вечно все понимали превратно, а объяснять им Юнасу было некогда. Есть дела и поважнее!

Чтобы следить за незваными гостями, которые шастали порой по Селандерскому поместью, Юнас по всему саду в траве натянул проволоку. Проволока подключалась к хлопушке, и если кто-то где-то спотыкался о проволоку, то хлопушка выстреливала. Хлопушка имела двойное назначение: во-первых, это был сигнал Юнасу, что кто-то ходит по саду, а во-вторых, выстрел должен был напугать гостя.

Это было гениальное и эффективное изобретение. Юнас испробовал его на Аннике. Он протянул одну проволоку прямо у калитки, и когда калитка открылась, раздался выстрел. Анника страшно испугалась. Только жаль, что потом она разозлилась и устроила Юнасу скучный допрос, где он взял это устройство.

Юнас сказал, что одолжил, но Анника не отставала. У кого? Спросил ли он разрешения? Юнас считал, что в подробности вдаваться не стоит, но Анника уже начинала догадываться и задавала наводящие вопросы:

— Ты что, опять рылся в папиных сигнализационных приборах? А папа знает? Ты спросил разрешения?

На первый вопрос Юнас ответил «да». На второй — «нет». Анника, конечно, возмутилась, и начала его отчитывать самым что ни на есть занудным образом, но у Юнаса не было ни малейшего желания с ней спорить.

Анника никак не могла понять, что иногда надо не спрашивать разрешения, а брать инициативу в собственные руки. Иначе ничего в этой жизни не добьешься. Ну разве можно так рисковать — слушаться пустячных запретов людей, которые не понимают всей важности дела. И не хотят выслушивать объяснений. И лишены дальновидности.

Поэтому говорить с Анникой о более смелых методах следовало осторожнее. Юнас первый готов был признать ее способности. Да, конечно, она умница, но ей не хватает дальновидности, масштаба мысли!

Зато Давид, если хотел, мог мыслить широко. Конечно, он немного непрактичный, заторможенный и мечтательный. Короче, чуждый действительности.

В нем нет нужной предприимчивости. И с заключениями у него туговато, в отличие от Юнаса. Не может сделать выводов, ясных как день. Но в остальном они отличные ребята — и Давид, и Анника. Юнас ни на кого на свете их бы не променял.

Анника перепечатала все письма, и Юнас шел в Селандерское поместье, чтобы послушать ее отчет. Про статую там было негусто, но доверять этому ее утверждению не стоило. Она вполне могла что-то пропустить. Сам же Юнас часто замечал то, чего не видели другие…

Анника стояла в ванной и мыла цветы. Ванная комната находилась перед входом в прихожую. Дверь была открыта, и Анника могла одновременно говорить с Давидом, который сидел в гостиной.

Она начинала привыкать к Селандерскому поместью, ей здесь нравилось. Поливая душем цветы, она с ними разговаривала. Это правильно, так и надо, говорил Давид. Цветы любят, когда с ними нежно разговаривают.

У бабушки Анники всегда были очень красивые цветы, и, по словам самой бабушки, это оттого, что она с ними разговаривает. Анника смеялась, считая это старым суеверием, но Давид сказал, что последние исследования доказали: такое вполне возможно. И Андреас Виик имел в виду то же самое, когда в своих письмах говорил о вселенской душе, благодаря которой все живые существа могут понимать друг друга.

Итак, стоя в ванной, Анника мурлыкала:

— Вот так, цветочек… Давай-ка польем еще под листиками.

— Что ты сказала? — крикнул Давид из гостиной.

— Ничего особенного. Я просто болтала с цветком.

Анника приступила к следующему растению. Это был бальзамин, который вовсю цвел. Он вырос и разветвился так, что еле держался в горшке. Анника задумалась, что с ним делать. Вдруг Давид закричал:

— Анника, что ты делаешь? Что там происходит?

У него был взволнованный голос. Анника оставила цветок и вышла из ванной с ножницами в руках. Давид показал на гальванометр селандриана.

— Посмотри, что с ним творится! Наверное, его что-то напугало! Ты что, сломала какое-нибудь растение?

Да нет, Анника ничего такого не делала, но она и сама видела, как испуганно дрожит стрелка на гальванометре.

— А зачем тебе ножницы? — спросил Давид.

Анника объяснила, что бальзамин слишком разросся, и она собиралась его обрезать. Давид сказал, что этого делать не следует, во время цветения нельзя обрезать цветы. Лучше воткнуть в землю палочки и подпереть стебель. Анника отложила ножницы.

Давид посмотрел на гальванометр. Иголка больше не дрожала, селандриан успокоился. Получается, стоило Аннике только подумать о том, чтобы обрезать бальзамин, как селандриан начал волноваться.

Анника посмотрела на селандриан. Этот цветок внушал ей уважение. Он жил на одном и том же месте с восемнадцатого века. Он вырос из семечка, которое посадила Эмилия Селандер, посадила с большой любовью. Наверное, его не раз пересаживали, но все равно это был потомок того самого цветка. Он прожил долгую цветочную жизнь, многое видел, многое помнил, и выражал это на свой загадочный лад. У него, точно так же, как у людей, был свой язык жестов. Люди не понимают, о чем думают и говорят цветы?.. Многие относятся с уважением только к собственному интеллекту. И не замечают мудрости цветов. Но что если растения понимают мысли и язык людей?

Зазвонил телефон. Анника была так погружена в свои размышления, что вздрогнула от неожиданности. Она пошла обратно в ванную, а Давид побежал к телефону.

— Добрый вечер, Давид. Это Юлия Анделиус.

— Да, я вас узнал. Как у вас дела?

В трубке послышался смешок, короткий веселый смешок.

— На этот раз Давид задал мне задачку. Сначала я хотела пойти слоном на еЗ, но поскольку Давид так хитро занял е5 своей пешкой, то я решила, что лучше все же…

Юлия замолчала и спросила, не случилось ли чего: Давид так громко вздохнул, как будто его что-то напугало.

— Тут кто-то ходит вокруг дома. Я видел в окне лицо.

— Ты знаешь, кто это?

— Не уверен… кажется, знаю, но… Если вы оставите свой номер, я мог бы перезвонить вам чуть позже.

— Нет, я позвоню сама. До свидания, Давид.

Юлия повесила трубку, и Давид пошел к Аннике.

— Кто-то только что заглянул в окно, — прошептал он. — Кажется, это Натте.

Анника уже закончила возиться с цветами. Она сказала, что если это Натте, то волноваться нечего, наверняка он опять напился.

— Все-таки хорошо, наверное, что Юнас натягивает эти свои проволоки, — сказал Давид.

Тут раздались быстрые шаги, и в комнату вбежал Юнас — пора было приступать к письмам.

 

ЭМИЛИЯ И АНДРЕАС

 

Они сидели, скрестив ноги, на полу в летней комнате. Был вечер. Липа за окном молчала. Давид зажег свечку и поставил на пол. Юнас включил магнитофон и, как всегда, рассказал, что здесь будет происходить:

— Добрый вечер! Юнас Берглунд из Селандерского поместья! Мы с моими коллегами собрались в летней комнате, чтобы наконец-то разобраться, что же содержится в этом уникальном собрании писем. Как известно, речь идет об истории, произошедшей в стенах этого дома в восемнадцатом веке. Для начала послушаем Аннику Берглунд и Давида Стенфельдта. Они тщательно изучили письма и готовы поделиться с нами полученной информацией. Кто хочет начать? Может быть, Давид? Пожалуйста!

Давид уставился на микрофон и прочистил горло:

— Ну, вряд ли это будет исчерпывающим отчетом — до сих пор остается много вопросов, которые мы, однако, надеемся со временем разрешить.

Давид замолчал, а Анника добавила, что для того, чтобы хоть как-то разобраться с этим материалом, нужно полностью погрузиться в жизнь этих людей из восемнадцатого века — Эмилии и Андреаса. Это вопрос воображения, нужно попытаться понять, что они думали и чувствовали, почему поступали так, а не иначе. Нельзя забывать, что в то время по-иному смотрели на многие вещи, но самое главное — с этими людьми нужно подружиться, думать о них так, как о своих современниках.

— Итак, вот что удалось сделать моим коллегам, — вставил Юнас. — А теперь, дорогие слушатели, давайте все вместе заглянем в прошлое, в нашу деревню Рингарюд в восемнадцатом веке! Начнем с начала! Итак, здесь, в Селандерском поместье, играя, носятся по саду Эмилия и Андреас…

— Нет, нет, — перебила его Анника. — Все было не так. Конечно, Эмилия и Андреас знали друг друга с детства и часто играли вместе. Андреас, например, иногда вспоминает о том, что они делали, когда были маленькими. Но они играли не в Селандерском поместье, а на Пономарском дворе, где жил Андреас. Его отца звали Петрус Виик, он был пономарем, следил за церковью, играл на органе и звонил в колокола. Это был добрый, хороший человек. И Андреас, и Магдалена, его сестра, часто с любовью вспоминают об отце в письмах. Еще они пишут, как он был привязан к Эмилии. Петрус Виик сыграл важную роль в их жизни. Оказывается, и Эмилия, и Андреас рано потеряли своих матерей, и, наверное, именно поэтому с самого детства так хорошо понимали друг друга. После смерти жены отец Андреаса так и остался один. А отец Эмилии женился во второй раз. Его звали Якоб Селандер, он был зажиточным крестьянином — судя по всему, очень богатым. Мать Эмилии умерла, когда ее дочери было всего три года. У девочки не было ни братьев, ни сестер. Через несколько месяцев после смерти жены отец Эмилии женился на одной богатой родственнице, Эббе, и у Эмилии появилась мачеха. Как она относилась к девочке, из писем неясно, о ней говорится крайне редко. Но, похоже, особой близости между мачехой и падчерицей не было. Эбба упоминается только в связи с Андреасом. Ей не нравилось, что Эмилия проводит с ним так много времени. Да и отец этого тоже не одобрял. И чем старше становилась Эмилия, тем сильнее Якоб и Эбба выступали против их дружбы. Они не хотели, чтобы Эмилия и Андреас поженились. Эмилия должна была выйти за человека богатого и знатного. В то время девушка не сама выбирала себе жениха, а ее выдавали замуж, ее собственное желание ничего не значило — все решали родители. А отец и мачеха Эмилии всеми силами старались помешать ей встречаться с Андреасом.

Тут Давид перебил Аннику. Он сказал, что запретить им встречаться было не так-то просто, ведь Эмилии предстояло пойти в школу, а школа находилась на Пономарском дворе, и учителем был не кто иной, как пономарь, отец Андреаса, Петрус Виик. Пока Эмилия училась в школе, никто не мог помешать ей бывать на Пономарском дворе. Вряд ли ее отец хотел ссориться со священником и потому должен был сохранять хорошие отношения с деревенским пономарем. Андреас оказался очень одаренным и способным учеником, так что сам священник проявил интерес к его образованию, взял его под свое попечительство, обучил латыни и, наконец, устроил так, что Андреас смог продолжить образование в Вэкшё.

В Вэкшё Андреас приехал в 1752 году. Тогда ему было четырнадцать, Эмилии двенадцать, а Магдалене, сестре Андреаса, семнадцать. Эмилия и Магдалена подружились. В дальнейшем они никогда не расставались и всегда помогали друг другу.

— Можно кое-что добавить? — нетерпеливо спросила Анника. — Дело в том, что почти всё это дошло до нас из писем Магдалены, особенно продолжение истории Эмилии. Она рассказывала Магдалене все, а та всегда ей отвечала и помогала советом. Иногда мы могли только догадываться, и приходилось прибегать к собственному воображению, но самое важное мы знаем наверняка, так как Магдалена записывала все очень старательно и подробно. Она часто цитирует письма Эмилии и всегда говорит, на какой вопрос будет отвечать. Магдалена забавная, она почти никогда не пишет о себе и своих делах — только об Эмилии, Андреасе и их проблемах. Так что о ней мы знаем не так много — кроме того, что она была чрезвычайно самоотверженна. Вот вроде и все, можешь продолжать, Давид!

— Так вот, Андреас два года учился в Вэкшё, и они постоянно переписывались. Вначале письма совсем детские, но к концу его пребывания в Вэкшё их отношения стали более зрелыми, а чувства глубокими и серьезными. Андреас и Эмилия решили тайно пожениться. Летом 1754 года Андреас приезжает в Рингарюд и устраивается гувернером в одно поместье, недалеко от дома, чтобы видеться с Эмилией. Они продолжают встречаться, хотя понятно, что родители Эмилии делали все возможное, чтобы им помешать.

Поздней осенью 1754 года Андреас едет в Упсальский университет слушать лекции Линнея. В письмах упсальского периода еще отчетливее видно, что Эмилия и Андреас считают себя помолвленными, то есть женихом и невестой. Но родители Эмилии постоянно доставляют им неприятности, и переписка ведется втайне, через Магдалену. Когда под Новый год Андреас ненадолго приезжает домой, они встречаются всего несколько раз, потому что Эмилию никогда не оставляют одну и, по случаю Рождества, постоянно увозят в гости к родственникам.

— Да, грустно, — добавила Анника, — Эмилия беспрекословно ездит на все эти праздники. Она почти не возражает, тайком плачет из-за того, что не может видеться со своим Андреасом, но никак не сопротивляется. Похоже, в то время так было принято. Эмилия вообще никогда не перечит отцу и Эббе, с Андреасом встречается тайком. Магдалена, как всегда, помогает влюбленным, их письма напичканы планами свиданий, которые иногда все-таки проваливались, и на помощь снова призывали Магдалену. Для Андреаса и его сестры было очевидным, что, если Андреас хочет добиться расположения Якоба Селандера и в будущем стать достойным его дочери, он должен «развиваться». Это же просто безумие…

Тут Юнас рассмеялся дежурным «репортерским» смехом:

— Как вы слышите, наш исследователь очень глубоко проникся переживаниями своих героев. Это очень интересно, но, возможно, еще интереснее хотя бы немного узнать о загадочной… как бы так выразиться, чтобы не слишком опережать события? Ну, скажем, о загадочной находке, которую Андреас привез из чужой страны! Давид, не мог бы ты немного рассказать об этом?

— Да, конечно, мы постепенно доберемся до этого, но лучше, наверное, идти по порядку. Итак, вернемся к тому, на чем остановились: Андреас учится теперь в Упсале у Линнея, вернее, Линнеуса — так его звали до получения почетного титула. Он восхищается своим учителем, все письма полны рассказов о нем. Андреас ловит каждое слово Линнея и впитывает его идеи о природе и всем живом. Но Линней вдохновляет Андреаса и на собственные мысли. Андреас развивает некоторые идеи учителя, но идет дальше и создает собственную философию, основанную на учении Линнея. К концу упсальского периода Андреас в своих письмах все больше говорит о природе, жизни и душе — как он говорит, «вселенской душе», и все меньше о Линнее. Эмилия получает от него потрясающие письма, и неудивительно, что она так волнуется, ведь за их перепиской следили. Эмилия считала своим долгом сохранить письма для потомков — как своего рода завещание Андреаса. Письма — его единственное наследие, он не оставил никаких трудов, ничего… Так что Эмилия, наверное, чувствовала большую ответственность — ведь современники не понимали идей Андреаса, и она это знала. В своих письмах Андреас часто пишет, что его не понимают, и относится к этому очень болезненно. Эмилии приходится постоянно его утешать и подбадривать…

Тут снова вмешалась Анника.

— Типичная история, — возмущенно сказала она. — Конечно, меня тоже очень тронули излияния Андреаса, мне было его жаль, и, естественно, хотелось, чтобы Эмилия поддержала его. Но потом я как-то задумалась… И немного разозлилась. Ведь на самом деле все было далеко не так замечательно, как кажется. В письмах постоянно говорится об Андреасе, о его благе, его учебе, его мыслях, его благополучии. Он просит Эмилию ухаживать за семенами, которые присылает, сажать их. Вот почему в этом доме столько растений — если я правильно поняла, это цветы Андреаса, которые Эмилия вырастила для него. Но это еще не все. Андреас вечно дает ей какие-то мелкие поручения и просит поскорее ответить — желательно со следующей почтой. Он никогда не спрашивает, как ей живется, одной, без собственного дела, под надзором отца и мачехи. Единственный личный вопрос — о здоровье Эмилии и ее близких, и об этом он всегда справляется в приблизительно одинаковых выражениях. Ну и, конечно же, слова любви, заверения в преданности, вечной любви, и тому подобное. Сначала веришь им, они кажутся прекрасными и трогательными, но потом замечаешь, что выражения всегда одни и те же и постепенно начинают напоминать дежурные фразы. Письма из Вэкшё совсем другие — Эмилия была ему небезразлична, он спрашивал, чем она занимается и о чем думает, но здесь этого уже нет. Ведь они помолвлены, все отлично, теперь можно предъявлять свои требования. Не хотела бы я получать такие письма. Но Эмилия как будто ничего не замечает или же воспринимает свое служение как долг — точно так же, как в отношениях с отцом…

Анника замолчала и опустила глаза, она расковыряла и откусила заусенец. Теперь заговорил Юнас:

— Итак, вы снова слышали небольшой комментарий нашей увлеченной коллеги. Что ж, вернемся к тексту! Давид!

Давид, похоже, был погружен в свои мысли, потому что, когда Юнас к нему обратился, он вздрогнул: