Преемственность по мужской линии 2 страница

Я стояла в коридоре, расцвеченном роскошными золотыми обоями. Под моими ногами вместо прочного панельного пола простирался отполированный до блеска, прекрасный инкрустированный паркет.

По всей видимости, на дворе была ночь или, по меньшей мере, вечер. На стенах горели свечи в изящных канделябрах. На расписном потолке сверкали люстры, в которых, потрескивая, плавились свечи. Всё утопало в мягком, золотистом свете. Первое, что я подумала, было: О, отлично, я никуда не провалилась. А второе: Где же тут спрятаться, пока меня никто не нашёл?

В доме я была не одна. Снизу доносилась музыка — кто-то играл на скрипке. И пел. Было слышно много голосов. Очень много голосов. От знакомой мне обстановки коридора школы Сент-Леннокс не осталось почти ничего.

Я попробовала вспомнить, как располагались кабинеты, то есть, комнаты.

За моей спиной — дверь в наш класс. Прямо напротив миссис Каунтер как раз проводит урок географии для шестого класса. Рядом — подсобка. Если спрятаться там, то хотя бы возвратиться мне удастся незамеченной.

Но подсобка почти всё время была заперта. Да уж, не лучшая идея, надо придумать что-то другое.

Если я вдруг ни с того ни с сего окажусь в закрытой комнатке, придётся выкручиваться. То есть, правдоподобно наврать, каким образом я умудрилась туда забраться.

Если же я отправлюсь в другую комнату, то какому-нибудь классу и учителю предстоит лицезреть весёлую картину, как я материализовываюсь из ниоткуда прямо в их кабинете. В такой ситуации объясняться будет ещё сложнее. Наверное, просто останусь тут в коридоре и буду ждать, пока меня не унесёт обратно. Два моих первых прыжка длились не более пары минут, можно надеяться, что и тут я надолго не задержусь.

Я прислонилась к бархатной стене и стала с тоской следить за собственными ощущениями — не начинается ли новое головокружение. Снизу доносились смех и звон бокалов, затем снова кто-то заиграл на скрипке. Казалось, что тем людям внизу очень весело. Может, среди них был и Джеймс. Он ведь жил здесь когда-то. Я представила себе Джеймса, совершенно живого. И вообразила даже, как он танцует где-то там, внизу.

Жаль, что мы не встретимся. Хотя он вряд ли бы обрадовался, если бы узнал, как мы познакомились. То есть, откуда мы были бы знакомы, если бы он уже умер. То есть, после того, как он уже умер. Знать бы, от чего он умер, можно было бы его предостеречь. Например, так: Привет, Джеймс, пятнадцатого июля на Парк Лейн тебе на голову упадёт кирпич, так что лучше пережди пятнадцатое июля дома. Жалко, но Джеймс не знал, отчего скончался. Он вообще был не в курсе, что умирал… что умер. То есть, что умрёт. То есть, что умер бы, если бы… чем больше я думала обо всём этом временном винегрете, тем больше запутывалась.

На лестнице раздались шаги. Кто-то бежал мне навстречу.

Ой, их было двое. Чёрт! Уже и пару минут спокойно постоять не дадут. Куда же теперь деваться? Я решилась забежать в кабинет напротив, где учились шестиклашки. Ручка двери никак не поддавалась. Прошло ещё несколько секунд, пока я поняла, что нажимать надо не вниз, а вверх.

Когда я наконец проскользнула в комнату, те двое были уже совсем близко. На стене комнаты тоже горели свечи. Какое легкомыслие, оставлять огонь без присмотра! Меня ругали, даже если я просто забывала вечером задуть малюсенькую свечку.

Я огляделась в поисках укромного места, но в комнате было почти пусто. Стояли только диван на витых золочёных ножках, письменный стол и стулья с дорогой обивкой. Существу крупнее юной мышки спрятаться здесь было совершенно негде. Мне не оставалось ничего другого, как только встать за ниспадавшие до земли золотые шторы. Не очень-то оригинальное укрытие. Но ведь никто меня и не искал.

В коридоре послышалась беседа двух голосов.

— Ты куда? — спросил мужской голос. Он казался очень рассерженным.

— Куда угодно! Лишь бы подальше от тебя, — ответил второй голос. Это был голос девочки. Плачущей девочки, если быть точной. К моему ужасу, она вбежала именно в эту комнату. А за ней и мужчина. Их мерцающие тени были видны через штору.

Конечно, иначе и быть не могло! Из всех комнат на этаже они, ясное дело, выбрали именно эту.

— Оставь меня в покое, — сказал женский голос.

— Не могу, — сказал мужчина. — Каждый раз, когда я оставляю тебя одну, ты совершаешь что-нибудь необдуманное.

— Поди прочь! — повторила девочка.

— Нет, я этого не сделаю. Послушай, мне действительно жаль, что так получилось. Я не должен был этого допустить.

— Но допустил ведь! Потому что ты глаз с неё не сводишь!

Мужчина тихо засмеялся.

— Да ты ревнуешь!

— А тебе только этого и надо!

Прекрасно! Любовная ссора! Такое могло затянуться надолго. Я тут усохну за этой шторой, пока дождусь прыжка обратно в своё время. А там придётся сделать сюрприз миссис Каунтер, появиться на её уроке прямо у подоконника. Может, сказать миссис Каунтер, что я участвовала в опыте по физике? Или что я там давно стою, а она вот только заметила.

— Граф будет нас искать, — сказал мужской голос.

— Пусть твой ненаглядный граф пошлёт за нами своего названого брата из Трансильвании. Может, он никакой и не граф. Титул его такая же фальшивка, как и розовые щёчки этой… как её там? — девочка гневно шмыгнула носом.

Эта привычка показалась мне знакомой. Очень знакомой. Крайне осторожно я отодвинула штору. Спорщики стояли возле двери, я могла разглядеть их профиль. Девочка действительно оказалась девочкой, на ней было фантастически красивое платье из тёмно-голубого шёлка и вышитой парчи, с таким длинным подолом, что он вряд ли прошёл бы в обычную дверь. Волосы у неё были белоснежные. Они громоздились на голове в виде башни и ложились на плечи изящными кудряшками. Это наверняка был парик. У мужчины волосы тоже были светлые, собранные на затылке в хвост. Они оба выглядели очень молодыми и симпатичными, особенно мужчина. Вообще, это был скорее мальчик, лет, эдак, восемнадцати-девятнадцати. Выглядел он просто сногсшибательно. Прекрасный мужской профиль, как раз по мне. Я смотрела и не могла насмотреться, высунувшись довольно далеко из своего укрытия, намного дальше, чем следовало.

— Вот уж снова я забыл ваше имя! — сказал, смеясь, юноша.

— Лжец!

— Граф ничего не может сделать для господина Ракоци, — юноша снова стал совершенно серьёзным. — Он накажет его со всей строгостью. Ты можешь не любить графа, но уважать обязана.

Девочка снова презрительно шмыгнула носом, и у меня опять появилось чувство чего-то до боли знакомого.

— Ничего я не обязана! — сказала она и резко развернулась к окну. А значит, ко мне. Я хотела снова спрятаться за шторой, но застыла как вкопанная. Этого не может быть! У девочки было моё лицо! Я глядела в мои собственные глаза, в мои собственные испуганные глаза!

Девочка, кажется, тоже растерялась, но пришла в себя от испуга гораздо быстрее меня. Она выразительно замахала рукой: Прячься! Исчезни!

Тяжело дыша, я снова укрылась за шторой.

Кто это такая? Не может быть, чтобы в двух разных людях было столько сходства. Я должна посмотреть на неё ещё раз.

— Что это было? — раздался голос юноши.

— Ничего! — сказала девочка. Это что же, мой голос?

— У окна.

— Ничего там нет!

— Там может кто-нибудь прятаться и подслуши…

Предложение закончилось неожиданным возгласом.

Вдруг стало совсем тихо. Что там ещё снова случилось?

Не раздумывая, я отодвинула штору. Девочка, которая выглядела как я, прижала свои губы к губам юноши. Сначала он просто стоял и не сопротивлялся, а потом положил руки на её талию и притянул девочку к себе. Та закрыла глаза.

Вдруг у меня в животе словно бабочки закружились. Странное было чувство — наблюдать, как я сама с кем-то целуюсь.

Кажется, я неплохо справлялась. Было ясно, что девочка целовала его только затем, чтобы отвлечь от окна.

Очень мило с её стороны, но с какой стати ей меня спасать? И как бы проскользнуть мимо них незамеченной?

Бабочки в животе превратились в парящих птиц, а целующая пара растаяла перед глазами. Враз я очутилась посреди кабинета шестиклашек. Нервы мои были на пределе.

Ни звука.

Я, вообще-то, надеялась как минимум на ошеломлённые возгласы с разных сторон. А потом кто-нибудь, — может, миссис Каунтер? — свалился бы в обморок от ужаса.

Но в классе никого не было. Я застонала от облегчения.

Хоть в этот единственный раз мне повезло. Я плюхнулась на стул и положила голову на парту. Случившееся было выше моего понимания. Девочка, симпатичный юноша, поцелуй…

Эта девочка не просто выглядела точно как я.

Этой девочкой была я.

Ошибки быть не могло. Я узнала себя по родинке на виске в форме полумесяца, которую тётя Гленда всё время обзывала «смешным бананом».

~~~

Такое сходство просто невозможно.
Опал и янтарь — это первая пара,
Агат задаёт в си-бемоле, он с волчьим оскалом,
Вступает с напевом аквамарин,
Следом за ним изумруд и цитрин,
Близнецы-карнеолы, они в скорпионе, два братца,
Нефрит, номер восемь, засыпать и дать настояться,
В ми-мажор затянул турмалин,
Сапфир — светлый фа, тот, что прямо за ним,
Далее, гордою поступью льва,
Алмаз, это семь, и одиннадцать — два.
Время — опасней реки не найти,
Рубин — вот конец и начало пути.

Из тайных записей графа Сен-Жермена

Глава шестая

Нет, это не могла быть я.

Я ведь ещё ни разу не целовалась. Ну, то есть, почти ни разу. Во всяком случае, не так. Кто-то просто распустил сплетни про меня и Мортимера. Будто что-то там между нами было прошлым летом. Мы с ним встречались ровно две недели и полдня.

Мы были вместе по двум причинам. Немного из-за того, что я в него влюбилась. Но главным образом потому, что он был лучшим другом парня Лесли, Макса. Мы так чудесно смотрелись вместе. Но с поцелуями у нас как-то не складывалось. Он всё старался понаставить мне засосов на шею, используя их в качестве отвлекающего манёвра, чтобы засунуть руки мне под футболку. Он так старался, что мне приходилось даже на тридцатиградусной жаре повязывать на шею платок. Всё время, что мы были вместе, я была занята вытягиванием рук Мортимера из-под моей футболки (особенно в тёмном кинозале, там у него вырастали как минимум две дополнительные клешни). Через пару недель мы решили по обоюдному согласию разорвать наши «отношения». Я была для Мортимера слишком «незрелой», а Мортимер был для меня слишком уж… э-э… приставучим.

Кроме него я целовала только Гордона, когда мы всем классом ездили на остров Уайт. Но тот поцелуй не считается, потому что, во-первых, он бы частью игры под названием «Правда или поцелуй» (я сказала правду, но Гордон настоял на том, что я вру), и во-вторых, это не был настоящий поцелуй.

Гордон даже жвачки изо рта не вытащил.

Кроме «засосной истории» (как выражалась Лесли) и мятного гордонова поцелуя я была ещё ни разу не целованной.

Возможно, даже и «незрелой», как считал Мортимер. Как-то я поздно начинала, в шестнадцать с половиной лет, это я и сама знала. Лесли, например, уже целый год встречалась с Максом. Но даже она считала, что поцелуи сильно переоценивают.

Лесли признавала, что, ей, возможно, просто не везло в жизни. Но те, с кем она в своей жизни успела перецеловаться, получили от неё по французскому поцелую двойку с минусом.

Надо ввести такой предмет в школе, назвать его «Целование» и поставить, например, вместо религиоведения, которое всё равно никому не нужно.

Мы много говорили о том, как должен выглядеть идеальный поцелуй, и посмотрели целую кучу фильмов только потому, что там были романтичные моменты с поцелуями.

— Ах, мисс Гвендолин, изволите вы ли сегодня обмолвиться со мною хотя бы парой слов или снова хотите пренебречь? — Джеймс увидел, как я выхожу из кабинета шестиклашек и подлетел ближе.

— Который час? — я оглянулась в поисках Лесли.

— Я, вероятно, кажусь вам похожим на говорящие часы? — Джеймс посмотрел на меня возмущённо. — Вы же, кажется, осведомлены — время не играет для меня никакой роли.

— И то правда, — я отошла в угол, чтобы глянуть на часы в конце коридора. Джеймс последовал за мной.

— Меня не было всего двадцать минут, — сказала я.

— Не было где?

— Ах, Джеймс! Мне кажется, я побывала у тебя дома. Очень миленько там всё. Столько золота. И свечки вместо ламп — так уютно.

— Да уж, не столь мрачно и безвкусно, как здесь, — сказал Джеймс и взмахнул рукой, указывая на серый коридор. Мне вдруг стало его очень жаль. Он же был ещё совсем молодым, а уже мёртвым.

— Джеймс, а ты уже с кем-то целовался?

— Простите?

— Ну, ты уже кого-нибудь целовал?

— Не подобает говорить об этом, мисс Гвендолин.

— Не целовался, значит?

— Я — мужчина, — сказал Джеймс.

— Что за ответ такой? — я засмеялась, потому что Джеймс состроил ужасно возмущённую мину.

— А ты хоть знаешь, когда родился?

— Хочешь оскорбить меня? Само собой разумеется, я знаю дату своего рождения. Это тридцать первое марта.

— Какого года?

— 1762-го, — Джеймс вызывающе выпятил подбородок. — Три недели тому назад мне исполнилось двадцать один. Я славно покутил с друзьями в Уайт-клаб, а отец покрыл долги в карты по случаю праздника и подарил мне гнедую кобылу дивной красоты. Угораздило же меня свалиться с этой глупейшей температурой. Потом проснулся, а всё вокруг — другое, и какая-то нахальная пигалица обзывает меня привидением.

— Мне искренне жаль, — сказала я. — Очевидно, ты умер от высокой температуры.

— Что за глупость! Это было лишь лёгкое недомогание, — сказал Джеймс, но в его взгляде мелькнула неуверенность. — Доктор Бэрроу не считал, что я мог заразиться оспой от лорда Стенхоупа.

— Хм, — пробурчала я. Надо будет как-нибудь погуглить про оспу.

— Хм. Что ещё за хм? — Джеймс выглядел сердитым.

— О, вот и ты! — Лесли вбежала в девчачий туалет и кинулась мне на шею. — Я прямо извелась вся.

— Порядок. Вернулась я, правда, в класс миссис Каунтер, но там никого не было.

— Шестиклашки сегодня на экскурсии в Гринвичской обсерватории, — сказала Лесли. — Как же я рада тебя видеть! Я сказала мистеру Уитмену, что ты в туалете, скоро душу выплеснешь. Он послал меня сюда, чтобы я тебе волосы с лица убирала.

— Отвратительно, — сказал Джеймс, закрывая нос платочком. — Передай веснушчатой, что о таких вещах благовоспитанным дамам говорить негоже.

Я больше не обращала на него внимания.

— Лесли, произошло нечто странное… что-то… необъяснимое.

— Тут я тебе верю, — Лесли повертела телефоном у меня перед носом. — Вот, на, я его у тебя из-под парты достала. Ты сейчас же берёшь телефон и звонишь маме.

— Лесли, она на работе. Не могу же я…

— Звони! Ты три раза прыгала во времени, последний раз на моих собственных глазах. Вдруг — хоп! — и тебя не стало! Это было так… нереально! Ты должна рассказать обо всём маме, чтобы это не случилось снова.

Показалось, что в глазах Лесли блеснули слёзы.

— Не иначе, у веснушчатой сегодня снова день наполнен трагедиями! — сказал Джеймс.

Я взяла телефон и глубоко вздохнула.

— Пожалуйста, — повторила Лесли.

Моя мама работала в больнице Святого Варфоломея. Я набрала первые несколько цифр и посмотрела на Лесли. Та попыталась улыбнуться.

— Гвендолин? — мама сразу узнала номер моего телефона. В её голосе звучала тревога. Такого ещё не случалось, чтобы я беспокоила её из школы. — Что-то не так?

— Мама… мне нехорошо.

— Ты заболела?

— Не знаю.

— Наверное, заразилась гриппом, сейчас новая инфекция гуляет. Значит так, иди домой и ложись в постель. Я сделаю тебе апельсиновый сок и обмотаю горло тёплым шарфом.

— Мама, это не грипп. Это хуже, чем грипп. Я…

— Может, оспа? — предположил Джеймс.

Лесли посмотрела на меня ободряюще. «Давай же! — прошептала она. — Скажи ей!»

— Доченька, что там?

Я глубоко вздохнула.

— Мама, кажется, я как Шарлотта. Только что я была… не знаю, когда. И сегодня ночью тоже…. Вообще-то всё началось вчера. Я хотела тебе рассказать, но боялась, что ты не поверишь.

Мама молчала.

— Ма-а-ам?

Я поглядела на Лесли.

— Она мне не верит.

— Ты всё неправильно объясняешь, — прошептала Лесли. — Попробуй ещё раз.

Но этого не потребовалось.

— Не уходи оттуда, — сказала мама совсем другим голосом. — Жди у ворот школы. Я возьму такси и скоро буду.

— Но…

Мама уже повесила трубку.

 

— Мистер Уитмен будет злиться на тебя, — сказала я.

— А мне фиолетово, — сказала Лесли. — Я подожду, пока не приедет твоя мама. О бельчонке позабочусь потом, это дело нескольких минут.

— Что же я натворила?

— Ничего! Только правильные вещи, — заверила меня Лесли.

Я сообщила ей всё, что только успела, о моём коротком путешествии в прошлое.

Лесли считала, что девочка, которая выглядела совсем как я, могла быть моим предком.

Я так не думала. Два человека не могут быть настолько друг на друга похожи. Если они не однояйцевые близнецы, конечно. Эту теорию Лесли тоже не оставила без внимания.

— Точно! Как в «Двойной Лоттхен» Кестнера, — сказала она. — Я при случае возьму этот фильм в прокате.

Я чуть не разревелась. Когда теперь у нас с Лесли хватит времени на то, чтобы, уютно устроившись, смотреть фильмы?

Такси приехало быстрее, чем я ожидала. Машина затормозила перед воротами школы. Мама открыла заднюю дверцу:

— Залезай скорей! — сказала она.

Лесли стиснула мою ладонь.

— Давай, удачи! Позвони, как только сможешь.

Слёзы наворачивались на глаза.

— Лесли… спасибо!

— Держись! — сказала Лесли, тоже едва не плача.

Даже в фильмах мы всегда плакали в одинаковых местах.

Я забралась к маме в такси. Мне очень хотелось, чтоб она обняла меня, но выражение лица у неё было таким странным, что я съёжилась на краешке сидения.

— Темпл, — сказала она шофёру. После этого стекло между кабиной водителя и задним сидением поднялось, и такси тронулось с места.

— Мам, ты на меня злишься? — спросила я.

— Конечно нет, любовь моя. Ты не можешь ничего поделать.

— Точно! Это противный Ньютон во всём виноват… — я попробовала было пошутить, но мама явно не была настроена на весёлый лад.

— Нет, он тут тоже ни при чём. Если уж разбираться, это лишь моя вина. Я надеялась, нас минует такая участь.

Я смотрела на неё во все глаза.

— То есть как это?

— Я… думала… надеялась… я не хотела тебя… — мама никогда так раньше не запиналась. Она казалась напряжённой и серьёзной. Я видела её такой лишь однажды, когда умер папа. — Я не хотела верить и всё это время надеялась, что Шарлотта — та самая.

— Да ведь все так думали! Никому и в голову не могло прийти, что Ньютон просчитался. Бабушка ужасно разозлится.

Такси нырнуло в густой поток машин на площади Пикадилли.

— Что подумает твоя бабушка, сейчас не так уж важно, — сказала мама. — Когда это случилось в первый раз?

— Вчера! По пути в «Селфриджес».

— Во сколько?

— В начале четвёртого. Я не знала, что делать, поэтому пошла обратно к нашему дому и позвонила в дверь. Но прежде, чем кто-нибудь успел открыть, я уже прыгнула обратно.

Второй раз был сегодня ночью. Я спряталась в шкафу, но там кто-то спал, какой-то посыльный. Очень свирепый посыльный. Он гонялся за мной по всему дому. Меня хотели схватить, потому что решили, что я — воровка. Слава Богу, я прыгнула обратно прежде, чем они меня обнаружили. А третий раз был только что. В школе. На этот раз я, наверное, запрыгнула ещё дальше, потому что люди там были в париках… Мам! Если это будет случаться каждые пару часов, то я не смогу больше нормально жить! И всё только потому, что какой-то дурацкий Ньютон… — я и сама почувствовала, что шутка несколько приелась.

— Надо было сразу же рассказать мне! — мама погладила меня по голове. — С тобой могло приключится всё, что угодно!

— Я хотела, но ты сказала, что у нас семья фантазёров.

— Но это ещё не значит… Ты совсем такого не ожидала. Прости.

— Это же не твоя вина, мама! Никто ведь не знал!

— Я знала, — сказала мама. После короткой, но мучительной паузы она продолжила: — Ты родилась в тот же день, что и Шарлотта.

— Нет, не в тот же! У меня день рождения восьмого октября, а у неё — седьмого.

— Ты тоже родилась седьмого числа, Гвендолин.

Я не верила своим ушам, с каждым её словом мне становилось ещё страшнее.

— Я лгала всем насчёт твоего дня рождения, — продолжала мама, — это было несложно, ты родилась дома, а акушерка, которая принимала роды, отнеслась с пониманием к нашему положению.

— Но почему?

— Я просто хотела защитить тебя, любовь моя.

Я её не понимала.

— Защитить? От чего? Это же всё равно произошло.

— Мы… я хотела, чтобы у тебя было нормальное детство, не обременённое ничем, — мама сурово на меня посмотрела. — А ведь могло выясниться, что ген вовсе не у тебя.

— Несмотря на то, что Ньютон рассчитал точную дату?

— Надежда умирает, как известно, последней, — сказала мама. — И хватит уже про Исаака Ньютона. Он лишь один из многих. Эта вещь намного сильнее, чем ты можешь себе представить. Намного сильнее, намного старше и намного могущественней. Я не хотела тебя втягивать.

— Во что?

Мама вздохнула.

— Это было глупо с моей стороны. Я должна была подумать. Пожалуйста, прости меня.

— Мама! — я задохнулась от волнения. — Не имею ни малейшего понятия, о чём вообще речь, — с каждой её фразой моё непонимание и отчаянье только возрастало. — Я знаю только, что со мной происходит что-то необычное. Чего происходить не должно. И что это действует мне на нервы! Через каждые два часа кружится голова, а потом я прыгаю в другое время. И я не представляю, как это прекратить!

— Поэтому мы сейчас и едем к ним, — сказала мама.

Я понимала, что ей больно видеть моё отчаянье. Никогда ещё я не видела её такой взволнованной.

— А они — кто?

— Хранители, — ответила мама. — Очень старое тайное общество, его ещё называют Ложа графа Сен-Жермена, — она посмотрела в окно. — Мы почти на месте.

— Тайное общество! Ты хочешь привести меня в какую-то подозрительную секту? Мама!

— Это не секта. Но они все и правда очень подозрительные, — мама глубоко вздохнула и на секунду закрыла глаза. — Твой дедушка был членом этой ложи, — продолжала она. — А ещё раньше — его отец, а ещё раньше — его дедушка. Исаак Ньютон был таким же членом ложи, как и Веллингтон, Клапрот, фон Арнет, Ганеманн, Карл фон Гессен-Кассель, все де Виллеры, конечно, и многие, многие другие… Твоя бабушка утверждает, что Черчилль и Эйнштейн тоже участвовали в этом предприятии.

Большинство имён мне вообще ни о чём не говорили.

— Хорошо, но что они делают?

— Ну, они… они занимаются древними мифами. И временем. И такими, как ты.

— А таких много?

Мама отрицательно качнула головой.

— Всего двенадцать. И большинства из них давно уже нет в живых.

Такси затормозило, стекло между водителем и нами снова опустилось. Мама передала шофёру несколько купюр.

— Сдачи не надо, — сказала она.

— Что мы здесь ищем-то? — спросила я, когда мы вышли на тротуар. Водитель высадил нас недалеко от Флит-Стрит. Вокруг шумели машины, толпы людей плыли по тротуарам. Кафе и рестораны на противоположной стороне были забиты до отказа. У бордюра стояли два красных двухэтажных автобуса. Туристы, которых они привезли, фотографировали с открытого второго этажа здание Королевского суда.

— Там, напротив между домами, начинается район Темпл, — мама убрала волосы с моего лица.

Я посмотрела на узкую улочку, на которую она указала.

Кажется, я здесь раньше не бывала.

Мама, наверное, заметила моё озадаченное лицо.

— Вас что, никогда не водили на экскурсию в Темпл? — спросила она. — Церковь и сад — обязательная программа для каждого. И Фонтейн-Корт. Там находится мой самый любимый фонтан во всём городе.

Я сердито посмотрела на маму. Она решила вдруг провести для меня экскурсию?

— Пойдём, нам нужно на другую сторону улицы, — сказала она и взяла меня за руку. Мы следовали за группой японских туристов. У каждого из них была в руках огромная карта города.

За домами начинался совсем иной мир.

Деловитая суета Стрэнда и Флит-стрит осталась позади. Здесь, среди величественных и прекрасных сооружений, которые плотно прилегали друг к другу, царили мир и спокойствие.

Я кивнула на туристов.

— А эти что тут ищут? Самый симпатичный фонтан во всём городе?

— Их поведут смотреть Церковь Темпла, — сказала мама, не реагируя на нотки раздражения в моём голосе. — Она очень старая, с ней связано множество легенд. Японцы такое любят. А на сцене в Миддл Темпле впервые была поставлена «Двенадцатая ночь» Шекспира.

Мы некоторое время следовали за японцами, потом повернули налево и пошли по мощёной дороге, то и дело сворачивая. У меня появилось чувство, будто мы в деревне: пели птицы, пчёлы жужжали над цветочными клумбами, даже воздух казался свежим, словно выхлопных газов в нём не было вовсе.

У каждой двери висела медная табличка с выгравированными рядами имён и фамилий.

— Это всё адвокаты. Доценты института правоведения, — сказала мама. — Не хочу даже задумываться, сколько это может стоить — снимать здесь такой офис.

— И я не хочу, — сказала я обиженно. Как будто нет сейчас более важных тем для разговора, ну честное слово!

У следующего входа она остановилась.

— Вот мы и пришли, — сказала она.

Это был простой, скромный дом. Выглядел он очень старым, не смотря на безупречный фасад и недавно выкрашенные оконные рамы. Я поискала глазами табличку с фамилией, но мама быстро запихнула меня внутрь и подтолкнула к лестнице на второй этаж. Две молодые женщины, которые вышли нам навстречу, приветливо поздоровались.

— И всё-таки, где это мы?

Мама не отвечала. Она нажала на кнопку звонка, поправила пиджак и откинула волосы с лица.

— Не бойся, родная моя, — сказала она. Я не поняла, говорит она это мне или себе самой.

Дверь отворилась с лёгким гудением и мы вошли в светлую комнату. На вид она была обычным офисом. Шкафы, полные папок, письменный стол, телефон, факс, компьютер…

Светловолосая женщина средних лет выглядела вполне обычно. Только очки были немного страшноватые, чёрные как смола, с такой широкой оправой, что лица почти не было видно.

— Чем могу быть полезна? — спросила она. — Ах, это вы, мисс… миссис Монтроуз?

— Шеферд, — поправила её мама. — Я вышла замуж и не ношу больше девичью фамилию.

— О, конечно, — женщина улыбнулась. — Но вы ничуть не изменились. Я бы узнала вас везде и всюду по вашим волосам, — её взгляд соскользнул на меня. — Это, вероятно, ваша дочь? В отца пошла, правда? Как там поживает…

Мама оборвала её на полуслове.

— Миссис Дженкинс, мне нужно срочно поговорить с моей матерью и мистером де Виллером.

— Боюсь, ваша мать и мистер де Виллер на важном совещании, — миссис Дженкинс с сожалением улыбнулась. — А много у вас…

Мама снова перебила её:

— Я хочу присутствовать на этом совещании.

— Но… Вы же знаете, что это невозможно.

— Значит, сделайте так, чтоб стало возможным. Скажите, со мной рубин.

— Что-что? Но ведь… — миссис Дженкинс переводила удивлённый взгляд с меня на маму.

— Просто делайте, что вам говорят, — моя мама никогда ещё не выглядела такой уверенной.

Миссис Дженкинс вышла из-за стола.

Она рассматривала меня с головы до пят. Мне стало так неуютно. На мне всё ещё была неуклюжая школьная форма. Волосы я сегодня не помыла, а просто собрала в хвостик и затянула резинкой. И не накрасилась тоже. (Красилась я вообще очень редко.)

— Вы в этом уверены?

— Конечно, уверена. Думаете, я могу себе позволить так глупо шутить? Пожалуйста, поспешите, дело не терпит отлагательств.

— Ждите здесь, — миссис Дженкинс развернулась и исчезла между двух шкафов за внутренней дверью.

— Рубин? — повторила я.

— Да, — сказала мама. — Каждому из двенадцати путешественников во времени присвоено имя определённого драгоценного камня. Ты — рубин.

— Откуда ты знаешь?

— Опал и янтарь — это первая пара,
Агат задаёт в си-бемоле, он с волчьим оскалом,
Вступает с напевом аквамарин,
Следом за ним изумруд и цитрин,
Близнецы-карнеолы, они в скорпионе, два братца,
Нефрит, номер восемь, засыпать и дать настояться,
В ми-мажор затянул турмалин,
Сапфир — светлый фа, тот, что прямо за ним,
Далее, гордою поступью льва,
Алмаз, это семь, и одиннадцать — два.
Время — опасней реки не найти,
Рубин — вот конец и начало пути.

Мама грустно улыбнулась мне:

— Я до сих пор помню его наизусть.

Пока она читала, у меня мурашки поползли по коже. Это нечто выглядело не как стих, а скорее, как заклинание. В сказочных фильмах злые ведьмы приговаривают что-то подобное у своих горшков с тайным зельем.

— Что это значит?

— Просто анаграмма, составленная и зарифмованная мудрыми людьми, для того, чтобы усложнить и без того сложные понятия. «Двенадцать цифр, двенадцать путешественников во времени, двенадцать тональностей, двенадцать предков, двенадцать шагов к изготовлению философского камня…»